скачать книгу бесплатно
– Спасибо, – облегченно выдыхаю я, вместе со сгустком тревоги в горле. Теперь внутри меня почти абсолютнейшая пустота, и только вина бьется где-то в груди. Ей некуда деться.
Мигрень накатывает и ударяется мне о виски. Жду, когда боль спадет, но из-за громких звуков, складывающихся в песенный мотив, она только усиливается.
Мелодия струится откуда-то неподалеку. Я различаю в ней многоствольную флейту и небольшой барабан. Неровный строй последнего выводит меня из себя, а ведь я никогда не отличалась развитым чувством ритма или музыкальностью. Кроме этого, я различаю, что в дуэте инструментов чего-то не хватает.
– Когда я уходила на тренировку в штаб, ты репетировала в ракушке вместе с Персефоной и Идеей, разве нет?
Ракушкой называется сцена, похожая на перевернутое устье раковины. В ней не звучит дыхание морского бриза, зато отчетливо слышится каждый пролитый артистом вздох. Звуковые волны разбиваются о полукруглую стену в глубине сцены, и разлетаются брызгами музыкальных ноток. Персефона и Идея распространяют свои мелодии на такое расстояние, что мы с Айлой не можем не услышать.
Я смотрю на подругу. У Айлы такое выражение лица, будто бы на нее встряхнули воду с мокрых рук.
– Творческие разногласия, – объясняет она. – Так бывает, когда не утвердился в коллективе, и никто не хочет принимать к сведению твои идеи. Мне это… досаждает, так что я не смогла остаться на сегодняшней репетиции.
Айла присоединилась к несравненному дуэту совсем недавно – когда ее отец нашел лиру, пылящуюся на захламлённом чердаке. Инструмент выглядел очень старым: несколько лопнувших струн, трухлявый деревянный корпус и кривой узор. Такой можно, разве что, выкинуть в мусорную яму. Ну, или продать какому-нибудь слепцу. Впрочем, даже незрячий не заплатил бы больше двадцати ливи?н
. Тем не менее, отцу Айлы повезло обрести несметное богатство: для него бесценно видеть, как любимая дочь забавляется, щекотя струны инструмента.[4 - Ливи?ны? – валюта на территории Союза Трех Королевств.]
Айла не играет музыку – она играет с музыкой, озаряясь радостью сама, делясь ею с отцом, а с недавних пор и со всеми жителями парса. Всякий алисовец, чей слух ласкала Айла, ждет не дождётся ее официального дебюта на приближающемся торжестве в честь принятия новобранцев.
Если бы я не знала о том, что моя подруга обыкновенный человек, то наверняка подумала бы, что она чародейка. Но ее дарование вовсе не магическое. Это нечто иное. Талант. Нельзя сказать, что Персефона и Идея не талантливые музыканты, но ни одна из них не умеет оживлять барабан или флейту так, как это делает Айла с лирой. Девочки этого не признают, очевидно, потому что завидуют своей лиристке.
– Я не ощущаю себя… как бы это… в творческом просторе «непревзойдённого» трио. Чувствую себя так, словно никогда не найду места в тесноте неизменного дуэта. Эта ругань… борьба за первенство, в которой я даже не участвую, и все равно, всегда проигрываю…
Айла выдыхает.
– Персефона и Идея не понимают моей музыки, – она переминает свои волшебные пальцы, – поэтому девочки решили отвергать ее.
– Хуже, чем мириться с навязанной никчёмностью, только спотыкаться об извечное отторжение, – я повторяю те слова, которые произнес Пэйон, когда уговаривал меня стать членом его отряда.
– Я знаю о своих талантах, и никогда не позволю кому-нибудь назвать меня бездарной или никчемной.
Айла никогда не плачет и не позволяет себе быть жалкой. Она обладает уникальной способностью воспринимать происходящее вокруг, – каким бы ужасным оно ни было, – как нечто незначительное и проходящее мимо. Такая способность отводит от Айлы всяческое уныние. Ну, или она умело делает вид, что ее жизнь такая радостная и безмятежная, что ей не о чем плакать.
– Мне придётся перетерпеть присутствие Персефоны и Идеи всего пару дней. Затем я отыграю соло перед нашими новобранцами и поклонюсь им в первый и в последний раз. Больше я на сцену не вернусь, – ставит точку Айла.
– Что?! – от возмущения я вдыхаю слишком много воздуха и давлюсь им. Остаток фразы я прокашливаю: – Нет! Так ты позволяешь Персефоне и Идее вытеснить тебя из трио! Неужели из-за них ты оставишь музыку?!
Меня это расстраивает, ведь я не умею щекотать струны так, чтобы их смех раздавался благозвучным мотивом. Все, чему меня научили – так это щекотать мечом. Это опасные игры, от которых слышен только лязг стали да человеческие вопли.
– Они завидуют тебе, Айла! Твоему таланту! Уступая им, ты его губишь!
– Я уступаю, – она непреклонна. – Пусть девочки остаются дуэтом, а мне будет спокойнее играть в соло. Я оставлю музыку только себе. Слышишь, Изис? Себе и всем, кто может ее не понимать и все же искренне ей радуется.
– Дафна была бы рада это услышать.
«Айла умело делает вид, что ее жизнь такая радостная и безмятежная, что ей не о чем плакать». Если бы мне не было известно о трагедии, которая настигла мою подругу, то ни за что бы не догадалась: Айла выглядит слишком жизнерадостной и невозмутимой для человека, лишившегося любимой мамы. Не зная Айлу лично, я бы определенно подумала, что с ней что-то не так.
Она убеждена: погибшие не нуждаются в жалости. И это весьма правдоподобное убеждение: в ней нуждаемся только мы сами. Поэтому, когда речь заходит о ее погибшей матери, она тихо смеется или игриво покусывает губы. «Память о наших близких, восторг от их улыбок и слова колыбельных, которые они напевали перед сном должны сохраниться не во мраке тоски, а в светлых воспоминаниях», – так говорит Айла.
– Я бы отдала все, что угодно, чтобы она послушала. Но этого все равно будет недостаточно.
Мы продолжаем путь. Проходим его в умиротворенной тишине, но с приближением к дому Совета тишина становится иной. Напряжённой.
На высоте той платформы, на которой мы находимся, все окружающие построения совершенно белые. Только одно единственное здание здесь может поразить прохожего самобытностью и изысканной обветшалостью. Его белые стены почернели. Лозы обобрали высокие своды и монументальные колонны. В нем нет ни окон, ни дверей, кроме парадных, которые распахнуты настежь. В проходе стоит безликий силуэт, похожий на скульптуры, выходящие, прямо из стен.
Это скульптуры, изображающие трех богов. Слева женщина, прижимающая к полуобнаженной груди веретено. С веретена спадает тонкая нить, выполненная так искусно, что стоит ветру подуть чуть сильнее, как она, наверняка, покачнется. Нить обвивается вокруг изящной руки. Богиня протягивает кончик смертному, готовому пойти по пути собственного предназначения. Точнее, это подразумевает мастер, изваявший Аивэль, Всея прародительницу, которая смотрит бесконечно далеко и одновременно прямо перед собой. Забрав нити судьбы, смертный, благословленный богиней, начинает изготовление полотна своей жизни. За тем, как выполняется эта работа следит Яс – Страж человеческих душ и Проводник в Иной мир.
Его скульптура возвышается над входом в здание и приветствует всех входящих раскинутыми по обе стороны руками. Весьма доброжелательный жест, не так ли? Но из-за завязанных глаз Яс не может увидеть тех, кто стоит на пороге, и с какими намерениями они зайдут внутрь. Он обречен быть радушным ко всем, потому что слеп. И ослепил его тот, кто стоит по правую руку. Мортен. Бог, выжидающий своего часа чтобы погубить наш мир, а до тех пор Великий Разрушитель и начинатель человеческих страданий.
Мортен устрашает всем своим существом, несмотря на то, что ваятель попытался скрыть его за обилием тканей и заточить в полукруглый барьер из мечей. Они воткнуты прямо у его ног. На правом плече Мортена сидит ящерка со сложенными миниатюрными крылышками. Хвост дракончика обвивается вокруг шеи хозяина. Мне кажется, что статуя бога вот-вот оживет и отрежет хвост ножницами, которые пока еще сложены в широком кармане.
– Девочки, ускорьтесь, пожалуйста! Мы начинаем! – Я обращаю взор на фигуру, которую перепутала с еще одним произведением искусства издалека.
Нас встречает высокий мужчина с широкими плечами, облаченными в недлинный плащ. Элегантная рубашка и не совсем неудобные штаны обтягивают груду мышц, облепивших его стройное тело. Он держит прямую осанку и озаряется избытком сил, каких обычно не бывает в его возрасте. Впрочем, он не пожилой. Ему всего пятьдесят шесть, но проседь уже окрасила густую, ухоженную бороду в скучный оттенок. Его роскошные, такие же огненно-рыжие, кудрявые волосы, как и у дочери, поседели полностью. Однако лазурно-бирюзовые глаза, – еще одна их схожесть, – до сих пор горят беспечной любовью к жизни. А ведь жизнь порой была слишком жестокой к А?лфию.
Он мечтал покорить мир своими выдающимися изобретениями, но выехать за пределы города в его положении было не так-то просто. Городская стража гоняла Алфия прочь с границы, грозясь тяжёлыми булавами. Пришлось остаться в Аризоде, уповая на то, что найдется какой-нибудь мастер, который возьмёт парня в ученики. Однако ему так и не удалось пригеться под крылом влиятельного покровителя.
С тех пор он изобретает новые виды ударов, разрабатывает военные стратегии и умело точит мечи. А в Империи, прославленной своей несокрушимой армией и неприступной обороной, такие таланты никогда не будут лишними.
Алфий рассказывал мне, что когда-то он служил во вражеской армии прокуратора и был там образцовым солдатом. Его даже рекомендовали в письме, отправленном в столицу. И если бы оно все же дошло до регента императора, то Алфий бы смог стать ординарцем Паладинов – личной охраны императорской династии. Но ему снова не повезло.
Служба Радию продолжилась. Но длилась недолго. Алфий ушел в отставку, когда образцами служащих армии прокуратора не стали те, кто напрочь забыл о собственной чести и стал тем, кем Алфий в сущности не является. Алфий не живодер и не изверг.
От него я узнала обо всех ужасных вещах, которые происходят в тюрьме под дворцом прокуратора Радия: о какофонии плача и истошных криков мучеников. И стены, и пол, и воздух там пропитаны непереносимым запахом, который оставляет горечь на языке и где-то в сердце. Это запах близящейся смерти. В тюрьме прокуратора всегда холодно, пока не приходит время согреваться собственной болью. Нет, это не тюрьма. Это камера пыток для несчастных жертв и игровая комната для тех, кто убивает, потому что может.
Прокуратор Радий убивает, потому что может. Солдаты прокуратора убивают, потому что могут. Они не придают значения человеческим жизням и получают удовольствие от того, что отнимают их.
Сегодня я убила троих человек и ни в коем случае не насладилась этим. Я сделала это не для того, чтобы утолить жажду крови. Я не думала о возмездии, когда поднимала клинок над головами тех солдат. А теперь не могу перестать размышлять о семьях, которых оставила без мужей и отцов, братьев и сыновей. Как они примут известия об их смерти? Если бы перед сражением я представила процессию погребения их обезображенных тел, то не смогла бы даже вытащить меч из ножен. Он бы стал слишком тяжелым, как и груз на моем сердце.
Но вот, те три солдата мертвы. Ушли безвозвратно. А я не могу опровергать то, что это произошло из-за меня. И не могу вернуться в прошлое и остановить собственный клинок
«Мне жаль. Теперь это уже неважно, но мне правда очень жаль».
Алфий наверняка сказал бы, что это было необходимостью. Я принесла эти смерти, чтобы уберечь от той же участи порядочных и честных людей. Мои братья и сестры не заслуживают издевательств и позора перед тем, как уйти в Иной мир. Я позаботилась о их благополучии, так что Алфий сказал бы, что я не изверг и не живодёр. И не чудовище.
Он учит меня искусству ведения боя с двенадцати лет. За время, что мы провели вместе на упорных тренировках и в ленивом отдыхе от них, мы научились угадывать желания друг друга. Построили кучу совместных планов. Доверяли и понимали. И я этим воспользовалась.
Я пропускала тренировки, бросаясь нелепыми оправданиями, а он не задавал вопросы. Не потому, что обделен умом или не умеет строить догадки, как его дочь. Просто Алфий понимал, что я не сыщу убедительного ответа.
Под его молчаливое понимание я и сбегала в шпионский штаб.
Там я висела на балке вниз головой, а потом вставала и пыталась удержать равновесие, пока остальные шпионы, без всяких угрызений совести, бросались в меня камнями. Я слушала краткий инструктаж о том, как унять дрожь в руках, когда наводишь прицел из арбалета. Но дрожь все равно не унималась. Человек с яблоком на голове однажды перехватил выпущенную мной стрелу, и тогда я заново училась извиняться. И, впервые, перехватывать стрелы. Я принимала участие в битвах на мечах с нечестными противницами, которые готовы кидать в глаза грязь, только бы победить. Но побеждала всегда я.
Находчивость и хитрость. Вот чему меня научили в шпионском штабе. Однако оказавшись там, я ни разу не пренебрегла учениями Алфия.
Помню те скучные дни, когда мне приходилось читать одни и те же строчки из кодекса чести в присутствие Алфия. Время шло бесконечно медленно. Я постоянно поглядывала на тоненький срез и удивлялась тому, почему книга не заканчивается. Когда я наконец-то доходила до нижней корочки, Алфий подходил сзади и открывал книгу на первой странице. Так я ее возненавидела.
Со временем я поняла, что нужно перестать тратить время на ненависть, а научиться восхищаться написаным. Я с упоением изучала каждую запись, выведенную красивым почерком самых благородных из когда-либо живших воинов. Тогда-то мой наставник разрешил оставить кодекс. Мы принялись за уроки ведения боя.
Я не знала, что мне предстоит соблюдать строгий этикет. Не знала, что наносить удары следует в четкой последовательности. Я приросла к рукояти меча, но, оказывается, в неправильном положении. Никто так и не ответил мне на вопрос о том, зачем я стояла в одной оборонительной позиции целых два часа без права пошевелиться. Алфий советовал хорошенько отоспаться после трнировок, а я никогда не пренебрегала его советами. И не зря. На следующий же день мы гонялись друг за другом по всему парсу, пока мне не начинало казаться, будто я вот-вот рухну от изнеможения.
Мы с Алфием тоже зашли за границы дозволенного. Наши тренировки длились дольше, чем нужно. Я так упорно занималась, что забывала о течении времени. Синяки не успевали сойти с моей кожи, мозоли на ладонях постоянно царапали ткани рубашек. Но меня это устраивало. Я полюбила искусство ведения боя, научилась защищать себя и своих близких при необходимости. Наконец, благодаря Алфию я стала по-настоящему исключительной воительницей.
– Привет, папа! – Айла поднимается на носочки и колется о бороду, когда целует Алфия в щеку. Он делает вид, что недоволен: возводит глаза к потолку, а сам улыбается.
Он отходит в сторону, чтобы дать дочери пройти. Айла оказывается внутри дома Совета. Я – нет, хотя наступаю ей на пятки.
– Изис! – Алфий преграждает мне путь и тянется за объятиями.
– При-вет… – выдыхаю я, вместе с остатками кислорода, когда оказываюсь в его сильных руках.
Мы обнимаемся еще немного. Нескольких секунд оказывается вполне достаточно, чтобы вспомнить, что даже если бы я не научилась искусству ведения боя, то все равно всегда бы оставалась в безопасности.
Алфий защитит «своих девочек» во чтобы то не стало. Мы с Айлой очень часто слышим обещания вроде этого. И я знаю, что если что-нибудь случится, то Алфий непременно сдержит их. А я непременно доверю ему свою жизнь.
– Лучше расскажи все как есть. Им уже известно о твоем участии.
Ливи?ны? – валюта на территории Союза Трех Королевств.
Глава 7
Я выскальзываю из его объятий и пропадаю в коридоре, ведущем в зал заседаний. Паника овладевает телом, но прежде, чем отдаться ей сполна, перебираю в голове, кто мог донести на меня Совету. Может также быть, что это уловка. И члены Совета выбрали правильного человека, чтобы сбить меня с толку, ведь я доверяю Алфию больше, чем кому бы то ни было из их круга. Больше, чем большинству из них вместе взятых и даже собственной матери.
Я хватаюсь за ручку двери, ведущую в зал заседаний, дрожащими пальцами. Делаю вдох… и выдыхаю вместе со скрипом петель.
Наблюдающие, кого приглашают в качестве представителей от каждой семьи, проживающих в парсе, рассыпаны по углам. Они не желают приближаться к круглому столу в середине залы. За ним восседает глава Алиса и члены Совета, от величественного вида которых мне тоже хочется забиться в самую отдаленную неприметную часть комнаты. Однако я иду к упомянутому столу, запрокинув подбородок и расправив плечи для иллюзии уверенности в себе.
– Ифэ… – язык не поворачивается назвать её мамой в присутствие Совета. Я почтительно киваю, и меня чуть не передергивает.
– Здравствуй, Изис, – произносит она в привычном тоне, из-за которого можно подумать, будто все в порядке.
«Нет, ничего не в порядке…»
Я делаю шаг и будто бы погружаюсь в глубокую вязь. Еле-еле подтягиваю вторую ногу, не отводя взгляда от невозмутимых черт маминого лица, и вдруг подмечаю, как глаза, цвет которых привычно схож со свежей травой темнеет. Теперь он напоминает болото, тянущее в пучину разочарования.
Сокращая короткую дистанцию до отведенного мне места, я с ужасом оглядываюсь по сторонам и вижу, как воздух загущается и окрашивается в этот болотный цвет. Мне тяжело дышать. Во мне загущается тревога.
Жду, что члены Совета будут разочарованы во мне так же, как и мама, но не подмечаю в их чертах ничего подобного.
Похоже, что им еще не дали повода для осуждений. Однако полагать, что они не станут глядеть в мою сторону с презрением, когда такая возможность представится – глупо.
Я в пристанище стервятников. И не могу найти того, на чью защиту я могу положиться.
Сузив глаза прохожусь взглядом по теням в углах. К стенам, к которым прижимаются чьи-то безликие образы. Не задерживаюсь на них.
– «Ты выбрал неподходящее время, чтобы поиграть, Пэйон», – посылаю эту мысль во мрак, уверенная, что он прячется где-то там. Прятки… За долгие годы постоянного времяпрепровождения с Пэйоном, я так и не научилась выигрывать у него. Но я всегда и безошибочно ощущаю его присутствие. – «Я сдаюсь! Ну же, выходи!» – Хочется выкрикнуть эти слова, как в детстве.
Остановившись по правое плечо от главы Алиса, я осматриваю всех тех, кто так же, как и я, не принимает никаких решений и не дает советов, а присутствует на заседаниях в качестве учеников, подопечных или наследников членов Совета. Айла стоит по левое плечо от Алфия. Убедившись в том, что я смотрю на ее, она размыкает губы и наполняет грудь воздухом. Я делаю то же самое. Затем еще один вздох. Он получается совершенно бесшумным, однако все присутствующие совершенно точно что-то слышат. Мою панику.
– Теперь, когда все в сборе, – этими словами глава Совета, объявляет заседание открытым, – Пэйон введет в курс дела тех, кто до сих пор не знает о том, что произошло, и как это сказывается на наших делах. Это, также, уникальная возможность убедить Совет в том, чтобы внести правки в выговор. Итак?
Из-за теней, куда я обратилась ранее, дует легкий ветерок. Такой, какой подул если бы птица взмахнула крыльями, чтобы оторваться от земли и начать свой полет. Так Пэйон начинает свой рапорт:
– Мне доложили о нарушителе общественных порядков, предполагаемо, ком-то из членов Алиса, помышляющим в трактире над центральным шпионским штабом. – Кто-то за столом шепчется. – Он разгромил общий зал и напугал посетителей. Я отправил нескольких своих подчинённых, чтобы они все уладили: навели порядок, поговорили с хозяином трактира и привели пьяного балагура в чувство. Но поздно. Последнего приговорили к казни.
«Пэйон говорит так монотонно… Да уж, мог бы хоть немного посочувствовать для убедительности!»
– Никаких церемоний, – продолжает он. – Палачи совершали расправу прямо на входе в трактир, но никто из них не был облачен в маску-капюшон или мантию судьи. Все трое носили вражеский доспех и плащи с прокураторским гербом. Имея такого властного покровителя, они возомнили, что могут выносить приговоры и приводить их в исполнение самостоятельно. Вот я распорядился обрубить их грязные руки.
– Ты, кажется, забыл упомянуть одну немаловажную деталь, – Ифэ барабанит пальцами по поверхности стола. И по моим вискам.
– Ах, да! Приговоренный не состоял в рядах Алиса.
Заседатели круглого стола принимаются безмолвно переглядываться. Пламя дрожащих свечей освещает их лица. В их выражение мелькает нечто недоброе.
– Вы учинили конфликт с городской стражей из-за безымянного прохожего? – негодует самый старый член Совета. Вернее, его борода, о которую, скорее всего, Расмус же сам и спотыкается. Борода, которую он отращивал всю свою долгую-долгую жизнь. – И где он теперь?
– Убит, – отвечает Пэйон.
Шепот, доносящийся откуда-то слева от меня, распространяется по кругу, задев всех членов Совета. Всех, кроме Ифэ и Пэйона. И даже кое-кто из наблюдающих в зале позволяет себе перекинуться парочкой слов.
– Расмус задал конкретный вопрос, и твоё весьма прискорбное заявление не дает на него конкретного ответа. – Стоит главе Совета заговорить, как шепот стихает. И даже его пренеприятные начинатели не издают ни звука. – Тебе следовало доложить о том, что ты, Пэйон, оставил того человека на пороге «Логова Бронзовых Пиратов» рядом с еще тремя обезображенными трупами.
– Одну раненую доставили в лазарет, – женщина, облаченная в платье с пышными рукавами и с такой же пышной шевелюрой на голове, встает на защиту Пэйона. Но ее щит трещит под пристальным взглядом Ифэ. Ее зовут Хакика. Она мигом смолкает и вжимается в стул, сделав вид, будто главе Совета послышалось. И вообще, тут никого нет!
– Я не мог оставить еще один кровавый след на месте преступления.
– А я думала, что ты проявил сострадание к своей подчинённой, – произносит Ифэ.
– Она больше не моя подчиненная.
Непрекращающийся шепот в тени нервирует. Хочется бросить туда чем-нибудь тяжёлым, но я держу себя в руках.
– Потому что много говорит? – спрашивает Ифэ.
– Потому что не смогла защитить себя. – Командир избранных шпионов братства не поддается на провокации предводительницы Алиса. И хоть он наверняка догадался о том, что Пэн выложила ей всю правду, Пэйон продолжает врать Ифэ прямо в лицо.
– Ты не проявил к Пэн ни капли сострадания, однако сделался столь милосердным к какому-то пьяному бродяге? – недоумевает глава Совета.
«Если бы я знала, что эта сука нас выдаст, то попросила Пэйона бросить ее на поле битвы, а того пьяного бродягу забрать с собой и придать его тело земле со всеми почестями».
– Его смешали с грязью, а потом буквально вдавили череп в землю.
– И?.. – ритм, с которым Ифэ барабанит по столу ускоряется.
– Пьяный или трезвый, уличный бродяга или житель нашего парса – каждый должен прожить эту жизнь с достоинством и умереть соответствующим образом.
Ифэ загнала Пэйона в ловушку, но он находит верный способ выбраться. Точнее, Пэйону только кажется, что он верный.
