Сомнение

Наталья Гайдашова

Сомнение

СОМНЕНИЕ

– У тебя есть дети? – спросил Носик.

– Есть, сын. – ответил Михалев.

– Ты его любишь?

– Нет.

– Почему? – удивился Носик.

– Мать его не люблю и его не люблю. – ответил Михалев мрачно.

– Не люби-и-ишь! – протянул Носик. Он помолчал, потом сказал коротко, как отрезал. – Не любишь.

Какое-то время они сидели в тишине, но Носик не удержался и задал очередной вопрос:

– За что ты мать его не любишь?

Михалев сказал сразу, не думая:

– Потому что она …

Он назвал её очень обидным для женщины словом.

Носик с интересом смотрел на Михалева, но когда услышал ругательство, то испуганно отвёл глаза в сторону и притих. Казалось, что Носик боится пошевелиться, чтобы не привлекать к себе внимание Михалева.

– Не бойся, – сказал Михалев, – я не злой. Просто она меня обманула и очень этим обидела.

– А если моя мама тебя обидит, то она тоже станет …

Носик смутился, но слово произнес.

– Нет! – твердо сказал Михалев. – Даже если она меня обманет, я всё прощу.

– Почему?

– Люблю её. – с тихой улыбкой ответил Михалев.

– А меня, – Носик отвернулся от Михалева, – меня будешь любить?

– Почему буду? Я уже люблю тебя. – усмехнулся Михалев.

Он положил тяжёлую руку на белобрысую голову Носика, потом рука плавно соскользнула к подбородку мальчика, и два пальца Михалева обхватили и некрепко сжали курносый нос, из-за которого мальчика и прозвали Носиком.

– Эх, ты! Носик-курносик!

Больше они не разговаривали. Молча кидали удочки и сосредоточенно смотрели на воду. Но, увы, клёва не было. В дремотной тишине вечера только малек плескался в реке, пищали комары со всех сторон, и стрекотал кузнечик в высокой траве у берега.

– Не видать нам сегодня рыбы, Носик. Нету клева. – с досадой сказал Михалев. – Пойдем домой.

Они собрали снасти. Вышли на дорогу. Михалев взял тонкую ручку Носика в свою мозолистую ладонь, и они пошли рядом. Михалев шагал размашисто и крепко ставил на землю ноги, обутые в резиновые пыльные сапоги. Носик же семенил рядом, пытаясь попасть в такт шагов Михалева, но у него это плохо получалось, и он постоянно сбивался. Его худенькие ноги болтались в широких голенищах сапог и при каждом шаге глухо стукались о твёрдую резину. Михалев не замечал этого. Его лицо было напряжённым, какая-то мысль не давала ему покоя.

В надвигающихся сумерках две фигуры удалялись по дороге. Уходящее солнце как будто обсыпало золотой пылью верхушки деревьев и тёмно-синий горизонт неба. На берёзах уже кое-где выделялись на фоне зеленых ещё крон редкие, тронутые желтизной, пряди. Близилась осень.

Высокий, сутулившийся Михалев, шёл с низко опущенной головой и рядом с ним, едва доходя ему до пояса, торопливо перебирал ногами Носик. Впереди показались дома. Михалев с Носиком подошли к крайнему дому, зашли в калитку. Михалев отпустил руку мальчика, и тот вбежав на крыльцо, рванул на себя дверь и скрылся в доме. Михалев же поставил в сарай удочки, сел на скамейку у дома, закурил. Из открытого окна доносились голоса, но Михалев не вслушивался в разговор. Звонко, с увлечением что-то рассказывал Носик, ему отвечал мягкий и ласковый женский голос. Михалев закрыл глаза, выражение лица у него было усталым. На крыльце появился Носик.

– Папка, пойдём ужинать, мамка зовет.

Было слышно с каким удовольствием мальчик произносит слово «папка».

– Папка, – с горечью в голосе тихо произнёс Михалев, – чужой мальчишка будет называть меня отцом, а свой родной… У меня же были только подозрения, не одного доказательства… А Вера гордая, даже оправдываться не стала… Дурак я, дурак, что натворил!

Короткие мысли хлопками взрывались в голове Михалева, наполняя её вязкой тяжестью и лишая возможности сконцентрироваться. Ему казалось, что он получил сильный удар по голове, так гудела и страдала она.

– Обман! Не верю ей… правду не скажет. Эх, пропади всё пропадом!

Выкурив две сигареты подряд, Михалев поднялся и медленно вошел в дом.

Выигрыш

Счастливый тот человек, который получил наследство. Но более удачлив, кто выиграл в лотерею. Ведь наследство получают, как правило, после события печального, а выигрыш – это подарок судьбы. Но бывает так, что подарок человеку не в радость.

В тот день Виктор Иванов зашёл на почту. Отстоял очередь и когда подошёл к окошку, то увидел за стеклом не привычную Верочку, а новенькую. Виктор улыбнулся. Худенькая девушка с кукольным лицом, в обрамлении светлых кудряшек, была похожа на жену Галочку в молодости. Выполнив все положенные манипуляции с квитанциями, она бойко сказала:

– Возьмите билет моментальной лотереи, разыгрывают миллион.

Виктор относился к этой забаве скептически и лотерейки никогда не покупал.

Сейчас, глядя на девушку, он почему-то согласно кивнул головой. Почтальонша протянула веером собранные картоночки, и Виктор вытащил наугад билет.

– Здесь сотрёте и сразу узнаете выигрыш, – пояснила девушка.

– Ага, узнаешь, что шиш выиграл, а сто рублей потерял. Жулье! Лучше бы бутылку пива купил, – прокомментировал стоящий за Виктором мужичок.

Виктор оглянулся и встретился взглядом с человеком, который явно страдал от жажды.

Виктор в дискуссию вступать не стал. Взял сдачу, квитанции, билетик и, сказав «спасибо» девушке, вышел на улицу.

«Каким волшебным образом такие вот куклы превращаются в сварливых старух», – рассуждал он про себя. Под сварливой старухой имел ввиду он жену Галю.

Виктор вспомнил первую встречу с ней. Показалось, что никогда не видел никого красивее Гали, никогда не встречал такой весёлой, общительной девушки. «Какая же она прелесть», – подумал тогда Виктор и влюбился.

Легко влюбиться в двадцать лет. Удивительная метаморфоза произошла с Галей почти сразу после того, как они поженились. А когда родился сын, то Виктор уже не сомневался, что жену подменили в роддоме. Из хохотушки она превратилась… Виктор подумал и дал определение «в брюзгу» – она бубнила с утра до вечера, всё не так, всё не эдак, и во всём виноват Виктор. Пропали куда-то светлые кудряшки (оказалось, что Галя делала перманент), вместо них – жидкие белёсые прядки, которые совсем не красили жену. Но Виктор парень деревенский, умеющий приспосабливаться к любым трудностям. Вот и к жене приспособился. Жили они в старинном доме почти в центре города в большой коммунальной квартире. Перебрался Виктор к жене, потому что была у него в общежитии койка и тумбочка, а больше ничего. Сначала ютились они с тёщей в одной комнате. Было тесно. Угол для молодых отделили большим деревянным шифоньером, поставили кровать, повесили занавеску, получилась импровизированная дверь. Когда же родился сын, Галина добилась, чтобы им дали ещё одну комнату. Через стенку очень вовремя умерла одинокая старушка. Скоро не стало тёщи, и у молодых оказалось две комнаты, роскошь по тем временам.

Сейчас коммуналка обветшала. «Врагиня» Гали, с которой она вели беспощадную войну за кухонные метры на протяжении многих лет, состарилась, как и сама Галина. Теперь уже ни у одной из них не было ни сил, ни желания устраивать шумные разборки. Хотя Галя по привычке закрывала кухонные шкафчики, где у неё хранилась всякая бакалея, на навесной замок. Всё ей казалось, что крупа и сахарный песок каким-то образом уменьшались в своём объёме.

Вечером того дня, когда приобрёл Виктор лотерейный билет, он долго смотрел телевизор. Перед тем как лечь спать, достал билет из кошелька. Монеткой стёр защитный слой с окошечка. Надолго задумался, потом подошёл к окну, открыл форточку и закурил.

В субботу утром Галина сказала:

– Сегодня придёт Юрка с Мальвиной, будут просить денег – не давай!

– Каких денег? – испугался Виктор.

– Русских денег не давай, а если у тебя есть другие, то и их не давай. Им без разницы, что пропивать.

«Неужели прознала про лотерейку», – подумал Виктор.

Он знал, чего опасается. Жена любила шнырить у него по карманам. Деньги, как самый главный элемент семейной жизни, были сосредоточены в её руках. Зарплата Виктора изымалась женой с первых дней совместной жизни. Виктор подчинился. Она выдавала мужу на хозяйственные расходы нужную сумму и отбирала, что оставалось. По сути дела, кроме карманных денег у Виктора ничего и не было. Жадность Галины была патологической. Более-менее серьезная покупка обсуждалась долго, и решение принималось мучительно. Не жалела она денег только на сына. И одет, и обут он был всегда лучше родителей. Всё, о чем просил он мать, почти сразу приобреталось. То ли по причине внутреннего протеста против самовластия жены, то ли по тому, что Виктор старался не принимать скоропалительных решений, но жене ничего про выигрыш не сказал. Не стоит пока говорить и сыну. Юрке под сорок лет. Работать он не любит. Учиться после школы не захотел, сказал, что ему и без образования хорошо. С женщинами не везло. Много он их поменял, пока не прибрала его к рукам нынешняя сожительница. С тех пор, как стали они жить вместе, то пропало у сына последнее желание работать. Мальвина торговала на рынке и зимой, и летом. Продавцом она, по всей видимости, была хорошим, раз им двоим хватало на жизнь. Но случалось, что Мальвина уходила в запой. Тогда, пропив все деньги, шли они к родителям Юрки и просили в долг. Долг никогда не отдавали, да никто у них и не спрашивал. За последнее время такие визиты участились.

В ожидании обеда расположился Виктор в комнате за столом. Он любил по-стариковски читать прессу. В пятницу, возвращаясь с работы, всегда покупал в ларьке газеты, чтобы в субботу с удовольствием прочитать их от корки до корки.

Пришли Юра с Мальвиной. Встали в проеме открытой настежь двери. Он худой, неряшливо одетый, она выше его на голову. С одеждой Мальвина не мудрила. Круглый год она ходила в черных легинсах, которые обтягивали её толстые ноги, как вторая кожа, и в трикотажной кофте, прилипающей к объемной груди и круглому, как мяч, животу. Кофты и легинсы менялись по погоде, но всегда сидели на ней так, как будто были меньше на два размера. Мальвина старше Юрки на восемь лет, у неё вытянутое с крупными чертами лицо, грязные волосы, которые неопрятно стянуты в пучок на затылке. В руках она держала двухлитровую бутылку пива.

– Здрасьте! – прошипела Мальвина, и если не видеть её, то можно подумать, что здоровается мужчина, такой сиплый у неё голос.

Она села за стол и жадно припала к бутылке. Пила прямо из горлышка, шумно сглатывая.

«Какая дура могла назвать её Мальвиной», – с неприязнью, глядя на женщину, подумал Виктор.

Юра стоял на пороге и выглядывал мать. Наконец, с кастрюлей в руках, появилась Галя.

– Сынок, проходи, что стоишь в дверях. Сейчас обедать будем.

Юре плохо. Несколько дней подряд они с Мальвиной пили. Началось всё с весёлой пирушки. Одни собутыльники приходили, другие уходили. В пьяном угаре день и ночь слились в одно целое. Наконец, сегодня утром проснулись вдвоем в квартире, все друзья испарились. Мальвина приняла решение, что пора завязывать, иначе никакого здоровья не хватит, да ещё хозяин звонил несколько раз с угрозами, если не выйдет на работу, он её назад не примет. Поэтому фиг с ним со здоровьем, а с Арамом шутить нельзя.

– Мальвина, будешь обедать? – спросила Галя.

– Не-а, – протянула она и снова припала к бутылке.

– Мне оставь, – попросил Юрка.

– На! – Мальвина протянула бутылку, и он сделал несколько жадных глотков.

– Юрка, опять ты в запой ушёл! Сколько это будет продолжаться? Совести у тебя нет! – Галина быстро затараторила, перечисляя все грехи, которыми страдал сын. Про Мальвину ни слова, более того, Галина периодически кидала быстрый взгляд в её сторону, как бы приглашая присоединиться и поругать непослушного сына.

– Ма, не начинай! – пробурчал Юрка с трудом, очень болела голова. Нужна водка, но нет ни её, ни денег, чтобы купить.

– Ты чего молчишь? – переключилась Галина на Виктора.

И как всегда: «Скажи ему…», «Ты во всём виноват…», «Надо было сыном заниматься, а ты только о себе думал…»

Виктор не спорил. Он смотрел на Юрку и понимал, что сын конченный человек, что нельзя его исправить, что не бросит он пить и не пойдёт, как Виктор, работать на завод от звонка до звонка, вообще не пойдёт работать, пока живет с Мальвиной. А жить они будут долго, так спелись, что теперь их в разные стороны не растащить.

– Ма, хватит, – просит Юрка.

– Хватит!? Хватить бы тебя по шее как следует, да некому. Этот вот бирюк всю жизнь прожил «моя хата с краю, ничего не знаю». Всё на меня взвалил!

– Ма, перестань лаяться! Нельзя просто пообщаться.

– Общаться надо на трезвую голову, а ты с похмелья, посмотри на себя в зеркало, опустился совсем.

Мальвина в распри не вступала, тупо смотрела то на Галину, то на Виктора. Пиво охмелило её, она уже допила почти всю бутылку.

– Оставь мне, – жалобно попросил Юрка.

– Пойдем, Юрасик, – просипела Мальвина, тяжело поднимаясь со стула.

Они вышли в коридор. За ними последовала Галина. До Виктора донёсся сначала просящий шёпот Юрки, потом недовольный голос жены.

– У меня банк что ли? Дай! Нам с отцом до получки как-то дожить надо.

Юрка говорит тихо и долго. И опять раздраженный голос жены прерывает его:

– Столько не дам! Нету!

Они ещё спорили какое-то время, наконец, слышно, как открылась дверь, и Галина уже другим голосом вслед уходящему Юрке произнесла:

– Сынок, позвони мне вечером.

Жена вернулась в комнату и с порога накинулась на Виктора:

– Вот же ты сундук! Жрёшь, как ни в чем не бывало! У тебя сын не работает, спивается, я на чёрный день не могу отложить, случись что, ни копейки денег.

«Врёшь, старая кляча», – мысленно ответил жене Виктор.

Галина ругала Виктора, ругала Юрку, потом жалела сына, потом жалела себя. Виктор молчал. После обеда он сидел у экрана телевизора, вроде бы даже смотрел фильм. Вечером, дождавшись, когда жена ушла спать, он достал из кошелька лотерейный билет. Долго смотрел на него, точнее на цифру с шестью нулями. Потом подошел к столу, положил билет в пепельницу и поджег. Пламя вспыхнуло, билетик свернулся, миллион сгорел. Виктор открыл форточку и выбросил пепел на улицу. После этого, лег в постель и уснул крепким сном, впервые за последние несколько дней.

ГОРЕ

Надежда Николаевна мыла посуду. Напротив, за столом сидела Клавдия Ивановна. Поясница у неё была повязана старым пуховым платком, ноги обуты в высокие войлочные тапки. У неё болят суставы и скачет давление.

Тихим голосом она обращается к дочери:

– Надя, куда такая спешка? Март ведь ещё на дворе. Ну хоть бы через месяц, тогда всё бы лучше.

Надежда Николаевна молчит. Она с ожесточением стучит посудой, напор воды из-под крана так силён, что кажется она не слышит обращенных к ней слов.

– Надя! – позвала Клавдия Ивановна

– Что? – ответила та, не поворачиваясь.

– Надя, я с тобой говорю!

– Что? – раздраженно повторила Надежда Николаевна и повернулась лицом к матери. – Видишь, я занята.

– Надя, зачем мне ехать сейчас. Я не хочу. Я себя плохо чувствую.

Надежда Николаевна выключила воду, взяла в руки полотенце и рывками, как будто разрывая его на части, вытерла мокрые руки.

– Мама, сколько можно говорить на эту тему. Ты каждый год переезжаешь в деревню в марте. Сама знаешь, что так лучше. Что тебе в городе сидеть. На улицу даже не выходишь.

– Надя, так печку надо топить, воду носить. Тяжело мне, возраст с каждым годом сказывается. Спина болит, ноги. Давление замучило.

– Там тебе легче станет. На свежем воздухе, и потом, тётя Нина рядом. Всё веселее будет. Сидишь в квартире, ни с кем не видишься.

– Надя…

– Мама, вопрос решён, я уже билеты на пятницу купила, вещи тебе собрала.

Надежда Николаевна снова принялась за посуду, тем самым ставя жирную точку в разговоре.

Клавдия Ивановна характер дочки знает, не перечит. Она вытянула ноги, при этом поморщилась от боли. Попыталась усесться на стуле поудобней, но больная спина не послушна ей. Клавдия Ивановна вздохнула, покряхтела. Через какое-то время поднялась и, шаркая ногами, ушла в комнату, где легла на диван.

В пятницу проснулись рано. Из дома надо выехать не позднее семи часов. Автобус отправляется с автовокзала в начале девятого. Надежда Николаевна проверила последний раз список вещей, вроде ничего не забыли. Она суетилась и всё приговаривала, какая Клавдия Ивановна счастливая, что уезжает из города, и как она ей завидует и ждёт отпуска, чтобы приехать к ней на целый месяц.

Клавдия Ивановна угрюмо сидела на стуле в прихожей. Она была уже в сапогах и в шапке. Осталось надеть пальто и можно на выход.

– Мама, ничего не забыла?

– Нет.

– Подумай, я приеду не скоро.

Клавдия Ивановна ничего не ответила. Потом все же спросила:

– Как не скоро? Ты же сказала, через две недели.

– Сказала, а как получится не знаю, сама понимаешь, вдруг, что на работе.

Надежда Николаевна перестала метаться по квартире и встала перед сложенными в коридоре сумками.

– Вроде всё взяли. Ты понесёшь вот эту, она самая легкая, – показала пальцем Надежда Николаевна. – Я возьму две.

Надежда Николаевна выглянула в окно – приехало такси.

– Мама, давай посидим на дорожку, –Надежда Николаевна присела рядом с матерью.

– Я и так сижу.

Собрались, закрыли квартиру и стали спускаться по лестнице. Клавдия Ивановна тяжело ступая, держась за перила, Надежда Николаевна торопливо, опасаясь за такси, не дай Бог, уедет.

Ехать до автовокзала не близко, но водитель попался разговорчивый и возбужденная Надежда Николаевна с охотой рассказала ему, что отвозит мать в деревню на всё лето, а точнее до ноября. В деревне дом, в нём мать родилась, а она выросла. Что живут они с матерью вдвоём, и на вопрос почему, ответила коротко – «я вдова».

–А дети?

– Детей нет.

– Плохо, – ответил водитель.

– Плохо, – согласилась Надежда Николаевна.

– Вот, – делится она. – В будущем году ухожу на пенсию. Так вместе с мамашей уеду в деревню, работать больше не буду, здоровье уже не то, а работа бешенная. Хватит, проживем на две пенсии. У матери пенсия хорошая, да и я всю жизнь на одном предприятии отпахала.

– Правильно! – поддержал её мысль водитель. – Себя тоже надо поберечь, всех денег не заработаешь.

Подъехали к автовокзалу, спешно выгрузились и сразу отправились на второй путь, с которого отбывал автобус. А там уже люди ждут отправления. Надежда Николаевна поставила мать с сумками в сторонку, чтобы не затолкали при посадке, а сама смешалась с толпой. Клавдия Ивановна безошибочно находила дочь по темно-бордовой мохеровой шапке с начёсом, (чтобы шапка имела форму, Надежда Николаевна подкладывала внутрь скомканный шелковый платок). За счёт него, шапка увеличивалась в объеме и по размеру была больше маленькой головы дочери. Сидела на ней несуразно, и Клавдия Ивановна подумала: «Надо сказать Наде, пусть не носит эту шапку, она как стог сена у неё на голове».

Объявили посадку и началась суета. На входе в автобус контролер проверял билеты. Водитель укладывал вещи в багажное отделение. Надежда Николаевна протянула билеты и начала что-то объяснять, показывая в сторону матери. Контролер кивнул, и Надежда Николаевна прошла в автобус, поставила сумку на сиденье и вернулась за матерью. Клавдия Ивановна двинулась к автобусу, но вдруг запнулась, зашаталась, но удержалась за Надежду Николаевну.

– Голова закружилась, – виновата сказала она дочери.

В автобусе их места были на предпоследнем ряду.

– Плохо, – сказала Надежда Николаевна. – Укачает дорогой.

Она посадила мать к окну, а сама села у прохода. У неё тоже болели ноги, так она могла их хоть немного размять.

Ехать надо было до поселка Сосновского почти четыре часа. А потом до деревни ещё сорок километров, последние десять – по лесной разбитой и труднодоступной дороге. В Сосновском их должна была ждать машина, с водителем которой Надежда Николаевна договаривалась каждый год. Он увозил и привозил мать из деревни. Другим транспортом добраться туда было нельзя.

Автобус медленно и тяжело выезжал из города, петляя по узким улицам центра. Наконец, город остался позади, выехали на трассу.

– Душно как, – простонала Клавдия Ивановна. – Дышать совсем нечем.

Надежда Николаевна с раздражением подумала: «Теперь всю дорогу будет капризничать».

Она закрыла глаза и незаметно для себя уснула. Уснула так крепко, что даже проснулась не до конца, когда услышала, как протяжно храпит мать. Она хотела толкнуть Клавдию Ивановну, но та замолчала, а Надежда Николаевна снова погрузилась в липкий, навязчивый сон. Затекли ноги и разболелась от неудобной позы шея, поэтому она проснулась. Медленно приходила в себя и не сразу открыла глаза.

Почти все соседи рядом спали. Надежда Николаевна посмотрела на часы. Прошел всего лишь час после отправления автобуса. Скоро должна быть остановка в Дудинках. В сумке лежали бутерброды и небольшой термос со сладким чаем, можно будет перекусить. Надежда Николаевна посмотрела на мать. Клавдия Ивановна, склонив голову на грудь, тихо спала. Голова её покачивалась в такт движения автобуса.

Наконец, автобус въехал в посёлок. Пассажиры радостно заёрзали на своих местах, готовые сразу выйти на улицу. Все устали. Когда открыли дверь, потянулась к выходу ручейком вереница людей, сидящих впереди. Стало шумно.

Надежда Николаевна тронула мать за плечо.

– Мама, проснись, давай выйдем на улицу, воздухом подышим.

Она приподнялась с сиденья, готовая спустить ноги в проход между креслами, но вдруг замерла. Клавдия Ивановна беспомощно накренилась и начала заваливаться на Надежду Ивановну.

– Мама, ты чего? Тебе плохо? – испугалась не на шутку она.

Клавдия Ивановна молчала. Пассажиры вышли на улицу и в автобусе осталась только Надежда Николаевна с матерью.

– Мама, – с тревогой произнесла Надежда Николаевна и приподняла ей голову. Голова беспомощно упала на грудь.

Надежда Николаевна заглянула ей в лицо и вдруг с ужасом отшатнулась. Она взяла мать за руку, нащупывая пульс. Пульса не было.

Через мгновение она уже торопливо пробиралась через оставленные в проходе сумки к водителю. Подойдя к нему, она наклонилась и начала что-то быстро ему шептать. Не молодой уже водитель испуганно уставился на Надежду Николаевну, грузно поднялся и последовал за ней в конец автобуса.

Посмотрев на Клавдию Ивановну, он рассеяно произнес:

– Что делать то будем?

– Мне надо доехать с ней до Сосновского, назад никак нельзя.

– Сдурели что ли. Как я её повезу?

– Как ехали, так и будем ехать. Она как будто спит. Никто не заметит. Я отблагодарю вас. Горе-то какое! У вас ведь тоже мать есть. А я её на родину везла на всё лето. Каждый год увожу.

Надежда Николаевна всхлипнула и вытерла носовым платком глаза. Срывающимся голосом она произнесла:

– У нас там в деревне вся родня похоронена. И отец, и тетки, и муж мой покойный, я ведь совсем одна осталась на белом свете.

Она заплакала. Успокоившись, добавила:

– Мне её потом специально везти придется, похоронить-то просила себя в деревне.

– Ну довезем мы её до Сосновского, а дальше-то как?

– Разберусь на месте.

– Вот напасть! – тихо произнес водитель и стал пробираться к выходу.

Всю оставшуюся дорогу до Сосновского, Надежда Николаевна провела в тяжелых думах. Очень тревожило её то, как быстро удастся всё организовать. Надо ведь справку получить о смерти, а для этого придётся вызвать к автобусу скорую помощь, чтобы отвезли мать больницу. Надо найти машину, чтобы перевезти её в деревню. Легковая уже не годится. «Ладно, допустим всё сложится удачно. Если повезёт, то может сегодня и гроб куплю в Сосновском. Похоронная контора должна работать до шести вечера. Наверное, у них можно будет и машину нанять. Доберёмся до деревни, оставлю мать в доме, дом-то холодный не топленный. Переночую у тёти Нины. Хорошо, что взяла деньги. Хватит на всё, даже на скромные поминки».

Мысли были тревожны, но привыкшая решать все проблемы сама, Надежда Николаевна продумывала всё до мелочей. Иногда она поворачивалась к Клавдии Ивановне, поправляла грузно спадающую на её сторону мать.

Прибыли в Сосновское. Вызванная скорая помощь приехала на удивление быстро. Погрузили Клавдию Ивановну на носилки и перенесли в машину. Пока оформляли документы в больнице, Надежда Николаевна решила все вопросы в похоронной конторе. Всё прошло на удивление гладко, успела везде. Нервы конечно, потрепала, но разве бывает по-другому. Денег потратила больше, чем планировала. Кажется, люди сельские, но такие же жадные, как и в городе. Дороже всех заломил водитель ЗИЛа, когда узнал, что будет перевозить, но Надежда Николаевна торговаться не стала, лишь про себя назвала его нехорошим словом.