скачать книгу бесплатно
– Спиртоносы проклятые! Как говорила: не связывайся ты с имями, не связывайся! А теперь лежит кверху воронкой, ждёт, когды рак засвистит…
Звездочёт Звездомирович сунул пальцы в рот и молодецким посвистом полосанул тишину деревенского утра… Иван упал с кровати.
Ого! – ошалело буркнул, потирая ушибленный локоть.
Что ты раком ползаешь? Кого там потерял? Бутылку ищешь?
Манюнечка, а ты разве не слышала? Свистели.
Свистнуть бы в ухо тебе сковородкой!
Манюнечка, гляди-кось… Рак ползет по полу! Откуда он? Манюнечка, смотри… Закуска есть, а выпить нету-ка…
Допился, хватит! Ну-ка, дай сюда игрушку, а то ещё правда сожрешь с похмелья. – Жена отобрала деревянного раскрашенного рака на цветных колесиках. – Как вчерась говорила, не пей, спозаранку подыматься, ехать нам!
А куда, Манюнечка, мы едем-то?
Здрассте, проснулся!.. Корабель сегодня прибывает из-за моря. Скупцы с товарами.
А-а! Вспомнил! Иду запрягать. В прошлый раз мы хорошо поторговали с заморышами.
– Кому хорошо, кому слёзы… Все деньги пропил да на табак заморский ухайдакал!
4
Вьётся путь-дорожка. Впереди синеет перевал. Из-за хребта в страну Святая Грусть захребетники едут. Пустая телега бренчит на камнях. Голодная лошадь едва-едва копыта переставляет (оглобля с правой стороны изглодана в щепки).
Подталкивать придётся!
Кого?
Кобылу.
Думаешь, сама не одолеет?
Сдохнет.
Да и чёрт с ней! Пешком пойдем, своруем где-нибудь хорошего коня!
Узкая дорога прогрызла перевал, деревянную спину прогнула над пропастью: чудом подвешенный мост дрожит и качается на воловьих и веревочных жилах.
Переехали мост, стараясь не глядеть в головокружительную пропасть, где лежит разбитая телега, белеют скелеты осла и лошади – до костей обглоданы зверьем и птицами.
Дальше – равнина. Точнее – горная степь. Дорога лоснится жирной змеюкой, за деревья, за кусты увиливает, прячется за дальними курганами, вспухающими по горизонту.
Лужа, грязь впереди. Копыта часто чавкают. Колёса хлябают, забытые хозяином; страшно скрипят, с каждым оборотом всё надсаднее жалуясь на непролазные хляби.
В телеге сидят Захребетники. Братья. Старшего назвали Захря, младшего Бетник. Ехать скучно. Братья подремали, теперь лениво переругиваются.
Захря, чёрт! Не слышишь?
Кого тебе надо из-под меня?
Когда ты смажешь колесо?
А ты когда?
Оно мне уже ухи ободрало. Скрежещет и скрежещет! Как будто пёс голодный кость грызёт!
– Тебе ободрало – тебе и смазывать.
Я вот смажу по сопатке, будешь знать.
А это как получится, братан.
Захребетники – народ бережливый. Выезжая в дорогу, ведёрко с дёгтем дома оставляют. Чернозёмная грязь на весеннем распутье краше любого дегтя.
Полчаса проходит. Захря самокрутку дососал до ногтей. Обжёгся напоследок и вместе с дымом проглотил дурохамское чёрное слово.
Правая рука у Захри шестипалая, за что его прозвали в детстве Шестипалым. Очень крепкая рука. Прямо звериная лапа какая-то. Страшная.
Левой рукой отбрасывая окурок, он остановил конягу резким движением правой.
– Ладно. Тр-р, стоять, – сказал. – Твоя взяла, братан.
Заунывная музыка смолкла. Захря поцарапал в ухе; самый маленький палец – шестой – засунул туда. Потом зевнул и сплюнул, рукава по локоть закатал, спрыгнул с телеги и проворно взялся дорожной грязью дегтярить колесо за колесом.
Братан в телеге лежал на пузе, плевал под задние копыта, усмехался, наблюдая за Шестипалым. Встающее солнце купалось в грязи, золотыми комьями сползало с пальцев, брызгало на сапоги. В придорожной мураве пичуга трепыхалась – то ли перепелка, то ли жаворонок, трава ложилась, как живая, и вставала, роняя росу…
– Во, совсем другое дело! – Захря повеселел, вытирая волосатые руки о широченный подол рубахи.
– Пошла, родимая! Но! Чтоб ты сдохла!
Втулки, забитые грязью, сыто заурчали на ходу. Не услышав привычного скрежета, кляча остановилась, покосила фиолетовым глазом на колесо. Шестипалая рука схватила кнутовище – полоса пролегла по хребту, по костлявому крупу. Лошаденка содрогнулась от удара – дальше потянула.
Слушай, Захря, я подумал…
Неужели? – перебил Шестипалый. – Ну, наконец-то он «подумал»!
Нет, братан, серьёзно. Что на этот раз мы будем врать Царю Государьевичу?
Да мало ли… Хата сгорела!
Хата у нас уже «горела». И разбойники нас уже «грабили». И «засуха» была. И «град», и «хлад» посевы наши бил. А теперь-то что?
Шестипалая рука погладила плешину, под которой теплилась тёмная мыслишка.
Есть у меня кое-какое соображеньице.
Ну?
Хоботок слону загну! Тебе скажи, напьешься в дорожном кабаке, разболтаешь первому встречному. Пока промолчу.
Молчи. Я и сам догадался. Бедняжка Доедала во дворце припас нам продуктов. Разных овощей… и вообще…
Как же, припас! Доедала – проглот ещё тот! Брюхо у него будет побольше, чем у слона. Нет, у меня надежда на царя. На добрую душу его.
Думаешь, не откажет?
А куда он на хрен денется?
Ну, дай-то Бог!
– Не Бог, а черт нам даст! – Шестипалый хохотнул и смачно сплюнул на придорожный лазоревый цвет. Слюна была такая – как будто ядовитая – цветок побледнел и завял, роняя лепестки.
5
Находясь под небесами, Звездочёт Звездомирович хмурился, глядя на заплёванный гибнущий цветок. Неужели Бог не видит? – подумал огорченно. – Как только земля их носит, паразитов таких?»
Неподалеку пролетел огненный шар – болид. Пропел комаром в тишине и укрылся за облаками. Тёплый воздух, сожжённый болидом, доплеснулся мягкою волной, обласкал человека.
«Хорошо хоть маленький, а то повредил бы мою поднебесницу, – подумал Соколинский. – Разоренье с болидами этими, метеоритами. Ловушку надо придумать для них».
Телега с захребетниками въехала на глиняный пригорок. Другие подводы с утра пораньше глину уже успели расколесить до кровянистой жижи, ручьями стекающей в канаву, а оттуда к реке.
Лошаденка почуяла что-то ужасное. Испуганно заржала и попятилась…
Огненный шар, по воздуху катящийся навстречу, ослепил животину и опалил угарною волной.
Пролетающий мимо болид неожиданно изменил траекторию, точно кто-то в небе незримою рукою подтолкнул его. Земля содрогнулась, принимая удар… Вода под берегом покрылась рябью… Взорванный пригорок лохмотьями взлетел по-над дорогой – трава, кусты… Разбитая телега на одном колесе захромала к реке, а лошаденка припустила рысью в другую сторону, зверовато храпя и взбрыкивая задними копытами, сдвоенными порванной вожжиной.
Захребетники, скуля и охая, распластались на дне свежевырытой ямы, слегка дымящейся по краям. Сломанная метка прилетела сверху. Запоздало шлепнулся кусок земли. Разорванный дождевой червяк зашевелился пред глазами оглушенного Захри. Личинка майского жука пополни по шестипалой руке, оставляя строчку на мокрых волосках.
Пошевелив языком, Захря выплюнул красную глину, смешанную с кровью, и, почему-то обращаясь к дождевому червю, хрипло спросил:
– Эй, братан!.. Живой?
Тишина. Вода в реке плескалась, потревоженная взрывом. Ворона каркала вдали. Голос откуда-то из-под земли:
– Живой… А может, помер, ох, не знаю.
Головы, руки и ноги захребетников истекали дымящемся красноглиняной кровью – казались покалеченными.
– Захря, – младший брат заплакал, размазывая красноватые слезы. – Ногу мою… ноженьку оторвало начисто!
Шестипалая рука очистила левый глаз от грязи.
Где? Что? – не понял Захря.
Да вон нога валяется.
Это сапог, братан!
Сапог? А я думал, нога… Ой, правда, на месте ноженька! И задница на месте! А я уж думал, все разворотило к чертям собачьим! – Братан повеселел, поднялся и потопал «оторванной» босой ногою, будто все ещё не веря, что она жива-здорова. – Слушай, Захря, а что это было?
Не знаю. Может быть, ядро из пушки.
Может, война?
Не похоже. Где армия-то?
– Землетрясение?.. Ты что смеешься, Захря?
Шестипалою рукой показывая на младшего брата, захребетник выдавил сквозь хохот:
Ой, ну и рожа у тебя! Страшнее чертушки!
Ты на свою посмотри – залюбуешься!
Теперь хохотали вдвоем. На четвереньки падали, повизгивали, тыча пальцами один в другого; себя по ляжкам хлопали ладонями… И хохотали, и хохотали… Это был какой-то нервный, нехороший смех.
Ну, хватит, – спохватился старший брат. – Что-то мы с тобою раскатяшились, как ненормальные. Контузило, что ли? Ты как?
Ничего, – отозвался младший брат, становясь серьезным. – Только башка немного… Будто с похмелья.
Возле реки поймали лошаденку с перебитым сухожилием. Хромала, плакала – слеза текла по шерстяной щеке, Шестипалою рукой Захря вытер лошадиную морду. О рубахи отодрал кусок – перевязал кровоточащую бабку; осторожно заломил ее, проверяя подкову, – слетела на счастье.
Он так и сказал, поднимая грязную подкову под берегом:
– На счастье нам! Теперь не надо ничего придумывать. Расскажем царю все, как было. Поди пожалеет? Неужели на ем нет креста?
Младший брат не слушал. Пялился на небо. Странно как-то пялился. Будто вывихнул глаза в левую сторону.
Гляди, гляди, – заметил он. – Мужик идёт по облакам!
Что ты буровишь? Голову, однако, повредил?
Ты посмотри…
Шестипалая рука подрубила встречный свет. Захря даже перестал дышать.
Не вижу ни черта.
Гляди правее месяца! Неужто…
Брось дурить!
Сурьезно.
