Трое

Ситуация была более, чем опасной, но ничего больше Борг не мог сделать.

Сигара его окончательно потухла, но он не обращал на нее внимания. Парк полностью опустел. Борг сидел на скамейке, застыв в непривычной для него неподвижности и держа зонтик над головой; он походил на статую, но испытывал смертельное волнение.

С радостями жизни покончено, сказал себе Дикштейн, пора возвращаться к делам.

Войдя в свой номер в десять утра, он припомнил, что не оставил контролек, что для него было просто невероятно. В первый раз за двадцать лет агентурной деятельности, он начисто забыл об элементарных предосторожностях. Стоя в дверном проеме, он оглядывал комнату, ощущая ошеломляющий эффект этого открытия, думая о том потрясении, которое Сузи в нем вызвала.

Пройдя в ванную, он наполнил ее горячей водой. Чувства переполняли его так, что ему не хватало дыхания. Сегодня Сузи выходила на работу. Она работала в авиакомпании ВОАС, и на этот раз ее обязанности заставляли ее облететь чуть ли не вокруг всего земного шара. Она прикидывала, что вернется через двадцать один день, но, может, задержится и подольше. Он же не имел представления, где окажется через три недели, что означало, он не знал, когда снова сможет увидеть ее. Но если ему удастся остаться в живых, он увидится с ней.

Лежа в ванне, он постарался прикинуть, как ему провести остаток жизни. Он уже решил, что не хочет больше быть шпионом – но кем же он может быть? Вроде бы перед ним открывались широкие возможности. Он может стать членом кнессета, открыть свое собственное дело или же просто продолжать жить в кибуце и делать лучшее в Израиле вино. Он ощутил прелесть неизвестности, словно ребенок, прикидывающий, что ему подарят на день рождения.

Если удастся остаться в живых, подумал он. Внезапно он понял, как высоки ставки. Он испытал страх перед смертью. До сих пор смерть была чем-то, чего следовало изо всех сил избегать, просто потому, что это полагалось правилами игры, в которой предпочтительнее не проигрывать. А теперь же ему отчаянно хотелось жить: снова спать с Сузи, обустраивать их общий дом, познавать ее до мозга костей – какие у нее привычки, что она любит и что ненавидит, какие у нее тайны, что она читает, что она думает о Бетховене, и слушать, как она посапывает во сне.

Он не мог себе позволить потерять жизнь сразу же после, как она спасла его для жизни.

Он вылез из ванны, досуха растерся и переоделся. Он будет жить, только если выиграет эту битву.

Следующим ходом должен стать телефонный звонок. Он решил, что теперь и здесь будет вести себя исключительно осторожно; он отказался от гостиничного телефона и вышел наружу в поисках таксофона.

Погода изменилась. Небо очистилось от облаков, было солнечно и тепло, дождь перестал. Он миновал ближайшую будку и направился к отдаленной: излишняя осторожность не мешает. В телефонном справочнике он нашел лондонское отделение компании «Ллойд» и набрал его номер.

– Компания «Ллойд», доброе утро.

– Я хотел бы получить некоторую информацию об одном судне.

– Вам надо в отделение «Ллойда» «Лондон-пресс» – я вас соединю.

– «Ллойд», «Лондон-пресс».

– Доброе утро. Мне нужна кое-какая информация об одном судне.

– Какого рода информация? – спросил голос, и в нем, как ему показалось, мелькнула нотка подозрительности.

– Я хотел бы узнать, было ли оно построено в числе других из этой же серии, и если да, то наименования таких же судов, кому они принадлежат и их нынешнее местонахождение. Плюс чертежи, если возможно.

– Боюсь, что в данном случае не можем вам помочь.

У Дикштейна упало сердце.

– Почему же?

– Мы не даем чертежей, этим занимается Регистр «Ллойда» и поставляет их только владельцам.

– Но другая информация? О судах той же серии?

– И в данном случае не можем вам содействовать.

Дикштейну захотелось ухватить собеседника за глотку.

– Тогда кто же может?

– Мы единственные, кто обладает такой информацией.

– И вы держите ее в секрете?

– Мы не можем давать ее по телефону.

– Минутку! Вы хотите сказать, что не можете помочь мне по телефону?

– Совершенно верно.

– Но вы сможете, если я напишу вам или явлюсь лично.

– М-м-м… да, эти изыскания не займут много времени, так что вы можете явиться и лично.

– Дайте мне ваш адрес. – Он записал его. – И вы можете сообщить мне все подробности, пока я буду ждать?

– Думаю, что да.

– Отлично. Сейчас я назову вам судно, и ко времени моего появления вы сможете собрать всю необходимую информацию. Оно называется «Копарелли». – Он продиктовал его по буквам.

– Ваше имя?

– Эд Роджерс.

– Компания?

– «Международная наука». Я буду через час. Всего хорошего.

Повесив трубку. Дикштейн вышел из кабины, думая: «Слава Богу, получилось». Перейдя дорогу, он зашел в кафе и заказал кофе и сандвич.

Конечно, он соврал Боргу; он отлично представлял, как захватить «Копарелли». Ему придется купить такое же судно, его близнеца – если такие существуют – и вместе со своей командой он перехватит «Копарелли» в море. После захвата судна, вместо нудной переброски груза с одного на другое в открытом море, он потопит свое судно и переправит его документы на «Копарелли». Кроме того, он закрасит на борту название «Копарелли» и напишет название потопленного. А затем на корабле, который обретет облик его собственного, он прямиком направится в Хайфу.

Все это выглядело отлично, но пока у него были лишь наметки плана. Что делать с командой «Копарелли»? Как будет объяснено неожиданное исчезновение «Копарелли»? Как ему удастся избежать международного расследования исчезновения в открытом море нескольких сот тонн урановой руды?

Чем дольше он думал над ситуацией, тем сложнее представали перед ним проблемы, особенно последняя. Конечно, будет проводиться широкомасштабный поиск судна, которое, предположительно, затонуло. Поскольку на борту у него урановая руда, поиск привлечет всеобщее внимание, и будет проведен с предельной тщательностью. И что если расследователи выяснят: «Копарелли» превратился в другое однотипное судно, которое ныне принадлежит Дикштейну?

Он обсасывал проблему со всех сторон, но так и не получил удовлетворительного ответа на свои вопросы. В уравнении пока еще было много неизвестных факторов. В желудке у него комом стоял то ли сандвич, то ли проблема, и ему пришлось проглотить таблетку от изжоги.

Он стал размышлять, как ему избавиться от противной стороны. Достаточно ли хорошо он замел следы? О его планах знает только Борг. Даже если прослушивается его номер в отеле и ближайшая к гостинице телефонная будка – по-прежнему никто не догадается о его интересе к «Копарелли». Он был предельно осторожен.

Он сделал глоток кофе; но тут другой посетитель, выходя из кафе, случайно толкнул Дикштейна под локоть, и выплеснувшийся кофе залил ему рубашку.

– «Копарелли», – возбужденно сказал Ростов. – Где мне доводилось слышать о судне с таким названием?

– И я что-то припоминаю, – поддакнул Ясиф Хассан.

– Дайте-ка я прогляжу эту распечатку.

Они сидели бок о бок в задней части фургона, нашпигованного подслушивающей аппаратурой и припаркованного неподалеку от отеля Дикштейна. Фургон, принадлежавший КГБ, был темно-синего цвета, без всяких отличительных примет, достаточно грязный. Мощная радиоаппаратура занимала большую часть фургона, но оставалось небольшое пространство за передними сидениями, где, скорчившись, сидели Ростов и Хассан. Петр Тюрин занимал место за баранкой. Большие динамики, смонтированные над головой, доносили все обертона отдаленных разговоров и даже случайное звяканье посуды в кафе. Несколько мгновений шел какой-то непонятный диалог, когда кто-то извинялся за что-то, а Дикштейн говорил, что ничего страшного, все в порядке, чистая случайность. С тех пор не было слышно ничего стоящего.

Удовольствие Ростова от возможности слышать все разговоры Дикштейна омрачалось тем фактом, что их слушал и Хассан. Одержав триумфальную победу обнаружением Дикштейна в Англии, он стал самоуверен, пребывая в убеждении, что теперь-то он стал профессиональным разведчиком, как и все остальные его спутники. Он настоял, чтобы его посвящали во все детали лондонской операции, угрожая в противном случае пожаловаться Каиру. Ростов испытывал искушение послать Хассана подальше, но это означало очередную головную боль в отношениях с Воронцовым, а после памятного разговора с Андроповым Ростов не хотел так скоро снова обращаться к нему через голову Воронцова. Так что он прибегнул к альтернативе: он решил позволить Хассану присутствовать рядом и предупредил его, чтобы он не спешил отправлять сообщения в Каир.

Хассан, который проглядывал распечатку, протянул ее Ростову. Пока русский проглядывал ее страницу за страницей, звуки улицы через пару минут сменились диалогом.

«Так куда, слышь?»

Голос Дикштейна: «Лайм-стрит».

Подняв глаза, Ростов обратился к Тюрину:

– Это «Ллойд», тот самый адрес, что ему продиктовали по телефону. Давай туда.

Тюрин включил двигатель и тронулся с места, держа курс к границам Сити. Ростов вернулся к распечатке.

Хассан сказал с пессимистическим выражением:

– «Ллойд», скорее всего, даст ему письменный отчет.

– «Клоп» работает более чем отлично… пока. – Тюрин держал баранку одной рукой, обкусывая заусеницы на другой. Наконец Ростов нашел то, что искал.

– Вот оно! Тот самый «Копарелли». Отлично, отлично, отлично! – В восторге он хлопнул кулаком по колену.

– Покажите-ка мне, – попросил Хассан.

Ростов на мгновенье запнулся, поняв, что теперь ему никуда не деться, и улыбнулся Хассану, показывая последнюю страницу.

– Под графой «Неядерное использование». Двести тонн урановой руды отправляют из Антверпена в Геную на сухогрузе «Копарелли».

– Вот оно что, – сказал Хассан. – Вот на что нацелился Дикштейн.

Ростов кивнул.

– Все эти дела с судном однотипной постройки должны что-то значить. – Он потер нос. – Но пока еще мне ничего не ясно.

«Два и еще шесть пенсов, парень».

«Держи мелочь».

– Найди где тут припарковаться, Тюрин, – бросил Ростов.

– Тут нелегко приткнуться, – пожаловался Тюрин.

– Если не найдешь места, просто остановись. Черт с ним, со штрафом за неправильную парковку, – нетерпеливо бросил Ростов.

«Доброе утро. Мое имя Эд Роджерс».

«Ах, да. Будьте любезны, минутку… Данные для вас только что отпечатаны. И вот счет».

«Вы отлично работаете».

– Данные в письменном виде, – кисло сказал Хассан.

«Благодарю вас».

«Всего хорошего, мистер Роджерс».

– Он не очень разговорчив, не так ли? – заметил Тюрин.

– Как и любой хороший агент, – сказал Ростов. – Что тебе стоило бы намотать на ус.

– Есть, сэр.

– Черт побери, – ругнулся Хассан. – Нам так и не удалось получить ответы на его вопросы.

– Не важно. Вот только что мне пришло в голову. – Ростов улыбнулся. – Мы знаем вопросы. И нам остается лишь задать их себе, и мы получим те же ответы, что и он. Слушай, он снова на улице. Объедь вокруг квартала, Тюрин, и попробуй засечь его.

Фургон снялся с места, но прежде, чем он завершил круг вокруг квартала, уличные звуки снова затихли.

«Чем могу служить, сэр?»

– Он зашел в магазин, – догадался Хассан. Ростов глянул на него. Когда Хассан забывал надуваться от гордости, то, как истый школьник, приходил в возбуждение из-за автобуса с радиоаппаратурой, «клопов», слежки. Может, если он будет продолжать играть в шпионов вместе с ними, то будет держать язык за зубами.

«Мне нужна новая рубашка».

– О нет! – простонал Тюрин.

«Я вижу, сэр. Что это?»

«Кофе».

«Наверно, это случилось только что, сэр. И избавиться от пятна будет очень трудно. Вам нужна такая же рубашка?»

«Да. Из простого белого нейлона, манжеты на пуговицах, размер воротничка четырнадцать с половиной».

«Спасибо. Может, вы хотите тут же одеть ее?»

«Да, будьте любезны».

«Примерочная вон там».

Звуки шагов, потом краткое молчание.

«Нужен ли вам пакет для старой рубашки, сэр?»

«Сделайте одолжение, выкиньте ее».

– Эта пуговица стоит две тысячи рублей! – опять простонал Тюрин.

«О, конечно, сэр».

– Вот так, – сказал Хассан. – И ничего больше не узнаем.

– Две тысячи рублей! – снова выдавил Тюрин.

– Думаю, деньги себя оправдали, – успокоил его Ростов.

– Куда теперь? – спросил Тюрин.

– Обратно к посольству, – бросил ему Ростов. – Я хочу наконец вытянуть ноги. Левую я совсем не чувствую. Черт, а все же мы отлично сработали утром.

Пока Тюрин направлялся в западную сторону города, Хассан задумчиво сказал:

– Нам надо выяснить, где сейчас находится «Копарелли».

– Этим займутся белки, – сказал Ростов.

– Белки?

– Кабинетные работники в Московском центре. Они сидят за своими столами весь день, не подвергая себя риску большему, чем пересечь на красный свет улицу Грановского, получают больше, чем полевые работники. – Ростов решил воспользоваться возможностью продолжить образование Хассана. – Запомните, агент никогда не будет терять время на получение информации, которая рассеяна в открытых источниках. Все, что имеется в книгах, донесениях и досье, может быть собрано белками. Поскольку использование их обходится дешевле, чем работа с агентом – не из-за зарплаты, а из-за дополнительных усилий. – Комитет всегда предпочитает использовать белок для таких заданий, если это в его силах. Он, как правило, дает белкам задание. И тогда уж бездельничать им не приходится.

– Дикштейн работает не таким образом.

– У израильтян совершенно другой подход. Кроме того, подозреваю, что Дикштейн предпочитает работать в одиночку, не в команде.

– Сколько времени потребуется вашим белкам, чтобы сообщить нам о местонахождении «Копарелли»?

– Может, день. Я пошлю запрос, как только мы окажемся в посольстве.

Тюрин бросил из-за плеча:

– Можете ли запросить дополнительное оборудование?

– В чем нужда?

– Еще шесть пуговиц для рубашек.

– Шесть?

– Если они такие же, как в последней партии, пять сразу же выйдут из строя.

Хассан расхохотался.

– Такова коммунистическая эффективность?

– Качество далеко не коммунистическое, – объяснил ему Ростов. – Мы вечно страдаем от русского качества.

Фургон оказался в пределах посольского ряда, и постовой махнул рукой, показывая направление движения.

– Что будем делать, – спросил Хассан. – когда найдем «Копарелли»?

– Скорее всего, – сказал Ростов. – посадим нашего человека на борт.

Глава девятая

Дону достался плохой день.

Все началось за завтраком, когда дошли известия, что кое-кто из его людей погорел этой ночью. Полиция остановила и обыскала машину, в которой было две тысячи пятьсот пар шлепанцев, отороченных мехом, и пять килограммов очищенного героина. Груз, направлявшийся из Канады в Нью-Йорк, был перехвачен в Олбани. Содержимое кузова конфисковали, а водитель вместе с напарником оказались за решеткой.

Все добро принадлежало не дону. Тем не менее, команда, которая осуществляла переброску, уплатила ему вдвое, лишь после чего получила его протекцию. Теперь от него потребуется вытащить людей из каталажки и вернуть героин. Это было почти невозможно. Он мог бы еще справиться с задачей, если бы к этому бардаку имела отношение лишь полиция штата, но в таком случае бардака бы вообще не произошло.

И это было только началом. Его старший сын телеграфировал из Гарварда, прося подкинуть деньжат, поскольку спустил в карты все свое содержание за будущий семестр за неделю до начала занятий. Все утро он провел, пытаясь выяснить, в чем причина убытков в цепи его ресторанов, а днем пришлось объяснить любовнице, почему в этом году он не может взять ее в Европу. И в завершении всех радостей доктор сообщил, что он снова подцепил гонорею. Завязывая галстук перед высоким зеркалом в спальне, он ругнулся:

– До чего паршивый день…

Выяснилось, что кавардак устроила полиция Нью-Йорка; они же имели дело с полицией штата, и та не беспокоила городскую мафию. Полиция города позволила себе не обратить внимание на их подсказки, что было признаком вмешательства каких-то значительных структур, скорее всего, Бюро по борьбе с наркотиками Государственного Казначейства. Дон переговорил с адвокатом, который должен был заняться арестованными водителями, послал человека нанести визит их семьям и приступил к переговорам, чтобы выкупить героин у полиции.

Он натянул пиджак: ему нравилось переодеваться к обеду. Пока он не представлял, как поступить со своим сыном Джонни. Почему тот не приехал домой на лето? Ребята из колледжей всегда едут домой на летние каникулы. Дон понимал, что надо было бы послать кого-нибудь повидаться с Джонни, а то мальчик решит, что отец беспокоится только из-за денег. Похоже, придется ему самому ехать.

Зазвонил телефон, и он поднял трубку.

– Да.

– Говорят от ворот, сэр. Тут явился какой-то англичанин, спрашивает вас, но не называется.

– Так гоните его, – ответил дон, все еще думая о Джонни.

– Он сказал, что он ваш друг из Оксфорда

– Я никого там не знаю… хотя минутку. Как он выглядит?

– Маленький тип в очках, невзрачный.

– Неужто? – Лицо дона расплылось в улыбке. – Тащите его сюда – и расстелить перед ним красный ковер!

За то время, что он не виделся со старым другом, стало заметно, как тот изменился; но перемены, происшедшие с Алом Кортоне, еще более бросались в глаза. Прибавление в весе, которое началось с его возвращения из Франкфурта, казалось, шло все это время, и теперь он весил самое малое двести пятьдесят футов. Если любовь к плотским радостям была еле заметна в 1947 году и полностью отсутствовала во время войны, то теперь ясно читалась на его пухлом лице. И он был совершенно лыс. Дикштейн подумал, что это несвойственно итальянцам.

Так ясно, словно это было вчера, Дикштейн помнил те обстоятельства, при которых Кортоне стал его должником. В те дни он полностью усвоил психологию загнанного в угол животного. Когда не было никакой возможности унести ноги, становилось ясно, с какой яростью ты можешь драться. Оказавшись с десантом в совершенно чужой стране, потеряв связь со своим взводом, продираясь сквозь незнакомую местность с ружьем в руках, Дикштейн обнаружил в себе неисчерпаемые запасы терпения, хитрости и жестокости, о присутствии которых и не подозревал. Не менее получаса он лежал, притаившись в зарослях, и наблюдал за танком, покинутым экипажем, который, в чем он не сомневался – сам не зная, почему – был приманкой в ловушку. Он снял одного снайпера и высматривал второго, когда откуда-то с криками вывалились американцы.

Так, не думая ни о чем, кроме спасения собственной жизни, Дикштейн спас жизнь Ала Кортоне.

Условия войны были для Кортоне еще большим открытием, чем для Дикштейна, но он усваивал ее законы столь же быстро. Оба они прошли закалку в уличных драках и применяли старые принципы к новым условиям. С тех пор они дрались бок о бок, вместе смеялись, ругались и на пару говорили о женщинах. Когда остров был взят, им предоставили отдых перед следующим десантом, и они удрали, чтобы посетить сицилийских кузенов Кортоне.

И теперь эти кузены представляли для Дикштейна основной интерес.

Как-то они помогли ему в 1948 году. От той сделки они получили немалый доход. Этот же проект носил несколько иной характер: ему нужно было получить от них одолжение, и он не мог обещать никаких процентов с дохода. Следовательно, он должен отправиться прямиком к Алу – просить его о возврате долга двадцатичетырехлетней давности.

Он отнюдь не был уверен, что его просьба сработает. Теперь Кортоне обрел богатство. У него огромный дом – в Англии такое строение называлось бы усадьбой – с прекрасным садом, окруженным высокой стеной, и охраной у ворот. На гравийной дорожке у дома стояли три машины, и Дикштейн потерял счет слугам. Богатый и преуспевающий американец средних лет не будет спешить впутываться в сомнительную политическую сумятицу в Средиземноморье, даже ради человека, который когда-то спас ему жизнь.

Кортоне искренне обрадовался встрече с ним, что было хорошей приметой. Они хлопали друг друга по спинам, точно так же, как в то ноябрьское воскресенье 1948 года, и восклицали: «Так как ты, черт побери?»

Кортоне оглядел Дикштейна с головы до ног.

– А ты все тот же! Я потерял волосы и набрал лишнюю сотню фунтов, а у тебя ни одного седого волоска. Чем ты занимаешься?

– Я перебрался в Израиль. Что-то вроде фермера. А ты?

– Ну ты же знаешь, чем я занимаюсь. Идем, поедим и потолкуем.

Обед представлял собой странное зрелище. Миссис Кортоне сидела по другую сторону стола, в отдалении от них, не говоря ни слова, и к ней никто не обращался. Двое мальчишек с плохими манерами с волчьей жадностью уничтожили поданную еду и тут же вылетели из-за стола, после чего донесся рев двигателя спортивной машины. Кортоне поглощал огромное количество жирной итальянской пищи и выпил несколько стаканов красного калифорнийского вина. Но самым загадочным типом был хорошо одетый мужчина с акульим лицом, который порой вел себя с непринужденностью друга дома, порой как советник, а иногда и как лакей; один раз Кортоне обратился к нему, назвав его советником. Во время обеда не шло никаких разговоров о делах. Вместо этого они вспоминали военные истории – Кортоне уже рассказывал большинство из них. Он также рассказал историю, как в 1948 году Дикштейн обставил арабов; он слышал о ней от своих родственников, и ему она доставила не меньшее удовольствие, чем им. Повествование, переходя из уст в уста, превратилось в легенду. Дикштейн пришел к выводу, что Кортоне искренне рад его видеть. Может, ему просто все надоело. Что вполне может быть, если каждый вечер ему приходится поглощать свой обед в компании молчаливой жены, двух невоспитанных мальчишек и акулоподобного советника. Дикштейн делал все, что мог, дабы поддерживать у него хорошее настроение; он хотел, чтобы благодушие не покинуло хозяина дома, когда он обратится к нему с просьбой.

В завершении обеда Кортоне и Дикштейн расположились в кожаных креслах в его кабинете, и дворецкий принес им коньяк и сигары. Дикштейн отказался и от того, и от другого.

– Ты же чертовски пил, – вспомнил Кортоне.

– Это была чертовская война, – ответил Дикштейн.

Дворецкий оставил кабинет. Понаблюдав, как Кортоне пьет коньяк, как раскуривает сигару, Дикштейн подумал, что Ал ест, пьет и курит как-то безрадостно, словно надеясь, что, если он все это будет делать регулярно, то наконец почувствует вкус этих радостей. Вспоминая непринужденное веселье, с которым они вдвоем проводили время у его сицилийских родственников, Дикштейн подумал, остались ли в жизни Кортоне какие-то настоящие живые люди.

Внезапно Кортоне расхохотался.

– Я помню каждую минуту того дня в Оксфорде. Слушай, у тебя что-нибудь получилось с той профессорской женой, как ее, этой арабкой?

– Нет, – сдержанно улыбнулся Дикштейн. – И ныне она мертва.

– Прости.

– И случилась странная вещь. Я вернулся туда, в тот домик у реки, и встретил ее дочь… Она выглядит точно такой, какой была Эйла.

– В самом деле?… – Кортоне плотоядно посмотрел на него. – И ты охмурил дочку – ну, просто не могу поверить!

Дикштейн кивнул.

– Мы несколько раз встречались. И я хочу жениться на ней. В следующий раз, когда мы увидимся, я хочу просить ее руки.

– И ты считаешь, что она согласится?

– Не уверен. Но хочу надеяться. Я старше ее.

– Возраст не имеет значения. Хотя тебе надо немного прибавить в теле. Женщины любят, чтобы было, за что подержаться.

Разговор начал утомлять Дикштейна, и он понял, в чем дело: Кортоне воспринимал их общение, как банальный треп. Может быть, сказывалась многолетняя привычка держать язык за зубами; может, дело заключалось в том, что большинство дел «семейного бизнеса» носило уголовный характер, и он не хотел, чтобы Дикштейн догадался об этом (хотя он так и так это предполагал); или, может, тут было что-то еще, с чем он очень боялся столкнуться, какое-то тайное разочарование, которого он не хотел испытывать – во всяком случае, в этом толстом мужчине давно исчезли следы того открытого, веселого, восторженного молодого человека. Дикштейна так и тянуло спросить его – скажи, что доставляет тебе радость в жизни, кого ты любишь и как вообще идет твоя жизнь.

Вместо этого он сказал:

– Ты помнишь, что сказал мне в Оксфорде?

– Конечно. Я у тебя в долгу, ты спас мне жизнь. – Кортоне затянулся сигарой.

Хоть в этом он не изменился.

– И я здесь, чтобы попросить тебя о помощи.

– Валяй и проси.

– Ты не против, если я включу радио?

Кортоне улыбнулся.

– Это помещение обследуется на предмет обнаружения «клопов», самое малое, раз в неделю.

– Отлично, – сказал Дикштейн, но все-таки включил радио. – Карты на стол, Ал. Я работаю на израильскую разведку.