Книга Извращений

Ты выглянешь в окно. В твоей голове пролетят мысли: как прошла твоя жизнь? Это место – лучшее для таких мыслей. Ты посмотришь на Джамира, на снег, на небо, на дома. Ты погрузишься в медитацию. В голове у тебя, на фоне магических сутр, родятся образы и ощущения, который ты не испытывал до этого момента никогда.

Спустя малую бесконечность – ты откроешь глаза; ты обнаружишь, что прошло, от силы, три минуты.

Этот мир – всё ещё вокруг тебя. Он есть – он требует, чтобы ты выразил его через себя на бумаге. Ты достанешь блокнот и сделаешь пару набросков. Ты окажешься на шаг ближе к самому гениальному из твоих шедевров.

Тем временем: мир продолжит жить…

Всемирное Движение №3

– Разговоры о твоих гениально-скандальный картинах витают над городом, как дирижабль, полный мочи, – скажет тебе пьяным, прокуренным голосом (лже)генерал Блез, тихо посмеиваясь.

Для (лже)генерала Блеза – это нормально – так говорить. Он станет утверждать, что не всегда был такой бессовестной тварью, как сейчас. По его словам, он – был одним из лучших поэтов своего времени; и что время – виновато в его порочности. Правда это; или ложь – всё равно хуже человека, чем (лже)генерал Блез – во всём городе найти будет невозможно.

(Лже)генерал Блез – после «дамы со стальными яй…» – был самым важным представителем сильнейшей оппозиционной партии в стране. Он будет толстым, седым, низкорослым мужчиной в странной шапочке с голубиным пером; его сможет рассмешить даже показанный ему указательный палец. Больше всего Блез будет любить: джаз, ром и людскую боль – свою, чужую; телесную, душевную – всё равно. Его тело – будет всё в порезах, шрамах и ожогах. Более жестоких людей – ты не встретишь даже в рядах крёстных отцов мафии. И в то же время: с первого взгляда, он покажется тебе смешным, добрым старичком – хоть и с коричневыми от сотен и тысяч выкуренных сигарет пальцами. Это впечатление развеется уже через семь минут, когда (лже)генерал Блез ударит парнишку официанта между ног за то, что тот слишком громко поставит перед ним стакан с ромом. Тот – удалится с отчаянием на лице. У тебя возникнет чувство, что это ты – чуть не лишил бедного студента его достоинства.

Тёмный бар под землёй. Свет в нём – будет исходить только от кислотных прожекторов. Здесь не будет женщин моложе двадцати семи; а среди мужчин: только ты выпьешь меньше четырёх двухсот граммов виски. Бар, в котором ты ни разу до этого не побываешь. Впрочем, чтобы посетить все заведения, имеющие столики, в этом городе, наведываясь по три бара за день – придётся потратить десять лет; а к тому времени – откроется ещё больше новых.

Блез будет заливаться пьяным смехом, не выпуская из рук ягодицы какой-то девчонки, стакана рома и сигары изо рта; таких людей – Земля создаёт только раз; и только для того, чтобы уничтожить последние искры морали. Он закидает тебя обещаниями, сделать из «лучшего в мире революционного художника» главного цензора новой страны, которая восстанет из пепла старого мира.

Ты – почти ничего не скажешь. Почти весь вечер: ты – будешь молчать. В голове у тебя пронесётся мысль: я – всего лишь рисовал то, что видел; и что хотел увидеть на месте гор мусора. Тебя унесёт в неведомые дали музыка джазовой группы молодых японцев со страны чудес, под именем Хонсю – они будут играть в старом стиле, но от этого – не менее волшебно. Джаз – не музыка толстых; это – музыка дыма и усталого, чистого сознания.

Он охмелит твою душу без алкоголя. Блез – подавится собственным смехом. Джаз – был повсюду. Кто-то в тёмном углу – уже вовсю предастся извращениям. Ты – будешь внутри этого мира; и мир – будет внутри тебя.

Извращения. Чем можно оправдать человеческий поступок? – подумаешь ты. Эти вопросом задавался не один философ; но ответ на него – найдёшь ты: под дымкой джаза, в праздничном смокинге и с пьяной красоткой под рукой. Ответ на него был столь прост, что ты невольно засмеёшься от счастья и мыслей, что хоть этот мир и невозможно спасти, место для радости – в нём всё ещё будет. Ответ на него – был таков: ничем. Ничем – кроме искусства; кроме красоты. И становится ясно то, что путь к красоте и цивилизации – лежит через море извращений, настолько человеческих, что только пулей можно будет избавиться от них.

И что делать дальше? Жить. Ведь жизнь – не настолько плоха, как о ней говорят. В ней: есть место всему. Так выпьем же вина, товарищи, за культурный террор Революции!

Слышен звон. Второй. Ты сделаешь глоток и попросишь прощения – тебе будет нужно отлучиться по делам первой важности. Уединившись, ты выплеснешь всё содержимое твоего желудка в самый важный предмет на этой Земле. Когда ты почувствуешь, что твой живот – пуст – ты ляжешь на пол, тяжело вздыхая от облегчения. Ты услышишь музыку – прекрасное пение, под которое – создавался этот мир. Ты засмеёшься в одиночестве, потому что ты будешь знать: это пение – услышит лишь тот, у кого благородное, чистое сердце; тот, у кого совесть – не чиста – и на душе лежит камень – услышит: лишь смыв воды в бардачке унитаза.

Так родится наш мир.

Чего действительно добивается революция? Лёжа на полу туалета, ты вспомнишь фразу одного неизвестного философа: «Борьба определяет человека. С чем он борется – тем он является». Ты подумаешь: значит ли это, что если человек борется с диктатурой, то сам он – стаёт диктатором? Кто борется с тараканом – тот таракан; кто борется со львом – тот лев; кто борется с несправедливостью – становится несправедливым. Тогда – как же, всё-таки, можно оправдать человеческий поступок? Можно ли, действительно, что-либо оправдать?

Ты встанешь с пола, помоешь руки и выйдешь из комнаты задумчивости с невозмутимым видом – будто ничего и не произошло. Ты вернёшься обратно в зал – туда, где будет джаз. Ты захочешь остаться с музыкой наедине.

Это – будет момент ностальгии человека нового тысячелетия, испытывающего тоску по временам, в которых никогда не жил. Мерзкое время. Хотя, так можно будет сказать о любом периоде в истории. А ведь когда-нибудь, наше настоящее – будут называть «старыми добрыми временами» – подумаешь ты и засмеёшься. Ты поймаешь себя на мысли, что в последнее время – слишком часто смеёшься – по тридцать-сорок раз в день. Наверное, потому что происходящий вокруг тебя кавардак – всё больше и больше будет напоминать собой выступление клоунов в цирке уродов в прошлом веке. Те времена – назовут «век писателей, войн и научных открытий». А как назвать время, в котором пришлось жить нам? Писатели – станут графоманами; а наука – обратит своё внимание к человеку и его внутреннему мир. А войны – превратятся в бойни. И что останется?

В зале голоса звучали в ужасающий диссонанс, переходивший в резонанс и обратно: один звуковой поток, подобно стрел – пронзал присутствующих, проходил сквозь них и устремлялся дальше. Куда не ступи – ты услышишь поздравления и похвалу от людей, которых впервые в жизни увидишь; и тебе придётся отвечать улыбками тем, кого ты никогда раньше не видел и не знаешь – улыбаешься ли ты ангелу или сатане.

Твоей сестры – виновницы мероприятия – здесь не будет. Звездой программы – будет (лже)генерал Блез, который выступит перед присутствующими в своей неповторимой манере, умудрившись фразу «Товарищи, победа близка!» растянуть на полтора часа. Как только его воинство подняло кулак, (лже)генерал Блез закончит свою пламенную речь пискливыми словами:

– Слава Стране!

Все хором подхватят:

– Смерть врагам! Умрём за неё!

Как будто какая-либо в мире страна – стоит того, чтобы за неё пролилась – хоть одна слеза.

Стоящий рядом с тобой низкорослый молодой человек с улыбкой, по-дружески толкнёт тебя в бок:

– Понимаю: вам Страна – до одного места – я всё понимаю; но поймите и вы: для нас Страна – то же самое, что и искусство. А когда человек что-либо действительно любит всем сердцем – он готов умереть за это! Моё имя Альфред; я – поэт.

Он протянет тебе руку; ты, нехотя, пожмёшь её.

– Я не хочу умирать за искусство, – скажешь ты, – я хочу: жить ради него. Но Страна – не стоит даже этого.

– После революции – всё изменится – увидите!

– Верю. Но станет ли лучше?

Ты выйдешь из бара. В спине тебе – Альфред бросит:

– Вы же сами работаете на революцию! Кто создал все эти плакаты? На чьей в стороне?

Ты сможешь сказать лишь то, что уже много раз повторял: ты будешь рисовать только, что видишь и что чувствуешь – поэтому – ты промолчишь.

После таких праздников, обычно, мало-мальски образованному человеку: хочется выкурить сигарету, напиться до потери сознания шампанским, закидаться кокаином и заесть всё это сосисками. А, к сожалению: ты – образованный – мало-мальски. Но никакого такого желания – ты не испытаешь.

Ты выйдешь на улицу. Здесь: будет царить глубокая ночь; с неба: будет падать снег. Только фонари и рекламные вывески будут напоминать, что наше печальное человечество – окончательно ещё не вымерло.

Ты заметишь слившийся с мягким покров ночи женский силуэт в куртке и с сигаретой между указательным и средним пальцем. Она пристально будет наблюдать за натюрмортом снежной тишины; а пачка с Мальборо – всё будет пустеть и пустеть. Ты подойдёшь к ней поближе, чувствуя, что на своём пути – не одинок.

– Если вы будете продолжать курить в том же духе – ваша молодая жизнь на этом и кончится, – скажешь ты для того, чтобы начать разговор; и не важно: с какой ерунды начинать.

Она выдохнет в атмосферу облако дыма; и начнёт смеяться, опустив голову, упорно не поворачиваясь в твою сторону.

– Жизнь, – иронически протянет она и засмеётся, – знали бы вы, что я думаю про неё.

Она отбросит окурок, испачканный вишнёвой помадой и потянется за новым. Она выдохнет облако дыма, которое моментально исчезнет.

– И что же вы о ней думаете? – спросишь ты.

Она по-прежнему будет смотреть в снежную тишину, не поворачивая головы.

– Для кого-то: жизнь – это болеро – мягкое вступление, развитие звука с неизменной темой, которая длится до самого конца, становясь лишь всё громче – уравновешенная, счастливая жизнь, – скажет она, повернув к тебе голову, – для кото-то: жизнь – это партия в покер – каждый делает ставки; кто-то идёт ва-банк, кто-то блефует, кто-то пасует; кто играет по правилам, кто надеется на удачу, а кто – на туз в рукаве. Каждый готовит своё суфле.

Она засмеётся.

– А что для вас – жизнь?

– Не знаю. Наверное, партия в покер – и я надеюсь на свою удачу.

– Правда? Что ж; но это всё – не про меня. Моя жизнь – это сперма подростка, онанировавшего, а затем – спустившего зелье жизни в унитаз.

– А вы не скупитесь на метафоры.

– Как и вы на глупые замечания. Простите, я вас где-то уже видела. Вы, случайно, не тот «великий» художник, о котором все говорят?

– Мало ли таких – возможно, вы меня с кем-то путаете.

– Нет: именно вы нарисовали все те агитационные плакаты.

– Да, я. Но я – лично – о себе другого мнения.

– Так, кто вы?

Ты, было, откроешь рот, чтобы ответить ей на вопрос именем существительным, висевшим у тебя на языке, но быстро вылетевшим у тебя из головы. Вместо него, ты скажешь:

– Не знаю.

Она бросит очередной окурок на землю – к остальным – где к тому времени образуется уже небольшой холмик; и быстро потянется за следующей. Она будет смотреть на тебя яркими, как кончик сигареты, глазами, пристально изучая тебя. Ты неловко отведёшь глаза, не сумев выдержать тяжесть её взгляда. До этого момента: все будут отводить взгляд от тебя. Но внимание этой женщины (демона?) – будет выглядеть в десять раз страшнее угрожающего лица Мухаммеда Али перед боем.

Она бросит на асфальт сигарету с алым поцелуем, не докурив её.

– Сколько вы выкуриваете в день? – спросишь ты.

– Три пачки.

– И вы всё ещё живы?

– Сама в шоке.

Вы оба тихо засмеётесь.

– А вы, – спросит она, – уверены, что живы?

Ты заглянешь прямо в её широко раскрытые глаза.

– Уверен ли я, что жив?

– Да.

– А разве сейчас: я не стою перед вашими глазами?!

Она щелкнет пальцами в сторону квартала богачей. Он будет через дорогу от здания с красными кирпичами, подвал которого – будет служить вам «баром Революции».

– Люди, которые живут там – тоже, в какой-то степени – стоять передо мной. Как и те коммунисты, которые сейчас веселятся там – внизу. Все они думают, что живы. Но все они, в равной степени, кем бы ни являлись – стали частью этого «natura morte» – мёртвой природы. И никто даже не задаёт себе вопрос: «А что потом?». Ведь, если вы не знали, «Libertad» хочет получить «свободу» – победу – но мало кто имеет представление о том, что будет после.

– Почему вы называете их коммунистами? Они, вроде, правые.

– А я всех дураков и революционеров, которые могут навредить и себе, и другим – называю коммунистами.

– Символично.

– А вы что думаете: что они будут делать после того, как выиграют?

– Я – всего лишь художник. У меня: совсем другие проблемы. Политика и всё, что с ней связано – меня совсем не интересует.

– И, тем не менее: это вы нарисовали все те плакаты.

– Только человек, который не зависит от идеи – может выразить её в полной мере с точки зрения искусства и истины. Тот, кто нанял меня – хорошо знал это и совсем не был дураком. Он, наверное, тоже здесь – внизу – правда, я его там не видел.

– Меня всегда интересовало: какой смысл несут все эти постеры? В смысле, они ведь значат не только то, что на них нарисовано, верно? Извините, я не предложила вам сигарету.

– Ничего, я не курю.

Ты тяжело вздохнёшь. Видимо, это – будет время, когда тебе придётся раскрыть тайну своей политической рекламы.

– Все мои мемы, – скажешь ты, – сводятся до одного простого принципы. Скажем образно: я говорю людям, численность которых мы возьмём за 100%, что и только 15% из них – индивидуальности; я обращаюсь, правда, не столько к людям, сколько к их сознанию – но не важно. А все остальные, кто не попал в эти 15% – серая масса, которая не имеет собственного мнения и существующая только ради оборота денег и так далее. 85% услышавших меня – подумает, что именно они входят в те избранные 15%. А те, кто действительно входит в них – засомневаются: действительно ли они – индивидуальны и независимы. Моей же основной задачей дальше: является убедить 85% в том, что они правы; и в 15% в том, что правы они. Разделить их и завладеть ими по-отдельности, предложив первым доказательства, а вторым – возможный способ исхода, чтобы они не мешали революции. Грубо говоря: именно так это и работает. Дело – не хитрое – если разобраться; но действенное. Именно поэтому, меня и называют «гениальным художником»; хоть мне и кроме своих плакатов – есть чем гордиться. Вы видели мои работы, выставленные в постоянно экспозиции в национальном музее современного искусства?

– Нет.

– Если будет интересно – загляните – там нет плакатов; там – я настоящий. А за всё остальное – я просто беру гонорар; и оплачиваю им штраф за то, что существую.

– Но вы же не бедный человек! Как вы можете продолжать соглашаться на такое?!

– Честно: я плохо разбираюсь в этом: бедный я – или богатый.

Ты добавишь:

– Но вы – правы. Чем больше я общаюсь с самыми разными людьми; чем больше у меня связей – тем сильнее мне хочется уехать из города в какой-нибудь всеми забытый город в горах, где идёт снег. Но слава – это как наркотик – как у вас сигареты; я не могу остановиться… А почему вы так много курите?

– А почему вы говорите с людьми, которых считаете глупыми и которых ни во что не ставите? Зачем вы слушаете их разговоры, учувствуете в собраниях и ходите на их вечера?

– Я не знаю? – пожмёшь плечами ты и грустно улыбнёшься, – может, вы меня просветите?

– Я курю, чтобы заглушить внутреннюю боль. Вот и всё. Я никогда никому не говорила этого вслух – даже себе. Возможно – вы знакомы и поддерживаете связь с таким количеством людей по той же самой причине – чтобы у вас не оставалось времени на самого себя? Многие художники так делают – в этом всё их искусство. Я читала, когда-то, книгу Даниэля Нюи посвящённую этому вопросу, но по-прежнему – совсем в этом не разбираюсь. Знаете, я часто задаюсь вопросом: что мы значим по-отдельности – когда независимы от социума? Я спрашиваю себя про затворников: мы ведь думаем про них, что они – одиноки, напуганы и несчастны. Может быть, им – просто не нужны люди, чтобы чувствовать себя счастливыми или полноценными – им хватает и того, что у них – есть они. Я бы так – никогда не смогла. Возможно, затворники – куда счастливее нас. Сейчас, наверное, они смеются над нами в своих тёмных углах.

Она достанет новую сигарету. Ты скажешь:

– У меня – несколько иное мнение; но в целом – я согласен с вами. Вы действительно не хотите немного повеселиться в баре? Не с правыми «коммунистами» – а со мной.

– А вам, зачем это?

– Я думал, как-нибудь, если мы переживём эту ночь – вы согласитесь однажды поужинать со мной. Или сходить на выставку. Я покажу вас несколько своих картин. Возможно, когда-нибудь, нарисую вас. А когда-нибудь, возможно, даже узнаю ваше имя.

– Последнее – вы вряд ли когда-нибудь узнаете. Это – большой секрет. И всё же: скажите – зачем вам всё это нужно?

– Ну, – ты смущённо улыбнёшься и отведёшь глаза, – вы мне немного понравились – вы очень умная; с вами можно приятно поговорить. И, кажется, я люблю вас.

– Это вы – только сейчас говорите. Вот увидите меня утром без макияжа, как я ем бутерброды – сразу разлюбите.

– Мне тоже говорят, что я ем как свинья.

– Бутерброды, – скажет она, – я ем с соусом; а он – вытекает. И ем я его так, что кажется, будто он есть меня.

– Значит, мы будем есть пиццу. Или зубную пасту. Или консервы. Хоть умру с голоду или попаду в больницу от гастрита – а всё равно не скажу ни слова, кроме того, что ем так же, как моя любовь.

Она выплюнет сигарету и засмеётся детским смехом.

– Вы сами поняли, что сказали? Я – ничего не поняла.

– Я тоже. Пойдёмте?

Она подымит глаза в небо, из пустоты которого – вам на головы – будет падать снег. Безлунное, беззвёздное небо. И над вами – пронесётся звезда, падающая вниз, оставляющая за собой след из космической пыли. Впервые в жизни – ты своими глазами увидишь комету. Восхитительное зрелище – всемирное движение, стремящееся к смерти. Ты подумаешь: как же эта звезда, на которую мы загадываем свои желания – похожа на нас. На лице у тебя – проскользнёт детская улыбка. Всё – метафора.

– Что ж, – скажет она, – ради такого случая – можно немного повеселиться.

Она спрячет пачку «Мальборо» глубоко в карман куртки.

– Тогда, вперёд.

Ты увидишь: она – будет улыбаться.

Внутри: все будет охвачены праздничной эйфорией, смысла в которой будет не больше, чем в расчёсывании лысого – но возможно ли будет это доказать?

Продолжительное пребывание в этой толпе, захваченной патриотической волной, сможет привести к вынужденному самоубийству единственного другого, среди одинаковых. Но вас – будет двое – и ничто не сможет вас сломить. Тогда – вы будете существовать – только друг для друга.

И каково будет открытие, что два, абсолютно незнакомых человека – могут быть счастливы в самом сердце обезумевшей толпы.

Эту ночь: вы проведёте в долгих дискуссиях, слыша друг друга – через слово, из-за шума, исходившего от тысячи голодных поросят, не нашедших места у материнского вымя.

А под утро: когда всех будет уже клонить ко сну – и шум, и гам стихнут – вы тоже замолчите. Вы оставите толпу и уединитесь в комнате счастья. И долго будете любить друг друга в какой-то коморке с окном, глядящим на восток. И из-под красно-синих облаков вдали – подымится новое солнце.

Так и нужно прожить жизнь: каждую неделю переживая её по-другому; каждый день – проводя под новой звездой…

Разоблачение Четвёртое

Месье Пьер Жобе будет любить: китайские иероглифы, финики, фламандские натюрморты и персидских котов. Месье не будет любить: лысых людей, масло льна и подтяжки для штанов. О первых четырёх вещах: он сможет говорить часами – содрогаясь и задыхаясь; а если злоупотреблять тремя последними – можно будет в буквальном смысле – попасть на рога. Он будет страдать многочисленными неврозами, полные названия которых знал, разве что, только добрый доктор Альцгеймер.

Он будет сидеть напротив тебя, смотреть тебе в глаза и посёрбывать капучино из чашки. В такие моменты, тебе захотеться сознаться в тройном убийстве, чтобы тебя посадили в тюрьму для особо опасных преступников, где таким людям как Пьер – тебя не достать. Ты словишь себя на мысли, что твой творческий ум превращается в гнилое яйцо уже через несколько минут после общения с Пьером.

– Так вот, – начнёт он, – не суй это в рот! – закричит он, моментально приведя себя в порядок, – пардон – иногда со мной такое бывает – говорю, то есть, кричу всякие вещи – бессознательно. Знаете, как это бывает – когда твой внутренний мистер Хайд рвётся наружу.

– Да, конечно, – кивнёшь ты, – только Хайд – был более гуманнее. А вам – действительно нужно лечиться. Я совершенно серьёзно – у вас проблемы.

Он элегантно взмахнёт рукой, дескать, как устал я от всего этого; он слегка приподнимет свой третий подбородок.

– Пустяки, – пропищит он, – так, о чём я? Скажи, я тебе скажу. Ах, да: у китайцев есть такой красивый иероглиф с кучей палочек, который означает «благодарность, которой император одаривает лучших придворных художников». Нет – я совершенно серьёзно! Ваша последняя работа – на вкус как финик и прекрасна как фламандский натюрморт. Просто прелесть! И я готов приобрести её за…

Он напишет цифру за бумажной салфетке и протянет её тебе.

– Ну, что вы думаете?

Глядя на клочок бумаги, весь исписанный нулями, ты скажешь:

– Знаете, как-то маловато.

Он нервно засмеётся, поправляя воротник.

– Засунь её себе в жопу! – закричит он на всё кафе, затем, сделает жест «mea culpa» и добавит, – извините, но больше – я действительно дать не могу. Иначе, у меня будут проблемы. А ваша работа – действительно хороша. Я повешу её у себя в кабинете.

– Повесил бы, – поправляешь ты, – так правильно говорить.

– Я могу дать вам ещё сколько скажете, – прошепчет он, – но в документах – мы должны указать – именно эту сумму. Так, мы договорились.

Ты вздохнёшь.

– Ладно, по рукам.

Вы подымитесь со своих мест, чтобы пожать друг другу руки.

– Вынь это! Вынь! Что с тобой? – закричит Пьер и поправит себя, – приятно иметь с вами дело.

На лбу у него выступят капельки пота.

Интересно, – подумаешь ты, – как он закончит свою жизнь? Наверное, задыхаясь и содрогаясь, он будет биться в конвульсиях в своём золотом кабинете, среди фламандских натюрмортов и картин современных художников; и будет умолять вынуть что-то. Хотя, кто знает.

– Я, наверное, кажусь вам странным, – скажет он, со всей возможной для этой фразы гордостью и надменностью, – о, я – далеко не всегда был таким. Ты слышишь?! Суй дальше! Я был молодым – и уже тогда – глубоко погрузился в омут человеческого горя и страдания. Я и сейчас – вхожу в него всё глубже и глубже. В «Libertad» я вступил только из-за их активной помощи нуждающимся, которую они оказывали десять лет назад. Всунь! Всунь! Действительно, много что изменилось с тех пор. То ли дело раньше: когда могло пройти хоть сто лет – и ничего не измениться. Лет с двадцати – я помню – я хотел безвозмездно помогать другим, даже лысым; ведь было уже понятно – бедным я не стану никогда. А взамен – я получил только страдания, головные боли и бессонницу. Меня осуждают все, кому не лень – надо мной смеются – даже такие уважаемые люди, как вы, сейчас. Я не жалуюсь, нет. Глубже, тварь, глубже! Я – просто восхищаюсь вашими работами. Ими – но не вами. Простите, но вы – как и большинство гениальных художников – просто наглая, надменная тварь, извините. Трах! Трах! Трах! Но на ваших полотнах: я вижу отпечаток вечности. У моего отца был один друг – он жил во Франции, но родом был из Праги – он говорил: «Работы художника – должны быть его личностным поиском в хронологическом порядке». Вы можете представить, кем был бы Пикассо, если бы начал лепить скульптуры после своего розового периода? О, да, сучка! Всунь! Сунь! Высунь! И я ценю вас, как человека, картины которого через десять лет – будут стоить в десять раз дороже. А-на-ки-та-ка! И как художника, который посвятил столько лет тяжелому труду искусства; вы уже почти подошли к концу ваших поисков, не так ли?

– Я сам, пока, не знаю этого. Но спасибо вам, месье Жобе.

– Знаете, а ведь я – поэт. Цвай! Драй! Фиа! Фюнф! Уже двадцать лет. Правда: уже долго – я ничего не мог написать. Но сейчас: я работаю над большой сосательной поэмой.

Ты попробуешь представить, на что это будет похоже.

– В ней, – продолжит месье, – я попытаюсь, с помощью порядка слов, выразить духовный упадок человека. Правда, мне нужно больше времени. Знаете, поэзия – она ведь рождается из рутины серых дней, бесконечно уходящих вдаль. Мне говорят, что в следующем году – я вполне смогу получить Нобелевскую Премию Мира. Я буду кричать: «Всунь! Всунь! Всунь!» на всё Осло! Знаете, в детстве: я был очень несчастен. Настоящим воином милосердия – может стать лишь человек, переживший много горя; а предназначенное, взамен, для него счастье – разделить поровну между теми, кому можно помочь; и пытаться не думать об остальных, до кого рукам никак не дотянутся. «Libertad» – глубже, глубже суй, скотина – организация, на которую мы работаем – изменилась до неузнаваемости с тех пор, как я в неё вступил. Увы: не в самую лучшую сторону. Нас ждёт крах, если они придут к власти. Поэтому, я заявил о своём выходе из партии. Когда патриотизм заходит слишком далеко, – он скривит лицо и застонет; приведя себя в порядок, он продолжит, – он становится нацизмом. И из-за дикостей нескольких сумасшедших – под обвинения попадает целая нация. Вам следовало бы прислушаться к моим словам. Зря, очень зря, что люди часто пренебрегают ценными истинами в потоке слов таких невротиков, как я. Извините, кажется, я заговорился. Наверное, мне уже пора. Я зашел сюда на несколько минут, чтобы поговорить с вами. Я шел по золотой дорожке, ведущей к горе дерьма.