скачать книгу бесплатно
– Брешешь! – она вскочила, задохнувшись от ужаса.
– За стол садись, горемычная, – сокрушенно вздохнула Шепетуха. – Разговор у нас долгий-долгий будет.
Ночь укутала окрестности Стохода в тьму и дождь. По-осеннему промозглая серость, пропитанная горьким дымом очагов, повисла над землей еще с вечера. Северный ветер тащил с моря рваные тучи и из-за дождя казался обжигающе холодным. Лагода осторожно пробиралась под стеной спящего города. Ей уже давно было не привыкать скрываться от стражников и лесничих. Вздымающийся в десяти саженях справа заостренными кровлями над башнями в мутное небо, город выглядел мрачно и жутко. Даже в такую погоду она очень хотела остаться незамеченной, старалась двигаться так тихо, будто пугливого зайчишку в лесу с луком выслеживала. Прижала к боку щелястую коробочку с огненной губкой, сделанной из трутовика и упрятанной в полый козий рог, вытерла мокрое лицо и подышала на озябшие пальцы, возвращая в них тепло. Затем перехватила половчее за кольцо сторожевой фонарь, стянутый вчера из-под самого носа стражника перед возничими воротами, и вгляделась в темноту. Тяжелый удар колокола, пробивший полночь, тогда едва не стоил ей жизни. Проснувшийся караульный вскинул руку, вцепился в рукав, но она вырвалась, оскользнулась сандалиями по камням мостовой, но удержалась и бросилась бежать, провожаемая не только свирепой бранью, но и свистнувшей вслед стрелой из арбалета. Стражник недолго грохотал сапогами за ее спиной. Остановился, орал в темноту, что завтра же лично выпорет вора на площади, чтоб ни один малец больше не помышлял грабить сартову стражу. И она, возбужденная своей бесшабашностью, затаившись в двух шагах от него за стволом старой липы, прижала ладошку к губам, стараясь не прыснуть от смеха, что тот со сна спутал ее с тоненькую фигурку с мальчишкой. Да и сейчас ей было от кого прятаться. Едва ли не на ее пути, в колеблющемся свете масляного фонаря из бойницы над воротами за заборолом ежились два воина из ночного караула. Они зло поминали ненастье, зорко таращились в туманную морось под стеной, поочередно прикладывались к меху кислого вина, принесенного служанкой из харчевни, и шумно переводили дыхание. Чуть различимым сгустком черноты Лагода выбралась на обочину торгового тракта, тенью проскользнула почти под ногами воинов, выждав, когда они стали выяснять, кому раскошеливаться за следующий мех, и пропала в непроглядной темноте кустарника. Через сотню шагов она остановилась, покрутила головой, отыскивая верные приметы и заросшую буйной травой тропку.
Городская стена осталась за спиной, справа виднелись огоньки Рыбацких хуторов на берегу Скривы и длинная, расплывчатая полоса торговых амбаров у переправы. По левую сторону, к самой тропе подступали непролазные чащобы, где не только дикому зверю благодать, а и разбойникам приволье. Лагода никогда и мыслях не держала попробовать добыть в этом Лихолесье зайца или белку. Даже, умирая от голода, она бы не рискнула углубиться в здешние леса дальше первого дерева. Лучше уж самой на плаху, или на невольничий рынок податься, чем попасться на глаза здешним обитателям. Ходили по слободке упорные слухи, что не только дичиной, а и человечиной там не прочь побаловаться. Она сделала шаг и замерла на месте. Близкие еловые лапы раскачивались, грозя глазам иголками, и в темноте их тени легко было принять за людей, которые давно упокоились, но сейчас, этой ночью, вышли из земли. Из-под ног вдруг метнулась сонная пташка, закричала испуганно-тревожно, и волчий вой, раздавшийся совсем рядом, наполнил все вокруг такой мрачной животной силой, что она едва не присела от испуга, несмотря на то, что часто проводила ночи в лесу. Полный ненависти и злобы вой не умолкал. К первому волку начинали присоединяться другие. Таких жутких звуков в своей жизни она еще не слышала. Мокрый лес шумел, и в этом порывистом, шелестящем гомоне ее чуткое ухо уловило чьи-то голоса. Она покрутила головой, стала медленно пятиться, но опомнившись бросилась вперед, миновала опушку и оказалась на открытом месте. Перевела сбившееся дыхание, трясясь от пережитого ужаса, поправила торбу, определившись с направлением, и ускорила шаг. Впереди, за четверть версты от нужного ей места, ближе к берегу Волмы проступили остатки старой крепости, возведенной так давно, что и дряхлые старики не помнили преданий о ее лучших временах. Камни, которые не смогли сдвинуть и утянуть лошадьми, когда огораживали Стоход высокой стеной, так и остались в чистом поле. А, может, и не мощное укрепление здесь было раньше, а что-то другое? Может, это прошлые боги своим детям такие игрушки принесли? Страх улетучился и она неожиданно улыбнулась про себя, представив, это ж какие руки должны быть у тех детей, чтобы камень, из-за которого и ее макушки не увидишь, на ладони подбрасывать.
Тропка вильнула, огибая валуны, пару сотен шагов петляла среди камней поменьше рядом с Ржавым ручьем, в который даже скотина морду опустить побрезгует, и побежала вниз по склону холма к большой воде, откуда наползал туман. В грязно-серой простыне неба появился просвет, мелькнули звезды, показался крутой бок луны, и из темноты вынырнули заросли ивняка на берегу полноводной Волмы, высокий дальний берег с широкой воронкой водоворота у обрыва, крутящийся в нем ствол дерева, выбрасывающий в небо ветви, как пловец руки, и песчаная отмель, тянущаяся до самой слободки на повороте реки. Где-то в стороне Турьи рокотала гроза, и слабые отблески молний ложились тусклыми бликами на масляные, вязкие, как деготь бездонные воды плеса.
Лагода поднесла фонарь ближе к глазам и огорченно подумала, что тогда второпях не разглядела короткий огарок внутри мятого светильника и пришлось самой изготовить свечу из десятка других, оплывших до основания. Уверенности в надежности свечи в такую погоду, когда все вокруг подвластно лишь дождю и ветру, она не испытывала – и тот, и другой усердно погружали округу в холодную сырость. Первым делом она сняла с пояса козий рог, подула в него, проверяя огненную губку. На всякий случай с собой у нее было и кресало, и огниво, но рог тускло засветился красным: трутовик сохранил в своем высушенном нутре жизнь огню, отозвался, зашипел маленькими искорками. Затем она расшнуровала торбу, помогая замерзшим пальцам зубами, и разложила ее содержимое перед собой: сухую рубаху и порты, кусок рогожи, свечу, надкусанный сухарь и небольшой кусок вяленого мяса в тряпице, стянутый у того же так вовремя уснувшего стражника. Замирая от сладковатого привкуса страха во рту, она заправила свечу в фонарь, поднесла трут к фитилю и осторожно подула. Облегченно вздохнула, когда свеча весело затрещала, мигнула, и загорелась ровным желтым пламенем. Тогда она захлопнула дверку фонаря, направила его железным зеркальцем на чужой берег и, выпрямившись во весь рост, стала чертить лучом чужие символы, как учила Шепетуха. «Смотри, девонька, – предупреждала старая ворожея. – Покажешь знак три раза – гаси фонарь и уходи. А уж, если ветер свечу задует, или дождем зальет, то все. Не нужна ты никому. Только не вздумай ее второй раз зажечь. Вся погань с кладбища за тобой явится». Отсчитав нужное количество раз, она затушила свечу и спрятала ее в мешок. Рисковать она не хотела. Навсегда запомнила слова ворожеи: по сию пору с кожи пупырышки озноба не сошли. Извиваясь, Лагода содрала с себя промокшую насквозь одежду и с наслаждением натянула сухую. Осмотрелась по сторонам, в который раз удивляясь сама себе, как старухе удалось убедить ее прийти в такое место, да еще и ночью. Ни на один удар сердца не поверила старой, что это ее единственное спасение, но ведь пришла! Она улеглась на рогожу, держа в руке сухарь и кусок мяса, и принялась жевать, рассматривая туманный дальний берег – она не желала пропустить тот миг, когда от берега отчалит лодка с воинами, которые привезут ей счастье. Через некоторое время, сморенную усталостью и теплотой сухой одежды, ее стало клонить в сон. «Только чуть-чуть, одним глазком, чтобы не пропустить лодку»: – сказала она сама себе, прикрыв глаза.
Порез на пальце, из которого Щепетуха нацедила немного крови для своей ворожбы, дернулся, заныл неожиданно и остро. Лагода вздрогнула и подняла веки. Рядом светился давно и наверняка потушенный фонарь. Одного взгляда хватило понять, что пока спала кто-то обшарил ее немногочисленные вещи, нашел и вновь зажег свечу. Холодея от накатившегося страха, она медленно повернула голову, проследив за направлением луча. С воды донесся плеск, будто вспороло весло тихую гладь Волмы и чиркнуло по дощатому борту, разворачивая челнок. Может быть, именно этот плеск, а не боль от пустяковой ранки, и разорвал ее дрему, не дал сну полностью сковать тело, вскинул с земли за мгновение до того, как челнок заскребся узким носом в стеблях рогоза перед ней. Она схватила фонарь, подняла его выше, выхватив тусклым лучом из темноты расплывчатые тени в утлом суденышке, и вскрикнула. Лагода, конечно, слышала еще несмышленой девчонкой рассказы о мертвецах, что бродили по другому берегу, будто живые, в глубине души даже была подготовлена старой ворожеей к встрече с ними, хотя любым способом постаралась бы этого избежать, но никогда не думала, что они появятся именно так. Проволочное кольцо выскользнуло из ослабевших от страха пальцев, фонарь стукнулся о землю – не погас, тлел на фитиле рубиновой звездочкой. Тьма надвинулась со всех сторон, окутала ее с ног до головы, вдавила в землю ступни, как гвоздем прибила: липкая, плотная, наполненная чем-то мерзким и жутким. Не в силах пошевелиться, она с ужасом смотрела, как ближний лодочник уперся веслом в илистое дно, поднял ногу, распахнув полы балахона и намереваясь ступить на берег. Второй с тихим стоном поднимался со скамьи, а третий заскрежетал чем-то железным под рваным одеянием, словно нож на точильном камне правил. Она дрожала, не в силах двинуться с места, как издалека донесся звук пастушьей дудочки. Свеча вспыхнула в последний раз и погасла. Краткий миг света и тихая мелодия, извлекаемая кем-то из камышовой тростинки, привели закаменевшую телом и разумом Лагоду в чувство, не дали забиться в припадке обреченности, когда первый, ступивший из лодки на берег, отбросил капюшон на спину, оскалился над ней голым черепом. Через мгновение она ошалело мчалась прочь, леденея от пронизывающего насквозь страха, но успела разглядеть. Успела увидеть порез на своем пальце в последнем отблеске упавшего фонаря. Он не кровоточил. Он был прижжен. Ей даже померещилось, что она чувствует запах обожженной плоти. И это было еще ужаснее, так как вони от сгоревшей кожи приплывших мертвецов она не чувствовала.
Обратный путь был полон пугающей тишины, и еще он был наполнен дикой жутью, хрустевшей каждым сломанным стеблем высохшего прошлогоднего быльника за поворотом тропки. Кто-то тяжелый молча мчался за ней следом. Она перепрыгнула через Ржавый ручей, влетела в скрытую высокой травой промоину, оскользнулась на раскисшей глине, потеряла одну сандалию, едва не подвернув ступню, судорожными движениями вскарабкалась по мокрому склону, замолотила обеими ногами, освобождаясь от второй обувки, вскочила и стрелой понеслась дальше. Только одна мысль заполнила разум без остатка, отчаянно билась в голове пташкой, попавшей в силки хуторского мальца, подгоняла изрезанные осокой босые ноги – единственным желанием в этот момент было достигнуть развалин раньше преследователей. К чужим камням, утверждала Шепетуха, они не подойдут. Лагода миновала первый камень, добралась до блестевшего влагой бока второго и прижалась к нему спиной. Затравлено оглянулась, прижала ладони к груди, стараясь унять прыгавшее до подбородка сердце, хрипло втягивала сырой воздух. Уверяла сама себя, что здесь им ее не достать. Вслед за отпускающим ужасом ее начало трясти от озноба. Она выстукивала зубами, но страшилась сделать даже шаг и оторваться спиной от камня, вытягивающего ледяным боком из нее последнее тепло, и так долго вглядывалась в серую мглу перед собой, что ей стало казаться, будто мертвый лодочник поднимается над камнем за спиной, тянет костлявую руку, вот-вот коснется затылка. Тут-то она не выдержала, завопила во всю силу и рванула в слободку, не разбирая дороги, мчалась к Шепетухе, хватая открытым ртом сырой воздух – если уж кто и сможет помочь ей укрыться, так только тот, кто и отправил сюда.
Небо вновь затянуло тучами, и огромная, прозрачно-стеклянная луна, проглядывающая выпуклым боком сквозь серую муть, померкла. Темень придавила округу холодной пятой, и Лагода, перевалившись через забор во двор ворожеи, повинуясь какому-то странному чувству, не постучала в дверь, а прокралась к окошку, мелко дрожала, куталась в просторную рубаху и пыталась разглядеть хоть что-то сквозь трещину в пластинке слюды. Внутри красноватыми отблесками светились угли в очаге и рядом с ним на мешковине, или развернутом куске кожи лежало высохшее тело, сжимая окостеневшей рукой меч с обломанным недалеко от рукояти лезвием. Какое-то непонятное предчувствие гадко зашевелилось у нее внутри, полезло глубже, впившись холодными пальцами внизу живота, и она стиснула зубы, прилипла глазом к окну, силилась разглядеть старуху. Та появилась внезапно, мелькнула тенью у стены, постояла у мертвого тела, потирая ладони, и протянула их к огню. Очаг едва теплился, а затем неожиданно звонко лопнуло полено, и на окраине слободки, захлебываясь злобой, громко забрехали собаки. Шепетуха вскинула голову, прислушалась и повернулась к окну. Лагода отпрянула, попыталась унять бешено заколотившееся сердце, вытянула из-за пазухи бечеву и крепко сжала в кулаке деревянный крестик, совсем потеряв уверенность, что сможет пережить ночь и выбраться отсюда живой. Поняла, что старуха испробовала на ней какой-то мерзкий колдовской наговор, навела такую чудовищную порчу своей волшбой, что теперь хоть в омут. Она перелезла скрипучий забор и, шатаясь от усталости, побрела в сторону Герсики. Вернуться домой было бы самоубийством, если Махота в самом деле вернулся, а родной батька… Вот в эти жестокие слова старой карги она поверила сразу и безоговорочно: в последнее время за хмельное он не только единственные порты готов был с себя снять – родную дочь, не задумываясь, на мех вина променял бы, да все случай не подворачивался. Видела, как по утрам смотрел исподлобья, разглядывал, как приценивался, да макушку почесывал, бурчал что-то под нос. Обернулась в сторону реки, закусила губу, задумалась на миг и тряхнула головой. Не удастся ей по такой высокой воде даже до быстрины доплыть. Глотая слезы, она неожиданно вспомнила одно место, где могла бы попробовать спрятаться и переждать какое-то время, пока не придумает, куда бежать.
Глухой забор выплыл из темноты. Крепкий хутор старика Спыха на дороге в Замяту, огороженный высоким тыном и прикрытый узкой полоской леса и со стороны Стохода, и от наезженного тракта на Герсику, встретил ее оглушающей тишиной. Спроси ее кто, как добралась сюда, как отыскала на пустоши у сгоревшей дотла хибары пастухов потайной лаз, что указал как-то спыховский малец, давным-давно утонувший в Скриве по ледоставу, так ни одного слова бы в ответ сказать не смогла. Она проползла два десятка саженей на одном вдохе, выбралась из подполья в амбаре и, трясясь от холода, прижалась к теплому лошадиному боку. Животина тихонько фыркнула, скосила влажный глаз на нежданную гостью, и затихла. Притихла и Лагода, прикорнув рядом с ней на снопах соломы.
Глава 3
Корт Наслав слушал молодую иларис Керану, недовольно потирая подбородок. Стоял перед ней посреди двора, закусив губу, смотрел в сторону, старательно отворачиваясь от янтарных омутов в ее глазах, мрачнел с каждым словом.
– Нельзя одной, – сказал в который раз. – Вот, что хочешь со мной делай, госпожа. Костьми лягу, но не пущу.
Он уже устал объяснять, что старая иларис Озара, хоть и собирается в скором времени взойти на погребальный костер, но пока еще никак не собралась и крепко сидит на скамье власти Плиссы, а ее дочь, пусть и готова заменить мать, но ведь не заменила же. Не может он ее отпустить, да и лишних воинов у него нет, чтобы защитить в дороге. Лукавил, конечно, прикрываясь и именем Озары, и заботой о безопасности ее дочери. Знал, что не воины щитом ей будут, а сама Керана отведет от себя и спутников любую беду, но уперся, пытаясь заговорить и остудить ее гнев. Однако переубедить не получалось.
– Сама ведь ворота открою. Как остановишь?
– Пришлют наказ, сам с тобой поеду.
– Вот уж никогда бы не подумала, что в Плиссе глухого могут страшим над воинами поставить, – процедила она сквозь зубы, положив руку ему на плечо. – Солнце зашло, а как звезды появятся, то у Проездной башни пусть спутники ждут. Стражу предупреди.
– Незачем дозору мешать, госпожа. Лучше Войдана никто не знает, как ему службу нести, – недовольно ответил корт, почесал переносицу и добавил на всякий случай тревоги в голос: – Да и опасно тебе там.
Тонкие черты ее бледного лица застыли, ноздри, подрагивающие от раздражения, зло втянули воздух, полыхнуло желтизной под ресницами.
– Следи за звездами, Наслав!
Она презрительно скривилась, но пухлые губы никак не хотели изогнуться уголками вниз, да и косой взгляд получился, скорее неприличным, чем насмешливым. Но слова больше не сказала, развернулась и направилась через двор к Дозорной башне, и уже не видела, каким обеспокоенным стал корт Наслав, когда прищурился ей вслед. Стоял, теребя ухо, задумчиво смотрел и на ее крепкие сапоги с окованными носками, и на штаны, покрытые, как чешуей, железными пластинками, и на короткий клинок у бедра, тускло отсвечивающий в сумерках заклепками на ножнах. Осознавал старый воин, что настоящую силу в себе почувствовала желтоглазая дочь Озары. Оружие из рук не вырвать, все деревянные чурки для очага у себя в покоях искромсала мечом в щепу, а уж словами, которые никто и выговорить-то не сможет, кроме самой повелительницы Плиссы, кого хочешь к земле вмиг прислонит. Покачал головой, подумал, что надо бы добиться у Озары запрета для дочери по первому хотенью мчаться на лошади к дальнему дозору в сопровождении всего двух воинов. Полдюжины! А то и дюжина должна глаз с нее не спускать даже днем. Под дверями с сегодняшней ночи пусть стоят, под окнами, да хоть за косу ее держат, чтобы… Запнулся мыслями, кинул еще один взгляд в прикрытую пластинами доспеха спину Кераны, которая уже почти достигла крепостной стены, и усмехнулся. Сердце второй раз не ударило, как рассмотрел заплетенные волосы и красный шнур над воротником. Стар уже стал, рассеян, забыл, что и на молодую иларис когда-то должна была свалиться эта напасть из чувств.
Он скрестил пальцы на удачу: верный выбор решила сделать Керана. В этом он был уверен. И еще был уверен в том, что лучшего воина, чем старшина дальних дозоров в Плиссе еще не рождалось. Молод совсем, а уже почти ровней ему стал, хотя никогда и не желал выделиться среди других мужчин. Сам всего достиг. И Наслав был доволен, что еще с десяток лет назад, по каким-то и сейчас ему непонятным приметам выделил из сотни мальчишек, прыгающих с деревянными мечами вокруг соломенных чучел на воинском дворе, одного единственного. Может, потому и приметил, что тот не ныл от поражений и не задирал нос от побед, при этом оставаясь незаметным. Ребячьих шалостей не чурался, но и пойманный за руку не увиливал, признавал вину с достоинством. И вот оперился птенец, возмужал, настоящим дозорным стал, хоть сейчас вместо себя поставь – не прогадаешь. Но с возрастом обзавелся и недостатками. Любой бы взглянул на корта Плиссы, как на сумасшедшего, вздумай он упрекнуть в них старшину дальних дозоров. Первый вызывал у него смущенную усмешку – за девками до самого Янтарного моря ухлестывал без меры. А вот второй тревожил серьезно. Сама Керана. Одновременно с ратной наукой расцвела девица: из худого подростка с вечно сбитыми коленками превратилась в такую красавицу, что и нечисть из чернолесья на окрестные холмы забирается, чтобы увидеть ее хоть одним глазом. Да и давно уже корт стал замечать, что и ноги та ставит по-особому, словно порхает, и грубые носки сапог скользят над брусчаткой двора с грациозностью маленьких стоп кирвенской танцовщицы. Видел не раз, какими глазами Войдан со стороны на нее смотрит, думая, что не заметит никто. И та сама не своя, мечется, гордая, ждет пока он ей меч на пояс предложит, а злые языки в Невриде вот-вот нашепчут в ухо. Правду нашепчут, а наизнанку вывернут подлостью. Желтоглазая дочь иларис Озары не та игрушка, что натешиться позволит и забудет. Всем богам хвалу воздашь на берегу огненной Сафати, если в гневе сразу прикончит. А то, что про Элгора ветром слухи из Архенара несет, так эту брехню и слушать не стоит. Никогда Плисса не роднилась с чужими. Вот он и старался подальше от городских стен старшину держать до поры до времени, от смерти возможной уберечь. Схлестнутся эти двое – всей Плиссой потом не разгрести. И он неожиданно улыбнулся, сравнив Керану с ее сестрой. К младшей-то Нисаре он относился с почтительностью, присущей ее положению, а вот к желтоглазой… Любил он ее, как дочь единственную любил, и другой иларис для Плиссы и не пожелал бы никогда. Молния с громом, а не девка! Кому ж, как не ей, суждено возродить величие Плиссы в союзе с Войданом. Хмыкнул, поскреб подбородок, подняв глаза к окнам покоев Озары, дернул плечом на ее вопросительный взгляд, и неторопливо направился к Проездной башне лично проследить, чтобы с Кераной поехали лучшие воины, если та все-таки не передумает трястись в седле посреди ночи за два, а то и за три десятка верст.
Слова Наслава о дозоре немного успокоили Керану, но и такое спокойствие длилось недолго. Только к открытому проходу в Дозорную башню подошла, как тревога за Войдана накатилась вновь. Она рванула в полутьму под аркой и понеслась по лестнице наверх, перепрыгивая сразу через две ступени. Остановилась только перед последним поворотом у приоткрытой железной двери, ведущей на верхнюю площадку. Прижала руку к груди, чтобы унять колотящееся сердце, отдающее прямо в виски, и сквозь утихающий шум крови в ушах прислушалась к негромкому разговору воинов над головой. Скрипнуло петлями железо двери и караульный просунул голову на лестницу.
– Случилось что? – заорал озабоченно.
Она поморщилась и запоздало подумала, что только глухой среди вечерней тишины не разобрал бы грохота ее сапог по каменным ступеням.
– Споткнулась, Хорлай, – крикнула в ответ, узнав по громогласному рыку старшего стражи.
– Иларис?
– За стену захотелось глянуть.
Она несколько раз глубоко вдохнула, выровняв дыхание, и неторопливо пошла к двери.
– Что там смотреть, госпожа? – усмехнулся воин и спохватился. – Сегодня же скажу, чтобы фонарей добавили, а то черт ногу сломит на такой крутизне. Не лестница, а капкан медвежий. И старший камнетесов у меня вот уже где.
Он постучал себя по крепкой шее и недовольно забурчал под нос:
– Сколько раз просил, чтобы камень подновил. Дождется у меня. Все ступени не долотом – носом сверху донизу заново посчитает.
– Не ворчи, – сказала она. – Меч чистила и на тряпку наступила. Подошва и соскользнула.
– Не ушиблась, госпожа? – в голосе Хорлая тут же появилось участие.
Она отмахнулась и вместе с ним вышла наверх. Рассеянно кивнула на приветствие стражников, вставших при ее появлении. Затем скользнула глазами по обильно смазанному дереву катапульты, груде тяжелых валунов рядом с ней, и по прислоненным к стене ошкуренным длинным жердям, заостренным и дочерна обожженным на огне. Прошла к зубцу башни, высотой в ее рост, и оперлась локтями о камень в бойнице, устремив взгляд куда-то за широкую водную гладь Горыни. Молчала, а Хорлай переминался с ноги на ногу за ее спиной. Вздыхал неслышно, чтобы не потревожить. Думал, что зачастила иларис в Дозорную: уже месяц вечера не проходит, чтобы стража на нее здесь на таращилась. Догадывался о причине, но скорее язык бы себе откусил, чем спросить решился, или поделился с кем предположением: кого, а не что она высматривает. Вот и сейчас глаз не сводил с ворота поддоспешной рубахи Кераны. Заплела старшая дочь Озары волосы в тугую косу. Шнур красный добавила в пряди. Заметил, как голову чуть склонила вниз со стены глянуть, а один он или два, не разобрать – скрывалась коса под рубахой на груди и не видны их кончики, чтобы сосчитать. Потер щеку, сжал в ладонь свою заплетенную в тонкие косички бороду, сделал шаг ближе, встав рядом, скосил глаз на ее шею и сказал тихо, чтоб другие воины не слышала:
– Нисара днем приходила.
– Неужели? – она и головы не повернула. – С чего бы это сестричка решила на Дозорную забраться? Она же выше Западной стены за всю жизнь ни разу не поднималась.
Старший башни наморщил лоб, пригладил ежик седых волос, замялся, поник широченными плечами, молчал, не зная, как сказать остальное. А она перевела взгляд левее, на темную стену далеких деревьев, за которым начиналось болотистое чернолесье Пограничья. Там, за тропой в Кирвен, за десятки верст дальше Мереса, в самой глухомани чернела в узкой полосе еще светлого неба двуглавая вершина огромного, каменистого холма, прозванного Уродливыми Сестрами. Давным-давно, повинуясь взмаху руки бога мертвых Виелона, задрожала, вздыбилась в том месте мать-земля. А как рассмотрела всю мерзость, творимую на ней, то загрохотали камни, посыпались вниз, силясь затянуть рукотворную язву на теле. Удержал Виелон свое творение, а позднее две неприступные цитадели возвели его почитатели у подножия двуглавого холма. Две сестры – Азха и Ронара. Ужасные, уродливые, непохожие ни на один навий город. Издревле их окрестности пользовались столь дурной славой, что ни один житель Невриды в здравом уме не рисковал и приблизиться к ним. Не то, чтобы среди навьев не хватало любопытствующих храбрецов, но существовали десятки других способов уйти из жизни с гораздо меньшими страданиями. Тревога вернулась вновь, прокатилась ознобом под одеждой, и она поежилась, будто дохнул теплый вечер зимней стужей. Подумала, что от Плиссы до Голья успеет добраться за ночь, а там и вестника можно отправить к дальнему дозору. В междуречье, где с одной стороны Волма, а со второй Горынь и ее земли, можно ничего особенного не опасаться, и завтра днем уже встретит Войдан. Она вздохнула и снова посмотрела на поворот реки. Черный, огромный омут, чья глубоко вдавленная середина пребывала в бесконечном движении, закручивался под обрывом. Это зрелище напомнило ей водоворот из птиц, что кружат над Уродливыми Сестрами подобно громадному колесу богов.
Хорлай кашлянул за спиной, и она сжала кулаки. В кроне старого вяза, что одиноко высился за поворотом Горыни, заполошно заорали вороны. Керана побелела от нахлынувших подозрений и прижала пальцы к задергавшемуся уголку глаза. И без этих криков ей было сейчас до смерти тошно.
– Два вплела, Хорлай. Два! Так смотришь, что дыру в доспехе проглядишь.
Он вздрогнул от неожиданности, отвернул голову и втянул ее в плечи. Проклинал сам себя, что язык в помело брехливое к старости превратился и за зубами не держится, а когда повернулся, то понял, что добром для него этот разговор вряд ли закончится. Керана смотрела на него в упор, и вместо теплого янтарного блеска в ее сузившихся от злобы глазах заплескалось желтое бешенство.
– Что она здесь делала? – прошипела иларис, запинаясь от ярости.
– О дальнем дозоре выспрашивала, – едва выдавил он, пряча глаза.
– Так… – она скрипнула зубами. – Продолжай.
– Знать хотела, когда Войдан в Плиссу вернется.
Сейчас Хорлай ничего не желал сильнее, чем оказаться на другом берегу Горыни, еще лучше за Волмой, а то и с самим дальним дозором на побережье Янтарного моря. От гнева иларис его спас вестник. На камень зубца башни из полутьмы бесшумно упала сова, сложила крылья и покрутила круглой головой. Керана сделала шаг вперед, сорвала с ее лапы свиток, развернула, беззвучно шевеля губами, нахмурилась и протянула послание Хорлаю, словно и не впадал только что в немилость старший Дозорной. Тот пробежал по свитку глазами, сдвинул шлем на затылок и задумчиво огладил коротко подстриженную щетку волос.
– Кто ж додумался из такого места знак подать? – пробормотал он и вытянул шею, заглядывая за стену. – Не успеть туда. Все одно мертвяки к себе до рассвета утащат.
Иларис, которая в нескольких строках послания, в отличии от Хорлая увидела не только чей-то призыв о помощи, решила, что не поедет сегодня к отряду Войдана. Вестника ему отправит, чтобы ждал, а сама к Стоходу. Те три слова, что заканчивали сообщение дозора, и которыми же сигналили с людской стороны, были не просто знаком для навьев. Она сразу поняла, что тот окоченевший и никому неведомый гонец из маленького монастыря, едва не добравшийся до Плиссы прошлой зимой и найденный дозором в снегу уже почти бездыханным, в самом деле шел к ней. Не поверила тогда, отмахнулась, а кто-то, значит, все-таки отыскал рукоять от меча, которая являлась ключом к давно утраченному для навьев Ожерелью Невесты. Проведя множество бессонных ночей в библиотеке с древними свитками, она была прекрасно осведомлена, что сулит обладание этим украшением его владельцу. Но она и не настолько глупа, чтобы броситься сломя голову в мастерски состряпанную ловушку. И сейчас, всматриваясь в сумерки, она пыталась вспомнить: как же звали того старца из обители Святого Орма, что прислал монаха? Всечет? Никогда и не слышала раньше о таком. Если бы не сестра, решившая встать у нее на пути – а иначе этот внезапный интерес к старшине дальних дозоров и не объяснить – бровью бы не повела, и того гонца, испустившего дух еще на лошадином крупе перед воротами, не вспомнила бы. Теперь же она закипала ненавистью – никто не посмеет приворожить ее выбор! Мысли помчались подобно весеннему половодью, сталкивались быстрыми потоками, заполняли разум, тревожно кружились, путались, связываясь в прочные узлы неразрешимых загадок. И она подумала, что по крайней мере один из дозорных видел эти слова, начертанные огнем с того берега Волмы. Девичья рука чертила – мужская бы не поднялась. Со своего воина она колдовской наговор снимет, если тот потребует. Однако, поведала ей как-то старая нянька Каса, рассказывая долгими зимними вечерами одну сказку за другой, что лучше той, что рискнула суженого ночью из Плиссы звать, для воина не найти. Может, и в самом деле к лучшему этот знак? Кому-то из дозорных приглянется и девицей желанной станет. Сейчас же ей самой позарез необходимо узнать, где припрятали ожерелье. И она обязательно навестит того, кто осмелился бросить ей вызов этими женскими руками, хотя бы для того, чтобы собственноручно сдавить ему горло, заглянуть в выпученные от ужаса глаза, а затем бросить полуживое тело в болото. Но еще больше она желала знать: кто же стоит за спиной монахов из Герсики? До смерти желала знать.
Керана посмотрела за стену вслед за Хорлаем и сказала, как отрубила:
– Со мной поедешь!
– Куда это?
– За Волму!
– Зачем, госпожа? У нас своих забот хватает.
– А если там навья кровь, и мы ей в помощи откажем? – она прищурилась.
– Откуда там навьи? Если из Кирвена, так чтоб им там и сгинуть поскорее. Наслава звать надо и иларис Озаре доложить, – он насупился и отвел взгляд. – Пусть дозор сам разбирается. Не наше это дело.
– Я твоя иларис! – с нарастающим гневом отчеканила Керана. – Я ее дочь!
Он замялся, старательно прятал побледневшее лицо в глубокой тени от зубца башни. Не далее чем вчера корт Наслав взял его за грудки, тряхнул так, что он зубами о железо ворота загремел, и прорычал в лицо: «Еще раз узнаю, что вместо службы за Кераной хвостом по гиблым местам и чернолесью волочишься – за бороду до Янтарного моря тащить буду, пока или ты не сдохнешь, или лошадь копыта не отбросит. А не приберет тебя Виелон, так выгоню к чертям из Невриды. Что хочешь делай, а как скажет с ней куда ехать, то цепью на ногах повисни, а за стены не пусти». И сейчас он только оторопело открывал рот, а слово какое верное подобрать не удавалось.
– Кто знак увидит, тот на него и откликнуться должен. Так?
– Мы его и не видели, – Хорлай обрадованно обернулся.
– А как же послание у вестника?
– Не могу, госпожа, – он тут же поскучнел, склонил голову и выдавил через силу: – Хоть прямо здесь режь на лоскуты.
– Не дури, – усмехнулась она. – Как в глаза потом смотреть станешь?
Хорлай вздрогнул могучим телом, потеребил косички бороды, сгреб в жменю пластинки доспеха на груди, рванул, точно клок железа из него выдрать собрался.
– Если с тобой что случится, то меня Озара на стене этой башни и распнет, а прежде сто раз жизни лишит, – он в отчаянии закатил глаза. – И корт Наслав тебе тоже самое скажет. И…
– Говорил уже, – она обреченно махнула рукой.
– Вот. Я же только о твоей безопасности радею, – он неуверенно покосился на нее.
– С собой тебя взять предлагал, как к дальнему дозору сейчас поеду, – Керана слегка прикусила губу, окинула его насмешливым взглядом и протянула презрительно: – Скажу, чтобы другого спутника дал. Тебе же за стену ночью выйти так же страшно, как Нисаре поддоспешную рубаху на голое тело натянуть.
– Лошадь госпоже! – заорал Хорлай на стражу.
Он загремел сапогами по ступеням лестницы вниз, напрочь выбросив из головы предупреждение Наслава. Одновременно с грохотом его сапог две стрелы разорвали небо над Дозорной башней на три осколка черноты, на миг расчертив его огненными линиями. И этот след увидел не только дозор Плиссы, торопящийся к бродам через Волму. Едва различимая тень скользнула по стволу высокого вяза, что возвышался над водами Горыни у межевого столба Кирвена и Темеши. Анлорский лучник, который мог в кромешной темноте пронзить стрелой глаз бегущему лосю за триста шагов, и что уже долгое время таился в густой кроне дерева и не выпускал из виду малейшее движение на башнях Плиссы, осторожно ослабил тетиву. Он вернул стрелу в тул и заторопился спуститься. Внизу лазутчик вытряхнул из колец кольчуги труху и листья, растер искусанное комарьем лицо и оглянулся по сторонам. Затем забросил лук за спину и, продравшись сквозь густой кустарник, помчался к укрытым в глухой чащобе воинам. Пробежал две версты по кромке трясины к навьему дозору, ожидающему его в непролазной чаще.
– Пятеро к Стоходу двинулись через Волму. Молодая иларис с ними. Волосы в темноте не разглядел. Может быть и та, о которой доложить надо, – сказал, отдуваясь и растирая щеки, искусанные мошкарой.
– Другой за стенами и взяться неоткуда, – старший дозора тоже потер лоб, словно и его жалили насекомые.
– Странное еще видел, – лучник сдвинул шлем на затылок, поскреб ногтями подзор оружия и сказал неуверенно: – Прикончили у заставы Болнар кого-то. Долго возились. Но ни одного крика не донеслось. Смотреть поедем?
– Нет, – старший дозора усмехнулся, протянул руку и тронул у того тул со смертоносными стрелами. – Тебе что было указано? Следить и донести? Все сказал?
– Все, – буркнул лазутчик.
– Эй! – старший обернулся к остальным воинам. – Вестника в Темешу. Быстро!
Лагода с трудом оторвала голову от соломенной подстилки. Только-только, казалось, веки смежила, а в полуоткрытых воротах амбара уже серело раннее утро. Со двора доносились возгласы людей, среди которых ей послышались и женские, зло фыркали лошади, бубнил что-то в ответ старый Спых. Заискивающий голос был у хозяина усадьбы, такой почтительностью от него несло, что она и в своем укрытии поняла, что не простые гости спешились во дворе.
Призывно заржала над ухом животина Спыха. Девушка тут же подхватилась и юркнула к стене, прокралась к самым воротам, чтобы ближе рассмотреть прибывших всадников, но только захлопнувшуюся за чьей-то спиной дверь в хату увидела. В десятке шагов от амбара чертыхался хозяин усадьбы, едва не угодив под копыта верховой лошади. Та косила на него бешеным глазом, выгибала крепкую шею, норовя достать крупными зубами его плечо. Старик вертелся угрем, уцепившись одной рукой в мешок с отрубями, а второй в поводья. Тащил – откуда только силы брались в тщедушном теле! – крепкое животное к амбару, упирался пятками в широкое корыто с водой, пришептывал ласково, а лошадь трясла головой, жевала удило, мотая старика из стороны в сторону. Из-за ее крупа еще три лошади тянули морды к мешку, вздергивали верхние губы, скалясь длинными зубами, будто волки при виде свежего мяса. Спых не выдержал и отпустил поводья. И как только хозяин завопил, уронил мешок и отпрыгнул куда подальше, Лагода стрелой метнулась к дверям хаты и скользнула в темноту сеней.
Пробравшись наощупь мимо деревянных кадок и хуторской утвари, она приникла глазом к щелке внутренней двери и тихонько охнула от восторга, рассмотрев, усевшуюся за стол девицу. Такого прекрасного лица ей и во сне привидеться не могло. Ресницы у гостьи были настолько длинные, что и лучи полуденного солнца не смогли бы добраться до ее зрачков, не то что колеблющийся свет масляной плошки, висящей на стене, и хмурое утро, заглядывающее в маленькое окошко. Но вот она моргнула, вскинула голову к воину, стоявшему за ее спиной, и за поднявшейся пушистой завесой в глазницах распахнулись янтарные омуты: такие яркие и бездонные, словно солнечный луч окунулся в свежую слезу живицы, сбегавшую по сосновой коре, и застыл, остался в ней навсегда, не в силах выбраться.
Лагода разинула рот. Не смотря на страх получить от неизвестных гостей не меньшие неприятности, чем пережитые ночью, она застыла у щелки в двери в единственную в хате комнатку. Смотрела во все глаза на чудную девицу, поражаясь ее красоте. «Неужто сама сартова Дивина из Герсики пожаловала? – подумала потрясенно. – Сжалился над ней бог-страдалец. К самому морю с собой увезут, если в ноги броситься. А уж сколько разговоров в слободке будет!». То, что изнеженная Дивина не приблизилась бы к наполовину сожженной усадьбе и на версту ей и в голову не пришло. Она крепко сжала веки и переплела на удачу пальцы на обеих руках, представляя, как все слободские девки станут люто ей завидовать, когда она нарочито нехотя покажет подарок. В том, что прекрасная наложница сарта Некраса одарит ее, по крайней мере, серебряным колечком, или серьгами, а то и браслетом, она не сомневалась – слышала не раз о подобном. Затем, насладившись завистливыми стонами красных от злости подружек, небрежно обронит, что, мол, на обратном пути Дивина заберет ее к себе служанкой, если батька разрешит. А батька отпустит, куда же ему деваться-то. Пусть помрут от зависти. Сейчас она напрочь забыла и об изувеченном лице, и о том, чем закончилась для нее попытка напроситься в служанки к Томиле, как и о том, что никаких подружек у нее давно нет, а отец, наверное, сейчас рыщет по округе вместе с Махотой. Даже мертвые лодочники, только что во сне тянущие к ней руки, вылетели из головы – от счастья ее отделяла доска всего в полпальца толщиной. И она открыла глаза, почувствовав дрожь в мгновенно подогнувшихся коленях, прижала ладонь к губам, сдерживая крик.
– Вынюхиваешь? – прошипели ей в лицо.
Второй открыл заслонку фонаря, осветив и ее и себя, а тяжелый взгляд из-под сведенных вместе бровей оборвал рвущийся изнутри вопль. Она дернулась, едва не выпрыгнув из рубахи, но крепкие пальцы ухватили за плечо, подтянули ближе, встряхнув так, что лязгнули зубы, и намертво прижали к железу доспеха. Кованные пластины царапали щеку, в ребра под грудью остро впилась рукоять ножа, а пальцы на плече, казалось, дробили кости, и она чуть не прокусила губу от боли, чувствуя, как побежала по щекам горячая влага.
– На… Дивину… взглянуть… подарок… хотела, – простонала, едва ворочая языком.
Неожиданно ее отпустили. Широкая ладонь, что едва не сломала плечо, мягко погладила волосы, осторожно прошлась по рубцу на щеке, вытерла слезы и легонько приподняла подбородок. Сквозь туманную пелену на слипшихся ресницах она заметила улыбку на загорелом молодом лице. Казалось, что и прямой нос, и четко очерченные скулы, и подрагивающие от сдерживаемого смеха уголки губ, и глубоко посаженные темные глаза статного воина выражают неподдельное изумление. Лицо перед ней было молодым, добрым, с искренней улыбкой и совсем-совсем не похожее на грубые физиономии стражников из Стохода.
– Да ну? – выдохнул он и почесал бровь.
Она смахнула вновь показавшиеся слезы и кивнула, испуганно заглядывая ему в глаза, стараясь угадать, что последует за этим возгласом. Воин отставил фонарь, сдвинул меч на поясе за спину, прижал палец к ее губам, призывая к молчанию, и загадочно подмигнул. Отвернул голову чуть в сторону и крикнул кому-то за дверь:
– Хорлай! Говорят, сартова Дивина, по людским слободкам ездит и подарки молоденьким девицам раздает. Правду говорят, или нет?
– Правду. Точно знаю, – резкий голос в ответ прозвучал громким хохотом, – только потом эти девки после ее кнута сидеть не могут, а знахарки не одну неделю их в травяном настое отмачивают.
– Вот видишь, а ты о подарке мечтаешь, – он развел руками и, тряхнув длинными волосами, схваченными на затылке кольцом, коснулся пальцем шнурка с деревянным крестиком на ее шее. – Молись своему богу, чтобы уберег от встречи с этой ведьмой.
– Старухи, которые в монастыри на берег Янтарного моря идут, сказывали, что она добрая, а ты ведьмой зовешь, – прошептала она.
– Смотри, как бы не поперхнулась ее добротой. Лет тебе сколько?
– Выросла уже, чтобы сказку с былью не спутать. Зимой полтора десятка будет.
– На выданье, значит.
Она вырвала крестик, сжала его в кулаке и опустила голову, невольно притронувшись к щеке, будто бы и сейчас ощущала плеть Махоты на своем лице. С облегчением поняла, что от прибывших к Спыху гостей худого ждать не придется и обиду они чинить никому не собираются.
– От сватов отбоя нет, – выдавила через силу и сверкнула глазами.
– Что ж так и не выберешь никак? – он усмехнулся.
Она бросила на него косой взгляд, открыла рот для резкого ответа, помедлила, переступила с ноги на ногу, потерла ноющее плечо и все-таки не удержалась.
– Тебя вот ждала, – брякнула с вызовом.
– Ты, девица, иголки свои не топорщи – сама уколешься, – сказал воин. – Скажи лучше, какой подарок просить хотела?
– Забыла уже, – буркнула она, с трудом отводя глаза от его лица и чувствуя, как снова слабеют колени, бешено запрыгало сердце и кровь прилила к щекам.
– А зовут тебя как, скажешь?
