Под флагом цвета крови и свободы

У их брига метким залпом все-таки достало корму и изрешетило правый борт: второе было намного страшнее, поскольку, как доложил Эдварду чудом выживший после обстрела старпом, открылась течь. Откачивать воду едва успевали: требовалось еще перезаряжать орудия на опердеке, работать с парусами, оттаскивать раненых в трюм. Неприятельский корабль между тем подходил все ближе: то был тоже бриг, только мощнее и кряжистее, с дополнительной орудийной батареей в грузовом отсеке – и Эдвард, стискивая в ладони эфес сабли и вспоминая свое пиратское прошлое, пошел на шаг, который сам бы прежде счел сумасшествием.

Он никогда не любил абордаж и никогда раньше не сражался так: яростно, долго, тяжело и кроваво, почти не обращая внимания на то, есть ли рядом с ним хоть кто-то из своих. Капитуляция ему была не нужна – лишь чужой корабль, на который Эдвард собирался перевести своих людей с полузатопленного брига. И когда все закончилось, когда он, ступая по хлюпающим лужам чужой крови и внутренностей, прошел усеянную трупами палубу, недрогнувшей рукой взявшись за штурвал, то чувствовал спиной страх: не противников, а собственных же подчиненных, что кое-как перетаскивали раненых товарищей на новый корабль. Эдварду было наплевать: весь бой перед его внутренним взором стояло неподвижное лицо Эрнесты, на котором живы были лишь глаза, черные и блестящие, смеющиеся с искренним пониманием – и ради нее он был готов зачистить еще десяток таких кораблей.

Но время было упущено, сознавал Дойли со смутным разочарованием, обводя взглядом море – усеянное горящими обломками, розовое от крови и с плавающими повсюду трупами. Рочестеру удалось прорваться: «Непобедимый» на всех парусах шел к берегу. Несколько пиратских шлюпов пытались задержать его; один из них теперь полыхал на воде, остальные же прочно увязли в схватке с более мелкими судами, эскортом шедшими за «Непобедимым».

И тут наперерез мощному барку, вырвавшись из массы других пиратских кораблей, державших оборону в полумиле от берега, выдвинулся одинокий фрегат – заметно потрепанный, со сгоревшим чуть ли не до половины гротом и превратившимся в труху левым бортом, он упрямо шел вперед, разворачиваясь правым боком к неприятелю. То была безумная и самоубийственная попытка задержать противника, приняв всю его мощь на себя – только истинный храбрец или человек, которому больше нечего было терять в жизни, мог пойти на такой шаг. Эдвард сразу узнал этот фрегат: то был «Попутный ветер» Джека Рэдфорда.

– Разворачиваемся и идем ему на помощь, – глухо распорядился он, передавая штурвал рулевому и берясь за подзорную трубу. Помогать бывшему капитану Дойли совершенно не желал, но допустить высадки Рочестера на берег было нельзя: все, кто мог сражаться, отправились на корабли перед боем, и город остался только под защитой немногочисленных солдат форта.

«Непобедимый» даже не сбавил скорость: его хозяин явно был уверен в победе. Дойли видел своими глазами, что так и есть – помочь Рэдфорду до первого залпа они уже никак не успевали; оставалось надеяться, что тот продержится до их прихода. И тут случилось то, предугадать чего не мог никто: из-за скалистого берега с противоположной стороны за кормой «Попутного ветра» показались восемь галеонов. Огромные, величественные, шли они по воде на всех парусах, и Эдвард с мерзким холодком под сердцем узнал в них суда капитана Гарсии.

Он не сомневался уже в том, что Тортуга потеряна: галеоны, огибая ее прибрежные рифы, шли на расстоянии, вполне допустимом для обстрела их мощными орудиями. Отчего на солдаты форта не открыли огонь первыми, он не понимал. В подзорную трубу видно было, как крошечные фигурки суетились внутри крепости возле пушек, однако, судя по всему, чей-то приказ остановил их. Неужели губернатор решил сдать остров и договориться с испанцами, в отчаянии размышлял Эдвард, стискивая пальцами гладкую поверхность трубы. Галеоны неуклонно шли вперед, все больше зажимая «Попутный ветер», огибая его с двух сторон – но почему-то Рэдфорд тоже не спешил отстреливаться. Он стоял на капитанском мостике с подзорной трубой в руках – и Дойли увидел, как Джек вдруг совершенно по-мальчишески сорвался с места и замахал своим людям, приказывая разворачиваться, словно галеоны вовсе не таили никакой угрозы. Теперь стали заметны и поднятые над ними всеми алые флаги – такие же бывшему офицеру доводилось видеть у пиратских команд. Окончательно перестав что-то понимать, Эдвард снова впился окуляром в палубу галеона – и совершенно неожиданно увидел за штурвалом флагманского галеона живую и невредимую Эрнесту Морено.

Хотя на капитанском мостике теперь стоял Генри Фокс, в горячке предстоящего боя сразу видно было, кто руководит сражением; девушка твердо держала штурвал, отдавая приказания расчетам. Огромные суда с заранее поднятыми орудийными портами ворвались в битву, буквально сметя английские корабли первыми залпами. «Непобедимый» повернул было на запад, желая скрыться от них; но два галеона, зайдя с противоположных сторон, одновременно дали залп. Среди людей Рочестера началась паника: суда, еще минуту назад готовившиеся к победе, спешили поднять белые флаги в знак безоговорочной сдачи. Тех же, кто сразу не сделал этого, матросы с галеонов при поддержке пиратов переубеждали, высаживаясь на палубу и развязывая рукопашный бой. В числе тех, кто попал на «Непобедимый» во время абордажа, была и Эрнеста. По должности делать такое она не имела права, но никто не посмел остановить девушку, когда та следом за бывалыми рубаками перебралась на вражеский борт, оставив командование на Фокса – координировать действия расчетов ему было под силу.

Морено уже не сомневалась в исходе самого боя: победа была очевидна, однако девушка преследовала иную цель. Джеймс Рочестер непременно должен был быть убит, не обязательно даже ею самой – хоть так и надежнее – но давать ему даже малейший шанс на спасение Эрнеста не собиралась. Прорубившись к капитанской каюте сквозь ряды последних защитников, Морено, однако, поняла, что опоздала; у самой двери лежал в луже крови с разбитой головой сам Рочестер. Вокруг него облаком разлетелись какие-то бумаги, видимо, в спешке собираемые им: и в смерти расчетливый делец остался верен себе. Светловолосая девушка, в разорванном и заляпанном кровью, однако явно богатого покроя платье, хватаясь за стену, ползла мимо него по ковру. Охваченная совершенно искренним женским чувством, Эрнеста метнулась к ней, помогая встать и оттаскивая от неподвижного тела.

– Он… он держал меня здесь, как пленницу! Умоляю, помогите, – рыдая, заговорила девушка: на лице, обнаженных руках и плечах ее действительно виднелись кровоподтеки и глубокие порезы, а правая кисть висела столь безвольно, наливаясь густой синевой, что даже не слишком сведущая в медицине Морено сразу распознала перелом.

– Это ты убила его? – указывая на проломленный висок лежащего Рочестера и валяющийся чуть поодаль окровавленный подсвечник, спросила она. Девушка кивнула, вся дрожа:

– Молю вас, заберите меня отсюда! У моего отца много денег, он заплатит, сколько пожелаете, только помогите!..

– Неужели? И кто же твой отец такой? – зло усмехнулась Эрнеста, забрасывая ее левую, здоровую руку себе на плечо и с силой хватая ее за талию. Не дожидаясь ответа, она бросила серьезно: – В любом случае, его деньги тебе сейчас не помогут. Надо выбираться отсюда, пока пожар не добрался до крюйт-камеры и тут все не взлетело на воздух. Идти-то сможешь?

– Постараюсь, – цепляясь за нее и повисая всем телом, кивнула девушка. На палубе уже вовсю полыхало, доски трещали от жара в трюме; новоиспеченные пираты спешно покидали борт, забирая все, что оказалось возможным унести с собой – в первую очередь, деньги. Мешать им Эрнеста не собиралась: что времени у них немного, ее подчиненные прекрасно сознавали сами, а лишать их первой и заслуженной добычи она не имела права. Кое-как она провела по трапу девушку и передала на руки вынырнувшего словно из ниоткуда Педро.

– Веди к судовому врачу. Посмотрите, что с рукой, – распорядилась Морено, оглядываясь по сторонам и мгновенно спохватываясь при виде капитана: – Генри, вот ты где! Ты…

Юноша глядел мимо нее – на спасенную пленницу с «Непобедимого» – и Эрнеста мгновенно насторожилась, почувствовав неладное: вернее, некоторое ощущение этого возникло в ней еще раньше, но до того оказалось забыто, вытеснено более важными мыслями.

– Мэри?.. – тихо, недоверчиво спросил Фокс, и девушка за спиной своей спасительницы разом вся сжалась, съежилась до неузнаваемости, умоляюще глядя то на него, то на Морено, словно умоляя не выдавать ее. «Мисс штурман» нашлась первой.

– Педро, веди скорее, говорю тебе! – повторила она жестко, подталкивая к нему девушку, а сама обернулась к Фоксу, незаметно кладя руку на его локоть.

– Если ты хочешь поговорить с ней… – начала она осторожно, но молодой капитан уже совладал со своими чувствами и глубоко вздохнул, приняв спокойный вид:

– Нам нужно… нужно сделать еще что-нибудь? Насколько я понимаю, им уже не победить, – указывая на горевшие вдалеке английские суда, один за другим выбрасывавшие белый флаг, проговорил он. Морено похлопала его по руке:

– Это точно. Сегодня – ваша первая победа, капитан Фокс.

С левого борта раздался шум: там как раз подходил с юга один из пиратских кораблей, на котором сходу готовились трапы – при виде их флага, здорово потрепанного и выглядевшего так, словно его достали из самого дальнего сундука в последнюю минуту, у Эрнесты разом отчаянно забилось сердце.

Едва встречное судно встало борт к борту и первая из досок – еще безо всякого трапа – была переброшена так, что по ней стало можно пройти, на нее тотчас поднялся высокий, сутулый мужчина средних лет, с густой сединой в черных волосах и изуродованным огромным шрамом на правой щеке лицом. Навстречу ему бросилась Эрнеста, стройная и легкая, с разметавшимися темными облаком кудрями, и, столкнувшись на полпути, они сразу же бросились друг другу в объятия.

– Идем, идем сюда скорее, – мотая головой, чтобы унять непрошеные слезы, повторяла девушка, за собой проводя его на борт галеона и даже при этом крепко держа за руку. Мужчина во все глаза рассматривал ее, то и дело обхватывая лицо Эрнесты загрубевшими ладонями и пораженно приговаривая:

– Дочка, дочка, какая же ты стала взрослая! Неужели это и правда ты?

– Папочка, мама, мама-то где? С ней все хорошо? – прижимаясь к нему, спрашивала срывающимся голосом девушка. Она едва ли понимала, что ведет себя, как потерянный ребенок – потому что именно в эту минуту и была им. Восемь лет исчезли в никуда, и она снова стала испуганной пятнадцатилетней девочкой, на берегу крошечного безымянного островка узнавшей о смерти своих родителей. Капитан Антонио обнял ее, как раньше, положив подбородок на макушку Эрнесты и перебирая грубыми пальцами ее темные кудри:

– Мама жива, она сейчас на Тортуге, в доме Джона. Ей здорово досталось, но она полностью в своем уме и нисколько не изменилась – даже хотела идти в бой вместе с нами, – он чуть заметно усмехнулся в усы, и девушка громко, облегченно расхохоталась:

– Да, это действительно наша мама! Она не…

– Нет, – сразу ответил капитан Антонио. – Я не позволил. Она и так натерпелась достаточно в плену у Рочестера…

– Сегодня он за все заплатил, – негромко вступил в разговор Генри, и Морено, слегка опомнившись, высвободилась из объятий отца:

– Папа, это капитан Фокс, друг Джека Рэдфорда.

– Капитан? – повторил с невольной усмешкой сеньор Морено, однако, присмотревшись, расщедрился на чуть заметный одобрительный взгляд: – Наслышан о тебе. Иного и не стоило ожидать: моя дочь не стала бы исполнять приказы недостойного человека, – прибавил он, похлопав юношу по плечу.

– Капитан, англичане, те, которые за нас – ну, что были в команде того Дойли – подходят ближе! – отчитался один из матросов. Все переглянулись, но без особой тревоги – слишком велика была радость; одна лишь Эрнеста Морено побледнела.

– Иди и немедленно передай расчетам: пусть готовятся открыть огонь по моей команде, – резким, напряженным голосом распорядилась она, прежде чем кто-либо успел ее остановить. Генри изумленно повернулся к ней:

– Мэм, что вы делаете?

– То, что должна, – сквозь зубы проговорила Эрнеста. Положив обе руки на планшир, она наклонилась вперед и всмотрелась в далекий еще силуэт английского судна, темным пятном выделявшийся на фоне горящих судов Рочестера. – Мистер Дойли был нашим союзником до тех пор, пока был жив Джеймс Рочестер. Теперь мы обязаны быть готовыми защитить себя!

– Защищать – от кого, зачем? Для чего мистеру Дойли было спасать нас, если бы он хотел напасть на Тортугу? – возразил с откровенным удивлением и почти негодованием Генри. – При таком раскладе ему было бы проще изначально объединиться с мистером Рочестером!

– И уступить ему всю славу победы над пиратами? Не забывай о людях Рочестера, которые сейчас стоят в открытом море! – резко перебила его девушка. Фокс поджал губы:

– Если вы настолько ему не доверяете, то как же… Как вы вообще все это время?.. – он развел руками, не в силах выразить свою мысль словами.

– Я могла доверять Эдварду Дойли, старшему канониру капитана Рэдфорда! – жестко отрезала Эрнеста, не глядя на него. – Теперь же этот человек вновь стал британским офицером. Откуда мне знать, что его долг не прикажет ему поступить с нами, как с преступниками?

– А если он вдруг не послушает вашего предупреждения? – совсем растерянно спросил Фокс. – Если он все-таки подойдет ближе?

– Тогда ты прикажешь открыть огонь, как капитан, который отвечает за свою команду! – безжалостно сверкнула глазами Морено. – А если ты вдруг не сумеешь, то это приказ отдам я.

– Дочка, – негромко вмешался до этой минуты следивший за застывшим вдалеке английским судном капитан Антонио. – Я не столь хорошо знаком с этим мистером Дойли, как ты, но мне он показался человеком достаточно честным.

– А я не хочу проверять свои предположения ценой жизней моих людей, папа! – слезы блестели на ресницах Эрнесты, так, что даже при желании нельзя было посчитать их за соленые брызги моря, и голос ее дрожал надрывно, но в тоне его оставалась хорошо знакомая Генри нотка: так их «мисс штурман» говорила, когда точно знала, что поступает правильно. – Если мистер Дойли подойдет ближе – мне придется отдать приказ стрелять на поражение.

Тяжелое молчание, сменившее недавнюю радость, повисло над палубой; не только капитан и штурман, но и все члены команды теперь пристально наблюдали за английским бригом на горизонте. Какое-то время тот оставался на месте неподвижно, затем тронулся вперед; над его грот-мачтой начал медленно подниматься белый флаг.

– Как поступим, капитан? – почему-то глядя больше не на Фокса, которому адресовал вопрос, а на застывшую с блестевшими на щеках дорожками слез Эрнесту, спросил Педро. Генри тоже перевел на нее выжидательный взгляд.

– Прикажи открыть орудийные порты, – после долгого молчания велела она, отворачиваясь. Лицо Морено оставалось каменным, черные глаза блестели сухо и ярко: казалось, будто она чего-то ждала. Капитан Антонио, хмурясь, подошел ближе и обнял дочь за плечи.

Английский бриг вновь остановился – ровно на полпути; Эрнеста глубоко вздохнула. Она не притрагивалась к подзорной трубе, да ей и не нужно было это: малейшее движение чужого корабля она теперь чувствовала всем своим существом.

– Ты не пожалеешь об этом после? – негромко спросил капитан Антонио, не снимая руки с ее плеча. Эрнеста отрицательно покачала головой:

– Мистер Дойли мечтал вернуться в Англию все это время – так пусть возвращается. Когда еще ему выпадет столь удачная возможность?

Выражал ли при этом хоть что-то ее голос – никто бы не мог сказать с уверенностью, потому что сеньорита Морено говорила тихо, и слышал ее ответ лишь сам капитан Антонио; но можно было увидеть, что красивое лицо прославленной пиратки оставалось спокойным, и в углах его губ металась, исчезая и вновь появляясь, улыбка, не пропавшая и тогда, когда английский корабль развернулся и пошел уже в западном направлении, прочь от Тортуги.

И вот тогда среди пиратов началось самое настоящее ликование: когда еще им доводилось разбить и обратить в бегство английские военные корабли, защитив свой дом! Эрнеста видела – многие команды, сближаясь бортами и вот так, бок о бок двигаясь в направлении берега, тоже выбрасывали имевшийся у всех пиратов, но редко используемый алый флаг – знак того, что пощады противнику не будет. Прежняя Морено посмеялась бы над этим от души: какой толк смене девиза после боя! – но в тот момент, когда мачты английского брига истаяли в лучах закатного солнца на горизонте, что-то исчезло в ее собственном сердце. Оно не разрывалось от боли, вовсе нет: Эрнеста даже думала, что это будет для нее куда мучительнее, когда приказывала готовить орудия к бою – просто из него пропала вдруг способность испытывать радость. Мир не лишился красок, звуков, ощущений: Морено все осознавала и замечала, пока шла на капитанский мостик через толпу ликующих матросов, принимая их поздравления, воодушевленную ругань от облегчения, знакомого лишь пережившим смертельную опасность и вышедшим из нее невредимыми, пересчет раненых и захваченной добычи – однако эта суета, бывшая ее жизнью последние семь лет, больше не трогала ее.

Генри не спускался с мостика, зорко следя за чем-то по правому борту – посмотрев туда, Эрнеста невольно усмехнулась: «Попутный ветер», тоже здорово истрепанный боем, подходил все ближе к ним. Она была уверена, что при желании безо всякой подзорной трубы сумела бы разглядеть на капитанском мостике невысокую, жилистую фигуру Джека Рэдфорда. Собственно, его даже не пришлось бы даже искать глазами – достаточно было посмотреть в том направлении, в котором с неожиданным и неподдельным страхом глядел теперь Фокс.

– И чего же ты стоишь? – спокойно спросила вдруг Эрнеста, подходя к нему и понимающе кладя руку на плечо. Генри обернулся, и в глазах его полыхнуло самое настоящее отчаяние – в другое время Морено бы даже посочувствовала ему, но сейчас попросту не могла: собственная боль незаживающей раной терзала ее изнутри. – Иди к нему.

– Мне страшно, мэм, – шепотом, совершенно по-мальчишески откровенно признался Фокс. Эрнеста подняла брови.

– Страшно посмотреть ему в глаза или страшно, что он не выслушает и пошлет тебя к черту? – со своей почти прежней убийственной прямотой спросила она.

– И то, и другое, – честно ответил юноша. – Я просто… просто не знаю, что теперь ему сказать. Как теперь жить дальше…

Морено вздохнула и отвела свои черные глаза, устремив взгляд на розовеющую полосу горизонта на западе – там, где не столь давно скрылся полностью бриг Эдварда Дойли.

– Я тоже, Генри, – пожав плечами, тихо сказала она наконец. – Но ты не бойся: я уверена, Джек примет тебя и поймет. Сможешь сесть в шлюпку? Если хочешь, я прямо сейчас прикажу спустить ее на воду, и тебя отвезут к Джеку.

– Хочу, – подумав, кивнул юноша. Морено устало, но все же с тенью былого покровительственного чувства похлопала его по здоровому плечу.

– Мэм, – спросил он еще раз перед самым отплытием, – мэм, но что же я ему скажу?

– Не думаю, что это столь важно, – покачала головой девушка, помогая ему спуститься вниз. – Главное – говори искренне. Не лги больше, ладно, парень? Думаю, ты уже понял, что это не приводит ни к чему хорошему.

На «Попутном ветре» их никто не встречал намеренно: матросы просто спустили трап и помогли подняться на борт, а старый боцман Макферсон, раздававший приказания направо и налево, увидев живого и здорового Генри, молча подошел и на пару секунд стиснул его в своих медвежьих объятиях.

– Капитан тебя ждет, – украдкой вытирая повлажневшие глаза и пряча дрожь в голосе за нарочитым кашлем, сообщил он. На мостик Фокс поднялся один – сразу почти до судорог сжавшись внутренне, когда увидел перед собой прямую, узкую спину Рэдфорда, затянутую в темный камзол.

– Джек, – окликнул он его почти шепотом и, не дожидаясь, пока человек, преданный и спасенный им, обернется, упал на колени, низко склонив голову – так было проще не глядеть в чужие черные глаза, столько времени терзавшие его каждую минуту и днем, и ночью. – Эти люди выбрали меня своим капитаном, – опуская лицо все ниже, глухо вымолвил он, впиваясь взглядом в палубные доски. – Я… Я согласился, потому что уже тогда знал, к кому приду после того, как все закончится. Командор Рэдфорд, – его голос все-таки предательски дрогнул, – я и мои люди ожидаем ваших приказаний.

Он ожидал молчания, долгого и мучительного, но дававшего какую-никакую возможность перевести дыхание; однако Джек просто наклонился, помогая ему подняться, а после – без единого упрека стиснул в объятиях, слишком крепких для человека, едва оправившегося от пыток и плена.

– Живой… – только и выговорил он на ухо юноше то нестерпимо-искреннее, что не смог не сказать; и Генри, лишь теперь все поняв окончательно, поднял словно налившиеся свинцом руки, положив их на спину Рэдфорда.

– Прости, Джек. Прости, я… я такой идиот… – прошептал он отчаянно, даже не надеясь быть услышанным; но его капитан, вне всякого сомнения, понял все и даже больше того, что Фокс осмелился произнести. Справившись с собой и немного отстранившись, чтобы глотнуть воздуху, он поднял голову и неожиданно громко, искренне засмеялся:

– Черт тебя дери, Генри! Это ведь твои корабли, а не мои – и тебя, а не меня они выбрали своим капитаном… А ты нашел выход – столкнуть на меня всю тяжелую работу, – с его губ не сходила настолько счастливая усмешка, что юноша и сам следом за ним осмелился улыбнуться, недоверчиво и робко. – Ты хоть знаешь, как далеко от берега твои галеоны придется ставить на якорь – потому что ни в жизнь они не войдут в гавань ни одного пиратского порта! И что ты мне прикажешь делать? Ведь и бросить их вот так нельзя, меня же потом собственная жадность загрызет!

– Но ведь ты что-то придумаешь? – все еще обнимая его за плечи, лукаво прищурился Генри. Джек фыркнул, взъерошив ему волосы:

– Куда теперь деваться, конечно, придумаю! Вот только становиться командором мне пока не слишком хочется – от этого слова так и веет образом жизни моего отца. Лучше уж будем с тобой вместе ходить на дело – два капитана, каждый со своей командой, на своих кораблях….

– И все добытое делить поровну, – подхватил Фокс. Джек кивнул:

– Именно так. В лучших традициях любимых рассказов нашей Эрнесты.

– А насчет всего остального…

– … мы как-нибудь договоримся, – хлопнув его по плечу, рассмеялся Рэдфорд, и на сей раз Генри последовал его примеру – уже очень давно ему не было так хорошо и спокойно на душе.

На горизонте, все больше приближаясь, маячил заветный берег спасенной Тортуги.

Глава XXXIII. Ничто не забыто

На Тортуге вовсю шло празднование: бесплатно предлагали выпить самым последним бродягам в портовых трактирчиках, лились рекой ром и грог для членов мало-мальски приличных команд на берегу, музыка и нестройный пьяный хор доносились из освещенных окон чуть ли не каждого дома, не говоря уже о городских борделях и рыночной площади, где гулянье, начавшееся еще днем, и не предполагалось заканчивать раньше утра.

Был уже поздний вечер – время, когда Морено привыкла либо ложиться спать, либо отправляться на ночную вахту. В доме ее отца, неожиданно оказавшемся в полном порядке: его занимал один из капитанов Джона Рэдфорда, благоразумно без возражений покинувший особняк, стоило прежнему хозяину появиться на пороге – тоже полным ходом шло веселье. На первом этаже пили матросы, за недостатком места столы выносили прямо на улицу; к ним присоединялось их начальство, и Эрнеста, улучив минуту, поспешила покинуть празднование: радоваться одержанной победе столь же искренне, как и все остальные, оказалось выше ее сил.

Сразу же по возвращении на Тортугу она встретилась с матерью и – безо всякого стыда – долго плакала у нее на коленях, со вкусом вспоминая окровавленное тело Рочестера: будь этот человек еще жив, Морено разорвала бы его на куски голыми руками из одной жажды мести. Сеньора Фрэнсис, конечно, не отвечала и на половину ее вопросов, пряча шрамы от пыток на теле и болезненно-нервый смех, рвущийся из горла – но Эрнеста видела намного больше: то, как блестели странным, диковатым блеском глаза матери, как она запиналась, пытаясь объяснить, искренне и всерьез, что никак не могла встретиться с дочерью, и просила за это прощения. Морено нисколько не была на нее обижена, она вообще не могла теперь злиться на родителей, столь долго считавшихся ею мертвыми, и про себя лишь молча ужасалась тому, во что годы превратили ее всегда энергичную, веселую и живую мать.

Впрочем, слова отца тоже были сказаны не без оснований. При виде мужа и дочери сеньора Фрэнсис мгновенно преображалась, начиная улыбаться и заговариваясь заметно меньше. Воспоминания о пережитых пытках и одиночестве, по всей вероятности, не смогли овладеть полностью ее сознанием. Спустя несколько часов у Эрнесты отлегло от сердца: сквозь изуродованный временем и – намного сильнее – человеческими руками облик все равно проглядывала гордая, умная и деятельная женщина, которую она смогла запомнить и сохранить в своем сердце. Обнимая ее и отца, Морено на какой-то момент почти забыла о собственном горе.