скачать книгу бесплатно
– Я думаю о том, как избежать жертв, если она решится пробраться за пределы парса в очередной раз.
– Она не маньяк, а всего лишь ребёнок!
– Она давно выросла, Алфий. То, что совершила Изис – не какая-нибудь шалость, за которую она могла бы лишиться сладкого или отсидеться в углу. Это преступление. А за преступление принято сажать за решетку, в колодки или… да, пожалуй, на кол.
Ирида появляется в дверях и не может сдвинуться с места от того, как сильно услышанное напугало ее.
– Я не предлагаю ничего из вышеперечисленного, но и на воспитательной беседе мы не остановимся. – Расмус гладит свою бороду с таким надменным видом, что мне хочется дернуть за нее. – Этим может заняться Ифэ, Ирида или ты сам, но я требую, чтобы у нее забрали все опасные игрушки. И не отдавали их из соображений о безопасности.
– В этом нет необходимости! – Алфий не может сдержать крика. – Изис больше не выйдет за пределы парса!
– Ты уже обещал нам это, – хрипит крысоподобный слева от меня.
– Я могу пообещать вам это! – Я предпринимаю жалкую попытку вмешаться в разговор.
– МОЛЧАТЬ!!! – Я вздрагиваю от крика Расмуса. Ощущаю себя так, словно мне снова пятнадцать. – Что нам до твоих никчёмных обещаний?!
На кончике языка вертится столько оскорбительных слов, которые хочется произнести вслух, но я вынуждена проглотить их.
– Вы сами поощрили уроки искусства ведения боя, которые я ей преподавал, – припоминает Алфий.
– Мы поощрили уроки самообороны, а не искусства убивать.
– …ведения боя, – настаивает наставник.
– Все одно!
– Я еще раз повторяю: она не маньяк!
– Хорошо-хорошо! Теперь мы знаем, что она обучена всему, что поможет защищаться и защитить других при необходимости. На этом обучение окончено. Ты можешь забрать у нее меч.
– Изис не осмелится выйти за границы парса обезоруженной, – поддакивает одна из крыс. – Так она и ее народ останутся в безопасности навсегда.
Навсегда…
– Ифэ! – Мой наставник отчаянно просит помощи у главы Совета.
Она молчит.
Во мне рождается паника. Животная. Одичалая. Я складываю руки на груди. Обнимаю саму себя, в безнадежной попытке успокоиться, но делаю это с каким-то неимоверным усилием. Предплечья начинают щиплеть. Я опускаю глаза и вижу, как расцарапанные руки пачкают мое безупречно-белое платье красным.
«Как давно я расцарапала их, если уже вся в крови? И почему не заметила этого раньше?»
– Голосуйте! – Бросает Ифэ с отсутствующим видом. Она облокачивается на правую ручку стула и кладет голову на плечо. – Заседающих за круглым столом теперь семеро, так что мое слово, как главы Совета, станет решающим. Но выскажу я его только в том случае, если мнения разделятся поровну.
Расмус берется за проведение голосования. Он озвучивает свое предложение еще раз и поднимает руку самый первый. Членам Совета слева от меня не требуется шептаться, чтобы принять единогласное решение. Крысы тянут лапки кверху. Ирида, нашедшая свое место за круглым столом, остается сидеть неподвижно. Её светло-голубые глаза встречаются с глазами Алфия. Во взгляде военачальника Алиса есть что-то хищное. Он опирается на стол кулаками и выгибает спину, как дикий кот. Он словно готовится напасть на тех, кто не согласен с его решением. А их большинство. И Хакика присоединяется к большинству, ведь переживает о том, что не сможет принять верного решения сама.
Как обычно.
– Шестеро заседателей Совета отдали свои голоса – декларирует глава Совета. – Четверо «за», остальные в меньшинстве. Стало быть, каким бы ни было мое мнение, оно ничего не разрешит. – Ифэ озвучивает принятое решение: – Изис лишается права пользоваться любым видом оружия и иметь его при себе. Отныне она не допускается до тренировок с Алфием, тогда как он больше не имеет отношения к ее наставлению.
Алфий опускается на стул и прячет выражение лица в ладонях.
– На этом все, – объявляет глава Совета. – Можете быть свободны.
Алфий забывает о том, что его дочь до сих пор стоит за спинкой стула. Он отодвигает его назад с такой силой и резкостью, что чуть было не сшибает Айлу с ног и совсем не замечает этого. Сама Айла не подает признаков недовольства или обиды. Она в растерянности. Ее лазурно-бирюзовые глаза мечутся от отца к своей лучшей подруге. Когда они снова останавливаются на мне, я даю понять, что со мной все в порядке, и она может покинуть залу. Айла устремляется за отцом, который только что вышел за порог дома Правосудия.
Сразу за ними уходят наблюдающие, образовывая пробку на входе. Очередь из безликих фигур продвигается медленно, но когда доходит до конца, Расмус и парочка, шепчущаяся об итогах заседания, тоже покидают залу. Хакика ждет Ириду, но та дает понять, что этого делать не стоит. Чародейка уходит, и в зале остаются всего трое.
Я отступаю от каменного трона. Предводительница братства тут же выдвигает его и встает. Доходит до Ириды и опускает загорелую руку на фарфоровое плечо. Советница глядит в лицо своей руководительнице с грустью. Тогда Ифэ наклоняется к уху Ириды. Они обмениваются несколькими тихими фразами, но их перешептывание не вызывает во мне омерзение. Скорее, трепет и надежду на что-нибудь хорошее. Но надежда уходит месте с Иридой.
Она прощается. Не отводя от меня взгляда, тихонечко захлопывает дверь.
Я обреченно опускаю глаза в пол и шепчу в пустое пространство:
– Мне так жаль…
Удивленно распахиваю ресницы в маминых объятьях.
– Мне тоже, птичка…
Глава 9
– Мне тоже жаль, птичка. Но я не могу поступить иначе, – ее руки окружают мою шею в нежном объятье. Мама кладет подбородок мне на макушку и отдувается от торчащих из пучка волосков. Они щекочут ей нос. Но мама не поддаётся их проказливым играм и сглаживает ладонью, заправляя обратно в прическу. Повторяет это движение, с каждым разом вкладывая в него все больше… любви?
– Алфий возненавидит меня… – выдыхаю я ей в шею. Мама отклоняется, держась за мои щеки, омытые слезами.
– Брось. Никто тебя не…
– Я променяла тренировки с ним на времяпрепровождение с Пэйоном и его шпионами. Я предала доверие Алфия. А это самое оскорбительное, что только можно было совершить в отношении него.
Мама цокает языком.
– Нет, я не просто оскорбила его, а сделала это у всех на глазах! Но я не думала, что все так случится. Я думала, что совершаю подвиг, как делали благородные рыцари из сказок! – Слезы обжигают мне лицо. Щеки алеют, уши горят. – Но никто не станет воспевать мои деяния. Более того, члены Совета порицают мой «подвиг». Порицают Алфия. Порицают меня.
– Никто никого не порицает… – Она даже не успевает закатить глаза, как я продолжаю:
– Они говорят, я беспечная, бестолковая, безответственная, – с каждым новым сказанным словом в горле нарастает ком. Он не дает мне вдохнуть. – Ты сама говорила, что я веду себя недостойно твоей наследницы.
– Я была зла на тебя.
Она и сейчас как будто бы немного злится. И я знаю почему.
Мама считает слезы пустым проявлением излишней сентиментальности. Оттого я стараюсь воздерживаться от истерик при ней. А если и плачу, то могу рассчитывать, что не она, а моя лучшая подруга подставит плечо.
Как бы печально это не было, но Ифэ больше вкладывает, чем забирает мои слезы. Не смотря на то, что сегодня она проявляет сострадание, я, скорее, расбухну от количества слез, чем маме хватит терпения утихомирить меня.
– У заседателей Совета есть куда более веская причина называть меня бестолочью. Большинство из них уверены, что я самая никчемная наследница главы братства, какая только может бы быть.
– Но другой нет, – Ифэ давит на меня голосом, а затем повторяет, чтобы я раз и навсегда это уяснила: – Другой кандидатуры на этот пост нет и не может быть.
– Лучше бы была! Ее нахождение в стенах города не представляло бы собой угрозу, тогда как мне для этого придется лишиться зрения!
Меня бросает в жар. Маму тоже, судя по тому, как стремительно она краснеет.
– Изис…
– К какой свободе приведёт народ его незрячая возглавительница?!
– Умолкни наконец! – Ее терпению приходит конец. Как быстро я ее довела!
Однако мне вовсе не нужно испытывать маму, чтобы знать, что моя жалость ее злит, а истерика раздражает.
– Изис, твоя судьба давно предопределена. Можно сказать, что сама Аивэль вложила тебе в руки нить, ведущую к твоему будущему. Остается натянуть ее и пойти навстречу предназначению.
«Какой… ужас. Я вынудила ее разговаривать религиозными метафорами…»
Мама много знает о богах и нитях судьбы из книг нашей домашней библиотеки. Но она никогда не полагалась на божественное вмешательство в ее или мою жизни. Она не молится, не ждет помощи откуда-нибудь свыше, а сама плетет из нитей судьбы ту жизнь, которая ее устраивает.
На самом деле не Аивэль, а именно мама собралась вложить в мои руки нити судьбы, а вместе с ними и власть, которая ей принадлежит. И я за них возьмусь. В свое время. Когда оно настанет, мама продолжит доживать свой век, как ей вздумается. Возможно, тогда она перечитает книги из нашей библиотеки. Но ни за что и ни-ког-да она не прочитает ни одной исповеди. Она не поклониться статуям Аивэль, Яса или Мортена. В ее речи больше не прозвучат фразы, используемые жрецами, в обращении ко всему божественному.
– Что до твоей исключительности… мы найдем способ искоренить ее до того, как ты займешь мое место.
Жар, пышущий внутри меня, сменяется промозглым холодом.
– Ис-коренить?..
– Никто не собирается выкалывать тебе глаза! – Рычит мама.
– Ты подразумевала именно глаза под словом «исключительность» с самого начала?
Сегодня мама узнала, что ее прелестное дитя нарушило запрет и сбежало в город, оставив за собой кровавое озеро и всплывающие над ним трупы. Наверное, пока маме не доложили об этом, она не сознавала, что я способна даже поднять настоящий меч. Что я сумею рассечь им чью-то плоть, тем более – доспех. Она даже подумать не могла, что у меня хватит на такое силы и духа. Но у меня хватило. Потому что я исключительная. И мне бы не хотелось, чтобы, узнав об этом, она тут же искоренила во мне то, что делает меня таковой.
– Птичка, если бы членам Совета было необходимо услышать мое слово, то оно было бы таким: я восхищена твоими исключительными умениями, и хочу, чтобы ты продолжила их совершенствовать. Ты талантлива в искусстве ведения боя. И я бы похвалила тебя, если бы не те обстоятельства, при которых мне пришлось узнать об этом.
Конечно, она не могла узнать о моих исключительных способностях и потенциале никак иначе, потому что никогда не появлялась тренировках с Алфием. На ее равнодушный, брошенный из-за чувства родительского долга вопрос о том, как проходят мои занятия, я отвечала одинаково: «Побила парочку манекенов». И такой ответ всегда ее удовлетворял.
На самом деле я тренировалась так, что от одного только лязга извлеченного из ножен меча, манекены сами валились передо мной от страха. Я тренировалась с пугающим усердием и так непозволительно долго, как мне того хотелось. С учетом свободного времени Алфия, конечно. Но Алфий всегда находил для меня время. Он поддерживал мое стремление заниматься искусством ведения боя, но у него было условие – я должна была сделать все, чтобы ни члены Совета, ни мама ничего об этом не знали.
– Алфий учил меня быть ответственной за свои проступки…
– Ну, не начинай…
– А я, мало того, что вышла за границы дозволенного, подвергая смертельному риску свой народ, так еще и допустила смерть того мужчины. Я взяла ответственность за его жизнь, но, как заметил Расмус, бес толку!
– Изис, ты же знаешь, как я этого не люблю…
Меня бросает то в холод, то снова в жар, то в пот, то в надоедливые слезы. Я устала бороться с самой собой. И вижу, как устала мама, но как будто бы не слыша ни ее, ни саму себя, я продолжаю:
– Я не смогла взять ответственность за свои проступки на заседании Совета. Это сделал Пэйон, а я молчала, позволяя ему возлагать этот непосильный груз на свои плечи. Мое молчание было ложью. Я лгала, глядя Алфию в глаза, и видела в них разочарование.
– Но ведь это была не твоя ложь.
Я шмыгаю носом.
– Что?..
– Ты лгала не ради себя, а ради Пэйона. Это он попросил тебя об этом, спасая собственную шкуру. А ты не смогла отказать, потому что виновата перед ним за то, что учинила поножовщину с городской стражей. – Я шмыгаю еще раз в знак согласия. – Я знаю, что ты вступилась за жизнь того человека, ведь помнишь наставления отца. Ты такая же смелая и благородная… Я знаю тебя, Изис. И знаю, что если бы ты не спасала Пэйона от самого строгого выговора, который я могла вынести, то признала бы вину в самом начале заседания Совета. Ты бы взяла ответственность за все свои проступки, как учил Алфий.
Мама снова раскидывает руки в подозрительно радушном для нее жесте, и я… кидаюсь ей в объятья.
– Пэйон не виноват. Он не… Мне так жаль…
– Не стоит. Он попытался выйти из критической ситуации, и посчитал, что для этого будет достаточно завязать тебе язык. Нет, Изис. Он должен был пораскинуть мозгами, но, судя по всему, у него их нет. Пожалуй, это самая главная причина, по которой он больше не входит в состав заседателей Совета.
Ее строгий, решительный тон заставляет меня прийти к весьма неутешительному заключению:
– Да уж, теперь я и не надеюсь на его возвращение…
Ифэ хватается за мой подбородок, заставляя смотреть на нее.
– Это могло бы поставить под вопрос рациональность всех принятых мной решений, а вопросов быть не должно. Я всегда принимаю только правильные и справедливые решения.
– Ты не просто прогнала его с поста заседателя Совета. Ты публично унизила его. Разве это правильно?
– Я бы обошлась без последнего, если бы Пэйон соскреб остатки мозгов со своей черепной коробочки и сказал правду, о которой я знала. И он был в курсе о моей осведомленности! Представляешь, как пусто в его голове, раз он продолжил стоять на своем?! – Она оставляет мой подбородок в покое и отодвигается на то расстояние, на котором я чувствую себя в безопасности. – Я предусмотрела это, поэтому отправила Лэйбу приглашение в дом Совета. Если бы Пэйон не был таким безмозглым лжецом, то нам бы не пришлось обманывать его разум, но, увы! Пусть это будет уроком не только для него, но и для будущих претендентов на место за круглым столом и остальных членов Совета.
– Это жестоко, – на таком расстоянии я могу заявить ей об этом прямо.
– Это справедливо.
– Не то что бы… Я не сомневаюсь, что кто-нибудь обязательно припомнит Пэйону сегодняшний день.
– И пусть, – она снова улыбается. – Надеюсь, это сделает Астер.
У меня стучат зубы. Не знаю, то ли это от имени Астера веет холодом, то ли я сама бесконтрольно и очень сильно сжала челюсти, раздражаясь при его упоминании.
– К чему эта нечеловеческая жестокость, мама?! – Сама не знаю, шучу ли я, но мама смеется. И ее смех не похож на тот, который зазвучал на во время процессии заседания Совета. Этот искренний.
– Брось! Он просто… эм-м, был в плохом настроении.
– В плохом настроении?! Я полагаю, в хорошем настроении он пребывает только когда оскорбит какую-то дневную норму людей? Значит, мне не показалось, что я видела улыбку на его напыщенной физиономии, когда он уходил из зала заседания?! Астер восполнил недостаток оскорблённых! Какая радость!
Я приукрасила. Астер конечно же не улыбался, когда его выставляли прочь из дома Правосудия, но шутка выдалась весьма забавная. Мама не перестает искриться весельем. Я заражаюсь им и смеюсь вместе с ней.
– Теперь я буду пускать его в помещение, только надев на его напыщенную физиономию холщовый мешок! – Обещает она.
– И тот не спасет от его колкостей, обзывательств и глупых угроз, – справедливо замечаю я. – Алфий хоть спросил твоего позволения, прежде чем нанимать его себе в помощники?
