скачать книгу бесплатно
Мы выходим в бар, и Михи заметно расслабляется; это место выглядит привычным и не пугает.
– А-а-а, понял, у вас тут клуб типа «Бергхайна». Да я слышал, что есть такая тусовая точка в бункере.
– Хочешь пить?
В его глазах зажигается интерес, и он жадным взглядом проводит по бутылкам на полках.
– Вискарь есть?
Я знала, что он выберет алкоголь. Что еще может захотеть оголтелый тинейджер, имея такую возможность. Но в глубине души все же надеялась, что он из скромности попросит воды. Барбитураты[5 - Барбитураты – вещества, используемые как седативное и снотворное средство, относятся к разряду наркотических.] и алкоголь – комбинация для убоя. О том, что со мной сделают, если он помрет, даже думать не хочется.
Но я спокойно вынимаю бутылку Jack Daniel's и делаю вид, что беру бокалы, которые специально поставила подальше, чтобы незаметно влить снотворное. С трудом удалось найти препарат в жидкой форме: капсулы с моих рук он точно не стал бы глотать.
Краем глаза слежу за ним, но он ничего и не подозревает, с интересом оглядывая локацию.
– Готово.
Михи исподлобья буравит меня и что-то прикидывает. Я влила чуть больше, чем нужно. Пятнадцать минут. Это время, которое нужно выиграть.
– И что… часто ты тут бываешь?
– Заглядываю.
– Говорят, в этом клубе кого-то пришили.
– Не слежу за слухами.
– Странная ты какая-то, – замечает он. – Почему ты на меня вышла? Осам никогда раньше не говорил, что с тобой водится.
– А мы с ним и не знакомы, – сообщаю абсолютную правду. – Но у нас много друзей. Видишь ли… дружба – это полезно.
Он неловко ставит стакан на стойку, звук слишком громкий. В глазах появляется осоловелое выражение.
– Идем. Посмотришь товар.
Михи двигается на первый взгляд как обычно, но это дается ему все труднее. Я маню за собой и завожу в даркрум. С каждой минутой он выглядит все более потерянным и медлит с тем, чтобы отойти от порога.
– Сейчас принесем все, что есть, – говорю я и слегка его подталкиваю.
На меня поднимают отяжелевший взгляд, реакции заторможены. Я захлопываю железную дверь и некоторое время смотрю на Михи.
– Эй… а это зачем? – заплетающимся языком вопрошает он.
– Мне так тебя лучше видно.
Пальцы слабо дергают решетку, и в его глазах дрожит удивительное соцветие смыслов: понимание истинной сути вещей и гаснущее сопротивление. Транквилизаторы с алкоголем бьют в два раза быстрее.
Он оседает на пол, еще какое-то время держится ладонью за сиденье дивана и наконец замирает. Через пару минут я захожу в камеру и прижимаю пальцы к его шее. Пульс есть, но слабый. Если эта детина такая же выносливая, какой выглядит, то дотянет.
В коридоре уже приготовлено инвалидное кресло, и с трудом удается погрузить его туда в одиночку, но я закрепляю его и качу назад по тому туннелю, откуда мы пришли. Грузовой лифт со скрипом довозит нас до выхода, где уже ждет автомобиль с открытым кузовом и пандусом, как я и велела. Дежурный предусмотрительно ушел.
Михи погружен, руки на всякий случай закованы в наручники. Пишу мадам Шимицу, чтобы организовала прием заказа.
* * *
Завершив работу, я никогда не испытываю эмоции. Меня не мучают кошмары, не грызет совесть. Я едва могу вспомнить после их лица. В этом мире столько всего пропадает пропадом. Не только люди. Звезды однажды исчезают с небосклона, погаснув навсегда. Светила больше, старше и сложнее одной зазнавшейся формы жизни с маленькой планеты. Пропажа человека просто капля во вселенском потоке событий.
В самооправдании нужды нет. Я делаю это не из-за отсутствия выбора, а потому что умею.
И с Михи сумела. Но осталось предчувствие, что Шимицу будет просить больше, и каждое новое задание будет даваться мне сложнее.
Я возвращаюсь домой на рассвете, ощущая ломоту в теле и желание напиться. На автомате забираю почту, которую не проверяла неделю. Уснуть сейчас не удастся из-за нервов, поэтому я сажусь за стол и машинально перебираю конверты. Среди счетов находится выдранный из тетради лист.
Сначала кажется, что он попал сюда по ошибке. Но перевернув его, ощущаю, как внутри все стягивается в узел.
«Я ЖДУ ТЕБЯ. ПРИХОДИ СКОРЕЕ. Я ВСЕ ЕЩЕ ЗДЕСЬ».
Недвижно смотрю на эти неровные печатные буквы с наклоном влево. Почерк ребенка, учащегося держать ручку. Сам лист будто выцвел. Похоже, ему много лет.
Я охотно поверила бы в чью-то шутку, но знаю почерк Родики. Я учила ее писать. Знаю наклон и начертание букв.
«Где это здесь? – испуганно шипит внутренний голос. – В Вальденбрухе? Нигде?»
Пациенты клиники пропали, писать некому. Но тот, кто это придумал, знает обо мне очень много.
«Или это… она?»
В горле образовался ком, и я смотрю на лист, как если бы он виноват во всем, что произошло много лет назад.
Чувство долга, игнорируемое годами, начинает ворошиться, как разбуженный зверь, и я боюсь его. Природа этого долга ощущалась очень смутно, но связана была с Родикой.
«Закончи это».
* * *
– Это была грязная работа.
Скользит где-то за моей спиной. Я не вижу ее.
В кабинете – привычный полумрак и горят золотые абажуры. Пахнет тяжелым парфюмом, повисшим в воздухе, как новый слой атмосферы. Женщины, предпочитающие такой крепкий oud[6 - Oud (уд) – парфюм с древесными нотами, часто на основе агарового масла и смолы.], либо стары, либо опасны.
Тень мадам Шимицу на стене пропадает, и она материализуется передо мной во плоти. Маленькое, кукольное личико выглядит строгим, мистическая дымка в глазах исчезла. Вместо нее – незнакомое внимание, точно она открыла меня для себя вновь.
Я не знаю, чего ожидать. Михи передан клиенту, но про его состояние лучше промолчать.
– У него была сильная интоксикация. Ты знаешь, что алкоголь усиливает действие барбитуратов.
– Времени не было. Зато без единой царапины, как вы и просили.
Тени в ее взгляде углубляются, и нужно готовиться ко всему.
Воцаряется пауза, во время которой она вылавливает из чая узорчатое ситечко. Затем аккуратно кладет его на блюдце и обвивает чашку длинными, ломкими пальцами.
– Ты всегда такая точная, предвосхищаешь каждое действие… Не твой стиль это был в последний раз.
– А что мой стиль? – отрешенно спрашиваю, глядя в одну точку.
Очень хочется, чтобы этот разговор закончился. Но мы только начали.
– Ходить по воде, – на полном серьезе сообщает мне мадам Шимицу. – Меня всегда поражало умение быть тенью и обращать других в свое подобие. Твои дети становились невидимыми, как только ты вступала с ними в контакт. И сама ты точно мимикрируешь под мир.
Поднимаю на нее тяжелый взгляд и повторяю:
– Он – не ребенок. Я не могу работать с ним так, как с детьми.
– Время – твое единственное извинение, а не это, – отрезает она. – Михи и вправду должен был уехать с родителями в Ганновер на следующий день, к родственникам. Я в курсе. В таких условиях спасает только импровизация.
По-прежнему не понимаю, к чему этот допрос, если она уже знает обстоятельства. Сидим и молчим, глядя в разные стороны. Я точно отбываю какой-то срок в этом кресле.
– Я перевела твою долю на счет.
Мертвецам не платят. Поднимаю на нее глаза и понимаю, что на этот раз меня пронесло. Мимика мадам Шимицу почти неуловима, и остается только вслушиваться в ее интонации. Но она больше не злится.
– Тем не менее избегай такого впредь.
Шимицу – один из лучших дилеров Мельхиора. Это она ходит по воде. Поэтому ее услуги стоят дорого, бешено дорого. И она дорожит своей репутацией, которая складывается из мелочей. Несовершенство всегда очевиднее в деталях. Неровный штрих, фальшивая нота, неверная запятая, дрогнувшее па. Что уж говорить про подростка в сонной коме, которому потом делали промывание желудка.
– Мне кажется, ты недовольна этим делом и хочешь что-то мне сказать. Что тебя тревожит?
В ее голосе появляется новое измерение – проступает узкий, гладкий туннель, в который так и хочется доверчиво проскользнуть. Но какую правду она хочет?
– Я не могу на вас злиться. Но прошу, чтобы вы осознавали мои пределы.
Шимицу перепархивает за мою спину, и ее ладони невесомо ложатся на плечи.
– Расслабься, Санда. Я реалистично оцениваю потенциал моих людей. Я никогда не дам тебе непосильную задачу.
Мне привычнее ощущать ее спиной. Потому что она всегда позади: контролирует, прикрывает, прячется. Ее лицо склоняется к моему уху, и вкрадчивым шепотом она вдруг вопрошает:
– Что ты хочешь изменить в своей работе? Скажи мне.
Вопрос вспыхивает ударом молнии. Как если бы она подслушала наш с Вертексом недавний разговор. А может, кто-то прочирикал ей. Надо отреагировать сдержанно.
– А что, есть варианты?
Тихий смех серебристо струится меж прядей моих волос и ползет по ушному каналу в мозг. В меня будто по микроскопическим шарикам впадает ртуть.
– Ты загадываешь желание, не я.
Я заглядываю ей прямо в глаза: уяснить, что она не шутит. Мадам Шимицу смотрит приветливо и с затаенным интересом. Она ждет, что я чего-то попрошу. Обдумав за эти дни все за и против, я пришла к решению, которого от себя не ждала. И вдруг она сама дала мне шанс его озвучить.
– Если вы можете что-то изменить, то дайте мне выйти.
Ответ ее заметно разочаровывает. Не этого мадам Шимицу ждала.
– Ты уверена?
– Да.
– У тебя были проблемы без нас.
– Прошло пять лет. Я хочу уехать из Германии…
– …и стать кем-то другим.
Звучит как тонкая насмешка.
– Я всегда буду собой. Только если у вас нет торговца душами.
– Так далеко мы пока не зашли, – с усмешкой отвечает она, вернувшись в свое кресло. – Хотя это была бы топовая сделка. Я тебя не держу, но ты права. Твое увольнение не зависит от твоего решения. Мне надо поговорить с Мельхиором. Ты знаешь, что очень редко кто-то просто уходит… сам.
Еще бы не знать. Они либо убивают, потому что человек крупно облажался, либо выкупают его до конца жизни, но оставляют в бизнесе, если он ценен и набит информацией, которую нельзя выпустить из сети. Люди ведь уходят вместе со знаниями и именами.
– Попросите его, пожалуйста, – отвечаю я. – Помогите мне просто исчезнуть. Я же хорошо вам служила.
Мадам Шимицу глядит на меня, как на современное искусство – то есть не может понять, как это оценить.
– Посмотрим, – туманно сообщает она. – Твой уход будет большой потерей. И я думала, «Туннель» был твоим домом.
Никак это не комментирую. Дом – слишком морально отягощенная концепция. Даже такой, как «Туннель».
Изображение зла
Мариус
Один мальчик ушел из дома и не вернулся. У родителей истерика. Конец сказки.
А Мариус получил очередное дело, похожее на плохо пропеченный пирог. Михаэль Краусхофер, пятнадцать лет. Последним его видел домоправитель, подметающий подъезд. По его словам, Михи спокойно вышел на улицу, предварительно из необъяснимого вандализма царапнув ключом пару почтовых ящиков. Его дальнейшие следы размыл мелкий дождь.
Видеозаписи из метро, вокзалов и аэропортов ничего не дали. Свидетелей, кроме деда-уборщика, не было. Только луна вот-вот обещала налиться полнотой, что походило на очередной изнаночный стежок.
Кто-то шьет это полотно под покровом ночи. Перед ними узор, который проступает на другой стороне.
– Может, я поеду тогда в его школу, потолкую… – мямлит Лука.
Лука и Бианка напоминали два глухих телефона. В их головах царила каша из лунных фаз и газетной пропаганды. Из-за мании контроля Мариусу хотелось все делать самому. Казалось, что так он быстрее нагонит свою тайну.
Но в старшую школу в Кройцберге отправились все же втроем. Их уже ждала классная руководительница Марина Дольке – дама с тугим пучком, заодно натянувшим и кожу на скулах. Мариус выслушал ее скупую речь, скорее характеризующую Михаэля как конченого засранца. В какие-то моменты она, опомнившись, нервно добавляла, что сочувствует родителям.
