скачать книгу бесплатно
– Идет, как на ощупь…
Какой-то шкет в кепке со всего маху врезается в девочку и отшвыривает ее на обочину. Звука нет. Леа у трансформаторной будки и водит по тротуару руками.
Да что не так с этим ребенком?
«Она – абсолютно здоровая, нормальная девочка! Слышите?! Это вы все – слепые идиоты! С ней все было в порядке! Кто-то просто воспользовался тем, что она идет одна!» – стоял в ушах ор Катрин Маттмюллер, безалаберной мамаши.
«А с хрена ли ты вообще оставила своего ребенка без присмотра?» – вертелось на языке у Мариуса, но он смолчал.
Вразумлять таких вот матерей – себе дороже.
Леа некоторое время так и лежала на тротуаре. Люди равнодушно проходили мимо, пока…
…одна дама не останавливается.
Стан закован в длинный черный плащ. Женщина присаживается напротив и что-то говорит. Мариус уже выучил наизусть каждое действие.
Касание ладоней, наклон головы.
Обмен словами, которые они никогда не услышат.
Леа наконец открывает глаза. Женщина поднимается и вытягивает руку.
Кинематографичная картина, несмотря на паршивое качество записи: Леа смотрит на вытянутую ладонь, как в трансе. Ей помогают встать, и девочка идет следом, теряясь в подоле длинного плаща незнакомки, вздувающегося от сильного ветра.
Руки. Руки льнущие, руки ведущие. Девочка и женщина исчезают. Но эта прохожая – не ее мать.
Катрин Маттмюллер походила на тыкву, упакованную в ситец. Катрин упустила свою дочь, и ее увела другая женщина.
– Еще раз? – вклинился голос Луки.
– Достаточно.
Тот кивнул и откинулся на спинку стула, пока Мариус напряженно смотрел в погасший экран.
– Киднеппинг типичный, – снова раздался голос помощника. – Они потребуют выкуп.
– Две недели прошло, – сухо отозвался Мариус. – Катрин никто не звонил.
Лука только поскреб клочковатую шевелюру.
– Интересная дама, не находишь? – отстраненно спросил он у ассистента.
– Чем же?
Мариус промолчал. Сложно вербализировать это ощущение «врезания». В появлении незнакомки было что-то неестественное. Словно врезали кадр из другого фильма. Она спорхнула с ветки, как сорока, и уволокла, что блестело.
– И на других материалах ее, значит, нет.
– Только на этом видео с камер ювелирного магазина. Мы запросили все записи со станций на Зеештрассе, Амрумерштрассе и на всякий случай Вестхафен. Она не спускалась в метро и не садилась в поезд. Значит, поехала на частном транспорте.
– На метле.
– Что?
– Ничего, – Мариус сжал переносицу, в которой раскалывались гранулы мигрени. – Ищем ее. Сообщи всем участкам. Она ключ. Возможно, что это не единичный случай похищения. Надо проверить базу данных по схожим делам.
– Это понятно. И как думаете? Найдем? Это же иголка в стоге сена, – последовал глухой зевок.
– Значит, разгребем их все. Иголки легче найти, когда о них ранишься.
Санда
Мадам Шимицу обитает в кабинете из темного дерева с отличной звукоизоляцией. Когда я вступаю в ее покои, внешний мир растворяется, и остается только мерное тиканье часов над столом.
Мне нравится это ощущение погружения в другую реальность. В ней отсекается все лишнее и проступает суть вещей. Белые пятна в голове превращаются в абсолютные числа. Я лучше понимаю числа, чем слова. Их сложнее подвергнуть сомнению.
Мадам Шимицу говорит, что я пытаюсь измерить все, что мне непонятно.
Я и ее выразила бы математически. Вернее, нас.
Мы как бесконечно большая и бесконечно малая функция. Она стремится к безграничности, а я – к нулю. Все мои последовательности ведут к этой цифре.
Я хотела бы быть мадам Шимицу, потому что она не знает предела.
– Чаю? Или чего покрепче? – вкрадчиво раздается из-за тонкой ширмы, отделяющей кабинет от маленькой кухни.
Свет желтой лампады превращает ее худой силуэт в трафарет. Я бесшумно усаживаюсь в кресло и пожимаю плечами, как если бы она могла меня видеть.
– Чего покрепче.
– Пожелания?
– Ваше усмотрение.
Ее тихий смешок растворяется в перезвоне бокалов.
Кабинет мадам Шимицу всегда в полумраке. По углам мерцают золотые абажуры, и от них рассеиваются теплые полукружья света.
– Шардоне. – Она ставит вино передо мной. – Красное портит твой характер.
В этом чудится намек на иронию. Мадам Шимицу усаживается в кожаное кресло напротив, проворачивая меж пальцев свой бокал. Она выглядит, как всегда, спокойной и сосредоточенной.
– Ты в порядке?
Я вопросительно поднимаю бровь и получаю в ответ невесомую улыбку, тут же растворяющуюся в полумраке.
– Хочу быть уверена, что событие в Вальденбрухе никак на тебя не повлияло.
Название клиники ощущается как скребок по живой плоти.
– Можете быть уверены.
– Ты всегда отражаешь слова собеседника.
– Это лучший способ не сказать лишнего.
Она наклоняется ближе, и я замечаю на ее веках серебряные тени: их точно припорошили снегом.
– Если ты захочешь уделить этому время… Я имею в виду, Родике… Я дам тебе отпуск. Помогу, чем смогу.
Меня начинает брать легкая злость, и хочется прервать разговор. Это в очередной раз начинает напоминать дурной сеанс у психотерапевта.
– Мне не интересен случай в Вальденбрухе. Еще менее интересна Родика. Неужели вы думаете, что я захочу искать ее после всего, что произошло? Закон должен дать людям право на убийство собственных родственников.
– Ты сейчас словно струю яда выплюнула, – чуть ли не хихикает мадам Шимицу и томно откидывается в кресло.
Залпом опрокидываю бокал, чтобы не чувствовать, как слова множат злобу. Мадам Шимицу не любит сдерживать свое любопытство. Ей всегда интересно что-то помимо того, что она должна знать. Это особенность бесконечно большой функции: у нее нет предела.
– Тише, – покровительственно говорит она. – Твоя сестра не моя проблема. Но ты работаешь на меня. Не люблю сюрпризов. К тому же запирают не того, кого нельзя уничтожить. Запирают того, кого уничтожить не могут. Из малодушия или той же любви.
– Здесь нет двойного дна.
Мы взираем друг на друга в молчании, и я чувствую, что мадам Шимицу словно перебирает в руках связку невидимых ключиков. Мысленно тыкает в меня каждым в надежде раскрыть, как корпус неисправных часов.
– Ей было бы сейчас двадцать один.
Это вырывается само. Мадам Шимицу кивает, припоминая нашу разницу в возрасте.
– Говорят, в Вальденбрухе были только дети.
– Большинство. Но Родика оставалась там. Ее никуда не переводили. Мне каждый год слали отчеты, которые я выбрасывала.
– Странная история с этой клиникой, – произносит она, задумавшись.
– На свете много необъяснимого. Бермудский треугольник, снежный человек, или как аргентинские муравьи самостоятельно заселили три континента без изменения генетического кода. Последнее меня вообще на уши ставит. А вы тут над Вальденбрухом голову ломаете.
Ерничанье всегда спасает. Мадам Шимицу поджимает губы, и тема наконец-то закрыта.
– Ну и славно. Тогда перейдем к делу.
Она извлекает из ящика папку и легким движением отправляет ее ко мне через стол. Ловлю на полпути: внутри документы и фото. Прыщавый, как мухомор, мальчик-подросток. В глазах – нагловатое выражение, как наяву вопрошающее: «Че надо?»
– Да вы издеваетесь. – Я поднимаю на мадам Шимицу недоуменный взгляд.
Она разводит руками и качает маленькой головой, увенчанной тугим узлом волос.
– Мне это не нужно. Запрос клиента.
– Ему пятнадцать лет, – уточняю я, глядя на дату рождения. – Это вам не детки-конфетки.
– Верно. Почти взрослый человек – и с довольно сложным характером, как сообщают источники. Тем не менее… не мы выбираем. У клиента свои причины.
Молча взираю на нее исподлобья. Игра в гляделки длится еще пару минут. Знаю, что мне ее не победить. Да это и не уговоры. Мадам Шимицу всегда ставит меня перед фактом.
– Я работаю с детьми, – делаю я последнюю попытку объяснить.
– Я знаю.
– У меня нет опыта с подростками. Они… другие. К ним сложнее найти подход. Неужели у вас нет человека, который…
– Ты – единственный человек, способный справиться с этой работой, – непреклонно ответила она. – Подростки – те же дети, просто хотят большего. Ты сможешь. У тебя талант. И шоры на глазах. Любишь, чтобы все шло по одним и тем же рельсам.
Снова опускаю взгляд на прыщавое лицо на снимке. Что мне с ним делать? Мадам Шимицу это, конечно же, не заботит: она творец, а руки ее – я.
– У тебя срок до двадцатого. К этому числу ребенок должен быть у заказчика. В деле – вся нужная информация. Его ежедневный маршрут, привычки, круг общения, хобби. Используй ее с умом.
Больше обсуждать нечего. Сметаю досье в сумку, не скрывая своей досады. Мадам Шимицу все это время смотрит с непонятным прищуром. Постоянно кажется, будто она втихаря посмеивается надо мной.
Гребаная бесконечно большая функция. Вечно тебе нужно больше.
Ее кабинет – особенное место, в нем отсекается все лишнее и обнажается суть вещей. Каждый раз, когда я его покидаю, от меня убывает часть. Я приближаюсь к нулю, согласно своей функции.
* * *
Мадам Шимицу – не японка. Но это нормально, она вписывается в бал-маскарад «Туннеля». Здесь настоящая идентичность не в моде.
Я знаю о ней меньше, чем о ком-либо в моем окружении. Говорят, на самом деле она из Вьетнама. Придя к Мельхиору, взяла себе эстетический псевдоним, который нравился клиентам. Сплетники утверждали, что у нее был сын, но она никогда его не упоминала, как и что-либо другое о себе. Каждый здесь занимается монтажом прошлого: вырезает людей и события как плохие кадры из пленки.
Например, я и Родика. В своей голове я все еще орудую безобразным секатором, пытаясь вырезать ее след из своей жизни. Эта симуляция никогда не закончится, она вшита в мое подсознание. И замкнуло ее на самом интересном месте: когда посреди кровавых ошметков я спрашиваю, что еще можно уничтожить, чтобы освободить пространство внутри меня.
«Ты ее держишь», – вкрадчиво шепчет мне мадам Шимицу. «Этот уровень лежит глубже, чем твои окровавленные ножницы. То, что ты называешь уничтожением Родики, – верхушка айсберга. Но на дне ваши пальцы переплетены. Все еще. Ты не разжала их».
Ненавижу ее фокусы. Мадам Шимицу проворачивает их мимоходом, как трюкач извлекает шелковые платки – но не из рукавов, а из моей головы. Ее попытка вскрыть черный ящик и мое сопротивление не являются частью работы.
Но они стали неотделимы от наших взаимоотношений.
«Отпусти Родику, – шинкует меня ее голос. – Отпустишь ее в своей голове – она уйдет навсегда, даже если жива».
Если жива…
Я открываю новостную сводку, читая о расследовании в Вальденбрухе. Это жалко: отрицая изо всех сил, что меня интересует ее судьба, сама втайне ковыряю интернет в поисках зацепок…
«…полиция полагает, что бесследное исчезновение в клинике может быть объяснено террористическим актом. Жертвы, вероятно, были вывезены злоумышленниками с территории клиники в бессознательном состоянии. Это объясняет, почему не обнаружено следов борьбы. Одна террористическая группировка уже была вовлечена в схожее дело, и расследование ведется на федеральном уровне…»
Трагедия превращается в фарс.
Что бы ни случилось, клейми терроризм. Так легче все объяснить, и всегда найдется козел отпущения. Дело раскрыто, все набрали очков.
