скачать книгу бесплатно
Однажды утром Птаха наточил литовку, хотел пойти за речку, травы для кроликов покосить да и просто так размяться, рай в шалаше навестить. Теперь, после получения квартиры, он работал сутки, двое отдыхал, так что времени навалом.
Выйдя во двор, Скрипалёв услышал голоса под бельевыми верёвками; жена вчера вечером постирала белье и развесила посредине двора, и вот с утра пораньше там две соседских кумушки языки чесали.
– Вот эту юбку-то она и задрала перед начальником, – услышал Скрипалёв. – А ты как думала? Как же им квартиру-то без очереди дали?
– А что за начальник?
– Да этот, как его? Лешак. Или нет – Лысак.
Стоящий за углом сарая Пашка вздрогнул и начал краснеть. Руки сами собою разжались – литовка выпала. В голове зашумело, как после крепкой браги, и всё остальное он видел уже как в тумане.
Протащившись по грязным береговым переулкам – дождь недавно прошел – Скрипалёв оказался на площади. Пройдя по луже перед горисполкомом, Скрипалёв пинком открыл тугую дверь, оббитую красною кожей. (Милиционер, дежуривший у двери, отлучился куда-то). Быстро, тихо пройдя, как по мшистому лесу, по длинной ковровой дорожке, Скрипалёв поднялся на второй этаж. В коридоре стояла кадка с деревцем, яркие цветы в горшках. Он зачем-то прихватил «ночной» горшок с растительностью, похожей на цветущую мальву.
В приёмной Пташку встретила высокорослая секретарша лошадиным лицом, с непомерно объёмной грудью, похожей на амбразуру.
– Это что ещё такое? – зашипела она, поднимаясь. – Вы куда, гражданин? Там идёт совещание…
Не обращая внимания, Скрипалёв и эту дверь пинком растарабарил, оставляя грязный отпечаток на дермантине. Дверь вовнутрь влетела с треском, обо что-то стукнулась и повисла на одной петле – вторая оборвалась. Сверху посыпалась штукатурка, белым инеем пыля по воздуху.
Секретарша за спиною Пташки уронила дырокол и приглушённо взвизгнула.
Солидные чиновники, восседающие в просторном кабинете за длинным полированным столом, закаменели на минуту, не мигая, следили за непрошеным гостем.
Лысак, важно торчащий во главе стола, от неожиданности икнул.
– Ик… кто такой? В чём дело? – Он нахмурился, держа перед собою бумагу с государственным гербом.
Скрипалёв промолчал, сосредоточенно осматривая диван, шкафы, рулоны печатной продукции на подоконниках.
– Так, так, – подытожил он. – Значит, работаем, да? Старый козлик.
Сдёрнув очки, Лысак поднялся, близоруко щурясь.
– А ну-ка! – По кабинету прокатился начальственный бас. – Вон отсюда! Живо!
– Кто я такой? – Пашка перевернул горшок с тёмно-синей цветущей мальвой – земля полетела под ноги, рассыпалась по дорогому ковру. – Скрипалёв! Знакомо? Ну, так вот! – Он водрузил пустую посудину перед обалдевшим Лысаком и объявил с улыбкой сумасшедшего: – Сейчас я буду из тебя выжимать г… в этот горшок!
Чиновники, сидящие за круглым столом, прочухались и глухо зароптали. Кто-то, самый прыткий, за руку Скрипалёва уцепился. На него навалились, пытаясь скрутить. Но Птаха проявил недюжинную силу – раскидал чиновников. Схватил графин с водою, стоящий на столе, и запустил в хитромудрую башку начальника. Графин, кувыркаясь, теряя пробку, забулькал, проливаясь в воздухе, и со звоном разлетелся рядом с Лысаком, оставляя тёмное пятно на стенке.
Милиционер в эту минуту подоспел и ещё какие-то молодчики. Сзади на Пташку насели сразу несколько человек. Затрещала рубаха, захрустели косточки.
– Давай, давай! – кричал он, оскаливая зубы. – Толпою, стадом – это вы умеете!.. Давайте, составляйте протокол! Газету сюда, телевидение… Мы этого козла прославим…
Слёзы под горло подпёрли, и он замолчал, только губы тряслись – нервы стали ни к черту. Часто-часто моргая, он смотрел на мякенький, барским бархатом обтянутый диван, на котором жена, наверно, «зарабатывала» квартиру.
Кто-то поднял его. Встряхнул.
Лысак презрительно скривился на прощанье:
– Мы с вами потом разберёмся. – Он махнул холёною рукой милиционеру. – Проводите товарища.
Пряча руки в карманы, Пашка обнаружил перочинный ножик.
– Гусь свинье не товарищ! – прохрипел он, стискивая ножик. – Это не ты, а я потом с тобою разберусь!
Всю дорогу домой Скрипалёва слегка лихорадило. Он вытащил вино из холодильника – приготовлено жене на день рождения. Открыл, понюхал, подержал в руках бутылку, но пить не стал. Покружил по комнатам. Осмотрелся. В доме пусто, прохладно – Мальва на работе, сынишка в яслях. Пташка юбку заметил в окне – на бельевой верёвке полоскалась. Та самая, про какую соседи судачили. Он вышел, сдёрнул юбку, за сараем располосовал на лоскуты, хотел спалить, но юбка ещё не высохла.
Вернувшись в дом, он снова позарился на бутылку вина. И снова сдержался.
Умывшись, переоделся во всё чистое, нарядное, будто в театр собрался; такая странность у него в характере – чем хуже становилось на душе, тем лучше пытался он выглядеть внешне.
Соловьиная Балка, вот куда он уехал, – самое близкое сердцу, дорогое местечко. В Соловьиной Балке красота и воздух пропитан мёдом – хоть на хлеб намазывай. Под окнами берёзы призрачно белеют при луне. От крылечка стелился травяной и цветочный ковёр, убегающий за облака, скирдами вспухающие на горизонте. И днём и ночью в тальниках река умиротворенно мурлыкала, мягкой лапой скребла золотые песчаники под яром, сверкающей спиною тёрлась о берега, оставляя на них белопенную шерсть. И повсюду стояли пчелиные, уютные домики – в ограде, за огородом, по-над рекой. Это было сладкое местечко, в буквальном смысле. И хозяйничал здесь добродушный, белобородый старик Пчелунь, про которого Пташка даже стишок сочинил: «Влюблённый в мёд, седой как лунь, в степях живёт старик Пчелунь!..»
Только это, к сожалению, осталось в прошлом. Старик Пчелунь скончался год назад – в Соловьиной Балке свой век доживала одна глухая бабушка Пчелунья с козой да индюшками.
Скрипалёв проведал одинокую могилку, приютившуюся берёзах на краю старой пасеки. Посидел на поваленном дереве, послушал пчёл, роящихся над пёстрыми цветами, укрывшими могилу. Погоревал, что не с кем душу отвести. «Эхе-хе! – вспомнил он, – правильно дед говорил: не ломай рябинушку, не вызревшу, не бери девчоночку, не вызнавши!»
Под крышей тёплой пасеки он выпил медовухи – бабушка Пчелунья угостила. Побродил по берегу реки, тоскуя о невозвратных деньках. Густеющая темень окрестные берёзы точно дёгтем вымазала, и примерно такая же темень в душе. Но вскоре воздух начал одеваться легким лебяжьим пухом. Пташка даже не сразу понял, что происходит. А это – луна собиралась идти сюда в гости. Прошло, наверно, полчаса, и луна заявилась, беззаботно, улыбчиво засияла над Соловьиною Балкой – полная, сдобная, с медово-золотистой поволокой по нижнему краю. Трава спелой росой блеснула на пригорках. Задремавшие цветы зашевелились, сквозь прищуренные лепестки-ресницы глядя вверх. Стрекоза, летунья лупоглазая, во мгле задребезжала, сверкая слюдянистыми крылышками.
Полежав на копне прошлогоднего сена, глядя на тёмное облако, подожженное светом луны, Пташка покусал горчащую травинку. Вспомнил про ножик в кармане. Раскрыв небольшое, тонкое лезвие, долго рассматривал остриё, искрящееся лунным светом.
«В тюрьму ещё садиться из-за этого козла! Нет, надо уезжать отсюда! Всё!»
Нож серебристою щучкой плеснулся в реке.
За три с половиною года бродяжничества он всего понемногу хлебнул. «Ямщиком» работал – шоферил на северных трассах, пока однажды чуть не околел: машина зафордыбачила посередине зимника, пришлось палить сидения, колёса. Он сильно обморозился, в больнице пролежал около месяца и за баранку уже не вернулся. В чахлой северной тайге и тундре Пташка попробовал ту самую охоту, которая пуще неволи – промысловик знакомый заманил в помощники. Потом рыбакам помогал «золотую рыбку изловить»: в диком безмолвии отрогах Путоран, на берегу, покрытом подушками ягеля, стояла кривобокая, чёрная рыбацкая обитель. Капроновые сети на сорокаградусном колотуне – да ещё с ветерком! – становились похожими на серебряно звенящую кольчугу. А мёрзлая рыба в мешках гремела металлическими чушками, которые он точил на заводе, бог знает, когда.
Затем работал Пташка на ЗФИ – Земля Франца Иосифа – на острове Хейса в обсерватории имени Кренкеля. Для чужого уха перечисления эти звучали солидно, внушительно. Позднее, разговорах на материке, Скрипалёв с важной миной произно сил все эти имена-названия, после чего делал большую актерскую паузу, изображая из себя научного сотрудника обсерватории. И только потом, простодушно посмеиваясь, говорил, что скотником работал на острове Хейса; быкам хвосты крутил семь с половиной месяцев, дерьмо из-под них выволакивал при чудном свете позарей – северных сияний. Очень уж сильно ему захотелось побывать в сердцевине Арктики, вот и согласился быть «губернатором острова» – ухаживать за рогатым скотом.
Покончив с «губернаторством», он прописался в городе Ленске. Второй сезон работал в леспромхозе, придумав себе сказочно-прекрасную страну Плотогонию, которую нельзя не полюбить за широкий отчаянный нрав. Зимою Пташка – в ватнике, в унтах – снег месил с мужиками, валил вековую тайгу. Трелёвочные тракторы, в чистом воздухе жутко воняя солярой, хватали железными лапами охапки деревьев и на стожильных канатах тащили под берег, на ледяную протоку. Там готовили звенья плота. А весною, после шебутного, дуроломного ледохода, звено за звеном буксировали в тихую заводь. Там связывался крепкий, могучий караван из кедра, сосны и лиственницы. Получились эдакие деревянные айсберги, которым предстоял тяжёлый путь на самый край земли, до Северного Ледовитого океана и даже дальше – в страну восходящего солнца.
– Мужики! Смотри, что вытанцовывается! – Скрипалёв во время перекуров любил порассуждать. – Выходит так, что чужедальняя заморская страна – это вроде как сестра для нашей страны Плотогонии. Так?
– Ну, допустим, – соглашались. – Куда ты клонишь? Пташка делал паузу.
– Нам делегациями надо обменяться. Они пускай посмотрят, как мы здесь ишачим, а нам пускай дадут возможность посмотреть, чего они там делают из нашей древесины. Логично? – Дадут. Если догонят. – Посмеиваясь, мужики снимали потные шапки, дымящиеся как чашки с кашей.
7
Арктическое солнце так и не ушло за горизонт. Красноватый диск, похожий на свежий спил гигантского смолистого бревна, кутаясь в полупрозрачной утренней дымке, точно плыл и плыл куда-то вдаль, покачиваясь на горбатой спине океана. Однако всё же утро давало себя знать – солнце начинало подниматься. Ветерок туманы потянул, очищая арктический берег, на изломах сверкающий вкраплениями вечной мерзлоты.
Плотогоны шли в аэропорт. На каждом шагу попадались бочки из-под солярки, змеями закрученные обрывки троса, ржавые гусеницы от тягачей. Но главная достопримечательность этой печальной местности: вся тундра за посёлком усыпана стеклом – как битым, так и не битым. Годами, десятилетиями никто отсюда стеклотару не вывозил, а привозили исправно, каждую навигацию выгружали тонны бутылок, банок и прочего стеклянного добра. Так что теперь насколько хватало человеческого глаза – всё блестело и сверкало, отражая лучи восходящего солнца…
– Пир на весь мир! – вслух подумал Пташка.
– Где? – встрепенулся Зимоох, поводя опухшими очами. – Да это я так. – Скрипалёв, шагающий впереди, оглянулся. – Что, бугор, хреновастенько?
– Пивка не помешало бы.
– В аэропорту опохмелишься.
Зимоох страдальчески поморщился. Лицо его – вчера ещё цвета морёного дуба – отливало болезненной бледностью.
– Не опоздаем? – беспокоился он, поглядывая в сторону аэродрома, откуда доносился гул турбин.
– А сколь на твоих золотых? – подколол его Сеня Часовщик. – Без пяти, как спёрли! – огрызнулся бригадир, глядя на левое запястье, где белела полоска от ремешка.
Поглаживая старые ожоги на лице, похожем на сосновую кору, Часовщик тихо пилил бригадира:
– Говорил же, давай поменяемся. Нет, куда там. Надо загнать за бутылку.
– Лес рубят – кепки летят, – оправдываясь, проговорил Зимоох. – За твои золотые и стакана водяры не дали бы.
Клешней клянусь.
– Да у меня часы, смотри…
– Иди ты в баню, я сейчас только на пиво могу смотреть. А всё остальное – и в том числе рожу твою – глаза бы мои не видели.
– Ты на свою посмотри. – Сеня криворото улыбался, не обращая внимания на то, что «красавчиком» заделался после пожара в тайге под Ленском.
«Отважный парень – этот Сеня! – удивлялся Скрипалёв, глядя на изуродованное лицо. – Лично я с такою фотокарточкой даже из дому не вышел бы!»
Где-то над причалами чайка изредка вскрикивала, волны вразнобой шебуршали под резкими порывами ветра. От берега доносило оттаявшей землёй, обвалившейся гигантскими глыбами, пахло мокрым ободранным деревом; красноватая сосново-кедровая кожа лохмотьями свисала с плотов, пострадавших в пути.
– Сыграл бы, что ли, – буркнул Зимоох, покосившись на гитару. – Тоска.
Часовщик не унимался, усмехался.
– Зато вчера повеселился, да, бугор?
– Ну, а что ж ты хочешь? – Зимоох, снявши кепку, промокнул похмельную испарину, блестевшую на лысоватом темени. – Всё по полной программе: и целование, и мордобой.
Дальше двигались молча. Арктическое, малоприветливое утро там и тут грязь на дороге подкрасило едва заметным суриком. Крыши хилых строений издалека казались покрытыми цинковым свежим листом. За посёлком дорога раздваивалась – чёрною лентой ускользала куда-то в сопки, истерзанная траками тяжёлых тягачей, после которых в тундре лет пятнадцать трава не растёт.
Силуэт сухогруза горделиво маячил на фоне залива. Женский смех по-над водой послышался.
Остановившись передохнуть, Зимоох перекинул старый чемоданишко из руки в руку.
– Птаха, – позвал, оборачиваясь. – Моряки вон Белку плен захватили. Не жалко?
– Какую белку?
Зимоох удивился.
– Привет! Ну, такая… беленькая, пухленькая. Все челюсти подкованы железом. Мы же её специально подсадили к тебе. А ты, выходит, даже не узнал, как её звать? – Зиновий осуждающе покачал головой. – Белла втюрилась в тебя! Ты чо?
Ослеп?.. Ой, Птаха, Птаха. Ну, вахлак. И когда мы тебя только женим?
– Как только, так сразу.
– Так в том-то и дело, что Белка готова была… – Зимоох добавил нечто непечатное.
Скрипалёв смутился, опуская голову. Поскользнувшись на грязной кочке, взмахнул зачехленной гитарой и чуть не упал.
– Да иди они подальше эти белки-стрелки!
– Тоже правильно, – неожиданно согласился бугор. – С ними свяжись, потом беды не оберешься. Подцепишь чего-нибудь. Видишь, Белка эта по каютам скачет, как сучьям. Сучка.
– А тебе завидно? – съехидничал Сеня Часовщик. – Я сейчас завидую только тем, кто с пивом.
– Да вот они-то с пивом. Моряки.
– Не трави мне душу, Часовой.
Глядя в сторону сухогруза, Скрипалёв пожал плечами. – А может, не она?
– Один хрен – баба! – Зимоох махнул своей уродливой клешнёй. – Все они такие. Знаю. Ходил матросом, так потом…
Жена потребовала справку от гинеколога. Скрипалёв остановился.
– От кого?
И вся бригада плотогонов, как по команде, остановилась.
– Слышь, братва? – Часовщик за голову схватился. – Бугор наш ходит по гинекологам!
– Заткнись! – багровея, рявкнул Зимоох. – Я хотел сказать…
Но его уже никто не слушал. Плотогоны, размахивая руками, чуть со смеху в грязь не попадали посредине дороги.
После взрыва хохота мужики приободрились и дальше потопали с новою силой – широко и напористо, так они ходили бензопилами и топорами по дебрям страны Плотогонии. Здание аэропорта впереди замаячило.
Полосатая «штанина» полоскалась на ветру.
– Не опоздали! – Бригадир едва не перекрестился. – Надеюсь, пивко тут есть?
– А как же? – ухмыльнулся Часовщик, увидев замок на буфете. – Пивко тут холодненькое. Запотевшее.
– Сеня! – Скрипалёв осуждающе покачал головой. – Ты, однако, садист!
– Садовод, – спокойно парировал Сеня. – Я в городе Мичурине родился.
Бригадир напился водички из-под крана.
– Вот и возьми туда билет. Мичурин.
– Только об этом и думаю! – Сеня почесал свою «сосновую кору» на щеке. – Вот получу расчет – и уперёд! На родину! Там мамка заждалась. И женушка моя чуть вдовой не стала.
