скачать книгу бесплатно
– Я же согрешил, создав живую душу, – попробовал объяснить монах. – Я дозволил ему страдать, но лишил его отвлекающей суеты и усталости от забот, минут покоя и отдохновения. Я не дал Фёдору надежды на что-то вечное, незыблемое, чего никто у него не отнимет. Теперь я ставлю за упокой Фёдора свечи, и мне уже почти не делают замечаний.
Дождь ушёл в сторону. Серые струи тянулись из серой тучки где-то у горизонта. Выглянуло солнце.
– Смотрите, красота какая! – воскликнул монах.
На востоке широченной дугой стояла радуга. Высокая, сводчатая – вовсе не фрагментик, как часто случается. Надёжная толстая дуга, вставшая над полями и пригородами, радуга струилась всеми цветами. Казалось, она была осязаема и в сечении своём кругла и обхватиста.
– Я думал, такие только во сне бывают, – оценил Шатин.
– Добрый знак, Всеволод, благословение кому-то, – сказал монах. – Радуга в память первого Завета стоит. Новый Завет Бога с людьми Христом принесён, Ветхий был с Авраамом, а самый первый был с Адамом и Ноем. «Плодитесь и размножайтесь, ибо благословенна земля!» После очищения земли потопом Господь развернул радугу, благословил жизнь и клялся Собою, что не погубит её. Жизнь – священна, понимаете? Она – свята, не трогайте её скверными руками.
Радуга на востоке светилась минуты три, потом принялась светлеть, медленно таять и растворилась в небе.
– Вы мне помогли, – проговорил Шатин. – Спасибо.
– А вот в этом я как раз и сомневаюсь, – вздохнул Ильин. – Впрочем, дай-то Бог. Поезжайте с Богом. Бог знает, что делает…
Шатин скомкал прощание и не посмотрел Ильину в глаза. Уезжая, уже на трассе он в зеркало заднего вида поймал кресты на храмовых куполах.
«Почему они у меня ассоциируются с кладбищем? – подумалось. – Вроде бы, знак победы, упразднения смерти…» Вспомнилось, как на полуночнице пели монахи про Христа «Света от Света, Бога истинна от Бога истинна», «нашего ради спасения сшедшего с небес… и вочеловечшегося». Впрочем, к чему это вспомнилось – не ясно.
К концу дня Шатин уже подъезжал к Красногорску. Мелькнула мысль не сворачивать на МКАД, к Зеленограду, а прямо сегодня съездить в Москву, побеседовать. Хотя нет: сегодня воскресенье, вряд ли кто работает.
В иные дни работали…
День. Лабораторный зал. Люминесцентный свет. Поставили свет хорошо: он выделял каждый штрих на пластиковой панели серверов и каждый сантиметр кабелей. Датчики, клеммы, электроды, прижатые к вискам и залысому темени Шатина, почти не давали тени. Шатин полулежал в кресле. Изредка с блоков аппаратуры отблескивали логотипы клиники Нейропсихологии.
«Свет от Света. Бог от Бога. Создатель вселенной, галактик и атомов стал человеком, чтобы подарить людям жизнь и показать, что дар этот – не обман и не игрушка. Ум от ума. Мысль от мысли. Мой образ и подобие заживёт высокоточной, гиперчастотной жизнью, и я, воплощённый в нём, привнесу в него что-то человеческое. Или стыд от стыда? Прах от праха? Или родится микросхемный организм, с терагерцовой частотой жующий человеческие комплексы, мелкие грешки, грошовые досады и обиды? Миллиарды лет тайной заносчивости, неудовлетворенности, придирчивости… Я человек, я не Бог, это Он – совершенен. Что? И такая жизнь свята? Ущербная, на процессорах. Но ведь освятил же Он жизнь, какова б ни была она».
– Модель! – голос Шатина был хрипл, резок, но почти не дрожал. – Твоё имя будет теперь… Всеволод.
– Уточните: «имя» – метка диска-носителя или логин пользователя?
У машины был теперь голос, холодный глубокий баритон. НИИ приобрело-таки дорогостоящий синтезатор речи.
– Дурак. Железяка, – вздохнул Шатин. – Что нового?
– Новая версия материнской платы. Неактивированный алгоритм эмоций. Драйверы психосканеров на вводе информации.
– Как это будет, Модель? Я окажусь в тебе? Или раздвоится сознание? Вот я ещё здесь, в себе самом, а вот я в датчиках и в сканирующих элементах, вот передаюсь по проводам, вот я в записывающем лазерном луче. Конечно, вмешаются шумы, помехи, будут потери от сопротивления сред. А всё-таки? В тебе окажусь я сам или только моя копия?
– Файлы не перемещают с носителя на носитель. Их копируют. На исходном они могут быть сохранены, или заархивированы, или удалены для освобождения места.
На стене за мониторами и модулями психосканеров грохотнул динамик. В зале наблюдений ожил и задышал в микрофон Лопахин. Шатин потной рукой огладил шершавый пластмассовый пульт на подлокотнике кресла с торчащим ключом – как в автомобильном стартере.
– Каково это, а – быть внутри микросхем и процессоров?
Динамик нервно всхрипнул и замолк. Баритоном не спеша ответила Модель:
– «Каково это, а» – запрос некорректный. Напоминаю: большая часть человеческой нервной деятельности регулируется гормональным балансом, сексуальным настроем и физическими ощущениями. Всего этого вы будете лишены на электронном носителе.
– Ты – фрейдист, Модель Всеволод. Ты просто фрейдист, – Шатин опять тронул ключ, он был влажен от пота.
– Вы можете не верить Фрейду, основы психоанализа от того не изменятся.
Шатин повернул ключ в первое положение. Таймер повёл обратный отсчёт от сотни до нуля. Второе положение включило самопроверку и подготовку аппаратуры. Нуль покажет исправность системы, и третий поворот ключа запустит сканирование.
– Один верующий человек, – выговорил, глядя на таймер, Шатин, – слово в слово сказал мне так о бытии Бога.
«Я так сделаю, – решил Шатин. Он прикрыл глаза, потому что не хотел видеть цифры. – Я посмотрю лишь на последней секунде. Если вон там, в уголке монитора, где часто бывает интерференция, я найду радугу, значит, и эта жизнь благословенна. Значит, я тоже смог полюбить своё создание. Если же нет… тогда я не вправе. Я остановлюсь», – пульт под рукой Шатина стал скользким. Стальной ключ намок и, кажется, пах окисленным железом. Сигналы обратного отсчёта стали громче, звонче, невыносимее.
В последний миг следует открыть глаза, чтобы увидеть свой жребий… и решить, как ему следовать.
Один в океане остров
Вот корабль мой терпит бедствие от испытания в волнах жизненных – и близок к потоплению…
(Из Акафиста в час печали)
I
Когда птица еще только учится летать, она совсем не рвется в небо. Наоборот, она бросается с высоты вниз, на землю. Человек – это единственное в мире существо, которое еще младенцем делая свой первый шаг, коротеньким рывком тянется с четверенек вверх, к небу. Не земля, а небо навек захватывает его своим притяжением. Птица всю жизнь перелетает с места на место, потому что не может разыскать то самое родное, но покинутое ей навсегда гнездо. Также и кит-касатка с высоким приливом бросается на берег, потому что смутно вспоминает: родина – там, на суше, где обитают все твари, питающие детей материнским молоком. Но если человек стоит и, не отрываясь, глядит в щелочку горизонта, что между небом и океаном, значит… значит, и океан тянет человека не меньше, чем небо. Но тогда где же оно, подлинное отечество человека – наверху в небе или вдали в океане?
Об этом Клен так и не успел рассказать Учителю Горгу. Ни сегодня, потому как просто поосторожничал. Ни в последующие дни, потому как чересчур увлекся отчаянными планами.
***
Семья тигров была единственной в этой части острова. Их гнездовище с двумя крошками-тигрятами затаилось сразу за сломанным ясенем под корнями кривого вяза. С подветренной от тигров стороны хрустнула ветка, и взрослая самка насторожилась, а тигр-самец лениво встал. Самец был крупным зверем – холкой он, кажется, достал бы до бедра человеку. Клен вышел из-за дерева и, словно извиняясь, что потревожил, чуть-чуть развел руки. Тигр терпеливо ждал, не сводя оранжевых глаз с человека, кисточки на ушах подрагивали, продольные полоски от головы до хвоста не двигались, зверь не шевелился.
Клен отступил от логова, чтобы не волновать тигров. На острове их стало уже одиннадцать. Большее число хищников, наверное, не сможет прокормиться. Ведь на той стороне острова, где плоскогорье и сосны, живут еще и медведики. Учитель Горг говорит, что, когда людей было меньше, чем теперь, хищники расплодились по острову, и на всех не хватало косуль и зайцев. На тигров и медведиков раньше приходилось охотиться, а теперь их берегут. Без них стало бы бедно в мире.
С шорохом из-под ног порскнули зверьки, кажется, суслики, и затаились под рябинником. Это Клен вспугнул их. Галица перепорхнула с бузины на ольху и что-то недовольно крикнула. Клен вышел из урочища на берег, где по песку летал пух от тополей. Зеленая ящерица, увидев человека, закопалась в песок. Клен вдохнул горячий воздух и, щурясь от света, подошел к морю. Морская волна, пенясь, с шелестом лизнула босые ноги Клена. Он поежился.
Море было бескрайним. Оно было властно и самодостаточно. Оно играло, рябилось, меняло свой цвет от лазурного с прожелтью до мутно-зеленоватого. Учитель Горг рассказывал, что в океанской воде нет соли, но зато так много хлора, что в море в принципе не может быть жизни. Эта вода пресна и чуть горчит на вкус, но тем и хороша, потому что если бы была соленой, как в островной лагуне, то ее нельзя было бы пить даже прокипяченную.
Маленький краб пробежал по ногам Клена, коснулся лужицы воды и отпрянул. Клен из-под руки всматривался в горизонт, сегодня чистый и светлый, как будто прозрачный. По утру в давно примеченном Кленом месте возникал мираж. Теперь же видны только привычные островные скопления. Гончие Рыбы, Рыболов, Большая Тюлениха… Жалко, что люди редко смотрят на острова.
Людей на всем Острове – сто восемьдесят четыре человека. Вот молодая жена Учителя Горга родит, станет сто восемьдесят пять. А детей и школьников – тридцать девять. Кстати, пятеро вчера выучились и считаются взрослыми, и Клен с Сойкой в их числе…
– Привет! – Сойка нарочно тихо-тихо подошла сзади. Клен вздрогнул и обернулся. Сойка смеялась: – Испугался? Не ожидал?
– Не ожидал, – он согласился. Эта Сойка такая большеглазая, такая большеротая. Она немножко смешная. А новые кораллы на шее очень идут ей. Красиво. Клен даже приревновал ее: – Кто это тебе подарил?
– Никто, – Сойка обиделась, но еще смеялась: – Мама.
Сойка думала, что Клен, наконец, скажет хоть что-то, но он промолчал. Только все смотрел на свой горизонт. Ветер с моря шевелил его светленький ежик, да еще торчали его скулы и своевольный подбородок.
– Я опять видел мираж, – сказал Клен. – Тот самый. Жду, может, повторится.
Сойка вздохнула, захотелось снять и выбросить незадачливые кораллы. Эти миражи видны по три раза на дню с разных концов Острова. Над скоплениями островов возникнут вдруг кусочки сверхдальних скал, помаячат и пропадут. Сойка искоса взглянула на Клена:
– Ты прямо влюблен в свои острова, – она упрекнула. – А земля интереснее…
– Они удивительны! – резко перебил Клен.
Сойка смолкла. Потом осторожно сказала, просто чтобы поддержать его:
– Я тоже люблю одно скопление. Ты его видел. Оно на той стороне Острова. Малая Нереида… – она перехватила взгляд Клена. – Она немного похожа на меня. Правда? – добавила.
Клен вспыхнул, но справился с собой. Все замечают, что самая высокая скала Малой Нереиды похожа на женскую грудь, и само скопление напоминает лежащую обнаженную деву. Клен смутился:
– Дурацкие острова, – отрезал он. – Там нет земли, один раскаленный камень. Горячий воздух над ним дрожит, свет преломляется – вот тебе и мираж.
– А говорят, – не унималась Сойка, – что это не мираж, это к Нереиде приходит тот, кто ее любит. – Сойка осеклась и переменила тему: – А тебе какие нравятся?
– Белый Кит, – Клен был серьезен. – Вернее те, что за ним в мираже.
– Красивые, – протянула Сойка. Клен хмыкнул: скалы за Белым Китом были самые заурядные. – А кто там живет? – вдруг вырвалось у Сойки. – Какие там люди?
Клен с удивлением быстро глянул на нее и отвел глаза.
– Наверное, – фантазировала Сойка, – они добры, мудры и величественны. А может быть, слабы и просят нашей помощи, – Сойка стала вглядываться вдаль, на острова Гончих Рыб, ища там следы людей.
– Нет, это маленькие зеленые человечки с ручками и ножками, тоненькими как спички, – пошутил Клен.
– Нет, – спорила Сойка. – Там живут высокие смуглые великаны-атлеты.
– И один из них приходит к Нереиде, – не удержался Клен.
– Дурашка, – серьезно сказала Сойка. – Дурашка, и все тут. И никаких людей там нет. Люди живут здесь, Дома, на Острове.
Клен замолчал. Скулы еще резче очертились, светлый ежик волос стал какой-то неприветливый.
– Неправда, – Клен, сощурясь, внимательно смотрел на Сойку. – Это неправда. Это Учитель Горг считает, что на островах нет жизни. А я не верю. Не верю и все.
Сойка моргнула, перебежала глазами со зрачка на зрачок Клена, засмеялась:
– Знаешь, Учитель Горг такой смешной стал, как только женился! Все на свете путает, суетится. Меня сегодня уже два раза спрашивал: чем я хочу заниматься, когда вырасту? Такой смешной, ухохочешься!
Клен усмехнулся, глядя, как она изображает учителя: – «Сама ты ухохочешься», – хотел сказать.
– Он теперь дом строит, – заступился за учителя. – И жена скоро родит. Вот и забегался.
– Ухохочешься, – повторила Сойка. Крупноглазая, большеротая, – кажется, все думают, что она Клену невеста… Нет, Клен к ней привязан, без Сойки ему было бы плохо и одиноко, но, наверное, он просто привык к ней. Хотя вот недавно, совсем случайно – просто так получилось – Клен видел ее, когда она купалась: в лагуне, совсем одна и совсем без ничего, нагишом. «Ты вправду похожа на Малую Нереиду», – хотел было так ей сказать – да постеснялся.
Острова Рыболова, Черепахи, Птиц-Сестер проступали где-то меж морем и небом крохотными клочками суши, точками скал и рифов. Пятнышки светлой воды выдавали отмели.
– А вон та земля двойная! – углядела зоркая Сойка. – А почему остальные острова – в скоплениях, а наш Остров – одиночка?
– Такая геология…
…Учителя Горга Клен встретил у поселка плотников. Тот выбегал из крайнего дома, с кем-то на бегу еще договаривался и раскланивался, торопясь к себе. Учитель, наверное, одалживался у плотников топорами. Железные топоры на Острове ценятся, и доверяют их не каждому. Больно уж железо здесь дорого. Ведь расточительно жечь деревья в топках печей и кузниц. Но Учителю никто не отказывает, его все уважают.
«Учитель Горг, правда, стал забавный без знаменитой черной бороды, – подметил Клен. – Он ее сбрил, чтобы выглядеть помоложе».
– Учитель Горг! – позвал Клен. – Добрый день!
С тополя вспорхнула и унеслась синица, в осиннике закричали сороки – мелкого полета птицы, и до ближайшего островка не долетят. Желтый попугай что-то сердито заверещал в папоротнике.
– Здравствуй, Клен, здравствуй, – Учитель Горг всегда привечал Клена и, кажется, за что-то ценил. – Решил уже, чем теперь займешься?
Клен сдержал улыбку: Сойка была права. Он нагнал Учителя Горга и пошел рядом. Вытянувшийся Клен был на голову выше Горга, но пока что поуже в плечах.
– Решил, – ответил Клен.
– Интересно, – Учитель Горг бросал слова машинально, мысли были заняты чем-то более важным.
– Вы так рассказывали нам о физике, о химии, – подольстился Клен.
– Да, да…
– Что я решил быть шлифовальщиком стекол.
– Да, да. Замечательно… Но почему? – Учитель Горг встал как вкопанный, лицо собралось, взгляд – чуть снизу вверх – сосредоточился на Клене.
– Клен, – разочарованно протянул Учитель Горг. – Но почему шлифовальщиком? Я же помню, как ты увлекался лагуной. Я думал тебе интересно. Пусть не рыборазведение, пусть всякие плоты, байдарки. – Учитель Горг вспомнил что-то и усмехнулся: – Лет в десять ты поймал окуня, прикрутил ему к хвосту послание к иноостровитянам и пустил его во внешнее море. Бедная рыба! – Учитель Горг посмеялся.
– В десять лет я не знал, что в хлорированной воде всякая рыба дохнет.
– Я понимаю, – смеялся Учитель Горг.
– Я хочу отшлифовать стекло как для микроскопа. Но только так, чтобы смотреть не на маленькое, а вдаль. На острова, – признался Клен.
– Иноостровитян не бывает, – все еще улыбаясь, качнул головой Учитель Горг. – На островах, к сожалению, вообще нет жизни, сколько бы ты ни смотрел на них в увеличительные трубы. Философски говоря, – Учитель Горг поднял брови, – всякая иноземная жизнь давно должна была бы себя проявить. Вот, скажем, мы на нашем Острове. Мы шумим – по воде и по ветру нас слышно. По ночам мы жжем костры. Их далеко видно. Мы выбрасываем гнилые деревянные кадки, и иногда их уносит во внешнее море. Теоретически, их щепки могло прибить к любому острову. А у нас никто не находил иноземельных артефактов.
Клен просто слушал и кивал, ни о чем не проговариваясь.
– Клен, я грешным делом рассчитывал, что ты поучишься еще немного и станешь учителем вместо меня, – серьезно сказал Учитель Горг.
– Так вы же и сами еще не старый! – солгал от удивления Клен. В семнадцать лет все, кому под пятьдесят, кажутся древними. Учитель же Горг, кажется, остался польщен:
– Ну, Клен, ведь годы идут. Пока выучишься! – сказал он жизнерадостно. – Впрочем, для своего удовольствия, ты можешь даже шлифовать стекла.
– Учитель Горг, – Клен напрягся, не восприняв шутливый тон. – Возможно ли, чтобы внутри одного миража наблюдался бы второй мираж с видом еще более дальней местности?
– Что-что? – нахмурился учитель, морщинки побежали по его лбу. – Сдвоенный мираж? Говоря опять-таки теоретически, всякое возможно, – он пожал плечами, стал рассуждать задумчиво. – Если атмосферные и температурные условия так совпадут, что в момент проявления миража в отображенном – сверхдальнем – месте проявляется свой, второй, мираж, то, наверное, этот второй будет виден и в точке наблюдения. Но оба миража должны возникнуть одновременно – понимаешь, Клен? – до секунды одновременно, а все объекты должны лежать на одной прямой. А ты что-нибудь видел, Клен?
– Да, – решился Клен. Над лагуной громко крикнула чайка-рыболов. – Я видел сдвоенный мираж над скоплением Белого Кита. Раньше видел и еще сегодня утром. Над морем появились серые скалы – это как обычно, как всегда в этом месте, – а среди них и чуть повыше – вдруг новая скала, какой раньше не видел. Она помаячила и пропала чуть раньше остальных.
