скачать книгу бесплатно
«В Акъмесджите изготавливали редкий синтетический наркотик – метамфетамин, также известный под жаргонным названием „лед“. Хроническое употребление метамфетамина вызывает необратимые повреждения мозга. Оперативникам Федеральной службы наркоконтроля удалось выявить группу лиц, промышлявших изготовлением метамфетамина. Подпольными химиками оказались работники акъмесджитского цирка. Теперь им грозит до двенадцати лет лишения свободы».
«Тоже мне, циркачи», – усмехался, вспоминая их, Богдан.
«Сотрудники областного управления госнаркоконтроля в Ахтиаре ликвидировали наркоточку, где изъяли метамфетамин – сильнейший препарат группы стимуляторов, который страшен длительным тяжелым действием на организм. Употребивший его человек теряет контроль над собой, может не есть, не пить, сутками бежать, преодолевать немыслимые препятствия и совершать преступления невероятной жестокости. Задержанным предъявлено обвинение в хранении и распространении наркотиков в особо крупном размере».
Ночь застигла Богдана в дороге, и он остановился в мотеле. Газеты скомкал и выбросил. Больше ему никого не нужно было искать, ловить, выслеживать. Теперь искали его самого. И требовалось только подождать, пока найдут. Ждать, в чем он не сомневался, оставалось недолго.
2. TERROR
страх
Глава 4. Я (2 июля)
АВЕРСИЯ
Отсутствие полового влечения к противоположному полу.
Моя вчерашняя знакомая оказалась на редкость настойчивой. Позвонила мне чуть свет и пригласила на свидание, назначив встречу в парке Военно-медицинской академии. Выбор места для прогулки показался мне странным, но внимание прекрасной дамы льстило, и я, наскоро выпив чашку кофе, вышел на улицу.
Когда рыба гниет с головы, хвосту не остается выбора. Из-за атмосферных аномалий и на земле все встало с ног на голову: цветы распускались в молодой траве, сверху падали бурые листья, померзшие ночью, когда, все сметая на своем пути, шли дожди с градом. Лужи покрывались тополиным пухом, будто льдом. Стояла жара, но речной ветер, порывистый и ледяной, остужал горячие головы, освежал сонные лица, слезы сушил, щекотал до смеха, трепал по волосам и подталкивал в спину.
Я пересек площадь Военных медиков, миновал памятник врачам, погибшим на фронтах, вошел под сень деревьев парка. Маленький город внутри большого – Военно-медицинская академия располагалась на площади нескольких кварталов, владела десятками зданий. Я находился в самом сердце ее, окруженный строем клиник, в центре геопатогенной зоны, где годами копились человеческие боли и страдания. Сюда никто, кроме меня, должно быть, не приходил без беды.
Ранним утром на условленной аллее все скамейки пустовали, кроме одной: в тени зеленой колоннады тополей сидел человек в плаще и шляпе, читал газету. Я сел поодаль, но, должно быть, все же помешал его уединению: едва завидев меня, чтец поднялся и зашагал к выходу из парка. Я пригляделся к нему: маленький седенький благообразный человечек… И внезапно вспомнил, где видел его – тот самым старичок, который постоянно попадался на глаза моей вчерашней гостье и тем сильно раздражал ее. Когда бы не запаздывала теперь, она столкнулась бы с ним снова…
Поравнявшись незнакомец неожиданно заулыбался, приподнял шляпу в знак приветствия и подсел ко мне. Спросил:
– Девицу поджидаешь?
Я вздрогнул. Хитро сощурившись, старик рассматривал меня с нескрываемым интересом. Хотя солидный возраст позволял незваному собеседнику говорить мне «ты», его фамильярность уязвляла.
– Да, – сухо признался я, однако чуть погодя все же не удержался и спросил: – А как вы догадались?
– Она не придет. – Голос его неприятно дребезжал, будто не говорил он, а скрипел плохо смазанным механизмом. Быть может, под плащом прятал ключ, взводящий пружину?
– Вы-то откуда знаете?
– Как тут не знать… – сказал механический старик, воздевая очи к небу, что просвечивало сквозь листву. – Твоя приятельница уже вышла, как вдруг заметила пропажу телефона. Вернулась, полагая, что оставила мобильный дома, и до сих пор, должно быть, ищет. А ведь возвращаться – плохая примета. Возьми вот, отдашь ей при встрече. Скажешь: дядюшка Гарри позаимствовал на время. И передавай привет. Уверен, она меня вспомнит – мы с ней часто виделись в этом районе, хотя и не были представлены друг другу.
С этими словами он достал из кармана плаща телефон – дамский, вычурно цветной, со стразами – и протянул мне. Я повертел аппарат в руках, заглянул в список вызовов. Последний исходящий – этим утром, на мой номер. Похоже, вещица действительно принадлежала девчонке из крайнего подъезда.
– Вы что, карманник?
– Делать мне больше нечего! Я вот сейчас прочитаю тебе одну любопытную статеечку, и сразу станет ясно, кто я, – захихикал он мелким, дробным смехом. – Ты, парень, хотя бы знаешь, что такое ОБН? Нет? Чтоб ты знал – это вовсе не отделение биологических наук, не оксибутират натрия, не облучатель бактерицидный настенный и даже не отстойник блочный для нефти. ОБН – это отдел по борьбе с наркотиками. Ты только послушай, что тут о нем пишут.
Он развернул свою газету и прочел вслух:
– «Прокуратура направила в суд уголовное дело против всего личного состава Пантикапейского отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков». Ты бывал в Пантикапее? – оторвавшись от статьи, спросил чтец. – Нет? Напрасно! Я вот родом из тех мест. Пантикапей – чудесный город. Очень старый; название ему дали еще древние греки, переводится оно как «рыбный путь»… Эх, да что с тебя взять-то! – махнул он на меня рукой и продолжил читать: – «Собраны доказательства совершения преступлений, предусмотренных десятью, – он поднял вверх указательный палец, будто восклицательный знак поставил, – статьями Уголовного кодекса. Прикрываясь погонами и оперативной необходимостью, подозреваемые хранили, сбывали наркотики и ингредиенты, а также совершали контрабанду особо опасных наркотических веществ через государственную границу в зоне действия таможенного поста „Пантикапей“. Установлены факты получения взяток, незаконного задержания граждан и фабрикации показаний и обвинений. Причастность к совершению этих преступлений всех сотрудников Пантикапейского ОБН уже доказана». Что скажешь? – перевел он на меня пытливый взгляд. – Где же разница между преступниками и правоохранителями?
Я только пожал плечами.
Незнакомец неотрывно на меня смотрел. Маленькие, колючие глазки его, казалось, силились прожечь меня насквозь.
– Где твой приятель, парень? – вдруг спросил он совсем иным тоном – без следа старческой дряблости и прежней веселости. Я же невольно усмехнулся:
– Который?
– Сам знаешь. Тот, что сотрудничал с пантикапейскими ОБН-овцами незадолго до их ареста и, судя по всему, навел на них прокуратуру. Ведь он должен с тобой связаться вскоре, если только еще не выходил на связь. А у него ко мне должок – по его милости накрылось несколько моих партий, и, заметь, не шахматных, а партий метамфетамина. Ты так и передай ему, что я не прочь с ним побеседовать, если не хочешь, чтобы должок я спрашивал с тебя. Ведь я спрошу.
– Какой еще должок?
– Жизнь, что же еще.
Он произнес это так просто, словно я спрашивал, который час.
– Шутите?
– Кто, я? Едва ли.
– Бред какой-то. Знаете что, выясняйте отношения со своими должниками сами. Я здесь не при чем, – сказал я, решительно поднимаясь. Однако он вцепился в мой рукав и притянул обратно на скамейку. Зашептал:
– Еще как при чем! Ведь у тебя, я знаю, на этого человечка тоже зуб имеется. Вот только он – этот зуб мудрости – еще не вырос полностью. Я передал тебе информацию, а информация для тебя теперь дороже золота, мальчик. Сроку тебе даю ровно месяц. И крутись, как знаешь. Но по истечении тридцати дней я тебя навещу, и если к тому времени наш общий знакомый не явится ко мне с повинной, то…
– То у вас длинные руки? – предположил я.
– Именно так.
– Ну, это еще нужно доказать. Как минимум доказать, что этим утром вы не сбежали из психиатрической клиники, – махнул я в сторону одного из корпусов Военно-медицинской академии.
– Доказательства моих слов тебе очень скоро будут предоставлены. Или, быть может, ты хотел, чтобы я прямо здесь, в парке, отстрелил тебе… ну, скажем, ухо? На глазах у всего родильного отделения? – качнул он головой в сторону другого корпуса. – Уже очень скоро ты убедишься, что я слов на ветер не бросаю.
– Вы что, убить меня угрожаете? – рассмеялся я в лицо ему – старому, слабосильному. Но вышло у меня скорее нервно, чем насмешливо.
Он повертел в руках шляпу, смерил меня оценивающим взглядом, будто покупал, и разве в рот не заглянул – проверить зубы.
– Ты, парень, умираешь каждый день, начиная с двенадцати лет. Но я лучше расскажу о том, как ты будешь умирать преждевременной смертью. Представь: уже на скоряке тебя интубируют, подключат к аппарату искусственной вентиляции легких. В стационаре к нему добавится увлажнитель дыхательных смесей, насосы – инфузионный и перистальтический ротационный. Аппараты станут поддерживать в тебе жизнь искусственно, даже насильно. Тело твое, что уже занесло ногу над порогом в мир иной, облепят датчиками электрокардиографа, поставят катетеры в уретру и кишечник. Ты станешь мумией – целенький, хорошо сохранившийся, но не вполне живой. Будешь исторгнут обоими мирами, станешь изгоем вдвойне: ни с живыми, ни с мертвыми – с аппаратами. Я могу гарантировать тебе такое будущее и хочу спросить: станешь ли ты в подобной ситуации препираться, как теперь со мной? Когда реаниматолог, которому ты не друг, не брат, будет держать твою жизнь в руках, как электроды дефибриллятора, и решать: тянуть тебя дальше или утопить?
Он, как удав, гипнотизировал меня. Не покупал, но ждал, когда я сам куплюсь на его болтовню. Я все смотрел, завороженный, слов не находил сказать ему, что он помешанный, и сил не находил, чтобы подняться и уйти.
– Подумай, – продолжал мой странный, страшный собеседник, – ну откуда у тебя, вчерашнего детдомовца, вдруг нашлись деньги на квартиру? Да еще в самом центре города? Когда твой потолок – это угол в общежитии, – захихикал он над собственным каламбуром. А мне вмиг стало не до смеха.
Еще на первом курсе института я нашел работу – муторную и тяжелую, но высокооплачиваемую. Вкалывал без отпусков, заживо схоронил себя в долговой яме, потеряв несколько лет жизни и личную жизнь – целиком. Поэтому теперь, ютясь на собственных квадратных метрах, но все так же в четырех стенах, я знал, какая чаша весов тяжелее – приобретения или потери. Я мог ответить на его вопрос о деньгах. Но отчего-то медлил отвечать. Как не хотел и спрашивать, откуда собеседнику известно обо мне столь многое.
– Черт побери! – воскликнул я. – Хотя бы назовите имя. Кто он, этот ваш должник?
– Я же сказал: он скоро выйдет с тобой на связь. А ты, как только встретишься с ним, свяжешься со мной. Всего и дел-то.
Говоря так, он достал из нагрудного кармана визитку и сунул ее мне. На прямоугольнике бумаги значился только номер телефона, никаких имен.
– Не беспокойся, парень, друг твой никуда не денется, ты ему нужен, очень нужен. Ты – его последняя надежда. Хотя, видит Бог, такого ненадежного, как ты, оплота для надежд свет не видывал. Смотри не потеряй, – кивнул он на визитку. – А то хуже будет. И вот еще что…
С этими словами он приблизился и зашептал мне в самое ухо – с присвистом, с придыханием, брызжа слюной, и я с омерзением отстранился, но старик снова вцепился в мой рукав и принудил выслушать речь до конца. Затем поднялся, отсалютовал мне и заковылял по аллее к зданию военно-полевой хирургии, где вскоре исчез в дверях.
Я повертел в руках визитку. Разорвал пополам, выбросил в урну и сплюнул в сердцах. В правдоподобность происшедшего не верилось. Весь эпизод был инсценирован из рук вон плохо: сквозь листву просвечивало солнце, воробьи чирикали. Ни драматической музыки за кадром, ни сгущения теней – в кадре. Непомерной казалась пропасть между жизнью, той, что видел я вокруг себя, и смертью, о которой говорил мне человек, назвавшийся именем Гарри. Я осмотрелся, прислушался. О, нет, все оставалось прежним, да не все: не таким ярким стало небо, не такими звонкими голоса прохожих, доносившиеся из-за ограды парка, не такими духовитыми запахи. В душу мою упало зерно страха, и тотчас же проклюнулось, пустило корни. Скоро прорастет, сожмет ветвями-щупальцами сердце, и станет из надпочечников, как сок, выдавливать адреналин. Без беды я пришел сюда, но на беду.
От роду видевший в собственном теле механизм, всю жизнь я ждал поломки. Ждал подвоха. И вот, наконец, дождался. Тело работало безукоризненно, однако мир вокруг меня дал сбой: сначала пришла анонимная посылка, потом начали приходить странные люди и принесли с собой крупные неприятности.
Что знал я о наркотиках? Только названия. О метамфетамине? Ничего. Однако на стене моего дома неизвестный начертал большими буквами, какими пишут иногда признания в любви, слово «ПЕРВИТИН». Откуда-то я знал, что первитин – не что иное, как его, метамфетамина, жаргонное название.
Мобильных телефонов у меня теперь имелось два, мужской и женский. Я вытащил свой и набрал номер, стараясь сдерживать волнение, что уже выходило, как вода из берегов, из-под контроля.
– Я слушаю, – раздалось в трубке.
– Слушай-слушай! Как тебя там… физик! Узнаёшь меня? Мне срочно нужно найти твоего… этого, как его…
– Зачем? – насторожился физик.
– Не ты один меня с ним перепутал.
Еще не ставшее привычным, мое лицо сделалось уликой – выдавало меня с потрохами, словно фоторобот, расклеенный на всех заборах. Ни снять его с себя, как маску, по-хорошему, ни содрать силой я не мог. Не мог вытравить его кислотой, как сжигают папиллярный узор на пальцах. Не мог смыть его, будто вину, ни водой, ни кровью, ни раскаянием. Оно служило полномочным представителем моим перед людьми, парламентером, переводчиком – их даже пираты щадили, а вот я не пощадил бы.
Пару часов спустя мы снова собрались втроем на кухне: я, физик и девчонка из крайнего подъезда. Однако наше трио походило на союз рака, лебедя и щуки – и разговор не клеился, и план не созревал, и дело не сдвигалось с мертвой точки.
– Стало быть, ты хочешь найти Снеговского, чтобы повесить на него всех собак? – подытожил физик, когда я обрисовал ему суть дела.
– Всех или хотя бы гончих, – кивнул я. – Скажешь, где его искать?
Вместо ответа физик глубоко задумался и даже отложил подальше книгу «Алгоритмы компенсации внешних детерминированных возмущений в линейных системах».
Девчонка в разговоре не участвовала, смотрела в окно со скучающим видом, рассеянно покачивала ножкой. Еще с порога она принялась горячо извиняться за то, что не пришла на встречу, так как потеряла свой мобильный. Я, улучив момент, подложил доставшийся мне в парке аппарат ей в сумочку. Только привет от некоего Гарри передавать не стал. Как утаил от своих новых знакомых и подозрительный диск из посылки.
Девчонка принесла с собой ветку цветущей черемухи и отказалась говорить, где умудрилась отыскать ее в июле. Порывшись у меня в шкафах, нашла пыльную вазу, отмыла, набрала воды и, любовно расправив, поставила ажурные цветы на стол передо мной. Так в старину дамы одаривали рыцарей кружевными платками. Травянистый, приторно-прелый на излете цветения запах, тяжело ступая, разошелся по комнате. Он беспокоил меня, будто смутное воспоминание. Как если бы я, упустив из виду нечто важное, шел по жизни беспечно, не подозревая, что давно должен бежать, ища спасения. Кусты черемухи, усыпанные белыми воздушными цветами, всегда вызывали в моем воображении облик умирающего с пеной на губах, как если бы я сам когда-то расставался с жизнью под пологом ее ветвей. Если зиму сравнивают с естественным угасанием человеческой жизни, думал я, черемуха могла бы стать символом смерти насильственной, так как пророчила холода в самый неожиданный, будто удар в спину, момент – поздней весной, уже близ лета.
– Пойдем-ка выйдем на балкон, покурим, – предложил физик.
– Я не курю.
– Пойдем-пойдем, – настоял он.
Девчонка запросилась было с нами, но верзила буркнул: «Сиди тут». Да так весомо, что пригвоздил ее к стулу.
Когда мы вышли на балкон, физик, притворив дверь, признался:
– Моя девушка не ушла к другому. Она умерла. Не хотел рассказывать при подруге.
От неожиданности я поперхнулся, и слова соболезнования застряли в горле.
Физик пояснил:
– Несчастный случай – упала с подъемника на горнолыжной трассе. Тогда еще все ненормальным снегом завалило, помнишь?
Я кивнул, не удосуживаясь вспоминать. Не так давно тема погодных аномалий являлась душой любого разговора, вызывала споры в самых разных средах, пожиная поголовный интерес к себе. Однако слишком скоро возвратилась к прежнему своему значению – способу завязать беседу. Но и на этом рубеже не задержалась, отступала, пока наконец не стала признаком дурного тона.
Физик между тем рассказывал:
– Привезли ее с множественными травмами вот в эту самую больницу, – не столько махнул рукой, сколько погрозил кулаком физик в сторону Военно-медицинской академии. – Там-то и началась чертовщина. Повреждения оказались настолько тяжелыми, что врачи погрузили ее в искусственную кому. Сделали несколько операций, но безрезультатно. Хирург объяснил: положение безнадежное, от аппаратов надо отключать. А еще рассказал о презумпции донорства. О том, что если обратного не потребует сам умирающий или его родственники, после смерти человек де-факто служит донором. Аппаратуру отключили, я не являлся официальным родственником, чтобы воспрепятствовать этому. Единственным близким моей девушки оказался ее дядя – двоюродный или даже троюродный. Этот тип как-то необыкновенно быстро справил похороны: то ли в закрытом гробу, то ли и вовсе – в урне. Со мной он даже говорить не стал, на порог не пустил. Явился ниоткуда, распорядился имуществом, вот этим самым, недвижимым, – физик постучал костяшками пальцев по стене дома, – и пропал в никуда. Поэтому от возлюбленной мне не осталось ни праха, чтобы его развеять, ни могилы, чтобы ее навещать.
Увы, никогда я не умел выражать сочувствие. И, слушая его рассказ, невольно вспоминал другой – слова старика из парка, пророчившего мне именно такое будущее.
– А что насчет моего двойника? – спросил я. – Его ты тоже выдумал?
– Его – нет. Она, быть может, и ушла бы к нему в самом деле, да только не успела. Теперь я вижу, как ошибся, когда принял тебя за него.
– Неужели?
– Ты ему, парень, и в подметки не годишься.
Я не знал, радоваться мне или расстраиваться от таких слов, но прямодушный физик разрешил мои сомнения:
– Тот был самого черта злей, а ты – безвольный, апатичный, будто не живой вовсе.
– И в чем же состояла чертовщина? – спросил я, чтобы скорее сменить тему. – В Военно-медицинской академии-то?
– Я запомнил фамилию хирурга, который говорил со мной. Но когда несколько дней спустя пришел в клинику, мне сообщили, что среди их персонала человека с таким именем нет. И ни суда, ни следствия. Ты понимаешь?
Я не понимал.
Физик вздохнул и принялся нудно втолковывать мне:
– Добросовестными врачами руководит биоэтика, диктуя, что с моральной точки зрения допустимо, а что нет, ни при каких условиях. В то время как недобросовестные медики не связаны ничем. Вот, почитай-ка…
Из заднего кармана брюк он вынул сложенную вчетверо страницу из журнала, зачитанную до дыр, так что бумага у меня в руках разваливалась. И я прочел с трудом:
«Вопрос о возможности добровольного ухода человека из жизни становится все более злободневным по мере того, как совершенствование технических возможностей медицины позволяет поддерживать жизнь тела при смерти мозга. Однако представляет немалую сложность недостаточное доверие к службам, обеспечивающим изъятие органов для трансплантаций. Существующие механизмы контроля не могут на сегодняшний день предоставить полную гарантию отсутствия злоупотреблений, в то время как уже известны прецеденты доведения больных доноров до смерти и даже случаи изъятия органов у здоровых людей в результате искусственно навязанных врачами операций».
– И что с того? – спросил я.
– А то, что я подозреваю этого хирурга в убийстве с целью продажи органов.
– Почему?
Физик только махнул на меня, бестолкового, рукой:
– Ну, разве станет честный человек называться чужим именем? – резонно, хотя и риторически, спросил он.
Оказалось, что настырный физик прочесал весь город в поисках подозреваемого: воспользовавшись телефонной базой, он проверил всех однофамильцев лжехирурга и, не найдя среди них нужного, утвердился в подозрениях о его бесчестности.
– Так что теперь мы с тобой – друзья по несчастью, – сказал доморощенный сыщик. – Каждому из нас необходимо найти некоего человека, запятнавшего себя противозаконными действиями (или только тем, что заподозрен в таковых). Первый – упомянутый мною хирург, второй – должник твоего сегодняшнего знакомого из парка. Вывод очевиден: эти двое – один и тот же человек.
