скачать книгу бесплатно
– Посмотри на ее лицо. Руки – ладно, есть и другие гитаристы с хорошей техникой. Но лицо! Ты когда-нибудь видел у людей такое выражение?
Карл, конечно, всегда готов сделать из мухи слона, ему только повод дай. Но, справедливости ради, следует признать, слоны удаются ему на славу, так что об исходных мухах и вспоминать не хочется. И лицо у гитаристки правда хорошее. Лично я душу продал бы за возможность ощутить переполняющую ее сдержанную, но упоительную – видно же! – радость. Однако покупатели под дверью что-то пока не толпятся.
– Хорошая, – соглашаюсь. – И ей хорошо. Как же ей хорошо!
– Ага, даже тебя проняло, – радуется Карл. – Ну и хватит пока.
Нажимает на пульт, прекрасная Филомена замирает на экране, и в комнате воцаряется полная тишина.
– Можешь открыть окно, – говорит Карл. – И садись к столу, я наливаю кофе.
Его стол – это отдельная песня. На самом деле это пианино, то есть, если быть совсем точным, пианино-стол, в начале девятнадцатого века такие многофункциональные штуки были в моде. Карл увидел одно из них, работы Леопольда Зауэра, в каком-то музее и захотел такое же, несколько лет за ним гонялся, наконец, нашел, потратил целое состояние, потом еще одно состояние – на реставрацию. Приволок вожделенное сокровище в дом и с тех пор использует как стол, письменный и обеденный одновременно, страшный бардак развел, между прочим, еще и газовую горелку в центре установил, чтобы кофе варить по утрам, не спускаясь в кухню. Такие горелки с баллончиками туристы обычно в походы берут, а Карл, кажется, дорожит ею больше, чем антикварным инструментом, говорит, горелка кардинально изменила его представления о жизни в целом и комфорте в частности.
Распахнув окно, я по пояс высовываюсь наружу и по-хозяйски озираю окрестности. Там истошно орут свихнувшиеся от весеннего солнца птицы и дети, где-то вдалеке звонко лает пес, зато автомобили помалкивают, улица короткая, тупиковая, нечего им здесь делать.
– Отвратительно выглядишь, – приветливо говорит Карл. – Ты что, бухал всю зиму?
– Ага. Страшно вспомнить. Три бутылки рома за шесть месяцев выдул – веришь, нет? С чаем, от простуды, которой заканчивалась каждая вылазка в Москву. К счастью, я туда редко ездил, а то, пожалуй, действительно спился бы, не травиться же аспирином… Тебе меня уже жалко?
– Нет повести печальнее. А такие роскошные мешки под глазами откуда?
– Как – откуда? Их на границе выдают. Всем, кто заснул под утро. А я, сам понимаешь, в первых рядах, все мешки мои.
– Да, ты шустрый, – рассеянно улыбается Карл. – Может, отпустить тебя досыпать?
– Ага, после твоего кофе. Ты лучше рассказывай, какое дело? Последний раз, когда ты говорил, что есть дело, речь шла об уборке моей комнаты; с тех пор, если не ошибаюсь, прошло лет двадцать… нет, вру, восемнадцать. Я уже извелся от любопытства. Хотя, конечно, есть версия, что это просто хитроумный способ выманить меня из норы. И правильно. Я уж сам не рад, что туда залез.
– Одно другому не мешает. Дело действительно есть. И выманить из норы тебя уже давно следовало. Чем ты там, кстати, занимался?
– Топил камин.
– Опять? – хмурится Карл. – Ну ты даешь. И хорошо горело?
– Превосходно, – вздыхаю. – Лучше просто не бывает.
«Топил камин» – сторонний наблюдатель решил бы, что это метафора, способ признаться: «Ни хрена я не делал, скучал, на стенку лез». Но Карл знает, о чем речь. Я всю зиму писал очередную книгу, закончил ее в марте и почти сразу уничтожил. Не потому что был недоволен написанным; напротив, мне кажется, я отлично справился. Я люблю и умею рассказывать истории, я в ладу с языком, хотя университетские преподаватели очень старались нас рассорить; впрочем, я быстро сбежал. Словом, я пишу неплохие книги, даже первый роман был ничего, а с тех пор я написал еще пять и многому научился, набил, так сказать, руку. Я уничтожаю написанное вовсе не потому, что недоволен собой – вполне доволен. Но просто написать качественный текст – слишком мало. И без меня куча народу так делает, число писателей скоро сравняется с числом читателей, слов, размноженных типографским способом, становится все больше, а ведь некоторые еще в Интернет свою писанину выкладывают, страшно вообразить.
Прежде чем начать суетиться с публикацией своей книги, я должен убедиться, что она нужна. Не мне и не читателям, которые, я не сомневаюсь, найдутся, дурное дело нехитрое, вон даже у сетевых графоманов есть свои поклонники, а – вообще. Настолько нужна, что реальность придет в движение, дивным образом переменится и примет экстренные меры, чтобы сохранить это бесценное сокровище. Иными словами, я всякий раз даю своим книгам шанс проявить волю к жизни, но ни одна из них его не использовала. Мои книги хороши, но, по большому счету, не жизнеспособны, а малый меня не интересует.
Дописав книгу, я распечатываю ее на принтере, а потом неторопливо, со вкусом сжигаю распечатку в камине, если он есть под рукой. Если нет, можно развести костер во дворе; собственно, три раза я именно так и поступал. Это не красивый жест «непризнанного гения», возжелавшего наказать жестокий мир, а просто первое предупреждение. Книга должна понять, что ее ожидает, и начать бороться за свою жизнь. Повернуть колесо судьбы таким образом, чтобы я не смог или не захотел приступить к следующему пункту программы.
Но они никогда не защищаются. Ничего не происходит – а ведь я не жду чудесных знамений, я готов обойтись без огненных словес в небесах и волхвов, рыдающих под дверью. Я бы вполне удовлетворился, скажем, телефонным звонком бывшего приятеля, который за годы разлуки стал директором издательского дома и теперь в поисках свежего материала обзванивает знакомых: «Старик, ты случайно не собираешься написать книгу, а то сейчас все пишут, вот я и подумал, вдруг ты тоже…» Впрочем, и это не обязательно, мне бы хватило автомобильной аварии – оказавшись в больнице с сотрясением мозга или переломом какой-нибудь полезной конечности, я бы понял, что книга оказалась достойным противником и сделала упреждающий ход, попыталась уничтожить меня, спасая свою шкуру. Не то чтобы я большой любитель больниц и переломов, но, случись со мной такая беда, я бы преисполнился уважения к своему созданию, а это дорогого стоит.
Но ничего подобного ни разу не произошло. И вообще ничего. Напротив, после того, как я сжигаю распечатку, моя жизнь становится на диво спокойной и размеренной, как эпизод из кинофильма «Татарская пустыня»[2 - «Татарская пустыня» (в русском прокате «Пустыня Тартари») – Фильм режиссера Валерио Дзурлини по одноименному роману Дино Буццати. И книга, и фильм наполнены ожиданием грядущей великой битвы при почти полном отсутствии действия как такового.], признанный чрезмерно скучным даже на фоне прочих, и безжалостно вырезанный при монтаже. Поэтому несколько дней спустя я сохраняю файл на каком-нибудь компактном носителе и удаляю его из компьютера. И из корзины тут же удаляю, ясное дело, настолько-то моей пользовательской грамотности хватает. Выждав еще несколько дней, я кладу в карман этот самый компактный носитель, сажусь за руль и еду куда-нибудь за город. В этот момент книге очень легко за себя постоять. Даже аварий не требуется, достаточно ниспослать мне сурового и неподкупного гаишника, или забавного попутчика, который расскажет поучительную историю, или взбалмошную попутчицу, которая втянет меня в какое-нибудь идиотское романтическое приключение. В конце концов, можно просто перекрыть трассу по прихоти очередного правительственного кортежа, я не безнадежно туп, я умею внимательно слушать реальность, когда она разговаривает со мной. Но реальность молчит, и я благополучно добираюсь до какого-нибудь живописного водоема, на дне которого находит последний приют горемычная дискета с файлом, а я возвращаюсь домой. Выждав еще несколько дней, я вызываю мастера и требую заменить жесткий диск моего компьютера. Да-да, в превосходном состоянии, спасибо, я в курсе, а теперь замените его, пожалуйста. Я не умею восстанавливать уничтоженные файлы, но знаю, что это теоретически возможно, поэтому иду на жертвы – мало того, что деньги трачу, еще и выгляжу как идиот; впрочем, я и есть идиот, чего уж там.
После церемонии погребения жесткого диска в ближайшем канализационном люке я говорю покойной книжке: «Ну и дура», – и с легким сердцем берусь за новую. Сразу, или какое-то время спустя – как получится.
Карл знает, чем я занимаюсь на досуге и как поступаю с горемычными рукописями. Я изложил ему свою теорию после того, как уничтожил первый роман. Тогда я вовсе не был уверен, что поступаю правильно, а в таких ситуациях лучшее средство – спор с достойным собеседником; оппонента, как правило, убедить не удается, зато самого себя – вполне, а мне того и требовалось. Карлу можно рассказать о чем угодно, он всегда готов с интересом слушать и спорить, но, чем бы ни закончился разговор, он никогда не мешает мне поступать по-своему.
А сейчас он говорит:
– Все-таки очень жаль, что ты ни разу не дал мне почитать. Думаешь, не понравится, заклюю? Зря. Когда это я тебя клевал?
– Не думаю. Скорее, боюсь, что тебе понравится. И ты меня отговоришь.
– Погоди, – хмурится Карл. – Но разве ты не этого все время ждешь? В смысле, что тебе, наконец, кто-то или что-то помешает.
– Ннну… да, – растерянно соглашаюсь я.
Я хочу сказать, что будет нечестно, если этим самым человеком окажется Карл. Получить помощь от него слишком просто. Ему нравится все, что я делаю, он всегда на моей стороне и всегда готов помочь. Быть сыном Карла – все равно что иметь полезные знакомства в Небесной Канцелярии. Но пользоваться этим преимуществом, решая по-настоящему важные вопросы, как-то… ну, нехорошо. У нас в классе училась дочка завуча, славная, кстати, была девчонка, но звезд с неба не хватала. Естественно, на всех экзаменах ей доставался единственный билет, на вопросы которого бедняжка могла хоть что-то ответить. Все это видели, все понимали, почему так, зла на нее не держали и даже не шибко завидовали, быть дочкой Ларисы Владимировны – то еще счастье. Но выглядело это, прямо скажем, некрасиво. Я так не хочу.
Но вместо того, чтобы все это сказать, я молчу как рыба. Потому что в глубине души сам страшно жалею, что не стал показывать свои книги Карлу. Все думал – вот если бы он сам попросил. А он тактично помалкивал. Мы, конечно, друг друга стоим, чего уж там.
– Помнишь анекдот про человека, который ежедневно молил Господа ниспослать ему выигрыш в лотерее? – спрашивает Карл.
– Ага. В конце концов, отверзлись небеса и Бог сказал ему: «Поц, купи билет!» Понимаю, почему ты спросил. Но знаешь что? На месте Бога я бы дал ему этот совет в первый же день. Чего тянуть?.. И только не говори, будто Богу в голову не пришло, что мужик такой болван. Он всеведущ. Должен понимать.
– А знаешь, ты прав. Я никогда не смотрел на проблему с такой точки зрения, – неожиданно согласился Карл. – Тем более что правило «лучше поздно, чем никогда» работает только в тех случаях, когда не слишком поздно.
– То-то и оно. Рассказывай лучше про свое дело. В смысле, про мое. Интересно же.
– Ключ, – сказал Карл. – Только не падай, кажется, нашелся ключ от двери в подвале.
– Нашелся? – недоверчиво переспросил я. – Ну ничего себе. Так не бывает.
– Не бывает. Но я почти уверен, что это он.
У Карла особые отношения с ключами. В смысле, он их коллекционирует с детства. Первый свой ключ он нашел, когда еще в школу не ходил. Обычный ключ от чужой квартиры, каких много, из тусклого желтого металла. Карл, начитавшийся сказок, решил, что ключ сделан из чистого золота, и приволок его домой; Фрида, непутевая институтская подружка его матери и лучшая в мире няня, с которой он тогда жил, не стала разочаровывать ребенка, предложила хранить ключ в специальной шкатулке – дескать, именно так и следует поступать с сокровищами. Постепенно в шкатулке появились и другие ключи, Карл то и дело их находил и волок домой, все подряд, невзирая на цвет металла, благо знал из книжек, что кроме желтого золота есть еще белое серебро и загадочная платина, которая вообще не пойми какого цвета, зато ценная чрезвычайно. Шкатулка быстро заполнилась трофеями, но тут Фрида купила на барахолке ветхий кованый сундучок – ясное дело, божилась, что пиратский – и Карл принялся собирать ключи с удвоенным рвением. К моменту поступления в консерваторию он был счастливым обладателем трех с лишним тысяч ключей и почти утратил интерес к детскому увлечению, но однажды полез с приятелями исследовать пустой, предназначенный на снос дом и нашел там удивительную штуковину, отдаленно напоминающую ключ, – стержень с бороздками на обоих концах. Заинтересовался, пошел в библиотеку, перерыл кучу книг, выяснил, что ему в руки попал двойной ключ-паспарту, изготовленный, самое позднее, в начале девятнадцатого века. Информации о ключах-курьезах, которой, по ходу дела, переполнилась его голова, хватило, чтобы снова разжечь угасший интерес. Так Карл стал настоящим коллекционером – не собирателем мусора, но охотником за сокровищами, Фрида как в воду глядела.
Сокровищ он собрал немало. Я ни черта в этом не понимаю, но время от времени делаю посильные вклады в его коллекцию – по большей части, подозреваю, фуфло, но пару раз мне везло. В частности, редчайший ключ-пистолет, который Карл датировал пятидесятыми годами позапрошлого века – моя находка, результат первой и последней вылазки на Парижский блошиный рынок. Голова у меня там разболелась страшно, как всегда случается в людных местах, но ключик цапнуть я успел. Еще бы отыскать мастера, способного привести его в рабочее состояние, но, боюсь, таких уж не осталось, хотя Карл не теряет надежды.
С годами Карл, как и следовало ожидать, снова охладел к своему собранию; еще удивительно, что он столько лет продержался в состоянии азартной алчности. И тут услышал от кого-то из приятелей душещипательную историю – дескать, потомки изгнанных из Испании в конце пятнадцатого века евреев до сих пор хранят ключи от своих тамошних домов. Карла почему-то проняло. «Какая стойкость, какой поразительный оптимизм, – говорил он, – пятьсот с лишним лет таскать за собой ключи от дома, из которого выгнали твою семью. И ведь ни тени надежды туда вернуться, а все равно».
Он бросился проверять, оказалось – да, действительно, исторический факт. Даже сейчас остались такие семьи, чтящие традиции. А некоторым не повезло с потомками, и их ключи давно уже гуляют по частным коллекциям. И те самые дома в Толедо и Лусене стоят до сих пор, не все, ясное дело, но многие – стоят. И, конечно, Карл возжелал во что бы то ни стало раздобыть ключ от одного из этих домов. А потом поехать в Испанию и отправиться по заранее известному адресу. Эта идея захватила его целиком.
«Ладно, – говорил я, – предположим, ты найдешь ключи и дом – что дальше? Неужели ты думаешь, новые хозяева за пять с лишним веков ни разу не собрались сменить замки?» Мои скептические расспросы, как и следовало ожидать, не остудили его пыл. «Неважно, – говорил Карл, – сменили они замки, или нет. Просто привезти ключ домой – это уже ого-го какое событие. Думаю, он будет очень рад туда вернуться, даже если замки сменили. Подумаешь – замки».
«Ключ будет рад» – о да, это типичный для Карла аргумент. Рядом с ним я ощущаю себя фантастическим занудой, лишенным воображения. Но даже это почему-то совершенно не обидно. Рядом с Карлом всегда думаешь: «Какой я дурак, и, господи, как же это хорошо!» – при том что смирение мне, прямо скажем, не свойственно.
Он, по-моему, года три искал ключ от одного из этих старинных кастильских домов. И нашел-таки. И при первом же удобном случае повез его на родину. Подробностей я толком не знаю, потому что Карл особо не рассказывал, но вернулись они ужасно довольные – и Карл, и, если верить ему на слово, ключ.
С тех пор Карл помешался на расследованиях. Разыскивает дома, двери которых когда-то отпирались ключами из его коллекции. И от новых экземпляров, конечно, не отказывается – при условии, что есть хоть какой-то шанс вызнать адрес. И когда в его плотном концертном графике возникает хоть какой-то просвет, едет смотреть очередную находку, с соответствующим ключом в кармане – это обязательный ритуал и, по-моему, самое большое удовольствие, которое с лихвой окупает все его хлопоты и траты. Он уже возил свои ключи в Амстердам, Львов, Нанси, Брюгге, Гранаду, Петербург, Вену, Краков, Париж, Флоренцию, Антверпен и еще куда-то, всего сейчас не припомню. Говорит, хозяева домов всегда позволяют ему войти, еще ни разу не отказали. Некоторые, особо дотошные, показывают, как все раньше было устроено, и рассказывают, что успело случиться в доме за прошедшие века. Но таких, конечно, мало, люди редко всерьез интересуются историей дома, в котором живут, их любопытства как раз хватает, чтобы выслушать сведения, которые удалось собрать самому Карлу – если уж он пришел и не прочь поболтать.
Правда, открыть дверь своим ключом Карлу пока не удалось. Ничего удивительного, когда в доме появляются новые хозяева, обычно они первым делом меняют замки. Зато в Толедо ему все уши прожужжали рассказами о молодой израильтянке, которая прямо во время экскурсии сверилась с какими-то записями в блокноте, достала из кармана ключ, открыла им заднюю дверь старинного дома и грохнулась в обморок от избытка чувств. Карл говорит, ему эту историю за два дня пять раз рассказали – в отеле, в еврейском музее и в нескольких кафе, так что ясно, это просто местная байка для туристов. А все равно.
Поиски ключей и, тем более, домов – дело непростое. Но как раз этому Карл только рад, все остальное ему слишком легко дается, само в руки идет, а тут наконец нашел по-настоящему трудную задачу. В его коллекции сейчас, если не ошибаюсь, двадцать один ключ с адресом и историей. Останавливаться на достигнутом Карл, понятно, не собирается. Но три года назад под хвост ему попала совершенно особая вожжа. Имя этой вожже – Дверь-В-Подвале.
Дверка и правда та еще.
Подвал-то его собственный, войти туда можно прямо из кухни. Сперва, когда Карл с Ренатой сюда переехали, они этим помещением не пользовались, даже ремонтировать не стали, решили – к чему лишние хлопоты, места в доме и так предостаточно. Потом Рената купила велосипед, но и он прекрасно помещался в коридоре, никому не мешал. Когда велосипедом обзавелся Карл, в коридоре стало тесновато, но осваивать подвал им по-прежнему было лень. А потом приехал я и тут же припер в дом третий велосипед. «Перебор! – хором завопили Карл и Рената. – Или волоки его наверх, или разбирайся с подвалом».
Я из тех предусмотрительных лентяев, которые готовы один раз как следует поработать, если это гарантированно избавит от будущих хлопот. Несколько раз в день таскать велосипед на второй этаж по узкой лестнице – то еще удовольствие, поэтому я отправился разбираться с подвалом, в надежде, что там нет ничего кроме пыли, для борьбы с которой обычно достаточно нескольких минут и мокрой тряпки. Я даже в лучшие времена ни разу не решился нанять домработницу, совершенно не переношу чужих людей на своей территории, так что поневоле пришлось освоить элементарные навыки уборки помещений.
Однако подвал оказался своего рода филиалом авгиевых конюшен. Он был забит строительным мусором, пестрым тряпьем, поломанными детскими игрушками и прочими историческими ценностями. Некоторое время я обреченно взирал на этот культурный слой, а потом решил – ладно, поиграю в археолога, пусть будет хоть какая-то польза от меня в этом благословенном доме.
Часа через три, когда я сложил в мешки и вынес на помойку большую часть мусора, труды мои отчасти окупились, по крайней мере, разбираться с остатками барахла оказалось довольно увлекательно. Я нашел стопку ветхих книг на разных языках, несколько древних фарфоровых кукол, чудом уцелевших под немилосердными жерновами времени, коробку из-под монпансье, где хранились пуговицы, керосиновую лампу, разрозненные остатки коллекции минералов, пачку старинных открыток с трогательными посланиями на обороте и ржавую губную гармошку, которую Карл уважительно назвал «сосуд гудебный» и тут же утащил куда-то к себе. А у дальней стены обнаружилась огромная, примерно полтора на два метра, картина на перекошенном подрамнике. Один взмах тряпкой, и из-под толстенного слоя пыли проступили краски, Рената, с порога наблюдавшая за моими раскопками, заверещала: «Убери руки, дай сюда, ты все испортишь», – и мы поволокли таинственное полотно на кухню. В глубине души я не сомневался, сейчас состоится очередное показательное выступление Карловой удачи, выяснится, что мы нашли неизвестную доселе картину Рембрандта, ну или чьи там шедевры положено находить в собственном подвале счастливчикам, вроде моего батюшки. Однако не тут-то было, в наши руки попала одна из самых отвратительных халтур за всю историю человечества. Картина изображала зверски осклабившихся сталеваров, вступивших в непростые профессиональные отношения с доменной печью, и была написана настолько скверно, что Рената схватилась за голову, Карл малодушно дезертировал в кабинет, а я спешно поволок творение неизвестного гения на помойку, содрогаясь от стыда при мысли, что соседи могут увидеть нас вместе – меня и сталеваров. Но милосердный господь не допустил моего позора, с тех пор я его вечный должник.
А вернувшись в подвал, я обнаружил в дальней его стене кованую дверь, явно старинной работы. Раньше ее закрывала картина, а теперь – только слои пыли и хлопья паутины, которые я тут же ликвидировал. Некоторое время молча рассматривал полустертое изображение трех суровых женщин, глядящих в разные стороны – одна держала в руках ключ, другая факел, третья – кинжал; у их ног возлежали уродливые псы и ползали змеи, над головами размещался круг, символизирующий то ли солнце, то ли полную луну, то ли просто цикличность времени. А налюбовавшись вдоволь, я пошел звать Карла.
Наблюдая за его реакцией, я начал понимать, что моя находка, пожалуй, покруче неизвестного Рембрандта. Карл эту дверь разве только не расцеловал, да и то, думаю, потому, что решил, они для этого еще недостаточно близко знакомы.
«Похоже, у нас в подвале поселилась Геката, – наконец сказал он. – Владычица порогов, перекрестков и пределов, всех тех мест, где смыкается наше и иное. Именно так ее изображали древние – единой в трех телах, с факелами, змеями и псами. И ключ, ключ – главный ее атрибут. Ты сам не понимаешь, что нашел, Фил. И я тоже не понимаю – пока».
В конце концов Карл выпер меня из подвала, сказал, уборка подождет, потом объясню, все потом. А после обеда позвал наверх пить кофе и объявил: только не падай, но я датирую эту дверь концом пятнадцатого – началом шестнадцатого века.
Падать я, конечно, не стал, но ушам своим не поверил, потому что дом построен в тысяча девятьсот втором, какой, к чертям собачьим, пятнадцатый век. Ну или шестнадцатый, без разницы.
«Я тоже не понимаю, – кивнул Карл. – Но факт остается фактом, дверь на несколько столетий старше дома. А символика изображения – и вовсе на тысячелетия. В пятнадцатом веке, прямо скажем, немного нашлось бы охотников изображать у себя на дверях языческих богинь. Надо думать, кто-то из бывших хозяев нашего дома собирал редкости или просто случайно заполучил эту дверь, приволок в подвал и зачем-то вставил в стену. Да-да, там, за дверью, капитальная стена, никаких пустот, я простучал. Дверь – просто декорация, никуда не ведет».
«А смысл? – изумился я. – Какой в этом смысл? Никакого, – согласился Карл. – И это нравится мне больше всего, особенно в сочетании с изображением Гекаты. Пошли, покажу кое-что».
Мы спустились в подвал, и Карл буквально ткнул меня носом в стену – смотри внимательно. Дверь, конечно, декорация, но заперта на совесть.
И действительно, старинный врезной замок был в полном порядке, даже без следов ржавчины, что, с учетом подвальной сырости, само по себе чудо. И он был заперт – в каменной толще стены кто-то заботливо выдолбил дополнительную дыру, в которую вошел поршень.
«Что скажешь?» – спросил Карл, и я ответил, что бывший жилец, установивший дверь, был безумен, зато последователен, дотошен и чертовски остроумен в своем безумии – словом, наш человек. «Это конечно, – рассеянно согласился Карл. – Но я о другом думаю. Ключ. Вполне возможно, где-то до сих пор есть ключ от этой двери. И хорошо бы его отыскать». «Дохлый номер», – сказал я, но он, разумеется, только отмахнулся. И правильно сделал.
Карл, понятно, не удовлетворился собственной экспертизой. В его подвале за год побывало полдюжины специалистов, которых он как-то ухитрился отыскать, обаять и зазвать в гости. Их общий вердикт гласил: время – середина, или вторая половина пятнадцатого века. Место же определить не удалось. Скорее всего, Европа, уточнять никто не брался – похоже, у нашей дверки просто не было аналогов.
«Толедо, – твердил Карл, – вот увидишь, Фил, это дверь из Толедо. Кто-то из изгнанников прихватил с собой не только ключ, но и дверь от дома. Ни в одном источнике об этом нет ни слова, но книги пишут люди, а они знают не все. Вернее, вообще ни черта не знают. Представь, если бы тебе пришлось писать, скажем, мемуары о соседях по лестничной площадке, причем уже после того, как они уехали в неизвестном направлении, и у тебя не осталось возможности выспросить подробности. Как бы ты ни старался, в твоем отчете будет, в лучшем случае, сотая доля правды о них. Да и то сомневаюсь. Впрочем, если эти люди напишут о себе сами, правды в их рассказе будет не намного больше, даже если они не станут намеренно искажать факты в свою пользу. Человеческая память – несовершенный инструмент, к тому же люди склонны делить события своей жизни на «важные» и «несущественные»; несущественные, как правило, опускают, а они и есть правда, ее живая плоть, упустишь одну-единственную мелочь, и подлинности как не бывало. Поэтому история – не более наука, чем художественная литература, я всегда это говорил».
Словом, с тех пор Карл ищет ключ от нашей Двери-В-Подвале. По моим расчетам, этого развлечения должно было бы хватить до конца самой долгой жизни, какую только можно вообразить. И вдруг такая новость – нашел. Ну ничего себе.
– Рассказывай, – говорю. – Как ты его нашел? Где? Почему думаешь, будто?..
– Рассказываю. Как всегда, то есть почти случайно. Будешь смеяться, в Интернете на форуме кагофилов.
– Кого-кого филов? – привычно пошутил я.
Дурная все-таки у меня манера – автоматически выдавать старые шутки всякий раз, когда прозвучит кодовое слово. Как попугай, прости господи.
Но Карл великодушно улыбнулся и ответил, согласно традиции:
– Кого надо, того и филов. Ты еще хотел спросить, почему я думаю, будто это тот самый ключ. Элементарно, Ватсон. Я читал его описание – это раз. Видел фотографии – это два. Вроде все сходится. Но, конечно, надо проверить.
– Ну и дела, – вздыхаю. А что тут еще скажешь.
– Самому не верится, – кивает Карл.
– А я тебе зачем? Просто поприсутствовать при торжественном моменте? Или владельца ключа сперва надо убить?
– Для начала тебе придется с ним встретиться, а там по обстоятельствам, – Карл очень старается скорчить злодейскую гримасу, а я милосердно не комментирую результат. – Хочу тебя успокоить, через Атлантику лететь не придется. Счастливый обладатель моего ключика живет в Праге. Считай, сосед.
– Хочешь, чтобы я туда смотался?
– Ага. Я бы сам съездил, но время дорого. Пан Черногук собирается по делам, куда-то к черту на кулички, чуть ли не в Южную Америку, и неизвестно, когда вернется. К тому же он не производит впечатление человека, готового блюсти чужие интересы – мои в том числе. Отдаст ключик любому желающему, если сторгуются. А желающие найдутся, ключ сам по себе ценная штучка, пятнадцатый век, все ключи той эпохи наперечет, их давным-давно по коллекциям растащили, и тут вдруг никому не известный экземпляр возник невесть откуда. А я завтра улетаю в Швейцарию, позвали поиграть в храме Святого Валерия в Сионе. У них там самое настоящее «ласточкино гнездо» из аббатства Абонданс, которое… Эй, Фил, пожалуйста, сделай вид, что ты в восхищении. Я понимаю, ты забыл, что такое «ласточкино гнездо» и почему это круто. Но просто поверь мне на слово и скажи «wow!».
– А? – встрепенулся я. – Вау. И ничего я не забыл, господь с тобой. Зачем делать вид, если я действительно в восхищении?
– А по тебе не скажешь, – ухмыльнулся Карл. – Не лицо, каменная маска.
– Просто за зиму отвык следить, чтобы чувства отражались на роже – все равно никто не видит.
– То есть, ты настолько один зимовал? Я все же надеялся, без подружки не обошлось.
– На этот раз обошлось. Положительный итог налицо: я никого не убил.
– Крутой, – уважительно сказал Карл. – Ну что, поедешь пана Черногука пугать?
– Конечно, слетаю, не вопрос. Фамилия его мне очень уж нравится. В Праге я последний раз был черт знает когда. Еще до наводнения.
– О, тогда тебе тем более туда надо! – оживился Карл. – На мой взгляд, купание пошло ей на пользу, интересно, что ты скажешь… Только ты не слетаешь. Сегодня самолет уже улетел, на завтра все забито, а потом будет поздно, потому что встреча назначена на понедельник. Так что остается два варианта: автобус сегодня в четыре или возьми машину. Как тебе больше нравится?
– А черт его знает, – зевнул я. – С одной стороны, я бы, пожалуй, покатался. С другой стороны, не выспался. С третьей стороны, на машине я могу и завтра отправиться, успею. С четвертой, через Польшу лучше ехать ночью и с закрытыми глазами, у меня от тамошних пейзажей депрессия начинается, хуже, чем от нечерноземной полосы. С пятой…
– Брось монетку, – посоветовал Карл.
– Чтобы понять, чего мне хочется на самом деле? Это и так ясно, нуль-тэ мне хочется. Чтобы – бэмц! – и Фигаро тут, Фигаро там… Ладно, я уже решил. Сяду в автобус и погляжу. Если пустой и не вонючий, пусть везут. Спать сидя – мой любимый спорт. По такому случаю с тебя еще чашка кофе и подробности.
– Кофе полно, бери. А подробности такие. Ключ из желтого металла, длина одиннадцать сантиметров, фотографии я для тебя распечатал, чтобы хоть примерно представлял, что тебе должны дать. Владельца ключа зовут Болеслев Черногук. Чем он занимается, понятия не имею, но у него дом на Нерудовой. Вот адрес, вот телефон.
Я присвистнул.
– Серьезный дядя.
– Думаю, что так. Ну, поглядишь. Встречу он назначил на понедельник, то есть послезавтра, ровно в полдень. Предварительно звонить не нужно, телефон на тот случай, если ты по какой-то причине задержишься или не сможешь прийти. Но ты…
– Но я не задержусь. И смогу. И чемодан с баблом в автобусе не забуду.
– Никакого чемодана. Мы договорились поменяться.
– На другой ключ?
– Нет. Насколько я понял, пан Черногук не коллекционирует ключи, этот экземпляр попал ему в руки случайно. Зато он интересуется книгами. В частности, букварями.
– Букварями?
– Старыми, разумеется. Я предложил ему «Букварь для обучения юношества чтению по высочайшему повелению». Тысяча семьсот девяносто третий год, типография Отцов Кармелитов в Бердичеве.
