Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917)

Большое число похожих историй указывает на массовое явление, корни которого крылись в специальных мерах секции IIIb и аналогичного австрийского учреждения. Так, товарищ Ленина М. М. Валлах (партийные клички: Папаша, Литвинов) занимался контрабандой оружия через границу, имея «настоящий» немецкий паспорт на имя Густава Графа[213]. Вместе с ним ездил в Париж, Льеж, Женеву, Софию и Вену армянский большевик из Гори (Грузия) С. А. Тер-Петросян (партийная кличка Камо) с австрийским паспортом на имя Дмитрия Мирского. Польский соратник Ленина Ф. Э. Дзержинский чудесным образом сбегал из строго охраняемых русских тюрем[214]. Лео Иогихеса из Литвы, в январе 1907 г. приговоренного варшавским военным судом к пожизненной ссылке в Сибирь, освободил в феврале при отправке к месту ссылки польский ленинец и многолетний сотрудник Эвиденцбюро Фюрстенберг-Ганецкий, затем его в апреле безопасным путем доставили в Берлин. Сам Ганецкий был задержан при освобождении другого товарища из тюрьмы и 8 марта 1907 г. сослан в Вятскую губернию, но уже в апреле бежал и явился к Ленину в Финляндию. Когда он в конце апреля по поручению Ленина поехал в Варшаву, его опять арестовали и 11 ноября отправили в Оренбургскую губернию, откуда он снова сбежал и вскоре оказался за границей в Западной Европе. В 1909–1910 гг. Ганецкий с несколькими товарищами курсировал между Берлином, Петербургом, Москвой и Краковом, пока не уговорил Ленина в 1911 г. обосноваться в Габсбургской монархии и не уладил в 1912 г. все формальности для его поселения в Кракове[215].

Пограничный контроль эти и прочие товарищи проходили так легко, что Дзержинский и Ганецкий в 1907–1909 гг. без конца ездили туда-сюда, то и дело арестовывались и ссылались, но «каждый раз убегали»[216]. И они, и многие другие по возвращении в Европу, как правило, сначала останавливались в Берлине, даже если раньше их с германской столицей мало что связывало. Это относится и к Карлу Радеку, жившему в Швейцарии подданному габсбургской короны, который, в целях подготовки побывав в Берлине, отправился оттуда с немецкими документами для участия в революции в Варшаву. В Берне Радек поддерживал отношения с Карлом Виталем Моором, которого Теодор Либкнехт подозревал в многолетней работе на германскую разведку[217]. Радек тоже из варшавской тюрьмы вернулся в Германию, где Август Бебель позже исключил его из рядов немецкой социал-демократии на Йенском съезде СДПГ (1913), говоря о нем исключительно как о «субъекте», недостойном быть названным по имени.

Из Цюриха приехал поучаствовать в русской революции полунемец-полушвейцарец Фриц Платтен (сын саксонского рабочего и швейцарки). В мае 1906 г. он явился в Ригу с немецким паспортом на имя Людвига Мелля[218], привез оружие и боеприпасы, а в мае 1907 г., после года подпольной работы, его арестовали. В рижской тюрьме о нем «заботился» Карл Моор, пока Платтена не выпустили «под крупный залог»[219] с условием не покидать Ригу. Однако в марте 1908 «германский агент» Платтен «бежал» из Риги в Гамбург и чуть позже прибыл в Цюрих[220]. Поскольку к тому времени Моор стал «бедняком»[221] и разругался с партийным руководством, Платтен тоже не считался кредитоспособным, партийная касса, скорее всего, была для них закрыта – деньги на дорожные расходы, помощь в тюрьме и залог, должно быть, поступили из других источников[222].

Исключение представляла Роза Люксембург. Ее 8 июля 1906 г. выпустили из варшавской тюрьмы под залог по ходатайству семьи, запретив покидать польскую столицу. 8 августа она под подписку о невыезде получила разрешение на пребывание в Финляндии. Тот факт, что она воспользовалась им, чтобы посетить не слишком уважаемого ею Ленина в Куоккале, и провела в его обществе месяц, прежде чем с надлежащими документами 14 сентября выехала в Гамбург, позволяет усмотреть в ее визите в убежище Ленина не столько интерес к ленинскому революционному опыту[223], сколько своего рода поход в Каноссу, ибо только так она могла раздобыть необходимые бумаги, – видимо, Ленин или Большевистский центр имел доступ к немецким паспортам либо, по крайней мере, располагал соответствующими связями (например, через Стокгольм). Предположение, что множество свободно пересекавших границу в обоих направлениях русских социалистов ездили в Россию для разжигания революции с немецкой помощью и, таким образом, вольно или невольно в качестве немецких агентов, находит подтверждение в воспоминаниях высопоставленного работника российского Министерства иностранных дел. А. В. Неклюдов, под конец карьеры – посланник в Стокгольме, хорошо знакомый с основным маршрутом «северного подполья», знал, что число германских агентов в Российской империи в 1905–1906 гг. резко выросло и что они сыграли в русской революции роль, «явно негативную» для его страны. На основании имеющихся у него сведений Неклюдов утверждал: «Берлин определенно установил связь с русскими революционерами и содержал в рабочих центрах империи верных и ловких агентов»[224]. Такими центрами политической активности были Петербург, Москва, Варшава, Рига и пр.; и только варшавская охранка при энергичном шефе Батюшине в некоторых случаях вскрывала закулисную сторону этого движения и уличала кое-кого из его пособников[225].

В Берлине события войны и революции в России открыли заинтересованным наблюдателям из Большого генштаба глаза на дальновидность прусского военного реформатора Карла фон Клаузевица, считавшего, что Россия может быть побеждена не каким-либо иностранным государством, а только собственной слабостью и внутренним расколом[226]. Реорганизация разведслужбы с преодолением традиционных «сословных границ» убрала моральные барьеры на пути к систематическому использованию этого открытия. Под впечатлением от него разведывательная секция IIIb с 1905 г. перешла к щедрому снабжению русских эмигрантов антиправительственного настроя документами и прочим необходимым для поездок, предоставляя средства для въезда в Российскую империю и материальную поддержку даже враждебным России радикальным социалистам из Швейцарии. С их помощью русский отдел Большого генштаба (так же как Эвиденцбюро, по свидетельству М. Ронге), помимо докладов от своих официально допущенных на русско-японский фронт военных наблюдателей, мог получить достоверную информацию о передвижениях войск внутри России и борьбе на внутренних фронтах русской гражданской войны. Таким образом, ценность этих неофициальных осведомителей значительно повысилась, и в 1905–1906 гг. секция IIIb в ходе применяемого теперь массового рекрутирования агентов в России[227] стала систематически вербовать будущих коллаборационистов из антироссийских левосоциалистических кругов. Вышеприведенные слова ее сотрудника Фридриха Гемппа, что до 1905–1906 гг. «коренные русские или поляки и интернациональные евреи» как «профессиональные агенты» германской разведки «еще не играли роли», если идти от обратного, фактически означали, что с этих пор их значение для добычи разведданных резко возросло и сделало их весомым элементом работы за границей.

Перечисление Гемппом групп этих агентов вызывает ряд вопросов, и в первую очередь вопрос, имел ли он в виду больше отдельных лиц или также коллаборационистские группировки (партии). Как говорят намеки Макса Ронге[228], в то же время, когда, судя по немецким и русским источникам, ширилось рекрутирование отдельных агентов, секция IIIb Большого генштаба приступила к сотрудничеству с социалистическими партиями, причем лидер партии сам подбирал товарищей для агентурной деятельности и предлагал их кандидатуры. Среди таких партий ленинская охватывала все три национальности, названные Гемппом: к партии большевиков, поначалу преимущественно русской, принадлежали и поляки, которые уступали русским численностью в массе рядовых партийцев, зато играли заметную роль в руководстве; в ней также – наряду с другими этническими группами, например представителями прибалтийских и кавказских народов, – состояли евреи, в основном российские и польские[229]. Чисто польская ППС сотрудничала с Эвиденцбюро[230], а ее левая фракция одновременно контактировала с Лениным и его товарищами. Под выражением «интернациональные евреи» Гемпп, возможно, понимал отдельных еврейских агентов (вроде Парвуса и пр.), а как группу – тех, кто в годы мировой войны появился в политической номенклатуре нескольких революционных партий России под названием «интернационалистов». Так, меньшевистская группировка под руководством Ю. О. Мартова, отколовшись от большинства меньшевиков, конституировалась в качестве самостоятельной партийной группы «меньшевиков-интернационалистов», а часть партии эсеров во главе с В. М. Черновым объявила себя «эсерами-интернационалистами». В «интернационалистических» партийных группировках большую долю составляли еврейские деятели, поэтому можно допустить, что Гемпп объединил обозначением «интернациональные евреи» коллаборационистские силы этих партий, т. е. «еврейских интернационалистов» из разных партийных групп. В кругах молодых еврейских «интернационалистов» (в отличие от старшего поколения) действительно существовала определенная готовность к сотрудничеству с разведками центральных держав. Имелись и другие группировки (такие, как «социалисты-меж[ду]районцы»), которые, не вставляя слово «интернационалисты» в свое название, в общем считали себя интернационалистами. У них в руководстве тоже была велика доля евреев, и они тоже могли сотрудничать с разведслужбами центральных держав (скажем, через Парвуса или Троцкого за рубежом). При этом не установлено, много ли знали (если знали) внутрироссийские группы о связях с разведкой своих эмигрировавших кумиров (Парвус во время войны создал себе ореол мецената классовой борьбы с неисчерпаемыми богатствами, который сбил с толку даже его немецких товарищей). Все «еврейские интернационалисты» определили свои политические позиции в связи с Циммервальдской и Кинтальской конференциями и в России индивидуально (как Н. Н. Суханов) или коллективно (как межрайонцы) склонялись к более или менее открытому пораженчеству.

Очень обобщенно в приведенной Гемппом классификации «профессиональных агентов» (если говорить о группах) «коренных русских» можно соотнести с партией Ленина, «коренных поляков» с ППС, а «интернациональных евреев», т. е. еврейских «интернационалистов», с партийными группами, которые координировались Парвусом, Троцким и Черновым, причем степень сознательности их сотрудничества с секретными службами различалась. В противоположность «интернационалистическим» (и потому, как правило, пораженческим) группировкам другие социалистические партии Российской империи, от социал-демократов большинства или правых социал-демократов до правых эсеров, трудовиков и народных социалистов, не сотрудничали с разведками вражеских держав на групповом уровне и вряд ли сотрудничали на индивидуальном (автору такие случаи неизвестны). Несколько особняком тут стоит Партия социалистов-революционеров – в большинстве своем русская, опиравшаяся на русское крестьянство[231]; она как партия не сотрудничала с неприятельскими генштабами, и еврейские члены ее руководящих органов, которые в первую очередь считали себя русскими евреями, следуя воле рядовой партийной массы, длительное время сторонились коллаборационизма. Но по возвращении Чернова[232], который под псевдонимом Гарденин со своей газетой «На чужбине», финансируемой из иностранных источников, выступал за поражение России среди русских военнопленных в немецких и австрийских лагерях, петроградский ЦК ПСР под его влиянием также широко раскрыл двери вражеским агентам. Значительное же большинство русской социал-демократии во главе с ее вождем Г. В. Плехановым как отказалось в свое время от предложений японцев, так и продолжало не только избегать сотрудничества с врагом в любой форме, но и осуждать его. Меньшевистская группа Мартова с еврейским большинством в руководстве, пытавшаяся во время войны взять на себя посредническую роль в качестве «меньшевиков-интернационалистов», принимала средства на пропагандистскую и организационную работу от своих немецких товарищей из правления СДПГ, но при этом долго пребывала в уверенности, что речь идет о пожертвованиях от немецкой партии или промышленности.

Таким образом, известная присказка немецких чиновников, что «всех русских подмазывали»[233], содержит непозволительное преувеличение. «Подмазывали» и в результате делали послушными интересам Германии в России в первую очередь тех «русских», которые уже поступились национальной гордостью, сознательно сотрудничая с японским Генеральным штабом, и теперь охотно предоставляли себя в распоряжение очередного агрессора ради того, чтобы уничтожить свою родину изнутри (во внутренней номенклатуре секции/отдела IIIb они проходили по графе «предатели родины»), т. е. группу Ленина и ее вольных или невольных помощников.

Экскурс: Ленинский пограничник Я. М. Свикке

Свободное пересечение границы русскими и прочими агентами разведок центральных держав стало возможным благодаря предусмотрительности секции IIIb Большого генштаба. В 1904 г. ей удалось поставить себе на службу ездившего вместе с императором на охоту в его восточнопрусских владениях в Роминтенской пуще русского подполковника С. Н. Мясоедова, который с 1901 г. руководил пограничным жандармским корпусом соседней российской станции Вержболово (Вирбаллен). Как начальник находящейся в 742 км от Петербурга и в 663 км от Берлина пограничной станции важной железнодорожной линии Петербург— Варшава – Берлин, по которой за 24 часа можно было попасть из одной столицы в другую, он осуществлял контроль за проезжающими, их багажом и грузами и мог выдавать паспорта для выезда за границу. Во время революционных беспорядков Мясоедов широко пользовался своими возможностями в германских интересах, а 27 сентября 1907 г. покинул службу на германо-российской границе, уйдя в отставку в знак протеста против своего перевода вглубь страны по распоряжению Столыпина. На его место пришел латышский большевик Свикке.

Рижанин Ян Мартынович Свикке (1885–1976; партийные клички: Родионов, Тарасов, Тарасов-Родионов) в 1904 г. вступил в большевистскую фракцию РСДРП как латышский социал-демократ. Он участвовал в революционных беспорядках 1905–1906 гг., и в знак признания его заслуг Ленин в августе 1907 г. делегировал его на Штутгартский конгресс II Интернационала. В 1907–1908 гг. Свикке встречался с Лениным как в его финском убежище или во время его коротких вылазок в Москву и Петербург, так и в Женеве. По данным историка И. Ф. Плотникова, он «по заданию партии» внедрился в полицию и проработал там несколько лет, обеспечивая во время службы на западной границе тайную переправку единомышленников за рубеж[234]. Упомянутая Плотниковым «полиция» – это Особый жандармский корпус, который действительно выполнял полицейские задачи, например по розыску политических преступников, и, как и полиция, подчинялся Министерству внутренних дел. Насколько сегодня известно, Свикке пробыл там с 1907 г. чуть ли не до Первой мировой войны, семь лет «услужая» и ленинской партии, и германскому Генеральному штабу. Таким образом, он принадлежал к тем партийцам, которые, согласно Ронге[235], подбирались партийным лидером и через него попадали в разведывательную агентуру. В Вержболово, на станции первого класса линии Петербург – Берлин, второго по значимости пути сообщения с Западом в Российской империи после строительства линии Варшава – Петриков – Вена (третьим позже стала ветка Москва – Александрово – Варшава с пересадкой на Берлин), с первоклассным же таможенным контролем, предупредительный жандарм, строго причесанный по-прусски на прямой пробор[236], обращал на себя внимание проезжающих и некоторым из них западал в память. Так, бывшая фрейлина царицы баронесса Буксгевден, которая в мае 1918 г. находилась при больном царевиче в Тобольске, узнала в «комиссаре Родионове», перевозившем с отрядом латышских чекистов Алексея Николаевича в Екатеринбург, жандармского офицера из Вержболово, проверявшего у нее бумаги во время ее частых поездок в Берлин и обратно[237]. Последний генерал-квартирмейстер Ставки Верховного главнокомандования русской армии при Временном правительстве, который ведал в том числе и контрразведкой, установил в результате расследования, что Свикке-Родионов, служа в Вержболово, неоднократно надолго отлучался в Берлин и проходил обучение при германском Генштабе[238]. Когда «комиссар Родионов» встретил в Тобольске добровольно сопровождавшего царя в сибирскую ссылку графа И. Л. Татищева (1859–1918), который с 1905 по 1914 г. был аккредитован при германском императоре в качестве личного представителя государя, у него невольно вырвался возглас: «Я вас знаю!» Граф попытался выяснить откуда, и оказалось, что комиссар бывал в Берлине и видел его там. Допущенная неосторожность, которая могла повести к дальнейшим расспросам и установлению его личности, побудила Свикке по прибытии конвоя в Екатеринбург увезти Татищева и его друга князя Долгорукова от остальных под предлогом освобождения и изолировать их в Екатеринбургском исправительном доме, где обоих 10 июля 1918 г. расстрелял чекист В. А. Сахаров.

В то время Свикке выполнял важные, строго секретные поручения в интересах как Ленина, так и Людендорфа. С момента возвращения Ленина в апреле 1917 г. Свикке активно участвовал в его борьбе за власть, появляясь под партийными кличками в главных точках насильственных действий против лиц и учреждений Временного правительства. После октябрьского переворота он с согласия Ленина привлекался петроградскими резидентами отдела IIIb к особо неблаговидным с моральной стороны делам, а 19 декабря был назначен одним из первых членов Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК). В одном донесении контрразведки штаба Красной армии Наркомату иностранных дел от 23 января 1918 г.*237 со списком «германско-русских агентов-информаторов», разосланных с целью наблюдения в разные уголки страны, содержалось и его имя (имена): в Томск поехали «Тарасов и Родионов» – явная описка в фамилии общего германско-большевистского агента Тарасова-Родионова, т. е. Свикке.

В мае 1918 г. Свикке по поручению Ленина и председателя ВЧК Дзержинского, лично попрощавшись с Лениным, отправился в Тобольск, чтобы перевезти в Екатеринбург вторую группу родственников и приближенных бывшего царя. Поручение он выполнял в большой спешке, с ненужной и недостойной жестокостью – и Ленин, и Людендорф опасались, что белые захватят наследника трона и вместе с правительствами стран Антанты будут использовать его в качестве российского правителя в изгнании. В Екатеринбурге «комиссар Родионов» со своим латышским отрядом взял на себя охрану царской семьи; еще один латыш-ленинец Р. И. Берзин, командующий Северо-Урало-Сибирским фронтом, сделал его членом Высшей военной инспекции Сибири. Во время убийства царя и его семьи Свикке присутствовал на месте событий, а затем был назначен комиссаром типографии Уральского военно-революционного комитета, где выпускал латышскую газету «Вперед». Потом работал исключительно в центральных советских карательных органах. В 1930-х гг. его по указанию Сталина уволили из НКВД, но не репрессировали. После советской аннексии Латвии Свикке вернулся на родину, умер он в 1976 г. в Риге.

1.3.2. Проникновение в охранку

Вследствие усилившейся активности офицеров германской разведки не на своей территории в германо-российском пограничье нарастала напряженность. В 1907 г. прусское Министерство внутренних дел ужесточило правила пересечения границы для российских офицеров, умножая тем самым пограничные споры. «Необычайная инициативность и ответственность» (Ф. Гемпп) немецких офицеров, ведущих по новым инструкциям военную разведку в приграничных районах России, вызывала все больше осложнений, которые вскоре вылились в российские процессы по делам о шпионаже; как позже признавался Гемпп, тут была «не совсем неповинна успешная деятельность Николаи из Кёнигсберга».

Наряду с привлечением, поощрением и обучением попавших в Германию революционеров, секция IIIb теперь широко осуществляла вербовку новых агентов внутри Российской империи. В годовом отчете за 1907 г. говорится о «множестве новых вербовок», в расходной ведомости указаны 13 штатных агентов, правда, полноценными названы только пятеро. Тем не менее в отчете подчеркивается, что «результат их работы… уже весьма отрадный»: «Касательно русских укреплений и железных дорог, подготовки войск, а также мобилизации пограничной охраны, помимо многочисленных устных сообщений, предоставлено много оригинальных документов, например, служебные предписания, приказы по военному округу…»[239]

Параллельно с реорганизацией секции IIIb Генерального штаба в 1906 г. произошли изменения и в полицейской сфере. Чтобы минимизировать возможные последствия русской революции для Германии, в частности влияние замешанных в «революционных кознях» студентов и евреев на немецкие учреждения (например, университеты) и социал-демократических агитаторов на армию, власти распорядились усилить контроль и надзор и ограничить приток подозрительных элементов[240]. Для тщательного учета «неблагонадежных» и беспрепятственного сотрудничества с нужными элементами, в первую очередь беглыми русскими революционерами, было создано Центральное полицейское управление при полицай-президенте Берлина. С 1 января 1907 г. оно приступило к работе «в тесном служебном общении с секцией IIIb Б[ольшого] генерального штаба». Берлинское центральное управление открыло в тех столицах федеративных государств империи, где находилось много русских эмигрантов, свои отделения, которые «с готовностью подчинялись руководству секции IIIb»[241].

Повышение мобильности российских борцов с самодержавием и их использование военными ведомствами в 1906–1907 гг. положили начало интенсивной фазе разведработы Большого генштаба в России. Помимо секции IIIb и 1-го (русского) отдела, возможность привлечения для разведки русских осведомителей увидели и другие отделы. К примеру, артиллерийский офицер Макс Бауэр, прикомандированный к отделу укреплений как специалист по подрыву и сносу иностранных крепостей, нанял русскоговорящего студента, чтобы с его помощью научиться не только русскому языку, но и правилам поведения русского подполья.

Вооружившись этими знаниями, он предпринимал тайные поездки к российским приграничным крепостям под прекрасной маскировкой и в сопровождении местных информаторов[242].

Одновременно стал усиливать разведывательную деятельность в России и австро-венгерский Генеральный штаб, правда, медленнее и осторожнее, чем немецкие коллеги. Венскому Эвиденцбюро «как раз в 1906 г.» открылась «перспектива… быстро оживить сеть конфидентов перед конфликтом» благодаря польским эмигрантам из России: «Д-р Витольд Йодко и Ю. Пилсудский от имени российской Польской социалистической партии предложили Генеральному штабу в Перемышле агентурные услуги в обмен на поддержку их устремлений. Хотя Вена [в отличие от Берлина. – Е. И. Ф.] пока не решалась пойти на такой эксперимент, но на всякий случай держала этот козырь в рукаве»[243]. Года через два венское ведомство, по примеру немцев, отказалось от выжидательной позиции, начало в 1908 г. без ограничений привлекать к своей разведработе польских социалистов Пилсудского и активизировало контакты с российскими революционерами всех направлений[244]. В этой связи в ноябре 1907 г. капитана Генштаба Максимилиана Ронге призвали из Граца на службу в Эвиденцбюро при его тогдашнем шефе полковнике Ойгене фон Хордличке (1903–1909); Ронге проявил там такое усердие, руководя разведывательной группой, что в 1917 г. сам занял пост начальника бюро (1917–1918). Галицийские центры наступательной разведки против России во Львове, Кракове и Перемышле были возведены в ранг местных «главных разведывательных управлений» и укомплектованы несколькими офицерами каждое. Их задачи состояли в «вербовке, инструктировании и засылке разведчиков, приеме и обобщении их донесений, использовании и оценке конфидентов, постоянно находящихся за границей, обеспечении связи с такими людьми (почта, связные, шифры, тайнопись, секретные чернила и пр.)». Делалось все это в тесном сотрудничестве с продвинувшейся в данной области еще дальше немецкой секцией IIIb, о которой Ронге позже писал: «Ценную помощь на основе принципа взаимности оказывала германская разведка»[245].

Интерес других отделов Большого генштаба к добытым секцией IIIb сведениям продолжал возрастать. Даже император перестал игнорировать предположительную необходимость разведывательной подготовки на случай войны и в начале 1908 г. затребовал высочайший доклад о деятельности российских и французских секретных служб, который представил ему 29 февраля 1908 г. начальник Генерального штаба на основании меморандума, составленного руководителем секции IIIb. Меморандум предупреждал об усилении работы спецслужб России и Франции и ее увеличивающейся опасности для германских интересов.

В ситуации неуверенности и растущего страха перед внедрением агентов вражеских разведок глава маленькой большевистской партии мог предложить Берлину выход. Когда он, совершив авантюрный побег из Финляндии по льду Балтийского моря, ненадолго задержавшись в Стокгольме под именем магистра Вебера в ожидании Крупской и вместе с ней продолжив путь в Германию в качестве «профессора Мюллера с женой»[246], 4 января 1908 г. (22 декабря 1907 г. ст. ст.) после почти двухлетнего отсутствия явился в германскую столицу (где провел как минимум два дня – якобы «из-за болезни»[247]), чтобы через Лейпциг[248] вернуться в Женеву, то привез с собой рецепт, как парализовать деятельность российской секретной службы путем проникновения в нее. И при этом имел веский мотив искать поддержки для реализации своего проекта: прекращение японских субсидий, запрет «экспроприаций» Лондонским съездом РСДРП (1907) и неудача фальшивомонетного предприятия его «финансиста» Красина летом 1907 г. сильно стеснили его в средствах. С мужеством отчаяния он еще охотился за чужими наследствами (в первый же вечер пребывания в Берлине посетил Розу Люксембург в ее квартире во Фриденау на Кранахштрассе, 58, тщетно пытаясь убедить ее признать право его партии на наследство Шмита[249]), но, чтобы поставить партийную работу на твердую ногу, нужны были стабильные доходы. Предположительно в Берлине ему их обещали[250], и, возможно, решающую роль сыграли как раз его знания об охранке и начатое им внедрение туда агентов из рядов собственной партии. Среди первых же товарищей, прошедших 1 ноября 1907 г. в III Государственную думу, находились потенциальные сотрудники охранки. 13 из 442 депутатов Думы являлись социал-демократами, некоторые из них – сторонниками Ленина. Из этих последних большевистский депутат от Харьковской губернии Василий Егорович (Георгиевич) Шурканов[251] (р. 1876), женатый православный из крестьян Московской губернии, точно (в неизвестный момент времени) поступил на службу в Охранное отделение (агентурная кличка Лимонин, жалованье 75 рублей в месяц). Шурканов по окончании начальной школы стал рабочим-металлистом, работал на петербургском заводе «Новый Айваз», на Харьковском паровозостроительном заводе. Был избран членом Думы и товарищем председателя Союза металлистов, несмотря на то что в 1906–1907 гг. участвовал в десяти экспроприациях в Харькове. В мае 1912 г. он представлял свою фракцию на 7-й Всероссийской конференции РСДРП(б) в Стокгольме и выступал с докладом о пропаганде во время войны. В начале 1917 г. фигурировал в донесениях Петроградского охранного отделения как важнейший осведомитель о начинающихся волнениях из социал-демократической среды. Для охранки его задача состояла в слежке за товарищами. Какую главную задачу поставила ему партия, посылая в охранку, неизвестно, несомненно одно – такие агенты действовали «с неслыханной дерзостью»[252]. Под эгидой Шурканова большевистская группка в социал-демократической думской фракции окольным путем привлекала других подходящих товарищей к парламентской работе в качестве докладчиков. Доказано, что по крайней мере один из них, Роман Вацлавович Малиновский[253], докладчик III и депутат IV Государственной думы, стал крупнейшим агентом Ленина в охранке.