Гринвич-парк

А потом я вспомнила, как он все выходные собирал детскую мебель, ползал по дому на четвереньках, затыкая розетки, настраивал «радионяню», которую мы купили. Как он безропотно отправился на почту за огромной подушкой для кормления, что я заказала, и принес домой чипсы из креветок, когда я упомянула, что очень их хочу.

Но для меня все это звенья одной цепи. В том числе посещение курсов, где их участники сидят полукругом и говорят о раскрытии матки, как и все супруги, впервые готовящиеся стать родителями. Подобно другим мамочкам, я хочу рассказывать о том забавные истории. Но Дэниэл, по-видимому, не понимает, как сказывается на мне то, что я должна делать в одиночку все, связанное с рождением ребенка, потому что для него самого это невыносимо.

А Рейчел умеет слушать – сочувственно внимает мне, широко раскрыв глаза и кивая, словно заводная собачка.

– Прости, – извиняюсь я. Качая головой, ищу в сумке салфетку. – Безобразие. Разревелась как дура.

– Вовсе нет, – возражает Рейчел. – Я бы тоже расстроилась.

Из-под бокала с соком она вытаскивает салфетку и дает мне. Я беру ее с благодарностью, хотя салфетка бумажная и липкая от сока.

Сморкаясь, я замечаю, что к лестнице направляются еще две мамочки со своими супругами. Увидев мое заплаканное лицо, они отворачиваются и ускоряют шаг. Я чувствую, что мои щеки покрываются румянцем. Рейчел кладет ладонь мне на руку.

– Может, все-таки сдобрить твой напиток чем-нибудь покрепче?

Я смеюсь, вытирая глаза. Давно я так не смеялась!

– Идем, – с улыбкой говорит Рейчел, показывая на лестницу в глубине паба. – А то пропустим все самое интересное.

Занятие начинается. Соня велит нам приготовиться к выполнению «упражнений на дыхание» вместе с партнерами, и я, к своему удивлению, бесконечно обрадована, что рядом со мной Рейчел. Я опускаюсь на деревянный пол и встаю на четвереньки, подложив под колени одну из грязных подушек с радужным принтом, что выдала нам Соня. Рейчел должна гладить меня по спине и подбадривать, напоминая, когда делать вдох, а когда – выдох во время «приливов», как выражается Соня, говоря о мучительной боли, которую нам всем, мы знаем, суждено испытать.

Соня расхаживает между нами, жестикулирует, вращает кистями рук, проводя сравнение с волнами, набегающими на берег, с лентой, разматывающейся вокруг матки. Остальные женщины, стоя на четвереньках, вытягивают шеи, чтобы не пропустить ни слова. Голос Сони тонет в комментариях Рейчел.

– Молодчина, Хелен! – кричит она, шлепая себя по ногам. – Так держать! Сконцентрируйся. Выталкивай, Хелен! Выталкивай. О боже, головку видно! – Она разражается смехом. Кто-то из женщин досадливо фыркает.

К концу занятия, на котором напоследок с помощью конструктора «Плеймобил» нам демонстрируют операцию кесарево сечение – зрелище из разряда сюр, я вдруг понимаю, что безумно благодарна Рейчел за поддержку. Я восхищаюсь ею. Она оптимистка до мозга костей. Разве я на ее месте сумела бы сохранить бодрость духа? Совершенно очевидно, что отец ее ребенка куда-то испарился, хотя ничего определенного по этому поводу Рейчел не говорила. А ведь она так молода. Я ни за что не решилась бы рожать без мужа. Правда, от моего супруга в последнее время проку не много, но я плохо представляю, что стала бы делать, не будь у меня Дэниэла.

Рейчел встает, надевает кофту, натягивает ее на животе и застегивает.

– В паб? – весело предлагает она. – То есть мы и так, конечно, в пабе… но, может, спустимся, выпьем чего-нибудь? – Она смеется. – Пустимся во все тяжкие, опрокинем еще по соку. Поднимем себе уровень витаминов выше крыши!

Я смотрю на часы. Восемь вечера. Дэниэл скоро будет дома. Я перевожу взгляд на лицо Рейчел и думаю, что было бы невежливо ей отказать. Тем более что ее, предположительно, дома никто не ждет.

Я улыбаюсь в ответ, пожимая плечами:

– Почему бы нет?

Гринвич-парк

Под сенью платана девушка достает из сумки конверт, изучает его содержимое.

Он наблюдает в бинокль. И будет наблюдать, пока она не уйдет, не превратится в точку, в крошечную крапинку на полотне его поля зрения. Только тогда он разожмет кулаки, и пульс его замедлится.

Под открытым небом, на тропинке, ведущей к Темзе, он чувствует себя лучше. С реки дует ветер. Запах соли, серо-зеленая зыбь, черные глаза морских птиц, хлопья пены и мусор на воде. Раскаленный парапет вдоль Темзы.

Он отворачивается от реки, идет в парк. За спиной у него чайки с криком дерутся за добычу.

Ему хочется думать, что это конец. Лучше бы это был конец. Но его гложут сомнения. В глубине души он уверен, что это только начало.

Срок: 28 недель

Кэти

На улице дождь. Серый пол в вестибюле здания Кембриджского королевского суда истоптан мокрой обувью. Я стою в очереди на досмотр. Передо мной три человека. Ожидая, я чувствую, что сквозь тонкую подошву моих дешевых туфель сочится сырость.

Когда я прохожу через металлодетектор, он звенит.

– Простите, часы забыла снять, – извиняюсь я. – Вот, посмотрите. С вашего позволения, я всего лишь…

Полногрудая женщина в форме сотрудников Службы обеспечения безопасности работы судов игнорирует мои слова.

– Руки в стороны, пожалуйста, – велит она, подступая ко мне.

Портативным металлодетектором женщина водит вдоль моих рук, ног, груди. Потом подходит ближе и принимается ощупывать мой ворот, пояс, карманы брюк. Мы стараемся не смотреть друг на друга.

Репортеры из других газет опережают меня. Они уже заходят в лифт, двери за ними закрываются. Я должна бы быть там с ними. Галерея для прессы будет набита битком. Я переступаю с ноги на ногу. Еще один охранник расстегивает мой рюкзак, достает из него косметичку.

– Откройте, пожалуйста, – требует он, не глядя на меня.

Улыбаясь, с торопливой услужливостью я тяну за язычок молнии. Двумя толстыми пальцами он принимается перебирать содержимое косметички. Я смотрю на часы. На пол падает тушь для ресниц, следом – упаковка таблеток от головной боли.

Когда я наконец добираюсь до зала заседаний № 3, на галерее для прессы уже не протолкнуться. Но мне, по счастью, удается сесть. Адвокаты, в черных одеяниях с белыми воротничками, уже на месте, их подзащитные – на скамье подсудимых. Я внимательно рассматриваю и тех, и других. Дорогие строгие костюмы, темные галстуки, приглаженные волосы, чопорные позы. По обе стороны от них – охранники из фирмы «G4S»[3]. Вид у всех скучающий, один, кажется, вот-вот заснет.

На галерее для публики мать одного из подсудимых с воспаленными глазами тискает в дрожащих руках измятую салфетку. У его отца, что сидит рядом с ней, лицо хмурое; пальцами одной руки он впивается в колено. Это, скорее всего, граф, определяю я, а не бывший министр сельского хозяйства. На представителей прессы он смотрит с едва скрываемой яростью.

После стандартного «Встать, суд идет» в зал входит судья в длинной красной мантии с оторочкой из пушистого белого меха на рукавах. На ней также пожелтевший парик и очки в черной оправе. Стены вокруг нас облицованы панелями под дерево. Освещение искусственное: окон нет.

– На рассмотрение суда представлен иск Ее Величества Королевы против господ Тоби Летвина и Роланда Бартоломью, – объявляет секретарь.

Передо мной сидит Саймон, сотрудник агентства «Пресс ассосиэйшн». Я трогаю его за плечо и шепотом спрашиваю:

– У нас есть напутствие присяжным?

Закатив глаза, он достает из блокнота сложенный листок бумаги и передает его мне, словно школьник – записку.

– Тоби Летвин, в соответствии со статьей 1 Закона о преступлениях на сексуальной почве, принятого в 1956 году, вы обвиняетесь в том, что 14 октября 2017 года вместе с Рональдом Бартоломью совершили насильственные действия в отношении Эмили Оливер в доме № 22 по Грин-стрит в Кембридже. Вы признаете себя виновным?

– Нет, не признаю.

Секретарь зачитывает обвинение, я притворяюсь, будто делаю записи, а сама на галерее для публики высматриваю следователя. Я уверена, он должен быть где-то в зале.

В конце концов нахожу его взглядом. Он сидит на заднем ряду, на удалении от родственников обвиняемых. Он сейчас не на службе, на нем не форма, а строгий деловой костюм. На протяжении всей речи секретаря выражение его лица остается неизменным, но когда обвиняемый отказывается признать свою вину, черты его суровеют.

Прокурор обосновывает выдвинутое обвинение. При полнейшей тишине в зале. Мы узнаем о пьяной оргии, о переписке в соцсетях, о девушках, сексе и хвастовстве. А потом нам рассказывают о том, что представляет кошмар для женщин, – о ДНК, что соскребли с простыней и из влагалища, о побоях и рвоте, о стуке в соседнюю дверь поздно ночью. О босой незнакомке, слезно умоляющей о помощи.

По окончании заседания я не свожу глаз со следователя. Спешу поскорее выбраться с галереи и иду за ним. На мгновение теряю его из виду, и меня охватывает беспокойство: вдруг он уже ушел? Но потом вижу, как он удаляется по коридору. Звук его шагов эхом рикошетит от высоких потолков.

– Инспектор Картер?

Он останавливается, медленно поворачивается, окидывает меня взглядом.

– Кэти Уиллер, полагаю? – произносит он.

– Собственной персоной, – довольно улыбаюсь я.

– Так и знал, что это вы сверлили меня взглядом с галереи для прессы. – Тон у него суровый, но чувствуется, что он сдерживает улыбку. – Надеюсь, вам известно, что преследование квалифицируется законом как преступление?

– Не обессудьте. Просто, как я и написала в своем сообщении…

– В сообщениях.

– Да, вы правы. В сообщениях… М-м… Я рассчитывала, что вы согласитесь со мной поговорить. Меня интересует предыстория этого дела.

Он собирается что-то сказать и осекается, заметив идущего мимо еще одного репортера. Тот подозрительно косится на меня.

– Кэти, – Картер понижает голос, – вы же знаете, что обязаны получать информацию только через пресс-службу, как и все остальные.

Знаю. Теоретически. Но я навела справки – порасспрашивала Криса, репортера криминальной хроники. И мне теперь известно, что старший инспектор Марк Картер – представитель старой школы и иногда не прочь поболтать с журналистами. Он тридцать лет оттрубил в полиции графства Кембридж и вскоре по завершении данного дела должен выйти на пенсию.

– Окажите любезность! – умоляю я, отчаянно надеясь, что сумела придать голосу чарующие интонации. – Всего пару малюсеньких вопросов? Разумеется, до окончания суда я о полученной информации ни гу-гу. И, конечно же, это не для печати.

Инспектор не отвечает, но и не дает мне от ворот поворот. Через плечо он бросает взгляд на дверь с табличкой «ПОМЕЩЕНИЕ ДЛЯ ОТДЫХА».

– Кофе там ужасный, – добавляю я.

Смеясь, он поводит глазами, тихо произносит:

– Хорошо, ваша взяла. «Коста». За углом. Столик на нижнем этаже. Пятнадцать минут. Не больше.

В конечном итоге много он не выдал, но то, что сообщил, заполнило некоторые пробелы. Как я и подозревала, полиция и сторона обвинения очень нервничают из-за этого судебного процесса. Жертву уже очернили в соцсетях – вероятно, друзья обвиняемых постарались, по мнению инспектора Картера. Он также считает, что подсудимые и их богатые родственники негласно поддерживают клеветническую кампанию против девушки, но доказательств у него нет. Даже поговаривают, что отцы обвиняемых назначили солидную сумму за предоставление любой информации, порочащей жертву.

Тем временем девушке уже дважды пришлось сменить фамилию из-за того, что ее ославили на весь Интернет. Жертву насилия, ради ее же собственной безопасности, пришлось перевезти в другой район, где она лишена возможности пользоваться поддержкой родных. Слова инспектора наводят меня на мысль, что она предприняла попытку самоубийства.

– Надеюсь, вы будете осторожны в своих действиях, – твердо говорит инспектор, палочкой помешивая кофе. Затем бросает взгляд на мой блокнот. – До окончания рассмотрения дела эти сведения не подлежат огласке, и на меня ссылаться нельзя. Никаких цитат.

– А если я просто укажу «источник, близкий к…».

– Нет.

Он переводит взгляд на чашку с кофе. Я молчу, прикидывая, стоит ли еще раз попытать счастья. Спустя несколько мгновений по столу придвигаю к нему запечатанный конверт – письмо, что я написала минувшим вечером.

– Может, попробуете передать это потерпевшей?

Инспектор Картер поднимает глаза, смотрит на конверт.

– Кэти, – чуть ли не со смехом отвечает он, – на вашем месте я бы не рассчитывал.

– Знаю. Но вдруг у вас будет такая возможность. Нам хотелось бы побеседовать с ней. Услышать ее версию.

Картер вздыхает. Наверняка не я первая прошу его об этом. Но все же он берет конверт, убирает его в карман пиджака. Потом вытирает рот.

– Все, мне пора.

Я встаю.

– Большое спасибо. Можно попросить у вас визитку? Может быть… мобильный телефон? На всякий случай.

Поведя глазами, он лезет за пазуху и двумя пальцами извлекает оттуда визитку.

– Это только для вас. – Он буравит меня голубыми глазами, постукивая карточкой по столу. – А не для всей вашей братии. Ясно?

– Разумеется, – расплываюсь я в улыбке. – Спасибо.

– И не подходите ко мне в суде. Не хватало еще, чтобы моим делом занимался весь белый свет.

– Поняла. – Я верчу в руках его визитку из плотной ламинированной бумаги. Он берет со спинки стула пальто, накидывает его на свои широкие плечи. – Спасибо, что согласились встретиться со мной, – лепечу я. – Правда, я вам очень благодарна. И знаете… Удачи вам. – Инспектор пытливо смотрит на меня. Может, я что-то не то ляпнула? – То есть… я знаю, что дела, которые вы расследуете, каверзные, – быстро добавляю я. – И не всегда можно добиться справедливого результата.

Инспектор Картер морщится, ладонью потирая затылок. Волосы у него с проседью.

– Да, Кэти, – подтверждает он. – Не всегда.

Хелен

Для сентября погода стоит теплая. На деревьях все еще мерцает зеленая листва. Я иду через парк, по тихим улицам близ Ройял-Хилл. Рейчел сидит перед пабом за одним из крашеных деревянных столов, на которых обычно не просыхает пиво. Навес над головой украшают гирлянды белых ярмарочных лампочек.

Когда Рейчел предложила встретиться сегодня, я сочла, что ничего плохого в том нет. Никаких других планов на этот день я не строила. Я подумываю о том, как уговорить ее на этот раз не засиживаться в пабе. Мы могли бы выпить по бокалу лимонада, а затем прогуляться до обсерватории или походить по магазинам детских товаров возле рынка. Тогда в выходные за ужином с Сереной и Рори мне было бы что рассказать.

Народу в пабе много. Заметив меня, Рейчел широко улыбается и жестом предупреждает, что пойдет в бар за напитками. Свою сумку она оставляет на столе, чтобы никто не занял наше место. Я опускаюсь на деревянную скамью, достаю из сумки салфетку и вытираю стол.

Ожидая возвращения Рейчел, я скольжу взглядом по антикварным лавкам на противоположной стороне улицы. В них продают огромные старинные судовые фонари на деревянных и металлических треногах. Некоторые, с рукописными ценниками на шнурках, обвязанных вокруг их горловин, выставлены на тротуар. В Гринвиче много необычных вещей, подобных этим. Они сохранились с тех времен, когда водный транспорт играл очень важную роль. Сейчас такое трудно даже представить. Ныне это все коллекционные вещи; потускневшая бронза, медь или хром – не более чем причудливый изыск в интерьерах помещений любителей старины. В кабинете Серены стоит похожий фонарь, и прежде я им восхищалась. А сейчас, глядя на судовые фонари, я понимаю, что они мне не очень нравятся. Чем-то напоминают звездолеты. Одноглазые, таращатся на нас с другой стороны улицы, словно внеземные существа.

От стойки бара возвращается Рейчел. Мне она приносит апельсиновый сок и лимонад, себе взяла пинту пива.

– Источник минералов, – заявляет она. Потом, взглянув на мое лицо, быстро добавляет: – Я отопью всего несколько глотков.

Она небрежно ставит бокал на стол; на его пропитанную пивом деревянную поверхность выплескивается пена.

По небу наперегонки бегут облака. Солнце исчезает за ними, потом снова появляется. Я смежаю веки, подставляя лицо солнечным лучам. Они уже не очень теплые. Мы пропустили лучшую часть дня. Но я все равно рада, что выбралась из дома.

– Ну, чем ты занимаешься, ягодка? Помимо того, что делаешь упражнения на дыхание, – интересуется Рейчел и кладет на стол, рядом с бокалом, свой телефон. Окунает в пиво мизинец, слизывает с пальца пену.

– Да так, то одним, то другим.

В действительности я фактически прозябаю в безделье. Бесцельно брожу по дому, придумывая себе занятия. Перебрала все шкафы в спальне, наморозила полуфабрикатов. Читаю книжки о материнстве, испытала молокоотсос. Я уже изнываю от скуки. А впереди еще почти три месяца.

Я пытаюсь организовывать встречи с друзьями и знакомыми, но все мои предложения их, по-видимому, не устраивают. Никто из моих коллег в рекламном агентстве, где я работаю, не отозвался на мой клич выпить вместе кофе, хотя все заверяли, что будут на связи. Их жизнь наполнена совещаниями, деловыми встречами, посиделками в пабах после рабочего дня, куда меня перестали приглашать почти сразу, как стал заметен мой живот. Есть еще Кэти, но она вечно занята своей газетой. Серена в отъезде. Я даже подумывала о том, чтобы связаться с младшим братом, Чарли. Казалось бы, сейчас самое время восстановить с ним былые близкие отношения. Но потом я представила, со сколькими трудностями это сопряжено… садиться на поезд, ехать аж в Хакни… К тому же Чарли, по сути, ведет ночной образ жизни. Он работает диджеем, считая, что это настоящая профессия, и из постели выбирается не раньше трех часов дня, чтобы успеть забрать из школы дочку Руби. И получается, что всегда свободна одна только Рейчел.

Сейчас она похлопывает себя по джинсовой куртке: сначала по нагрудным карманам, потом по нижним, как при досмотре в аэропорту. До меня не сразу доходит, что она ищет сигареты. Наконец Рейчел находит пачку, а вместе с ней – и пластмассовую зажигалку, с одной стороны украшенную рисунком в виде зеленого листика конопли, с другой – карикатурным портретом Боба Марли. Большим пальцем она высекает желто-голубое пламя и искоса смотрит на меня. Я силюсь сохранять невозмутимость, но все равно украдкой поглядываю по сторонам, надеясь, что здесь не появятся мои бывшие коллеги по работе.

– Блин, я знаю, что нельзя, – оправдывается Рейчел, увидев мое лицо. Она взмахивает неприкуренной сигаретой. – И теперь курю гораздо меньше. Честно. Скоро совсем брошу. Но когда сидишь в пабе, трудно отказать себе в удовольствии.

Она прикуривает сигарету, прикрывая огонь своей маленькой ладошкой, затем глубоко затягивается и выдыхает струйку дыма в сторону от меня. При этом лицо ее перекашивается. Но я все равно немного отклоняюсь назад.

– Ты когда-нибудь курила?

– Нет.

– Молодец, – кивает Рейчел, закрывая глаза. И делает очередную затяжку.

Продавец антикварной лавки убирает с тротуара фонари. Их хромовые веки опускаются. Они звякают от соприкосновения одного с другим, когда он заносит их в магазин. Вдалеке бьют колокола церкви Святого Альфега; на дальнем краю парка шелестит листва. Солнце спряталось за толстой пеленой облаков. Я плотнее укутываюсь в кардиган.

Рейчел курит, приспустив веки. Внезапно глаза у нее широко распахиваются, как у куклы.

– Слушай, а расскажи-ка еще про Рори и Серену, – просит она, произнося их имена в одно слово, будто название какого-то телешоу.

– Ну, как я уже тебе говорила, Рори работает вместе с Дэниэлом, – начинаю я. – Видела, наверное высотное здание из стекла на берегу реки, за «Трафальгар армз»? Оно возведено по их проекту. – Я показываю в сторону рынка и реки – неопределенным жестом, поскольку отсюда его не видно.

Это сооружение – объект ненависти газетчиков. Масштабный проект реновации: на месте снесенного старого социального жилья строятся дома с роскошными дорогими квартирами. Его критиковали «Ивнинг стандард», «Гардиан» и местные газеты, бормотавшие что-то о социальной зачистке и использовании иностранных денег. «Бригада хранителей лондонского дерьма», как окрестил их Рори.

На каком-то этапе даже ходили слухи об акции протеста: Лиза, секретарь, почерпнула это в соцсетях – в «Твиттере» или «Фейсбуке». Она распечатала информацию и, не комментируя, положила ее на стол Дэниэлу. О проведении так называемого марша против джентрификации. «Бунтовщики и извращенцы», – пробормотал Рори. Однако заказчика пришлось уведомить. Теперь вокруг сооружения усилили охрану. Верзилы с бычьими шеями в черных поло патрулируют периметр, подобно вышибалам из ночного клуба. У каждого на поясе трещит рация.

– А она кто? Серена? Она ведь фотограф, да? – Рейчел выдыхает очередной клуб дыма. Солнце скрывается за облаками.

Я хмурюсь. Разве я говорила ей, что Серена – фотограф? Должно быть, говорила, хотя сама этого не помню.

– Да. Фотография – увлечение всей ее жизни. – Я краснею, осознав, что процитировала строчку с сайта Серены. И убеждаю себя, что Рейчел этого не узнает. – У нее своя студия, на другой стороне парка.

Рейчел в задумчивости кивает.

– А Рори? Он рад, что скоро станет отцом?

Ее вопрос застает меня врасплох: я сосредоточена на том, чтобы не попасть под струю выдыхаемого ею дыма. Затрудняясь ответить, ставлю бокал на стол. Конечно, он рад. Что она имеет в виду?

– Ну, то есть… – Рейчел описывает в воздухе круги сигаретой. – На днях ты рассказывала, что Дэниэл мебель детскую собирал и как он расчувствовался в клинике, когда тебе делали УЗИ. А он тоже рад? Рори?

Теперь она вертит в руке зажигалку, как кирпичик в «Тетрисе», который никак не встает на место.

– Думаю, они оба рады.

Рейчел опскает глаза и, утыкаясь взглядом в кремовую поверхность пива в своем бокале, ритмично постукивает сигаретой по краю серебристой пепельницы. Будто задумалась о чем-то своем. Возможно, об отце своего ребенка. Пока я пытаюсь сформулировать вопрос, Рейчел снимает очки и сама отвечает на него, словно прочитав мои мысли:

– Это не была просто случайная связь. – Она, вскидывает подбородок и, щурясь на солнце, смотрит мне прямо в лицо.

– Да я не… Ничего такого я и не думала…

– Ну да, конечно, – мрачно произносит Рейчел, снова опуская глаза. – Я любила его. Отца ребенка. Просто, знаешь… Не сложилось.

Она подносит сигарету к губам, глубоко затягивается и расправляет на столе пятерню с обкусанными ногтями. Снова принимается вертеть зажигалку, то ставя ее на основание, то укладывая на бок. Глаза ее, кажется, чуть покраснели, пальцы напряглись.

– Тебе плохо?

– Нет, все нормально, – бормочет она. – Извини.

Не зная, как быть, я накрываю ее ладонь своей. Рейчел смотрит на мою руку, и у меня мелькает мысль, что моя участливость слишком навязчива. В таких случаях можно и неверно оценить ситуацию. Но потом она поднимает голову, улыбается. В глазах ее как будто стоят слезы.

– Спасибо, Хелен.

Я смущенно улыбаюсь, не совсем понимая, за что она меня благодарит. Рейчел больше ничего не говорит. Во мне просыпается любопытство. Оно как зуд, как звон в ушах, от которого невозможно избавиться.

– Позволь узнать… что произошло?

Рейчел вытаскивает руку из-под моей ладони и начинает возиться с телефоном.

– Ну, знаешь, как бывает. Познакомились на работе. На одном музыкальном мероприятии. Я работала за стойкой бара. – Она пожимает плечами. – В общем, мы понравились друг другу. Беременеть я не собиралась. Естественно. Кому это надо?

Она смеется. Я силюсь выдавить улыбку, хотя чувствую, как челюсть напрягается, а нога под столом легонько дрожит.

– Я надеялась на серьезные отношения. Но, забеременев, узнала… – Большим пальцем Рейчел потирает указательный, словно просеивает слова, подбирая нужные. – Короче, он был не свободен.

Я киваю, надеясь, что мое лицо выражает сочувствие. Я искренне ей сочувствую. Многие женщины крутят романы с женатыми мужчинами. Она не первая и не последняя.

– И как он отреагировал? – как бы невзначай любопытствую я. – Когда ты сообщила ему про ребенка.

Рейчел печально улыбается:

– Он ничего не знает. – Вздохнув, она стряхивает пепел с почти выкуренной сигареты и отодвигает от себя бокал с пивом. – Я давно его не видела. Просто… подумала, что так будет лучше.

– А ты не думаешь, что его следует поставить в известность? – нерешительно спрашиваю я. Она смотрит на меня серьезным взглядом. Затем медленно кивает:

– Возможно, так и поступлю. – Внезапно ее лицо светлеет. – Спасибо, Хелен. За то, что не осуждаешь., – Она делает последнюю затяжку, трубочкой вытягивая губы. – Для меня это много значит. Очень много.

Закрыв глаза, она выпускает дым и тушит окурок.

– Что за глупости, – натянуто улыбаюсь я, стараясь не думать о том, что на самом деле я ее немного порицаю.