Исчезающий: За горизонтом событий

– Андрюша, в этом месяце у меня не так много денег, – виноватым тоном произнесла мама, протянув мятые купюры.

– Да о каких деньгах речь?! – возмутился, отодвинув ее руку в сторону. – Ничего мне не нужно! Сам разберусь!

– Я тебе говорила не лезь! – повысив голос, она обратилась к отчиму.

Поняв, что ругань на пустом месте ни к чему, я попытался разрядить обстановку:

– Давайте поступим следующим образом… – взяв паузу, чтобы понять, каким именно образом нам нужно поступить, я слегка замешкался. Глядя на отчима, я начал понимать его недовольство, излучаемое с самого порога. Он был не в восторге от моей несамостоятельности. С другой стороны, кто виноват в том, что моя инфантильность достигла подобных масштабов? Моя ли несуразная проекция? Поняв, что перекладывание с больной головы на здоровую ничего не изменит, я решил продолжить компромиссным предложением, должным устроить и отчима, и маму: – Я попробую разобраться сам, а если станет прямо совсем туго, обращусь к вам. Договорились?

Когда отчим, услышав мое предложение,  улыбнулся, я почувствовал облегчение от успешного смягчения углов. Понимая, что это всего лишь первый кирпич в фундаменте моих изменений, я не радовался, но теперь в собственных глазах выглядел не так жалко.

– Бери, кушай, – сказала мама, погладив меня по голове.

Взяв бутерброд, я с удовольствием освежил свои воспоминания о ее кулинарных навыках. Уплетая один за другим куски теплого хлеба с сыром и колбасой, мы погрузились в обсуждение дел мамы, отчима и, конечно же, моих. Про свои дела я не мог рассказывать так же емко, как мама и, обходясь преимущественно общими формулировками, заканчивал каждое изложение мысли фразами «все хорошо», «но все будет хорошо» или «все не так уж и плохо». У меня не было желания сканировать ни ее, ни отчима. Но я сделал это. И не найдя в отчиме и маме ничего опасного для себя, заключил, что это вошло в привычку. Как и бесконечная тяга к курению в новой проекции. Но зацикливаться на сдерживании своей способности я не стал. Зачем ограничивать себя в том, что не несет никакого вреда для окружающих? Если таковыми не считать крадников-подселенцев.

Проведя вечер в обсуждении, мы лишь в момент очередного новостного блока поняли, что уже девять часов. Мне было недостаточно этого времени и я не хотел уезжать в Ростов, но, помня, сколько дел впереди, грустно озвучил:

– Мне пора.

– Конечно, нам и самим завтра рано вставать, – сказала мама, погладив меня по руке.

Я быстро уловил в темных уголках памяти своей проекции, что говоря «нам», она подразумевала только лишь себя. Отчим и здесь не работал – только пил, курил, смотрел новостные блоки и раз в месяц ездил в банк, чтобы обналичить пенсию. Которую потом он потратит на бутылку вина, приговаривая, что пиво или водка намного вреднее.

Улыбнувшись, вспомнив фразу «Вино – это не про алкоголь, а про разговоры», я встал с кресла.

– В конце недели заеду.

– Буду очень рада, – сказала мама, улыбнувшись в ответ.

Я пожал руку отчиму, поцеловал маму и поковылял из дома, после чего, выйдя со двора, сел в машину. Моя рука потянулась к сигаретам, но я одернул себя. Твердо решив изменить себя, мне нельзя было допускать слабину. Тем более на этапе борьбы с проекцией, когда она в любую секунду готова завладеть телом, чтобы продолжить влачить свою жалкую инфантильную жизнь. Запустив двигатель, я перевел машину в режим езды, достал телефон и позвонил Юле.

– Ты куда пропал? – претензионно донеслось из динамика. – Мы договаривались, что никто никуда не пропадает!

– Не попадает, – поправил ее, – ни в какие ситуации не попадает.

– Ты где? – выдохнув, спросила она.

– В Шахтах, – ответил, выезжая на дорогу, – Через полтора часа буду.

– Хорошо. Нам есть что обсудить.

– Что-то позитивное? – спросил, даже не надеясь на утвердительный ответ.

– Из позитивного в этих проекциях лишь то, что мы живы.

– Я это и имел в виду, – произнес, убедившись в ответе.

– Ты видел, я тебе присылала видео в «Вотсап»?

– Никаких оповещений не было.

– Напомни, какие у нас цели в новой проекции?

– Стереть в порошок Стаса, Ксюшу и цыгана, – произнес без промедлений.

– Про Дашу не забыл? Ребенка?

– Это входит в пакет.

– Включи оповещения! – внезапно раздалось на том конце провода.

– Как скажешь. Когда приеду – позвоню, – произнес, после чего положил трубку и открыл приложение.

Глядя одним глазом на дорогу, вторым в десятки непрочитанных чатов, я поймал себя на мысли, что даже в этой проекции я не был особенным любителем приложений с включенными оповещениями. Насчитав семь чатов, в которых содержались сообщения с благодарностью за качественную стрижку или окрашивание, я отправил каждой из девушек сердечки, после чего продолжил бродить по перепискам с незнакомыми мне людьми. Остановившись на контакте с именем «Hair Club» – салоном красоты из предыдущей проекции, я проник в чат.

«Андрей, ты надолго задержишься?», – прочитав утреннее сообщение, во время которого я был занят выкачиванием энергии из крадницы, вопрос моего рабочего места перестал быть открытым.

«Андрей, ты почему трубку не берешь?!», – последовало спустя пару часов.

Свернув приложение, я посмотрел на входящие вызовы. Не увидев никаких пропущенных звонков, я переместился в настройки «Вотсап», скопировал номер телефона, привязанный к моему аккаунту и сравнил его с указанным в Apple ID. Убедившись, что это два разных номера, я написал в «Календаре» напоминание для себя, что мне нужно найти второй телефон, после чего продолжил чтение сообщений:

«Андрей, сколько можно?!».

«Андрей!!!».

«Если ты до завтра не выйдешь на связь, то можешь катиться ко всем чертям!».

Каждое из сообщений было написано с интервалом в два-три часа и, закончив ознакомление с ними, я отправил:

«Телефон был севший. Завтра приеду».

Закончив с работодателем, я открыл чат с Юлей. Увидев в нем три видео, под каждым из которых были обозначены даты их записи, я прикинул, что отвлекаться за рулем не самое удачное решение и, заблокировав телефон, бросил его на пассажирское сидение.

Проносясь по заснеженным улицам, я свернул в сторону поселка Каменоломни и сквозь него пробрался на трассу, ведущую в Новочеркасск. Выбирая путь, я руководствовался желанием побыть как можно дольше в пути. Мне хотелось проветриться, переосмыслить произошедшее, пытавшееся ускользнуть из лап разума. Так обычно ведут себя сновидения: сперва они, словно густой дым, заполняют голову информацией и образами, которые, после пробуждения, растворяются настолько медленно, что человек не успевает уловить момент их полного исчезновения. Прокрутив всплывшую в голове мысль, ко мне пришла другая, более изощренно-конспирологическая: что, возможно, подобный прием пытались перенять, а затем и освоить англичане. Уходя не попрощавшись, англосаксы как бы копировали основные принципы сновидений: ты вроде здесь и ничто не предвещает твоего отбытия, но уже спустя минуту ты куда-то исчез, причем совершенно непонятно в какой из моментов это произошло. Впрочем, искусство исчезновения вряд ли способно вписываться в жизнь так же органично, как оно это делает в ситуации со снами. Так же органично, как англичане, закрепившиеся в умах всего человечества в качестве нации, вечно сующей свой нос в чужое дело.

– Даже до снов добрались, скоты, – прошептал, глядя на дорогу. – Не зря Марк Твен смешал вас с дерьмом.

Добравшись до Новочеркасска, я повернул на узенькую трассу по направлению к Большому Логу. На ней я почувствовал единение с собой. И пусть по дороге мне встретились всего несколько машин, двигавшихся по встречной полосе, на этой трассе была какая-то особенная атмосфера. Что не мешало мне терять силы. Проезжая метр за метром, я чувствовал как они покидали меня. Так же стремительно, как автомобиль, отдалявшийся от Шахт. Сомнений не оставалось – заимствованная у крадников энергия улетучивалась. И в момент, когда я решил, что было бы неплохо встретить на своем пути еще одного крадника, на горизонте появился едва различимый силуэт. Приближаясь, я фиксировал взглядом «голосовавшую» женщину в свадебном платье. В следующую минуту, нажав на тормоза, я остановился возле нее.

– До Ростова подвезете? – открыв дверь, спросила она.

– Садись, – сказал ей.

Она села и я тут же нажал на газ.

– Была скучная вечеринка? – спросил после некоторой паузы. – Или поняла, что это не настоящая любовь?

– Я знала, что она не настоящая, – спокойным голосом ответила она. – Пришлось сбежать. Любовь требует жертв.

– Наверное, – произнес и, вспомнив о Даше, спросил: – А каких жертв она требует?

– Да любых! – воодушевленно произнесла она. – В нашей жизни за все ценное нужно бороться. А любовь вне этой категории, она ничего не стоит. Потому что это чувство бесценно!

– Выходит, мы гонимся за бесценным и необъяснимым, – подхватил я. – Как шизофреники, отчаянно отстаивающие свой выдуманный мир.

– Наверное, – пожала она плечами.

Ее ответ дал понять, что она не совсем поняла мой посыл. Сперва мне показалось, что именно из-за этого у меня появилось желание ее просканировать. Но, чуть поразмыслив, я понял, что мне так показалось по причине поверхностных выводов. И как только я капнул глубже, причин для этого оказалось гораздо больше, где понимание истинной причины ее нахождения на безлюдной дороге среди зимней ночи – самая элементарная из них.

Повернувшись в сторону девушки, я увидел на ее шее шрам шириной с указательный палец. Эта находка не вызывала никаких эмоций, кроме желания осмотреть ее с головы до ног. И, проводя по ней взглядом, я находил похожие шрамы на локтях, запястьях.

Увидев мое любопытство, она накрыла ладонями шрамы на запястьях.

– Быть может остановимся? – спросила девушка, слегка дрогнув голосом. Но только дрогнула она не доброжелательно, а так, словно милый голосок являлся фильтром для зловещего, холодного голоса, порождавшего тревогу вибрационной волной.

– Чуть позже, – ответил, решив, что неплохо было бы ее просканировать, – тут сугробы, ухабы. Если остановимся, то уже не выедем.

– А нам и не нужно выезжать, – произнесла она своим настоящим голосом, который был спрятал за милым голосочком.

Глава 3

Поняв, что мое грядущее противостояние с крадником-подселенцем усложняется параллельным вождением машины, я, сканируя ее, ответил спокойным тоном:

– У нас есть два варианта. В первом я останавливаюсь и выкачиваю из тебя все с потрохами. Точно так же, как ты опустошила… сколько? Пятьдесят человек, если не ошибаюсь?

Она, склонив голову, смотрела на меня. Я ожидал от нее ответа или, хотя бы, зловещей улыбки. И, не услышав ни того, ни другого, продолжил:

– Второй вариант больше похож на бред параноидального психопата, но я должен его озвучить. Ты мне сейчас обещаешь, что ни у кого и ни при каких обстоятельствах больше не будешь красть энергию, после чего мы расходимся как в море корабли.

– Ты считаешь воровство энергии моим желанием? – спросила она.

– Я не знаю, что вами движет, но мне это не нравится, – произнес, сильнее надавив на педаль газа. – Так же, как не нравится, что люди массово прыгают с мостов, словно это гребаный скай-парк, на котором не предусмотрен эластичный канат.

– Давай остановимся и я тебе все объясню? – внезапно предложила она.

Я не долго взвешивал ее предложение, по-прежнему держа в уме сложность одновременного контроля обстановки в машине и на дороге. И, немного ‘сев’ машиной в сугроб, я остановился на обочине. Глядя на нее, мне открывались новые места порезов на ее теле.

– Я не опустошаю мужчин полностью, – начала она. – Занимаясь сексом, беру ровно столько энергии, сколько мне хватит для спокойного существования на протяжении недели-двух…

– Какой миролюбивый суккуб, – произнес не без иронии. – Только как подселенец может экологично брать у человека энергию на две недели, если я, опустошив трех подобных тебе сущностей, отправил их в лимб и при этом к концу дня чувствую себя ходячим мертвецом?

– Я вообще с трудом понимаю слова, которые ты произносишь… «Суккуб», «подселенец», я ничего в этом не смыслю. Единственное, если ты так себя чувствуешь, значит в них было мало энергии, – пожала она плечами.

– Суккуб не знает, что такое суккуб, – недоверчиво произнес, – не верю.

Она подняла правую руку и повернула ладонь в мою сторону. А я, в свою очередь, напрягся, ожидая что она что-то выкинет. Но она ничего не выкидывала, что мне позволило немного расслабиться.

– Видишь, шрамы на пальцах? – спросила она.

– Вижу не только на них, – ответил, внимательно глядя ей в глаза.

– Это первый удар шашкой. Когда я, показывая, что сдаюсь, выставила руку. Но они были ослеплены жаждой крови…

– Кто «они»? – перебил ее.

– Казаки, – отвечала она, – которые были посланы отцом моего жениха-недотепы, чтобы вернуть меня обратно на свадьбу. В Новочеркасске жила любовь всей моей жизни и мы хотели пожениться. Но денег едва хватало на пропитание, не говоря уже о свадьбе, поэтому мы решили год поработать, накопить их, и сыграть пышную свадьбу. В столице казачества хорошо оплачиваемая работа была только для мужчин. Поэтому мы приняли решение, что он останется работать в Новочеркасске, а я поеду в Ростов и через год вернусь. Изначально все шло хорошо, я устроилась работать служанкой в дом к потомственному казаку и получала хорошие деньги. Но это длилось недолго. Его сын – дурачек, слабо походивший на мужчину, – был не в почете как у казачек, так и у дочек торговцев, и рисковал прослыть всю жизнь в одиночестве. В момент моего появления, у его отца в голове возник план: поженить сироту-служанку, за которую никто не мог заступиться, со своим сыном-дураком, над которым смеялся весь Ростов.  И первое время его отец был очень любезен. Я еще не подозревала о их планах и писала любимому в письмах, что мечтаю о его переезде в Ростов. Я была счастлива, работая у них в доме, и знала, что любимый мог бы найти работу в новом для себя городе. Но после третьего месяца, отец недотепы все чаще стал упоминать о своем сыне и том, как было бы замечательно если бы мы были вместе. Я давала понять, что это невозможно и по праву верила в свободу своего выбора. Но она распространялась  лишь на тех женщин, у которых были родственники. Такие, как я, не имели права голоса, о чем я поняла лишь в момент, когда узнала, что сын казака, помимо недотепы и дурака, еще и насильник-извращенец. Спустя несколько месяцев уговоров его отца, дурачок схватил меня за волосы и затащил к себе в комнату. Я кричала, отбивалась как могла, но было бесполезно. Он каждый день насиловал меня и неделями не выпускал из комнаты, о чем я не писала своему любимому в те редкие моменты, когда оказывалась в своей комнате. Сбежать я не могла, за мной следили круглосуточно.

– А соседи? – спросил ее. – Они ведь слышали крики?

– Отец недотепы говорил, что я провинилась и поэтому меня порют. Конечно, он не говорил про изнасилования. Но никто и не уточнял. Он ведь уважаемый человек. Все это длилось почти год – до момента, пока не наступила наша свадьба. К тому времени я уже свыклась и, понимая неизбежность происходящего, добровольно шла в комнату к недотепе. Я не кричала и не сопротивлялась. Ждала подходящего момента, чтобы сбежать. Момент наступил в день моей с недотепой свадьбы. Под предлогом того, что мне, как невесте, нужно побыть наедине, я вылезла в окно, тихо проползла за домом, чтобы собравшиеся во дворе гости не заметили меня, и запрыгнула на коня. Мчась на нем в Новочеркасск, я плакала от радости, что, наконец, увижу свою судьбу. Что сбежала из ада, в котором пробыла почти год. Но судьба моя, как оказалось, заключалась не в том, что я воссоединюсь со своим любимым… – она остановила свой рассказ и, вытерев слезы, указала рукой на поле, находившееся на противоположной стороне дороги:

– Где-то здесь меня настигли казаки.

Понимая, что передо мной подселенка, я не пытался сканировать ее. Слыша ее историю, мне становилось досадно, что она оказалась в подобной истории так же, как было жаль, что темное дымчатое биополе подселенцев невозможно прочитать. Я был уверен, что, помимо увлекательности их трагичных историй, в них существовало что-то общее. Что-то, что объединяло судьбы людей, отправившихся в лимб. Моя рука потянулась к пачке сигарет и, схватившись кончиками пальцев за фильтр сигареты, я сразу же закрыл пачку и бросил обратно. Жажда преобладала над рассудком, но я изо всех сил старался держать себя в руках. Не прогибаться под слабую и бесхарактерную версию.

– Поняв, что мне не скрыться, я остановилась и слезла с коня, – продолжала она. – Но они были изрядно пьяны и разгорячены. Первый казак, проносясь мимо меня, ударил шашкой по пальцам, второй, следовавший за первым, по руке. И так, кружась вокруг меня, они наносили удар за ударом, до тех пор пока полностью не изрубили. Так я оказалась в сером пространстве. В нем не было ни звуков, ни запаха. Я видела, как казаки копали яму и, подходя к моему изрубленному телу, хватались за голову. Они говорили между собой, но я не слышала о чем. Закопав мои останки, они оставили меня здесь навсегда. Первый год я скиталась в пределах местности, пыталась привлечь внимание скакавших мимо меня людей, вспахивавших землю крестьян, но это не приносило никаких плодов. Проходили дни, за ними месяца, и в какой-то момент я потеряла счет времени. Ориентировалась лишь по временам года, хоть и понимала, что здесь весна, как и зима, очень условны. И, когда наступило первое полнолуние лета, я перестала видеть мир так, словно нахожусь за толстым мутным стеклом, непропускающим ни единого звука. Тогда я поняла, что стала осязаема . Это было ранним утром. Радуясь свершившемуся, я побежала в ближайшую станицу – Большой Лог. Оказавшись возле влюбленной парочки, я попросила их, чтобы они помогли мне добраться до Новочеркасска. Но, увидев меня, они бежали как от чумы. На мое благо, бежавшая девушка уронила зеркало. Я подняла его и увидела это, – проведя пальцами по своим шрамам. – Почувствовав отчаяние, я бросила его и спустя мгновенье снова начала видеть мир таким, каким видела его последний год. И так каждый год я появлялась на рассвете, тщетно пыталась попасть в Новочеркасск и исчезала. Шли года, менялись поколения, прокладывались дороги, строились дома и образовывались селения, в то время как я оставалась здесь, возле своих останков, и наблюдала за всем со стороны. И лишь изредка своим появлением пугала людей. Но вдруг ранним утром я снова стала осязаема. Мне показалось это странным, ведь было далеко не лето. Но все было не важным. Я тут же остановила попутную машину и направилась в Новочеркасск. Добравшись, я обнаружила, что дома, в котором жила любовь всей моей жизни, не существует. Вместо него возвышалась безликая громадина с множеством окон, на чьих подступах даже места для людей не было – только лишь машины, машины. Расстроившись, я продолжила скитаться по городу. Мне не хотелось есть, спать… вообще ничего, кроме воды. Казалось, я так и погибну в чуждой для меня эпохе с людьми, мало чем отличавшимися от…

– От призраков, – подсказал ей.

– Да! – подпрыгнув на месте, воскликнула она. – Людей, уставленных в телефоны. Ничем не интересующихся и ни с кем не общающихся. Мне было очень тяжело вникнуть в происходящее. Все говорили словно на другом языке, не говоря уже о машинах, внешне напоминавших космические корабли. Да что далеко ходить, не стало ростовок и ростовцев! Вместо них ростовчане и ростовчанки.

На мое спасение мне повстречался мужчина, принявший в свою семью. Сперва он пригласил к себе, и мы жили как соседи. Спустя полгода моей адаптации к окружающему миру и новому русскому языку, мы стали семьей. Но наша совместная жизнь длилась недолго. В течении всего года мой муж терял силы. Это было похоже на то, как сохнет плодородное дерево. И, в конце концов, он умер. Но в его истощении была одна деталь…

– Он иссыхал только когда ты находилась рядом, при этом тебе становилось лучше, – предположил я.

– Да. Тогда я поняла, что краду энергию через постель. Но когда я стала обращать внимание на свое состояние в общении с другими людьми, тоже заметила приливы сил. Понимая, что истощаю людей, обрекая их на гибель, я отреклась от всех. Но мне становилось хуже. И, достигнув крайней точки, я поняла, что либо так и погибну, либо научусь воровать энергию без сильного вреда для человека. Так, спустя какое-то время, я стала той, кем сейчас являюсь. Я краду энергию через постель, но это вынужденная мера. Во-первых, тело, в котором я нахожусь, требует того. Во-вторых, кражи – вопрос выживания. Поэтому оба озвученных тобой варианта ведут к моей гибели, – подытожила она.

Осмысливая услышанное, я боролся с двумя точками зрения, где первая была такой же категоричной в ее будущем исходе, как и ранее, а вторая, возникшая в момент окончания ее монолога, имела сострадальческие оттенки. Она, конечно, являлась стопроцентной подселенкой, но ее ли это вина? Ей никто не предоставлял права выбора. Никто не спрашивал, хочет ли она выбраться из лимба, чтобы питаться энергией людей. К тому же, в пользу снисхождения к ней играл аргумент, согласно которому я нуждался в соратниках. Пусть даже в виде сущностей. Понимание, что в схватке со Стасом мне одному не вытянуть, перевешивало любой довод против крадников-подселенцев рядом со мной. И, приняв факт этого, я, словно громовой раскат в непроглядно черной ночи, прервал тишину:

– Значит сделаем так, сбежавшая невеста: ты сейчас пристегиваешься и мы переезжаем в Ростов.

– А мне какой с этого толк? Мне есть где ночевать. Я не нахожусь на грани гибели.

– Это ты пока что не находишься.

– В каком смысле?

– В том, что я опустошаю подселенцев. Зачем мне тебя оставлять в живых? Какой мне с этого толк?

Она задумалась. Сверля глазами заснеженную трассу, сбежавшая невеста кусала губы и тихо дышала. Но думать было не над чем. Она либо погибнет, либо останется в живых, но с новым образом жизни. И с перспективой стать бойцом, сражающимся за мою правду.

– На долго? – спросила она.

– Пока не знаю. Вероятно, да.

– А где я остановлюсь?

Теперь задумался я. Мне и самому не было известно, где я жил. Копошась в памяти своей проекции, мне доводилось наблюдать множество фрагментов собственного присутствия в разных жилых помещениях, но ни один из них не вызывал во мне эмоций. Понимая, что мои изыскания могут длиться не один час, я решил отложить вопрос собственного жилья до встречи с Юлей. Она это уж точно должна была знать.

– Не знаю, – ответил ей. – Мне бы понять, где жить самому.

– Тогда как мы поедем?

– С большим интересом от неопределенного будущего! – весело бросил и, вернув серьезный тон, спросил: – Ну ты же собиралась ехать в Ростов? Где ты хотела остановиться?

– У того, с кем бы провела ночь, – подняв глаза в потолок, медленно произнесла она, словно заученный текст. – В данном случае – у тебя. А утром вернулась бы назад.

– С таким подходом ты бы в Ростове не затерялась.

– Я нигде не затеряюсь, – наигранно отмахнулась она. – На ваш век выпало слишком много малодушия и невежества. Мужчины, которых после войны и так по пальцам можно пересчитать, теряют голову от женской заинтересованности в их адрес. Они уязвимы из-за того, что чувствуют себя неуверенно рядом с нами, боятся отказа, оттого совершенно не мужественны. Поэтому я чувствую себя как рыба в воде. При желании, я преспокойно могу выпросить кров, одежду или что-то еще. Но у меня нет никакой жажды, кроме воды и энергии…

– Ладно, исповедь я еще успею послушать, – сказал, прервав ее бесполезные умозаключения, приправленные сострадальческим тоном, – нам плестись по снежным дюнам еще час точно.

Она кивнула и я нажал на педаль. Машина захлебывалась, буксуя по сугробам, словно противясь мне. Но я, помня опыт прошлых проекций, хоть и не без труда, совладал с ее нежеланием нормально ехать. Держась крепко за руль, я поочередно задавался вопросами, как в подобных погодных условиях можно преодолевать сотни километров и какого черта никто не почистил дорогу. Но, учитывая, что ответственные за уборку снега люди в тех проекциях, которые мне довелось посетить, питали страсть к дорогам совершенно иного толка, второй вопрос отпадал сам по себе.

– Расскажи о себе, – спустя полчаса езды подала голос сбежавшая невеста.

– Что именно ты хочешь услышать? – спросил, не отрывая взгляда от дороги.

– Хотя бы то, каким образом ты понял, что я не человек. Ты не похож на подобных мне. По крайней мере, я не чувствую в тебе чужой энергии более, чем это возможно в обычном человеке.

Я вспомнил о подселенцах, отправившихся обратно в лимб благодаря моим действиям. Вероятно, энергии, которая их наполняла, недостаточно для собственного шельмования и признания себя крадником. Но, ощущая разрастающееся внутри меня чувство энергетического голода, было очевидно, что если бы я повстречался ей спустя пару дней, она бы восприняла нашу встречу так же, как человек, уехавший в другую страну и проживший там с десяток лет, столкнувшийся со своим земляком. Без условностей в виде «а как было хорошо в наше время» и литров водки, но с нескрываемым воодушевлением.