I измерение

– В вашем доме, – говорила соседка, – и жила та самая шаманка, а в моем доме – эта молодая семейка. Наши дома до сих пор стоят поодаль от всей деревни. Семья после семи зим уехала в город, а шаманка умерла через год, немного не дожив до революции. После ее смерти дом заколотили и оставили в покое. В двадцатом году сюда приехала Елизавета Михайловна, странная женщина, с туманным прошлым. Она немного пожила в доме шаманки, потом уехала в Севастополь. Вот там твоя мать и встретилась с ней. Они жили вместе на квартире, а каждое лето приезжали сюда. Татьяна до сих пор ездит, а Елизавета Михайловна куда-то запропала.

Никита читал книги, ездил купаться на море, бродил по горным тропинкам. Однажды он так увлекся, что забрел на одну далекую пещеру. Преследуемый любопытством, Никита спустился внутрь. Пещера оказалась прохладной и очень красивой: с внутренним озером, сталактитами, которые столбами образовывали великолепные колоннады. Мальчику понравилось все это великолепие, и он стал приходить сюда каждый день, забираясь все дальше вглубь пещеры. Так он набрел на странный каменный крест, вставленный в нишу стены. Внизу на стене надпись: «весь смысл жизни был в алмазе. Компъенг». Обшарив все вокруг, мальчик направился в единственный проход, который все сужался. Никита шел уже боком, вдруг неожиданно он оступился и стремительно полетел вниз. Когда он очнулся, где-то капала вода, и откуда-то сверху пробивался свет. Никита поднялся. Из головы текла кровь, все руки и ноги были в ссадинах. Он огляделся по сторонам, в углу валялся какой-то предмет. Никита подошел ближе. Это был небольшой проржавевший ящичек. Мальчик хотел его открыть, но у него не получилось, и он решил взять чемоданчик с собой. Никита привязал к нему веревки и, надев на себя, как ранец, посмотрел вверх. Высоко, в метрах девяти был выход из пещеры. Делать нечего, нужно лезть. Никита, рискуя в любой момент разбиться, полез наверх. Он действовал решительно, не останавливался даже тогда, когда казалось что, силы покинули его. И вылез на поверхность, лег на траву. Когда мальчик отдышался, набрался сил и поднялся – грандиозная картина открылась ему: он стоял на вершине горы, вдали был виден древний монастырь над обрывом и широко раскинувшееся море. Никита попрел к монастырю вместе со своей ношей. В полуразваленной, заросшей лишайником и диким виноградом монастырской крепости он встретил старика в монашеской одежде.

– Скажите, как мне добраться до Ямельяновки? – обратился он к монаху.

Но тот, увидев его разбитую голову, повел к себе в келью и перевязал мальчику раны. Только потом спросил:

– Откуда ты?

– Из Ямельяновки.

– Как ты сюда попал, мальчик? Это очень далеко, день пути на хорошем коне.

– Это плохо, – вздохнул Никита. – Мама волноваться будет.

– Ничего, пойдем в поселок и попросим помощи.

Они вышли прямо к обрыву. С него вниз сбегали каменные ступени, а внизу спрятался небольшой белоснежный двухэтажный домик.

– Что это? – спросил Никита.

– Теперь ничего. Но раньше это была закрытая лечебница для душевнобольных.

– Для сумасшедших что ли?

– Да, для одержимых бесами.

– А почему закрытая, как это понять?

– Там лечились известные люди России, но их имена были секретом, поэтому об их пребывании в лечебнице никто не знал. Да и о существовании ее никто не знал. Вот поэтому и говорят что закрытая.

– А-а, типа секретная.

– Ты посиди пока тут, а я схожу в поселок.

Никита кивнул, старик ушел. Мальчик огляделся по сторонам, ему стало скучно, и он принялся открывать ящичек, но без инструментов это оказалось невозможным. Вскоре монах привел лошадь с повозкой.

По дороге старик рассказывал очень много красивых легенд про ундин, погибших девушек. Между делом спросил:

– И все же, как ты попал на вершину горы?

– Я люблю путешествовать, бродить по разным местам. Вот и пришел на гору. Только не повезло – упал в терновник и расшиб голову о камень.

– А что это у тебя за ящик?

– Я туда складываю всякие интересные камушки, ракушки, которые нахожу по дороге, – сказал Никита и сам удивился, он никогда не думал, что может так обманывать.

Монах кивнул.

– И откуда он у тебя этот ящик?

– Да дома на чердаке нашел.

Старик замолчал. Когда поздно вечером они подъехали к Ямельяновке, он спросил:

– К какому дому-то тебя подвозить?

– К дому, где жила шаманка,– просто ответил мальчик.

Монах вдруг резко обернулся к Никите и совсем не по-стариковски сверкнул на него глазами. Когда он подвез Бальцерека к дому, осторожно спросил:

– Мальчик, а в этом ящичке, что ты нашел на чердаке, было что-нибудь?

– Нет, он был абсолютно пустым. Спасибо, дедушка.

Из дома уже выскочила Татьяна. Она подхватила на руки сына, и, прижав к себе, стала благодарить монаха, пригласила его в дом. Тот охотно согласился.

Никита рассказал матери то же самое, что и монаху. Вскоре пришла тетя Зина, принесла молока, вареной картошки и лепешки.

Мальчик запрятал свою находку в густом кустарнике черной смородины на дворе тети Зины. И только тогда сел за стол. Соседка как-то странно себя вела: сначала она сказала, что кого-то ждет, и быстро ушла домой, потом вновь пришла, но в дом не заходила, а уселась на крыльце и чего-то ждала.

Монах поужинал вместе с Татьяной и Никитой, при этом он с интересом осматривал кухню, потом, уже выходя из дома, для чего-то заглянул в единственную комнату. Татьяна проводила спасителя Никиты. Старик еще раз окинул зорким взглядом дом, вскочил в двуколку и тронул вожжи. Все трое долго смотрели на облако пыли, оставшееся после брички монаха. Потом тетя Зина неожиданно спросила:

– Где ты вообще мог с ним встретиться, Никита? Он ведь живет в развалинах монастыря!

– Вот там я его и встретил, – спокойно ответил Никита.

Тетя Зина вдруг перекрестила мальчика.

– Никогда больше не ходи туда, – прошептала она.

– он вообще никуда не пойдет больше! – строго заметила Татьяна. – Иначе мне придется отвезти его в душную городскую квартиру. Быстро спать, путешественник.

* * *

На следующее утро Никита еле поднялся с постели. Все тело ныло, разламывалось на куски. Практически вся правая часть была синяя после вчерашнего падения в пещере. Голова болела нещадно, хотелось пить. Мальчик поднялся, но сильное головокружение вновь повалило его на койку. Он лежал, не шевелясь, пока не пришла тетя Зина. Она разохалась и побежала за водой. Приказала Никите лежать. Но летом лежать в постели как-то не очень весело. Однако делать нечего, пришлось подчиниться. И тут, как дополнение к состоянию Никиты, зарядили дожди, понизилась температура настолько, что по вечерам тетя Зина разжигала печь. Именно в эти хмурые холодные дни Никита услышал от тети Зины рассказ о монастыре:

– Монастырь этот стоит с незапамятных времен, когда христианство только-только укоренилось среди населения. Через пару сотен лет тут было основано какое-то братство монахов, которое просуществовало до самой революции. Про это братство ходило множество мрачных слухов. Одни говорили, что в нем состоят только душевно больные монахи. Другие утверждали, что это люди принявшие веру сатаны. Третьи рассказывали, что это горные шаманы, приносящие кровавые жертвы. Лишь недавно стало известно, что это всего лишь выдумки. Так как монахи жили очень замкнуто, никто никогда не видел их, скрываемых за стенами монастыря. Еще полстолетия о них рассказывали ужасные вещи, а монастыря как такового уже не было. Так, осталось десяток монахов. Этот монастырь содержал при себе лечебницу для душевнобольных. Мне кажется, именно отсюда и слухи о братстве умалишенных. Когда в Крыму шли бои, красноармейцы ворвались в монастырь, разгромили и выжгли его полностью. За это очень многие комиссары поплатились жизнью.

– Почему? – слабым голосом спросил Никита.

– Потому что там были ценные сведения о лечебнице, о самом монастыре, о тех душевнобольных, что состояли на учете в этой психушке. После погрома монастыря, полгода спустя, среди развалин был замечен местными жителями монах. На вопрос путников, шедших мимо монастыря, он отвечал, что прислан богом ухаживать за могилами своих братьев. За безобидностью старика не трогают. Однако поговаривают, что он не столько за могилами ухаживает, сколько что-то охраняет. Уж больно не по-божески себя ведет этот божий человек. Слишком много тайн хранит его память, принятая от братьев по кресту.

Слушая дождь за окном, Никита волновался: а вдруг его ящичек-находка намокнет, заржавеет, и вовсе не откроется. Однако он напрасно беспокоился. В первый же солнечный день Никита вытащил из мокрых кустов свою находку. Принес в комнату и впервые внимательно осмотрел ящик. Он был сделан наподобие чемодана: две застежки и ручка, только жестяной из нержавейки. Сбоку ручки Никита обнаружил маленький шурупчик. Открутив его своим перочинным ножиком, мальчик открыл маленький ящичек, где лежал потускневшей ключ. Этим ключом Никита открыл чемоданчик. Изнутри крышка была обита красным бархатом, посередине портрет мужчины в военном мундире с аккуратными усами, зелеными холодными глазами. На самом чемоданчике мальчик нашел много писем с тяжелыми сургучными печатями на оборотах. Он попытался прочесть хотя бы одно из них, но почерк был отвратителен: буквы-крючки мало отличались друг от друга. Дальше шли какие-то грамоты, толстая папка, набитая писчими бумагами, разложенными по порядку датирования. Как предположил Никита, это был дневник, написанный все тем же непонятным почерком. На самом дне сложенная вчетверо лежала карта. Никита развернул ее и долго осматривал, но так ничего и не понял. Он взглянул на чемоданчик, теперь тот был пуст. Никита зачем-то повернул его вверх дном и потряс, что-то загремело внутри. Мальчик еще раз внимательно осмотрел находку. Ручка держалась крепко и не могла греметь. Застежки издавали другой металлический звук. Что-то гремело внутри чемоданчика. Он прощупал дно и нашел в самом шве небольшую атласную петельку. Никита дернул за нее, и бархатное дно чемоданчика выскочило. Внутри лежали два кольца, карманные часы, портсигар, большой медальон с изображением какого-то царя. Никита внимательно изучил каждую вещь в отдельности. На первом кольце была обнаружена запись «Аркадий и Елизавета. Только смерть разлучит нас». На втором кольце надпись «съпасѝ и съҳрани ӎѧ». Карманные часы открывались, внутри на черном бархате позолоченный орел с державой и скипетром внизу, вверху и по бокам только четыре зеленых камушка, вделанных в черный бархат, и две таких же зеленых стрелки, одна большая, другая поменьше. На крышке часов было изображение голубоглазой белокурой девушки и маленькая прядь волос. Вероятно, той самой девицы. Сверху часы были словно мрамор: красные, блестящие, полированные, на золотой, тонкой работы, цепочке. Портсигар был тоже золотым, внутри отделан зеленым атласом. Никита сложил все обратно в чемоданчик, закрыл его. Закрутил шурупчик. Всем этим он займется потом, когда приедет обратно в Севастополь. А сейчас нужно как следует спрятать этот чемоданчик. Мальчик вспомнил про чердак. Точно! Но как только он взялся за ручку, в дверь постучали. Никита замер, кто бы это мог быть. Тетя Зина никогда не стучит. Мама? Еще бы она стучала! Больше к ним никто не ходит. Мальчик с ужасом услышал, как кто-то возится с замком. Никита глянул в окно: на заднем дворе в высоких зарослях лопуха, полыни и амброзии стояла двуколка монаха. Никита открыл форточку и выкинул туда чемоданчик. Замок поддался, дверь открылась. Никита мягко приземлился рядом с чемоданчиком. В дом вошли. Никита, пригибаясь под окнами, выскочил на двор тети Зины. Быстро забравшись на мохнатую высокую сосну, Никита стал наблюдать за домом. Монаха все не было, через полчаса он вышел. Быстро прошел в маленькую сараюшку и вытащила оттуда лестницу. Откуда этот посторонний человек знает, где у них лестница. Старик забрался на чердак. Там он пробыл чуть более получаса. Спустившись и убрав лестницу, монах, осмотревшись по сторонам, сел на бричку и поспешно уехал. Пораженный Никита слез с дерева. Определенно, он искал чемоданчик, или то, что в нем лежит. А лежит там, по сути, немало.

Мальчик направился к пристани. Было решено спрятать чемоданчик в Севастополе, где у Никиты был собственный тайник под подоконником за грядушкой кровати. Теперь самое главное опередить маму и приехать быстрее нее. Никита успел.

Вечером он спросил у тети Зины:

– Скажи, а далеко до монастыря отсюда?

– Нет, пешком полчаса.

– А мне тот дедушка сказал, что день пути.

– Это он тебя в объезд повез, мимо пещерного хода. Специально, чтоб ты не ходил к развалинам. Он всегда так делает.

– Что же он там прячет?

– Наверное, то, что уцелело после пожара.

– А я сегодня его видел.

– Кого? Монастырь?

– Нет, монаха. Он приходил к нам сюда, домой, и лазил на чердак. Теть Зин, скажи, откуда он знает, что лестница стоит в сарае?

Соседка оторопело смотрела на мальчика. Потом медленно покачала головой:

– Н-не знаю.

– Он тут, видимо, часто бывал. Ты не знаешь, это шаманка твоя дружила с монахами?

– Наверное.

В дом вошла Татьяна, она только с работы, пыльная, уставшая, но оживленная и радостная.

– Никитка, сынок, завтра едем папку встречать, а потом в Енисейц к бабушке!

– Ура! – заорал Никита и повис на шее у матери.

ГЛАВА 5

Смоленск. Митяева

Казалось, совсем недавно вернулась Митяева из экспедиции, а уже успела написать отчет и подготовить доклад к началу нового учебного года, сдать находки в музей. И теперь Ленка жила в небольшом дачном поселке под Смоленском, дожидаясь брата Женьку.

Женька обрабатывал пленку со своим фильмом. Мать с мужем остались в Смоленске. Так что Ленка наслаждалась одиночеством. Она запретила себе писать и читать. Целыми днями пропадала то на огороде, то в лесу. Крутила помидоры, огурцы, мариновала грибы и варила варенье.

Все чаще мыслями Ленка возвращалась в Енисейц. Она по памяти восстанавливала свой дом, двор, образ своего отца, Лебедевых Марью Тихоновну и Дмитрия Степановича, всех сестер Сковородниковых, их непоседливую мамашу, мишка Мейдзи сразу всплывал вместе с воспоминанием о свадьбе Лешки Адрианчук и Верочки Алмаз. Где впервые родители Адрианчук признали Любашу своей невесткой, а их сына своим внуком.

Но чаще всего всплывала огненным пятном в памяти Ленки та роковая ночь, когда она потеряла двух любимых и дорогих ей людей: своего отца Митяя и единственного Петьку Дегтярева. После этой страшной ночи Ленка перестала быть той вспыльчивой хохотушкой. Ей больно было видеть свой дом, свою улицу, своих соседей, своих односельчан, родную широкую реку Сибири. Она вынула осколки своей души, всего своего внутреннего мира и оставила там. А сама уехала с холодным сердцем и пустотой внутри.

С этого момента жизнь потеряла вкус. Не обрадовалась она поступлению в МГУ на археологический факультет, ни его окончание. Как бы между прочим она получила хорошее место в городе у матери, работа от головного вуза не приносила удовлетворение. Деревянной походкой шагала она по жизни. Никогда не улыбающаяся, малоразговорчивая, она всегда стояла в стороне от коллектива института. Одинаково относилась и к похвале и хуле. Считаясь самым успешным лектором (на лекции сходилось больше сотни слушателей) и экспедитором, никогда не ставила это себе в заслугу. Мир умер у нее внутри. Снаружи только тени, да внешние обязательства, ровным счетом не нужные ей. Все это делалось ею лишь затем, чтобы не сойти с ума. В институте среди студентов ее Льдинка.

А теперь, после алтайских гор, первозданной нетронутой природы душа закричала, забилась в Ленке. Душа вернулась и позвала назад, к той ночи, к тому пожару, к тем потерям. Нужно вернуться и собрать осколки! Нужно это сделать!

Внутри все содрогалась от ужаса, что это придется сделать. «Ничего, – успокаивала себя Ленка, – я буду не одна. Со мной поедет Женька, Ольга, Любаша. Они будут со мной…»

Чем ближе подходил срок возвращения, тем осмысленнее становился ледяной взгляд Ленки. Она чувствовалась замирание и биение сердца.

Вскоре пришла телеграмма от брата: «я готов собирайся приезжай едем Москвы». А вместе с ней мысль, ясная, словно вода в роднике: «я найду Лешку!»

Митяева быстро собралась и отправилась в Москву.

Женька квартировал у Любаши. Сюда-то и приехала Ленка. На вокзале ее встретила Наталья со старшим сыном Женей.

– Удивительно, как он похож на нашего председателя! – воскликнула Ленка, увидев Женьку впервые за последние восемь лет.

– Ну а то как же, – улыбнулась Наталья, – все в Долговскую породу.

– Это сколько ему?

– Женьке – одиннадцать, Димке – девять, а младшему восьмой годок пошел.

– Ну, Наталья! Гигант! Ты так и работаешь в школе?

– А куда еще? – удивилась Долгова.

– Переводчиком пошла бы.

Наталья рассмеялась.

– Что? Попросила бы Ольгу. Пусть она тебя в кремле устроит.

– Ты что с ума сошла! Буду еще просить!

– Ни кого-нибудь, подругу.

– Ох, нет, Ленка! Никогда ни у кого не просила и просить не собираюсь. Мне и так неплохо.

– Как знаешь, – пожала плечами Ленка.

На этом разговор оборвался. Дверь открыл Максим Адрианчук.

– А этот вылитый Андрей! Нет, правда, одиннадцатилетний Адрианчук, мы тогда в усадьбу бегали, помнишь?

Наталья кивала головой и улыбалась на Ленкино восклицание вышла Любаша, смущенный Максим ушел в комнату. За Любашей в прихожую выскочил черноглазый мальчишка с весело задранным чернявым чубчиком. Он рассматривал незнакомку с интересом, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.

– Здра-асьте! – важно сказал он и протянул Ленке руку, – Андрей Андреевич Адрианчук, будем знакомы!

Та пожала ему руку:

– Елена Евгеньевна Митяева.

Андрей наклонил голову и стукнул пятками.

– Разрешите вас сопровождать.

Женщины расхохотались.

– Что это за чудо? – спросила Ленка.

– Младшенький, – с улыбкой ответила Любаша, – одна беда с ним. Мы с Максимкой прямо намучились!

– Бедокурит?

– Не то слово, учиться – не учится, баловство одно! И не вышибешь!

– Вот так Любава! Ты что же лупишь его?!

– Его что лупи, что нет. Одним словом – балбес.

– Судя по его обходительности, он далеко не балбес!

– Ну его, зла не хватает!

Вечером приехала Ольга с новостью:

– Завтра в шесть утра приезжает Танька с Василием и Никитой.

– Каким Никитой? – не поняла Ленка.

– Сыном. А послезавтра едем в Енисейц в четыре дня. Вот билеты.

Было решено, что Ольга встретит Татьяну и отвезет ее к себе. А на следующий день все соберутся у Адрианчук, и отсюда уже поедут на вокзал. Десять взрослых и семь детских билетов были оставлены у Любаши.

Утром встречали Татьяну с мужем и сыном, а вечером Андрея Адрианчука.

На следующий день стали съезжаться в квартиру к Адрианчук. Было много объятий, поцелуев, восклицаний, смеха, улыбок. Дети носились из квартиры Адрианчук в квартиру Долговых. Маленький Димка Веденеев схватил метлу и гонял ребят. Они якобы боялись его и, громко вереща, убегали. Только Никита не вписывался в эту веселую, знающую друг друга компанию. Он всегда держался рядом с мамой.

Наконец, пришли машины, погрузили вещи, приехали к вокзалу веселой дружной компанией. Зашли в вагон, стали размещаться. Поезд тронулся, мимо проплыла Москва и осталась позади. «В Енисейц! В Енисейц!» – стучали колеса, и кричал радостно гудок.

ГЛАВА 6

Енисейц

Поезд прибыл в Назимовск. На платформе шумную компанию встречал Дмитрий Степанович Лебедев с большой подводой и Степан Адрианчук. Рассаживаясь по подводам, долго шумели, смеялись. Димка Веденеев забрал у Дмитрия Степановича вожжи и сам уселся на облучок, поддерживаемый дедом. Ольга и Виктор позади. Тут же устроилась и семья Бальцерек: Василий впервые ехал к теще, а Никита к бабушке. Вместе с ними Ленка и Женька. На второй подводе разместились Долговы и Адрианчук.

По дороге узнали, что Долгов Кирилл Михайлович больше не председатель, на этот пост назначили месяц назад Мишку Мейдзи. Ленка смеялась:

– А ведь это я предложила вовлечь Мишку в колхозную работу, помнишь, Ольга?

– Да, это было твое первое публичное выступление. Что они делали? Кажется, коровники ремонтировали?

– Ага, а потом школу строили.

– И клуб.

– А нынче председатель! – заметил Лебедев. – Я тоже с агронома ушел.

– Ушел?! – ахнула Ольга. – Почему?

– Работать невозможно – все не так, все по-своему стали делать. Для чего тогда я нужен? Быть куклой, чьим авторитетом прикрываются? Я не хочу. Ну уж нет, увольте! И уволили! Даже с радостью.

Все приутихли. Где-то наверху шумел лес, роняя багряные листья на дорогу.

Дома ждали пироги, сладкие леденцы и варенье в вазочках, соленья в тарелочках. Ленка и Женька отправились к себе домой, положить вещи. Подъехали к большому высокому дому с множеством окон и широким крыльцом, дощатым забором. Через высокие ворота въехали во двор. Ольга вбежала в дом, обняла выходившую навстречу Марью Тихоновну. За ней побежал и Димка, да шлепнулся, зацепившись за последнюю ступеньку, заплакал. Ольга подхватила его, поднесла к бабушке. Димка замолчал, с интересом рассматривая незнакомое, все в мелких морщинках лицо, и вдруг заулыбался, потянулся к ней. Марья Тихоновна осторожно взяла на руки внука.

– Так вот он какой, наш Димочка.

– Да, – Димка коротко кивнул и стал тащить с головы Марьи Тихоновны платок. В дом внесли вещи.

– Вы надолго? – спросил за столом Дмитрий Степанович.

– На две недели.

– Это хорошо, – кивнул Лебедев. – Внука, может, подольше оставите.

Ольга и Виктор переглянулись.

– Посмотрим, – уклончиво ответила Веденеева.

* * *

– Вот тут прошло мое детство и вся моя юность, – говорила Ленка брату, поднимаясь по ступеням. Наверху, за коньком, лежал на своем месте ключ. Митяева открыла дверь. Она непривычно заскрипела. Ленка застыла на пороге. Силы покинули ее, и она не может больше сделать ни шага.

– Ну! – нетерпеливо подтолкнул ее Женька, шедший сзади с тяжелыми чемоданами.

И Ленке пришлось войти в свой дом. Она прислонилась к стене и молча осматривала знакомую кухню: печь, широкие лавки, стул у окошка, занавески, чисто вымытый пол с пестрыми дорожками, у печи ухват и метла выстроились в ряд, большая бочка, наполненная свежей водой. Весь дом был в идеальном порядке, даже цветы в горшках стояли по окнам.

– Надо же! – Женька уже обошел дом и вернулся к сестре. – Вот это домик! И ты в этих хоромах жила с отцом? Да тут всю съемочную группу поместить можно!

Ленка села на пол и впервые за восемь лет разрыдалась.

– Ты чего? – испуганно спросил Женька и кинулся к сестре.

– Уйди! Уйди! – отталкивала она его от себя.

– Вот так номер, чтоб я помер! Впервые вижу, как ты плачешь. Я-то думал, что ты не умеешь этого делать. Тут все от эмоций, воспоминаний, – балаболил Женька, суетившийся возле Ленки. – В этом деле нужно, конечно, не сдерживать себя. А наоборот – выплакать все, что накопилось, все навалившееся, попить водички, – он напоил всхлипывающую Митяеву водой.

В дверь постучала Марья Тихоновна. Ленка поднялась, вытерла подолом платья мокрое лицо, чем несоизмеримо удивила брата, и открыла Лебедевой.

– Ну как вы тут? Вещи положили? – она оглядела Ленку.

– Положили, – упавшим голосом сказала девушка.

– Ну что ты, детушко?

– Спасибо тебе, теть Маш, – Ленка обняла Марью Тихоновну и снова заплакала.

– Ну будет, будет. Чего ты? Не плачь! – Лебедева гладила Митяеву по голове. Потом отняла ее от себя, вытерла ей слезы шершавой ладонью. – Пойдемте к нам, мы уже за стол сели. Чего вы тут одни будете? А завтра, Елена, примешь хозяйство.

Брат с сестрой последовали за Лебедевой.

* * *

Вся улица Речная вышла посмотреть на гостей, сгружавших с подводы чемоданы, сумки, авоськи. В три дома, стоявших рядом на Речной, приехали гости: Долговы, Адрианчук и Даниловы.

Татьяну с мужем и сыном встречала мать-старушка, всю жизнь проработавшая в столовой, сначала барской, потом колхозной. Она до сих пор трудилась там же под начальством соседки Анны Павловны Долговой. И теперь, поджидая единственную дочь, наготовила на целый батальон, как выразился Василий, увидев накрытый стол.

Никите понравился бабушкин дом. Не то что домик в Емельяновке: маленький, покосившиеся, с горбатым потолком и дымящейся печкой. Тут все было по-другому: высокие беленые потолки с плетеной проводкой, красивые люстры, длинные узкие окна с широкими подоконниками, на которых вольготно раскинулись комнатные цветы, симпатичные занавесочки. В доме было тепло, солнечно, пахло чем-то свежим, чистым.

– Это рекой так пахнет, лесом, – пояснила бабушка.

Вечером Татьяна с Василием вместе с Никитой пошли к Енисею. Тихо катилась широкая река Сибири. Жаркий день подходил к концу, солнце уже село, но было еще светло. От мягкой земли исходило тепло, на берегу еще купались дети, с шумом прыгая с моста в воду. За дворами раздался рожок пастуха, показалось стадо коров. То там, то здесь открывались ворота, встречали кормилец. Вот и бабушка пошла за Малышкой. Неторопливо сходит семья к реке. Идет вдоль берега, против течения. Ах! Никита сейчас бы взял скрипку в руки и сыграл бы что-нибудь хорошее, для души, в тон своему настроению.