Гринвич-парк

РРХ, любовь моя

Надень, я хочу полюбоваться

Ты навеки в моем сердце

В

Я хмурюсь. Почерк явно принадлежит не Серене. При взгляде на последний инициал я чувствую, как внутри у меня все сжимается.

Появляется тошнотворное ощущение: я нашла нечто, не предназначенное для моих глаз, что-то нехорошее. Любовная записка, адресованная Рори? И что значит «хочу полюбоваться»? Чем полюбоваться? И кто эта «В»?

У меня сводит живот. Я запихиваю записку в конверт и прячу его в бюстгальтер. Потом поразмыслю.

Вернувшись на террасу, вижу, что грязная посуда со стола уже убрана. Серена и Рори сидят на качелях под одеялом. На Серене шелковый топ, прикрывающий совершенно круглый, но аккуратненький живот. В ушах, на запястьях и шее у нее блестят серебряные украшения. Я смотрю на Серену и брата. Она улыбается мне и зарывается лицом в джемпер Рори. Тот играет с золотистыми прядями ее волос. Дэниэл сидит на стуле. Для меня места нет.

Я усаживаюсь на табурет возле Серены.

– Мы можем уступить тебе качели. – Серена порывается встать.

– Нет-нет, не надо. Мне и так хорошо.

Серена все равно снимает с себя руку Рори и, отодвигаясь от спинки скамейки, выпрямляется. Цепочка с миниатюрной фигуркой-подвеской на ее шее свешивается вперед.

– Красивое ожерелье, – замечаю я. – Что за фигурка? Собачка?

– Вроде бы, – рассеянно отвечает она. Наклонившись ко мне, кладет холодную ладонь на мою на руку. – Как у тебя с Кэти, все хорошо? Вы с ней не поссорились, нет?

– Что? С Кэти? Да нет, ничего подобного. Думаю, у нее просто много работы, – говорю я. Однако вопрос Серены меня насторожил. Может, Кэти и вправду на меня обижена? Это странно, что мы давно не виделись. Сразу добавляю:

– Я с ней скоро встречаюсь. У нее будет выходной, и мы с ней вместе пообедаем.

– Отлично, – улыбается Серена.

– Тебе придется отпрашиваться у своей новой подружки.

Я поворачиваюсь, осознав, что ко мне обращается Дэниэл. Все смотрят на него. Я только теперь понимаю, что до сей минуты он и двух слов не сказал за весь вечер.

– У какой подружки? – любопытствует Серена.

Теперь я жалею, что поделилась с Дэниэлом своими первыми впечатлениями о Рейчел до того, как узнала ее лучше. И зачем только я рассказала ему про то, что она пьет и курит, орет во весь голос, про ее телефонный чехол и одежду? Сейчас для меня важно дать всем понять, что мне и одной вполне комфортно на перинатальных курсах, что я прекрасно справляюсь там без них, и даже завела новых друзей.

– Да глупости он болтает, – говорю я Серене, чувствуя, что краснею. – Я с ней на занятиях познакомилась.

– Это та девушка, про которую ты упоминала? Рейчел? Какая она?

Дэниэл фыркает. Я награждаю его сердитым взглядом.

– Что, Дэниэл?

– Молчу!

– Ты даже с ней не знаком.

Дэниэл трогает свои очки, словно поправляет их, чтобы видеть лучше.

– Постой, я лишь исхожу из того, что ты мне говорила. Не ты ли назвала ее несколько экспансивной?

– Я этого не говорила, – отрывисто бросаю я, хотя, может, и говорила. – Ничего такого я не говорила, Дэниэл. Мне она нравится.

Я поворачиваюсь к Серене.

– Дэниэл просто бесится, оттого что на днях она приходила к нам и…

– Перевернула все наши диваны, – заканчивает за меня Дэниэл. Рори смеется. Серена удивленно смотрит на меня. Я медлю с ответом, подыскивая объяснение, которое удовлетворило бы Серену и выставило бы Рейчел в выгодном свете.

– Мы освобождали место для… йоги, – импровизирую я.

Тогда я впервые пригласила Рейчел к нам домой.

– Здесь мы и живем, – сказала я.

– Что… это все ваше? – Она тихо присвистнула, стряхивая с себя джинсовую куртку, и задрала голову, разглядывая люстры. – Ни фига себе! С ума сойти!

Мне ее изумление доставило удовольствие. Я провела Рейчел на кухню, стала наливать воду в чайник.

– Слушай, а вдруг под полом золото спрятано. Вы никогда не проверяли?

Я завинтила кран, думая, что из-за шума воды, возможно, что-то не так услышала.

– Прости, что мы не проверяли?

– Золото не искали? Под половицами? Его полно в домах на этой стороне парка.

Я поставила чайник. Подумала, что, возможно, она надо мной подшучивает. Мне говорили, что я шуток не понимаю, все принимаю за чистую монету.

– Ты что, правда про это не слышала?

Я покачала головой.

Рейчел уселась на табурет и, щурясь, взмахом руки показала на потолочную розетку.

– В ту пору, когда строили эти дома, здесь поселялись богатые торговцы, – начала она. Затем, резко повернувшись, указала пальцем в сторону окна: – Люди постоянно ездили через парк, везли с собой золото, драгоценности, деньги, ткани и все такое.

Она ненадолго умолкла, чуть прищурилась.

– Но по другую сторону парка, в Блэкхите, орудовали грабители. Дорога на Вулидж была безопасной, по обеим сторонам высились стены, бандитов там не было. Но иногда приходилось ехать через Блэкхит. А разбойники не знали жалости.

Рейчел бросила взгляд в окно, словно хотела убедиться, что за нами никто не наблюдает из кустов роз.

– Существует множество всяких историй: как они срывали у женщин с шей ожерелья, разрубали в щепки кареты, если думали, что внутри есть золотые монеты. Перерезали упряжь и, вскочив на лошадей, мчались прочь. А криков о помощи никто там не слышал – ори не ори.

Я выдавила из себя смешок, давая Рейчел понять, что не принимаю всерьез ее россказни, но пусть я ей и не верила, мне хотелось услышать больше.

– Только вот король и его окружение не знали, – продолжала Рейчел, накладывая сахар в чай, – что богатые торговцы Гринвича были в сговоре с грабителями Блэкхита. Именно поэтому им сходили с рук их преступления. Торговцы покровительствовали разбойникам и за то всегда получали свою долю награбленного золота. Разумеется, им светила бы виселица, если б король узнал об этом, потому они прятали добычу в своих домах. Обычно под половицами. Честное слово! Я сама где-то читала об этом. – Рейчел остановила на мне взгляд. – Серьезно, поверить не могу, что ты ничего об этом не слышала. Здесь многие находят клады в своих домах – ювелирные украшения, антиквариат, всякие разные ценности. Бывает, что и целые состояния.

Я задумалась. Или все-таки я что-то такое слышала? По-моему, мама однажды рассказывала, что люди, живущие где-то неподалеку, нашли кубышку со старинными монетами.

– Возможно, – нерешительно промолвила я.

Теперь я краснею от стыда, вспоминая, как указывала Рейчел на верхнем этаже – в стороне от строительных работ – такие места, где половицы неплотно пригнаны друг к другу. Как поднимала мамин ковер, переворачивала диван. Нас обеих пьянила мысль, что мы можем отыскать в доме спрятанные сокровища. Одержимая этой идеей, Рейчел настояла, чтобы мы продолжили поиски в спальне, ванной, в других комнатах. Но, разумеется, таких половиц, которые отходили бы сами собой, мы не нашли, а как их поднять, не разворотив весь дом, придумать не могли и в итоге бросили это дело. После Рейчел даже кофе пить не захотела. К тому времени, когда Дэниэл вернулся с работы, ее уже и след простыл, а у меня не было сил ставить на место мебель.

– Хелен, по-моему, она абсолютно нормальная, – поддерживает меня Серена, бросая косой взгляд на Дэниэла. – Хорошо, что ты с ней подружилась.

У Серены просто талант гасить скандалы. Щекотливые ситуации она сглаживает так, будто расправляет складки на скатерти. Дэниэл улыбается ей и затем, повернувшись ко мне, говорит более мягким тоном:

– Я не был возмущен. Просто немного удивился при виде сдвинутой мебели. – У него чуть заплетается язык, отчего я раздражаюсь еще больше.

– Ну, сдвинули диван один раз, и что? Небо упало? – сердито вопрошаю я. – А ты все никак не успокоишься.

– Расслабься, Хелен. Я просто подтруниваю над тобой, – спокойно ответствует он. Но я уже взвинчена, злость клокочет в горле, и сдержать ее я не могу.

– Наша гостиная сейчас не самый прелестный уголок на свете. Как там диван ни поставь, уютнее она не станет.

– Ну вот, началось. – Дэниэл теперь тоже злится. – Ну, конечно, это я во всем виноват. Ишь, ремонт затеял, гад.

– Я этого не говорила.

– Ты только это и говоришь.

Мы продолжаем пререкаться. Рори и Серена тактично помалкивают, отводя от нас глаза. Я с ужасом вспоминаю, что они и прежде так себя вели, когда становились свидетелями наших супружеских перебранок.

Я сдерживаю свой запал, твердо вознамерившись не допустить, чтобы наши пререкания вылились в безобразный скандал. И лишь когда гнев утихает, осмеливаюсь посмотреть на стол. Дэниэл снова наполнил свой бокал и с притворным интересом изучает этикетку на винной бутылке. Поймав взгляд Серены, я беззвучно, одними губами, извиняюсь. Она морщит лоб, как бы говоря: «Ерунда». Качает головой, давая понять, чтобы я не волновалась. Подливает себе и мне воды, и Рори тоже.

В тот вечер по возвращении домой Дэниэл почти сразу валится на кровать, медленно смежает отяжелевшие веки, пряча под ними бегающие зрачки, и проваливается в пьяный сон. Вскоре я слышу, как мой муж дышит с присвистом – верный признак того, что он крепко спит. Очки его, словно неся вахту, лежат на книгах, которыми завалена прикроватная тумбочка с его стороны. Без очков его лицо кажется каким-то неприкаянным, незаконченным, словно детский рисунок.

Я разворачиваю записку, что нашла в ванной Серены и Рори. Ногтем большого пальца разглаживаю примятости на бумаге и долго смотрю на текст. РРХ. Может быть, «В» – это какое-то прозвище Серены? Нет, вряд ли. Я наткнулась на что-то дурное, не предназначенное для моих глаз. Это ясно как божий день. «Ох, Рори, Рори, – мысленно вздыхаю я. – Во что ты ввязался?»

Я все смотрю и смотрю на записку. Буквы начинают расплываться и сливаться перед глазами. Вскоре это уже вовсе и не буквы, а какие-то очертания, символы. В конце концов, так ничего и не надумав, я закладываю записку между страницами в конце книги, которую читаю, и выключаю лампу, что стоит на тумбочке.

Прислушиваюсь к глубокому ритмичному дыханию Дэниэла. Прислушиваюсь к тихим взрывам смеха где-то в ночи, к гудению стиральной машины внизу, к шуму ветра, гуляющего по холму и со свистом пролетающего мимо наших окон. Долго не могу уснуть.

Срок: 30 недель

Хелен

Мне кажется, я постоянно натыкаюсь на Рейчел – на рынке, в кафе с эстрадой или в парке с его выжженными газонами. Впрочем, ничего удивительного. Она живет в моем районе, мы обе в декретном отпуске. Однако с Сереной так часто я никогда не сталкиваюсь. Да и с Рори тоже. И даже с Дэниэлом. Впрочем, у всех разные обстоятельства. Поразительно другое: откуда на улице днем столько народу? Чем они все занимаются?

Декретный период сам по себе необычен: нейтральная полоса между месяцами беременности и родами. Свой день я строю вокруг приема у врача, поездки в город за покупкой «радионяни» или аппарата ЧЭНС[5]. В метро все пассажиры приклеены к своим смартфонам: ведут переписку, организуя свою жизнь, более насыщенную, чем моя. Зачастую никто даже головы не поднимет, не обратит внимания на то, что рядом беременная женщина, которой необходимо сесть. А я сама стесняюсь попросить, чтобы мне уступили место. Мне все твердят, чтобы я пользовалась преимуществами своего положения и получала удовольствие. Я не совсем понимаю, что они имеют в виду. В моем восприятии это – мертвый сезон. Период отсутствия, период ожидания.

Наконец нам с Кэти удается условиться о встрече, чтобы вместе пообедать. Я жду этого дня – яркий флажок в моем пустом календаре – с бо́льшим нетерпением, чем обычно. И все равно сегодня утром почему-то немного нервничаю.

По дороге к станции метро подумываю о том, чтобы сообщить Кэти о записке, которую я нашла в ванной Рори и Серены. Кэти – мастер добывать нужную информацию. Она сумеет выяснить, во что впутался Рори.

Минуя книжный магазин, я вижу, как Кэти выходит из станции метро. Что сразу бросается в глаза – кожаная куртка, наушники, стаканчик кофе в руке, отстраненное выражение лица. Кэти, как и Чарли, всего на полтора года младше меня. В детстве она жила неподалеку от нас и была подружкой Чарли, но в подростковый период, когда небольшая разница в возрасте перестала иметь существенное значение, и я с ней подружилась. Мы оставались подругами на протяжении всех лет учебы в университете и дружим по сей день.

Но сейчас, когда я увидела ее, у меня вдруг возникло ощущение, что она снова намного моложе меня. В конце концов, нас уже разделяет нечто большее, чем полтора года разницы в возрасте: супружество, дом, дети, беременность. Глядя на нее теперь, я чувствую себя старухой. Я машу ей, и на ее лице расплывается изумленная улыбка. Она подбегает ко мне, крепко меня обнимает.

– Боже, Хелен. Какая же ты огромная!

– О, спасибо!

– Прости, я не так выразилась. Ты выглядишь великолепно. Просто… мы с тобой давненько не виделись, да?

Ее слова тяжестью оседают в душе. Усилием воли я заставляю себя посмотреть ей в глаза, улыбнуться и сказать, что я не обижена. Она улыбается, в лице ее отражается облегчение.

– Пойдем, – говорит Кэти. – Я умираю с голоду.

Мы идем через парк, где могучие конские каштаны только-только начинают сбрасывать свои богатые наряды. Золотистые листья выплывают из железных ворот и ложатся на тротуары, оседают в ржавой воде канав и у дверных проемов. У павильона № 1 за столиками сидят посетители кафе, наслаждаются отголосками исчезающего тепла. Они все в верхней одежде, но с удовольствием, закрыв глаза, подставляют лица солнцу, упиваясь каждым мгновением ласковой погоды. Между столиками лавирует официантка, собирает грязную посуду, балансируя на руке подносом с кофейными чашками и усыпанными крошками тарелками. На ней серый передник, на поясе завязанный маленьким бантиком.

Внутри полно народу. Я прошу официанта провести нас к столику, но тот качает головой. Свободных мест нет. Согласны ли мы подождать? Кэти говорит, что она не против. А у меня болят ноги и в животе урчит. Я обвожу взглядом зал, пытаясь определить, может, кто-то из посетителей уже уходит.

И вижу ее. Мой первый инстинктивный порыв – отвести глаза, притвориться, будто я ее не заметила. Поздно. Наши с ней взгляды встречаются, Рейчел улыбается нам. Она сидит у окна, перед ней – раскрытая газета. Она начинает махать нам как безумная.

– Кого я вижу! – Рейчел сворачивает газету и прямо с ней кидается к нам, натыкаясь на спинки стульев. На ней расшитая золотистыми блестками юбка, объемная футболка на несколько размеров больше, чем нужно, и зеленые кроссовки. – С ума сойти!

Она лезет ко мне обниматься. Я чувствую, как обмякаю в ее объятиях. Кэти выжидательно смотрит на меня.

– Это Рейчел, – представляю я свою новую знакомую, когда та отстраняется от меня. – Рейчел, это моя подруга Кэти. – Они улыбаются друг другу. Помедлив, я добавляю: – Мы с Рейчел познакомились на курсах для будущих мам.

– И с тех пор то и дело сталкиваемся животами! – Рейчел громко хохочет над своей шуткой. Все в кафе оборачиваются к нам: что за шум? – Какими судьбами?

– Собирались пообедать, – отвечает Кэти. – Но свободных мест, кажется, нет.

– Садитесь ко мне!

Я смотрю на столик Рейчел. Она заняла самое лучшее место в кафе, прямо у окна, именно там, где, как я надеялась, удастся сесть нам. Но мне становится не по себе от того, что нам придется обедать в ее компании.

Рейчел смотрит на меня, и ее лицо тускнеет, словно она прочитала мои мысли.

– О, простите… я, наверное, мешаю. – Она выдавливает из себя неестественный смешок, опускает глаза в пол, сворачивает в руках газету и резким жестом показывает на свой столик. – Прошу, располагайтесь. Я все равно собиралась уходить. Расплачусь у стойки.

Рейчел сворачивает и сворачивает газету, пока та не становится настолько толстой, что больше уже не сворачивается. От ее дерганых движений у меня на затылке волосы становятся дыбом. Кэти подступает к ней и легонько трогает ее за плечо.

– Рейчел, ну что за глупости? – с теплотой в голосе произносит она. – Нам будет приятно пообедать вместе с тобой. Если ты уверена, что хочешь составить нам компанию. – Она смотрит на меня. – Правда ведь, Хелен?

Рейчел тоже устремляет взгляд на меня.

– Я точно не буду вам мешать? Вы мне сразу так и скажите.

Мы просим обедающих за соседними столиками чуть сдвинуться, чтобы нам втроем можно было уместиться за своим. Для нас находят еще один стул, который несут к нам над головами других посетителей. Мы с Рейчел устраиваемся друг напротив друга на удобных стульях. Кэти занимает шаткий стул, усаживаясь почти вплотную спиной к одному из наших соседей.

– Рейчел, ты на каком месяце? – любопытствует Кэти.

– В нашей группе всем женщинам предстоит рожать в одном и том же месяце, – отвечаю я за нее сердитым оправдывающимся тоном. Ничего не могу с собой поделать.

– Ах, ну да.

– Просто некоторых во время беременности разносит гораздо больше, чем других, – объясняет Рейчел Кэти приглушенным голосом, глядя на меня. – Слушай, так ты, должно быть, журналистка? Я как раз сейчас читала твою статью! Вот так совпадение!

Рейчел снова вытаскивает свою газету и размахивает ею перед Кэти.

– Хелен много рассказывала о тебе, о судебном процессе, что ты освещаешь. Я буквально только что купила эту газету, чтобы ознакомиться с твоим материалом.

Она раскрывает газету на развороте. Над статьей стоит фамилия Кэти. Есть и фотографии, на которых запечатлены двое обвиняемых. Они входят в здание суда в сопровождении своих миленьких подружек, с которыми оба держатся за руки, а также родителей и адвокатов. Фотография потерпевшей отсутствует – должно быть, не разрешили поместить в газету. Обкусанным ногтем Рейчел стучит по статье.

– Твоя статья – это что-то невероятное. Кэти, расскажи об этом деле. Подробно. Я хочу знать все. Нет, правда.

Кэти нерешительно начинает свой рассказ о судебном процессе, излагает факты. Я ерзаю на стуле, стараясь не думать о том, как все это сильно напоминает мне один случай из прошлого. Рейчел внимает ей с живым интересом – глаза вытаращены, рот немного приоткрыт. Наблюдая за ней, я пытаюсь вспомнить, сообщала ли я ей о том, что сегодня встречаюсь с Кэти. Да нет, не могла я проболтаться. Или все же проговорилась?

К нам подходит официант. Рейчел заказывает сэндвич из батона с семенами укропа, копченым лососем и сливочным сыром, большую чашку горячего шоколада и шоколадное пирожное. За время обеда она дважды выходит на улицу покурить, причем встает прямо под окном, у которого мы сидим и, дымя сигаретой, все время улыбается и машет нам, словно хочет, чтобы мы оставались у нее на виду. Мы смущенно улыбаемся ей в ответ.

Когда она возвращается после второго перекура, мы с Кэти снова заказываем кофе и чай с ромашкой. А Рейчел внезапно заявляет, что ей пора.

– У меня куча дел, прямо огромная куча, – объясняет она, словно мы ее задерживаем. Щека ее измазана шоколадом.

Рейчел достает кошелек и бросает на стол купюру в пятьдесят фунтов. Кэти удивленно смотрит на нее.

– Это слишком много.

– А, ерунда. – Рейчел широко улыбается, великодушным жестом отметая возражения Кэти. – Я чудесно провела с вами время.

У меня возникает странное чувство, будто она дала нам «на чай».

Перед уходом Рейчел загребает меня в медвежьи объятия и обнимает дольше, чем можно было ожидать, словно прощается со мной на длительное время. Это было бы здорово, невольно думаю я.

– Большое спасибо, что не отпаснули меня, – благодарит нас Рейчел. – Вы обе такие лапули. Кэти, с нетерпением жду следующей статьи.

Нацелив на Кэти указательный палец и чуть оттопырив большой, она демонстрирует странный жест, подразумевающий то ли «браво», то ли «пиф-паф». Потом поворачивается и со всей дури толкает входную дверь так, что та, скрипя на петлях, ударяется о наружную стену. И уходит. Вслед ей звякает колокольчик.

Я смотрю, как Рейчел идет через парк. Не свожу глаз с ее худенькой фигурки. Она минует детскую площадку, где школьники в новеньких формах, побросав портфели, бегут к качелям.

– Вроде бы неплохая девчонка, – произносит Кэти.

– Немного экспансивная, – морщусь я. – Прости. Я не знала, что она будет здесь. Честное слово.

– Да все нормально. Я была рада с ней познакомиться.

Мы с Кэти все еще смотрим вслед удаляющемуся силуэту Рейчел. Почему-то мне хочется убедиться, что она действительно ушла.

Хелен

В конце концов я оставила попытки договориться о встрече с коллегами по работе. После того, как в последний момент отменился один ланч, затем еще один, я поняла, что зря стараюсь. У моих коллег много других дел. Во всяком случае, на меня у них времени нет. Меня уже забыли.

Теперь я чаще наведываюсь в клинику, у меня повышенное артериальное давление. Акушерки внимательно осматривают мои лодыжки, проверяют, нет ли отеков. С озабоченностью в лицах спрашивают, не кружится ли у меня голова, нет ли одышки. По дороге домой я чувствую, как тревога постепенно уходит. Но потом с каждым днем беспокойство снова растет. И так до следующего визита к врачу.

Я взяла в привычку подолгу заниматься рутинными делами, иногда с обеда почти до самого вечера, – чтобы скоротать время, отвлечься мыслями от ребенка, от бесконечных сомнений. Если небо чистое и светит солнце, я развешиваю в саду белье, обычно включив на полную мощь радио, чтобы не слышать шума строительных работ и топота рабочих, таскающихся туда-сюда через кухню. Порой, когда грохот особенно невыносим, я иду в парк – гуляю, сажусь в кафе, чтобы почитать книжку и выпить чаю в тишине и покое. После снова возвращаюсь в дом. На ужин готовлю изысканные блюда, нарезая овощи аккуратными многоцветными горками.

Сегодня по крышам стучит дождь, окрашивая шифер в цвет мокрого асфальта. Я решаю посвятить утро уборке на верхнем этаже – уборке тех комнат, на которые не покушаются ремонтники. Полагаю, это попытка воссоздать некое подобие порядка, внушить себе, что я контролирую ситуацию. Первым делом разбираю шифоньеры, освобождая полки для вещей ребенка. Старую одежду запихиваю в мешки: отдам ее на благотворительность. Потом принимаюсь за выдвижные ящики и стенные шкафы. Ловлю себя на мысли, что эти занятия, их неспешный гипнотический ритм начинают мне нравиться. Я сижу на ковре в спальне, слушаю по радио «Женский час». Рядом стоит кружка с ромашковым чаем, между коленями у меня зажата старая коробка, которую я сняла с гардероба Дэниэла. В окна хлещет дождь.[6]

Полагая, что в коробке лежат лишь университетские учебные материалы Дэниэла – конспекты, курсовики, книги по архитектуре – и почти все это пойдет на выброс, я начинаю разбираться. Подолгу задерживаюсь на каждой странице, пальцем водя по его записям, сделанным столь знакомым для меня почерком. Бесконечные строчки слов, написанные синей авторучкой – единственным подарком его отца. С улыбкой я вспоминаю, что в университетские годы у Дэниэла вся ладонь от подушечки мизинца до запястья вечно была испачкана чернилами.

Вспоминаю, как первый раз по винтовой лестнице вскарабкалась в крошечную комнату Дэниэла на чердаке с видом на Кингс-парад[7]. Робко постучала и, пытаясь придать голосу непринужденность, спросила, не хочет ли он пойти в бар. Дэниэл поднял голову от учебника. На лицо его из окна падал вечерний свет. Он поправил на носу очки и улыбнулся, словно впервые увидел меня. Словно понял, о чем я на самом деле прошу. «С удовольствием», – ответил он. У меня, помнится, перехватило дыхание: как, оказывается, все просто. И чего я так долго тушевалась?

Я вспоминаю наши университетские годы. Двое студентов в комнате на чердаке. Я любила смотреть, как он спит, упивалась им, балдела, как от наркотика. Его грудь размеренно вздымалась и опускалась, свернутая ладонь покоилась на подушке. Неужели это были мы? Возможно ли, что мы все еще те же? Я вспоминаю, как мы весело смеялись – над чем угодно. Как болтали до рассвета. Как прикасались друг к другу, даже без всякой надобности. Просто потому, что это было приятно. Я затаивала дыхание, глядя на него, на линии его бровей, на его мускулистое тело, на улыбку, которая появлялась на его губах только тогда, когда он искренне чему-то радовался. Да, я до сих пор его люблю. Мы любим друг друга. Но порой мне трудно вспомнить, когда мы последний раз прикасались друг к другу, просто так. Когда я последний раз смотрела на него. Когда мы по-настоящему смотрели друг на друга. Разве это нормально? Или так быть не должно?

Под курсовыми работами я нахожу документы, связанные с расследованием аварии. Есть даже копия завещания моих родителей. Как все это попало в его университетские материалы? Пытаясь ни во что не вчитываться, не думать о том кошмаре, я быстро сортирую по стопкам бумаги – завещание, его заверенная копия, полис страхования жизни, бесконечное множество прочих документов, оформление которых, как казалось в свое время, навечно поглотит нас.