По поводу пятидесятилетия со дня кончины H. В. Гоголя и В. А. Жуковского

Мнения о характере и нравственных качествах Гоголя в последние годы совершенно разделились. Одни смотрят на него, как на человека во всех отношениях идеального. В каждой строке писем его видят, прозрачную и неподдельную искренность, каждый поступок его объясняют различными высшими побуждениями, – одним словом, все в нем оправдывают, извиняют или же толкуют в самую хорошую сторону. Другие же, напротив того, предполагают в Гоголе множество антипатичных черт в виде черствого эгоизма, напыщенного самолюбия, страсти загребать жар чужими руками, находят возмутительными отношения его к родным и друзьям и т. д.

Нет доселе единства в признании научного ценза Гоголя. Тогда как одни видят в Гоголе серьезного русского мыслителя, учителя жизни и т. д., другие напротив решительно утверждают, что Гоголь был человек мало образованный, что он будучи необычайно сильным в художественном творчестве, оставался тем не менее всю жизнь на слабой степени теоретического умственного развития, что он едвали сам разумел всю глубину тех общественных явлений, которые он отражал в своих созданиях, и тех общественных вопросов, которые он задевал в них. Гоголь по этому взгляду был вполне отсталым от своего времени человеком, «знания его были случайны и отрывочны», «теоретические понятия его не шли дальше обиходного консерватизма», «общественные взгляды его были крайне наивны», в своем общем взгляде на жизнь он не поднимался выше банальной «точки зрения старинных моралистов»[16].

Как видим, для решения многих вопросов и недоумений относительно личности Гоголя необходимы и желательны новые материалы и новые исследования.

В лице Гоголя Россия чествовала первого истинно-народного художнике слова, первого писателя-реалиста, основателя и родоначальника нового периода русской литературы. Но вот вопрос: что ближайшим образом способствовало развитию в гениальном писателе наклонности к реализму? При объяснении новейших направлений русской литературы обыкновенно прибегают к западно-европейской литературе и её образцам. И в самом деле, ложноклассицизм явился к нам с Запада, сентиментализм, романтизм – оттуда-же. Так не там ли искать источника и реального направления Гоголя? Не развилось ли в нем это реальное направление под влиянием европейской литературы? На этот вопрос приходится отвечать отрицательно. Гоголь ни дома, ни в школе не овладел европейскими языками, и, сколько знаем, не имел случая и возможности воспитаться на идеалах европейских поэтов и мыслителей. Таким образом, объяснения литературного направления Гоголя мы должны искать из других источников… Но из каких? В решении этого вопроса наблюдается очевидная крайность, когда всю литературную физиономию Гоголя хотят объяснить исключительно малорусским национальным характером, рассовыми особенностями[17], отводя слишком мало места индивидуальным чертам самого писателя, которые вызваны складом его ума, наконец его болезненностию… Без сомнения, юмор Гоголя можно назвать в нем чертою племенною в широком смысле слова и вчастности наследственною: дед и отец его отличались, как известно, юмористическими рассказами и анекдотами. За тем, благотворное влияние на Гоголя имела родная ему южнорусская поэзия, и с благодарностию должно помянуть профессора М. А. Максимовича, первого из профессоров, читавшего курс по народной поэзии и известного собирателя южнорусских песен. Гоголь был знаком с Максимовичем, переписывался с ним и пользовался его указаниями по части изучения народных песен. Максимович же понимал южнорусские думы, как историю казачества. Под влиянием Максимовича, народными думами и сказаниями Гоголь начал пользоваться как историческими памятниками и по ним воссоздал многие части своего Тараса Бульбы. Только Максимович мог в то время сообщить Гоголю взгляд на народную поэзию, как на хранительницу фактов жизни реальной. Южнорусские думы XVII века, близкия по характеру к сербским историческим песням, чуждые всего мифологического, могли развивать в Гоголе направление, наклонность к реализму. Но и в самой природе Гоголя было особенное расположение, склонность к наблюдению над действительною жизнию. Это был талант, данный ему самою природою и направленный к реализму. Об этой своей склонности подробно говорит сам Гоголь в начале VI-й главы первого тома «Мертвых Душ». Вот это место. «Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишка, село ЛИ, слободка, – любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд. Всякое строение, все, что носило только на себе напечатление какой нибудь заметной особенности, все останавливало меня и поражало. Каменный ли казенный дом известной архитектуры, с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков; круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, – ничто не ускользало от свежого, тонкого внимания, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект; глядел и на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного, Бог знает, из какой губернии, на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего в сибирке на беговых дрожках, – и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их. Уездный чиновник пройди мимо – я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли к какому нибудь своему брату, или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей; и о чем будет веден разговор у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке принесет, уже после супа, сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике. Подъезжая к деревне какого-нибудь помещика, я любопытно смотрел на высокую, узкую деревянную колокольню или широкую, темную деревянную старую церковь. Заманчиво мелькали мне издали, сквозь древесную зелень, красная крыша и белые трубы помещичьего дома, и я ждал нетерпеливо, пока разойдутся на обе стороны заступавшие его сады и он покажется весь, с своею, тогда, увы! вовсе не пошлою наружностью, и по нем старался я угадать: кто таков сам помещик, толст ли он, и сыновья ли у него, или целых шестеро дочерей, с звонким девическим смехом, играми и вечною красавицей меньшою сестрицей, и черноглазы ли они, и весельчак ли он сам, или хмурен, как сентябрь в последних числах, глядит в календарь, да говорит про скучную для юности рожь и пшеницу»… Так, у Гоголя была с детства необычайная наблюдательность и впечатлительность к предметам жизни. В этом невольном инстинктивном стремлении к наблюдению и изучению жизни заключалась громадная сила таланта Гоголя.

Уменье понять человека, охарактеризовать составляло свойство, дар Гоголя. – При такой особенности природного дара Гоголя, при известной его наклонности и способности к музыке, живописи и театру, сильное влияние должен был оказать на него театр, устроенный его богатым дальним родственником Трощинским в своем именье. Известный деятель царствования императрицы Екатерины II и императора Александра I Д. П. Трощинский, в числе других забав, которыми окружал себя в своем невольном бездействии (жил в своем именье Кибинцах с 1606 по 1814-й и затем с 1822 г.), завел домашний театр. Гоголь-отец был в этом театре режиссером, актером и даже драматургом. Здесь Гоголь-сын видел представление на сцене пьес своего отца, в которых действующие лица (в комедии «Роман и Параска») были скопированы с живых, действительных лиц, живших тут же, служивших в доме Трощинского. Отцовские пьесы были первым материалом, которым воспользовался Гоголь-сын для своих первых опытов. В гимназическом театре, в Нежине, Гоголь-гимназист играл комические роли, по отзывам товарищей, очень хорошо. Гоголь в это время страстно увлекался театром… По свойству своего дарования Гоголь был писатель – сатирик или точнее юморист. Так и сам он смотрел на себя в лучший период своей художественной деятельности. В первом томе «Мертвых Душ» он жалуется на судьбу сатирика-писателя. «Другая – говорит он – (чем писателей, имеющих дело с положительными типами) судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно пред очами, и чего не зрят равнодушные очи, – всю страшную, потрясающую тину мелочей, окутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога, и крепкою силою неумолимого резца дерзнувшего выставить их выпукло и ярко на всенародные очи! Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слез и единодушного восторга взволнованных им душ…. ему не позабыться в сладком обаяньи им же исторгнутых звуков; ему не избежать, наконец, от современного суда, лицемерно-безчувственного современного суда, который назовет ничтожными и низкими им лелеянные созданья, отведет ему презренный угол в ряду писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображенных героев, отнимет от него и сердце и душу, и божественное пламя таланта; ибо не признает современный суд, что равно чудны стекла, озаряющие солнцы и передающие движения незамеченных насекомых; ибо не признает современный суд, что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести ее в перл создания; ибо не признает современный суд, что высший восторженный смех достоин стоять рядом с высоким лирическим движением, и что целая пропасть между ним и кривляньем балаганного скомороха! Не признает сего современный суд, и все обратит в упрек и поношенье непризнанному писателю: без разделенья, без ответа, без участья, как бессемейный путник, останется он один посреди дороги. Сурово его поприще, и горько почувствует он свое одиночество. – И долго еще определено мне чудной властью итти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы!»[18]. Начиная второй том, Гоголь говорит: «Зачем же изображать бедность, да бедность, да несовершенство нашей жизни, выкапывая людей из глуши, из отдаленных закоулков в государстве? Что-ж делать, если уже таковы свойства сочинителя и, заболев собственным несовершенством, уже и не может изображать он ничего другого, как только бедность, да бедность, да несовершенство нашей жизни, выкапывая людей из глуши, из отдаленных закоулков государства?»[19]. Так, сатира или точнее юмор составлял сущность таланта Гоголя, был руководящей стихией его поэтического творчества, и как такой, должен был властно направлять его талант к изучению и воссозданию жизненной правды.

В «Авторской Исповеди» Гоголь приводит следующие обращенные к нему слова Лушкина: «Как с этой способностью угадывать человека и несколькими чертами выставлять его вдруг всего, как живого, с этой способностью не приняться за большое сочинение? Это просто грех!» Убеждая Гоголя сделать это, Пушкин приводил пример Сервантеса, который только с «Дон-Кихотом» занял свое высокое место в литературе, – и тогда же Пушкин дал Гоголю сюжет «Мертвых Душ». Гоголь принял к сердцу и сюжет и совет Пушкина, и в «Мертвых Душах» захватил русскую жизнь с самого корня, раскрыл русский характер до самой глубины его, приклеил на веки русским недостаткам ярлыки, яркие до поразительности. Хлестаков, Ноздрев, Плюшкин, Собакевич и другие герои его поэмы стали нарицательными именами, обратились в прозвища. Как великий талант, Гоголь в своих произведениях не брал резкия исключения или выдающиеся лица и события, но рисовал ярко обыденные черты характеров, что ежеминутно двигалось пред глазами, всю дрянь пошлой действительности, «всю страшную потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь». В «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь так «определяет себя самого как писателя». «Обо мне – говорит он – много толковали, разбирая кое-какие мои стороны, но главного существа моего не определили. Его слышал один только Пушкин. Он мне говорил всегда, что еще ни у одного писателя не было этого дара выставлять так ярко пошлость жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем. Вот мое главное свойство, одному мне принадлежащее и которого, точно, нет у других писателей»[20]. О мотивах и направлении художественной деятельности Гоголя в петербургскую пору его жизни мы имеем свидетельство П. В. Анненкова, который хорошо знал Гоголя с самого начала тридцатых годов. «Важнее всего – говорит Анненков – была в Гоголе за мысль, которую он приносил с собою в это время (в петербургский период) повсюду. Мы говорим об энергическом понимании вреда, производимого пошлостью, ленью, потворством злу с одной стороны, и грубым самодовольством, кичливостью и ничтожеством моральных оснований с другой. В его преследовании темных сторон человеческого существования была страсть, которая и составляла истинное нравственное выражение его физиономии. Он и не думал еще тогда представлять свою деятельность, как подвиг личного совершенствования, да и никто из знавших его не согласится видеть в ней намеки на какое-либо страдание, томление, жажду примирения и пр. Он ненавидел пошлость откровенно, и наносил ей удары, к каким только была способна его рука, с единственной целью: потрясти ее, если можно, в основании… Честь бескорыстной борьбы за добро, во имя только самого добра и по одному только отвращению к извращенной и опошленной жизни, должна быть удержана за Гоголем этой эпохи, даже и против него самого, если бы нужно было»[21]… Сюжеты петербургских повестей Гоголя были очень разнообразны: история мелкого чиновника, у которого украли шинель; фантастическое повествование о коллежском ассессоре или майоре, у которого пропал, а потом нашелся, нос; истории художников, пред которыми стоял вопрос о требованиях искусства; шутовская история о помещике, который в пьяном виде зазвал к себе в гости господ офицеров, но забыл об этом, и когда они приехали, спрятался от них в коляску; потрясающая история другого мелкого чиновника, который сошел с ума на том, что он испанский король, – но в эти темы вложено такое множество реальных подробностей, столько глубокой психологической проницательности, столько изобличения господствующей людской пошлости, что эти повести производили необычайно сильное впечатление на общество и среди высокого художественного наслаждения воспитывали теплое человечное чувство и общественное сознание. «Ревизор» и другие комедии Гоголя выростали на той же почве, что и повести: это было в области художества наблюдение бытовой мелочности и пошлости, которая была в конце концов невежеством и несправедливостью. Наконец, поэма «Мертвые Души», (том первый) окончательно утвердила в почитателях Гоголя представление об особенностях его великого таланта и о том значении, какое должно принадлежать ему в судьбах русской литературы, в которой он явился новым после Пушкина великим преобразователем. Так именно поняли значение Гоголя современные ему критики. Белинский еще в 1835 г., в разборе повестей Гоголя, назвал его «главою литературы, главою поэтов», а в «Мертвых Душах», по Белинскому, Гоголь «сделал такой великий шаг, что все, доселе им написанное, кажется слабым и бледным в сравнении с ними»[22]. По взгляду Валериана Майкова, художественная деятельность Гоголя стала поворотным пунктом в развитии русской литературы[23]. «Новая стезя – говорит Аполлон Григорьев в начале пятидесятых годов – пробивается гением, и только расширяется, очищается талантами. Таким гением литературной эпохи, которую переживаем мы до сих пор, по всей справедливости может быть назван Гоголь. Все, что есть действительно живого в явлениях современной изящной словесности, идет от него, поясняет его, или даже поясняется им. Цельная, полная художественная натура Гоголя, так сказать, разветвляется в различных сторонах современной словесности… От Гоголя ведет свое начало весь тот многообразный, более или менее удачный разносторонний анализ явлений повседневной, окружающей нас действительности, – стремление к которому составляет собою закон настоящего литературного прогресса: все, что есть живого в произведениях современной словесности, отсюда ведет свое начало»[24]. Особенно увлечена была художественными произведениями Гоголя современная молодеж. Вот что заметил питомец училища правоведения конца тридцатых и начала сороковых годов. «Новое поколение подняло великого писателя на щитах с первой же минуты его появления. Тогдашний восторг от Гоголя ни с чем несравним. Его всюду читали точно запоем. Необыкновенность содержания, выпуклость типов, небывалый, неслыханный по естественности язык, отроду еще неизвестный никому юмор – все это действовало просто опьяняющим образом. С Гоголя водворялся в России совершенно новый язык; он безгранично нравился своей простотой, силой, меткостью, поразительною бойкостью и близостью к натуре. Все гоголевские обороты, выражения быстро вошли во всеобщее употребление»[25]. Любопытен рассказ Достоевского о том, как во время его юности молодежь читала «Мертвые Души»: «придет-бывало один приятель к другому, поговорит о том, о сем, увидит на столе „Похождения Чичикова“ и давай читать в пятидесятый раз; гость устанет, книгу возьмет хозяин и продолжает чтение, и так до 3-4 час. утра». Великое достоинство и значение художественных произведений Гоголя давно оценила и признала история русской литературы. Она признала, что влияние Гоголя отразилось на блестящей плеяде наших писателей сороковых годов – Тургеневе, Достоевском, Гончарове, Писемском, Григоровиче, Островском и др. Они не только, так сказать, вышли прямо из Гоголя, но и вся их литературная деятельность является так или иначе продолжением и разветвлением Гоголя. Гоголь – признанный основатель и глаза нового периода русской литературы. «Гоголь умер! – писал Тургенев под впечатлением известия о смерти нашего писателя. – Какую русскую душу не потрясут эти два слова?.. Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, данное нам смертию, назвать великим; человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордимся, как одной из слав наших»!

8 марта 1902 г.

Сноски

1

Сочинения, ч. 6, М. 1860, стр. 227.

2

Сочинения, ч. 8, стр. 247.

3

Там же, ч. 6, стр. 286.

4

П. А. Кулишу принадлежит также издание: «Сочинения и письма Н. В. Гоголя. T. 1-6, СПБ. 1857».

5

Томы I–V переизданы были (однако без объяснительных статей и примечаний H. С. Тихонравова, без вариантов и черновых редакций) А. Марксом в виде приложения к «Ниве», Спб. 1893.

6

Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов. Изд. 2-е, Спб. 1890, и – История русской литературы, т. IV, Спб. 1899.

7

Этюды и характеристики. Москва, 1894.

8

Так кн. П. А. Вяземский. Полное собр. соч. кн. Вяземского, Спб. 1879, т. II (1827-1851), статья «Языков и Гоголь», стр. 318: «перелом был нужен, но, может быть, не такой внезапный, крутой».

9

Пыпин, – см. вышеназванные его труды. – Шенрок, Материалы для биографии Гоголя.

10

Записки о жизни Гоголя, т. I, стр. 18.

11

Шенрок, Материалы для биогр. Гоголя, т. 1, стр. 52.

12

Шенрок, Письма H. В. Гоголя, I. 7. 22-23, 26, 97-93.

13

Шенрок, Материалы, I, стр. 120-121.

14

Пыпин, История рус. литер., IV, стр. 437.

15

Пыпин, Ист. рус. литер., IV, 494-496.

16

Отзывы эти собраны в книге Пыпина: «Характеристики литературных мнений», изд. 2-е, – см. стр. 356-361, 374, 389. 416-417 и др.

17

А. Коялович в статье «Детство и юность Гоголя» отмечает «две основные стихийные силы его характера: комизм и лиризм» (см. Москов. Сборник, Шарапова, М. 1887, стр. 210). – Де-Вогюэ и Скабичевский Гоголя-мыслителя называют представителем средневекового мировоззрения и возводят это последнее к отдаленным природным атавистическим чертам: к бездомному скитальчеству казака и аскетизму монаха. Revue des deux Mondes, 1885,15 Novembre (статья Де-Вогюэ). Северный Вестник, 1886, No? 1, стр. 89-90: «В исторических повестях и в том числе в повести „Тарас Бульба“ особенно ярко высказался оригинальный взгляд Гоголя на женщину, взгляд, если хотите, вполне архаический, допетровский, принадлежащий к тем векам, когда в женщине видели сосуд диавола… В этом архаическом взгляде Гоголя на женщину сказалась его исключительная натура с одной стороны казацкая, с другой – религиозно-аскетическая» (статья Скабичевского: «Наш исторический роман в его прошлом и настоящем»).

18

«Мертвые Души», глаза 7-я (в начале).

19

«Мертвые Души», т. 2-й (в исправленной редакции).

20

Статья XVIII: «Четыре письма к разным лицам по поводу „Мертвых Душ“», Сочин. т. 5-й, изд. 11-е, редакция H. С. Тихонравова, СПБ. 1893; стр. 94.

21

Воспоминания и критические очерки (1849-1868). Отд. 1. СПБ. 1377 стр. 190 (статья: «Н. В. Гоголь в Риме, летом 1841 г.»).

22

Сочинения, ч. I, М. 1859, стр. 238 и ч. 6, 1860, стр. 407.

23

Критические опыты (1845-47), СПБ. 1889, стр. 4: «Неслыханная оригинальность „Мертвых Душ“ до того изумила, всех, что почти никто (из критиков) не решился сразу признать в них исполнение общих законов художественности. А между тем сочувствие к гоголевской манере быстро возростало и дало начало новой шкале искусства и критики» (статья «А. В. Кольцов»).

24

Сочинения, т. 1, Спб. 1876, стр. 8 и 21 (статья «Русская литература в 1851 году», – из «Москвитянина», 1852 г.).

25

Русская Старина, 1881 г.? т. 30-й. стр. 414-415 (статья В. Стасова Училище правоведения сорок лет тому назад, в 1836-1842 г.г.).