Бармен отеля «Ритц»

Но в 1907 г. владельцы решили снести отель и возвести на том же месте новый «Хоффман» – еще красивее, роскошнее, современнее прежнего. На время строительства бар Мэхони пришлось закрыть, меня уволили. Надо было начинать все с начала.

– Пора тебе вернуться в Европу, малыш, – посоветовал мне как-то вечером великий Билл Коди[3]. – Ты там всех уложишь на лопатки!

Буффало Билл только вернулся из Франции после триумфального турне своего «Шоу Дикого Запада». Старый ковбой рассказывал о том, как прекрасен Париж и как жадно поглощают европейцы все, что приходит к ним из-за Атлантики.

Решение пришло само: я взял от Нью-Йорка лучшее, стал опытным барменом, пришла пора собрать чемоданы и пересечь океан в обратном направлении. Это было не отступление, не возвращение назад, нет. Я прошел высшую точку и хотел упредить падение, скатывание вниз – тем же я буду заниматься и в дальнейшем, вплоть до самой смерти. Билл Коди оказался прав. В Париже все вышло на другой уровень. Европа только открывала для себя коктейли, к которым вскоре пристрастилась. Список ингредиентов казался бесконечным, погоня за изыском стала игрой. Секреты искусства пития я уже знал; а что до секретов приличного европейского общества, то их не так уж сложно было усвоить человеку, рожденному в Австро-Венгерской империи, пусть даже где-то на нижних ступеньках социальной лестницы. По совету ученика Чарли Мэхони Генри Тепе, эмигрировавшего во Францию, я открыл свой первый бар в июне 1907 г. Это был «Брансуик», совсем недалеко от Оперы, на улице Капуцинок, в самом сердце парижского делового квартала, вблизи от многочисленных представителей Нового Света, которые там селились. Американское население Парижа в ту пору составляло около пяти тысяч душ.

Несколько месяцев спустя репутация моего бара достигла заоблачных высот! Каждый вечер молодой помощник управляющего «Клариджа», которого звали Клод Озелло, посылал ко мне своих американских постояльцев – в его отеле селились те, кому «Ритц» был пока что не по карману. Дела шли в гору, но тут разразилась первая война с немцами. В августе 1914 г., заразившись патриотизмом Клода Озелло и свято веря, что нет славы выше, чем отличиться на поле битвы, я записался в Иностранный легион. Маленький австрийский пехотинец отправился служить своей приемной родине – Франции. «Великая война станет безумным приключением, уроком мужества, хмелящим праздником победы», – думал я. Но вместо этого пришлось нюхнуть смерти, ползать по окопам под градом снарядов, прячась от фрицев с их шишковатыми касками. Страх, сводивший кишки судорогой, понос, искалеченные, изуродованные товарищи, прорывная атака под Вими вместе с генералом Петеном, битва при Вердене и бесконечная ротация войск, в стремлении удержать позиции, долгое выживание по горло в грязи и звук трубы, зовущий тех, кто уже не вернется, и колокольный звон в конце войны в память о погибших… И наконец, беспорядочное, растерянное возвращение к жизни.

Что же мне делать теперь, после долгожданного перемирия?

Опять страх, что все рухнуло. Что придется все начинать сначала. Жизнь словно замерла на мертвой точке. Потом, в декабре 1919 г., я встретил Марию – на вечере, организованном Национальным союзом участников боевых действий. Мария Хаттинг, бельгийка, женщина властная, решительная, не красавица, но и не уродина, идеальная женщина-тыл. Она забеременела, мы поженились, и в 1921 г. у нас родился Жан-Жак. Надо было срочно найти работу, и в том же году провидение постучалось ко мне в дверь. В марте я получил французское гражданство, и сразу после, в апреле, меня взяли на работу в «Ритц». Моей задачей было открыть коктейль-бар для состоятельной клиентуры со всего света. Благодарная Родина вознаградила славного солдата.

Ветеран войны оказался на парижском флагмане роскоши. Я продолжал свой путь наверх. Передо мной раскрывались двери отеля «Ритц». Впервые я переступил его порог 6 апреля 1921 г., в тридцать семь лет. Я стал барменом в святая святых.

3

1 июня 1940 г.

– Ну что, снова сражаемся с фрицами? – бросает Жорж. – Только теперь с меньшим риском для шкуры.

Время за полночь, Франка мучает дикая мигрень.

Какой странный вечер!

После отбытия полковника Шпайделя немецкие офицеры продолжали пить: в основном водку, залпом и без меры.

И естественно, без оплаты. Вот она, цена национального краха.

За последние несколько часов Франк словно прожил несколько жизней.

– Иди спать, – говорит ему Жорж, берясь за швабру.

В его глазах – смирение.

– Придется привыкать к совместной жизни.

Франк закуривает сигарету, другую протягивает старому товарищу.

Они оба предпочитают «Честерфилд». Франк провожает взглядом кольцо дыма, поднимающееся к потолку с его резным деревянным карнизом, пожелтевшим от табака.

Какое-то время они молчат, за дымом сигарет роятся темные мысли. Жорж тушит окурок в латунной пепельнице и взмахом руки отгоняет завесу «Честерфилда».

– Знаешь что? – говорит он. – Я смотрел, как эти гады запросто входят в бар, и вспоминал товарищей. Тех, кто остался лежать на Сомме, в Пероне, с вывороченными наружу кишками. И ради чего они все погибли? Чтоб сегодня фрицы явились в Париж? Прямо хоть плачь, ей-богу, Франк.

Двадцать лет подряд Франк и Жорж, как и миллионы других ветеранов, носят в душе страшную память об окопной жизни. Их раны так и не зарубцевались. Сегодня вечером фрицы словно плеснули на них уксуса. Все саднит.

Франк спускается в подвал, берет из шкафчика свою кожаную сумку.

Проходя мимо, кивает швейцару и выходит на пустынную улицу Камбон. В восемь часов вечера начинается установленный немцами комендантский час, но ему уже выдали специальный аусвайс. Франк шагает по городу, призраки следуют за ним по пятам.

Когда он входит в свой дом на улице Анри-Рошфор, уже почти два часа ночи. Он вытягивается на кровати и пытается воскресить в уме самые счастливые воспоминания прошлой жизни. Нью-Йорк, Арлетти[4], Хемингуэй: все, что напоминает о радости. Наполовину – ностальгия, на треть – хандра, плюс капля одиночества и пара капель надежды – вот коктейль этой ночи.

Дневник Франка Мейера

Идею подсказал мне Фицджеральд. Дело было в сочельник 1934 г.

– Напишите книгу, Франк. Это будет хит!

– Книгу? Я?! Да о чем же?

– О себе, старик! Давайте, раскройте миру свои секреты!

Фицджеральд стоял, облокотившись на барную стойку, с бокалом сухого мартини в руке и снова и снова возвращался к своей мысли. Написать книгу – это все равно что пропахать борозду, обессмертить свое имя!

Скотт твердил, что с моей репутацией бармена вполне можно опубликовать сборник рецептов и профессиональных приемов. Издатели будут драться за право его выпустить в свет.

– Станьте хроникером! Опишите свой путь в буржуазное общество, – продолжал он, – вам давно пора распрощаться с классом, из которого вы вышли, и совершить социальный прорыв! Франк, расправьте крылья!

В моей голове явственно звучали его слова, когда два года спустя отель «Ритц» устроил специальный вечер по случаю публикации моей книги. «Искусство смешивания напитков», пособие для светского человека, на английском языке. Тысяча экземпляров, и ни одним больше. Создавая дефицит, подпитывать желание, подогревать интерес. За пятнадцать лет я сделался важной фигурой элитного мира роскоши. Мой бар стал блистательной оправой для представителей высшей буржуазии. В парижском обществе меня побаивались. Я был весьма разборчив, любезен не со всеми, строг в оценках, привечал только самые сливки общества. Осенью 1936 г. ни один бар мира не мог похвастаться такой отборной клиентурой. Мой бар стал вотчиной королей ночи, парижских денди, нью-йоркских писателей, богатых и легкомысленных наследников, рафинированных дипломатов. И в тот вечер ради меня здесь собрались герцог Виндзорский, Жозефина Бейкер, Жорж Мандель, Габриэль Шанель, Ноэл Кауард, Саша Гитри, Жан Кокто, Уинстон Черчилль, Серж Лифарь, Коул Портер, Арлетти, Хемингуэй и даже Кермит Рузвельт, сын американского президента. Каждому из них был вручен пронумерованный экземпляр книги с моим автографом. Вечер презентации стал пиком элегантности и утонченности. Бракосочетанием аристократии и богемы. Настоящей коронацией. Еще днем производитель роскошной утвари Дом Кристофль доставил мне полный набор шейкеров, ситечек, веничков для взбивания и длинных серебряных ложек: фирма, создающая красивейшие предметы для сильных мира сего, с готовностью обслуживала маленького бармена из Тироля.

А я стоял за барной стойкой и придумывал рецепты. Я изобретал, летал, парил. Верный оруженосец Жорж, элегантный как никогда, обслуживал клиентов по высшему классу. Он был ироничен и мягок. По сути, это был и его вечер, это был вечер всех барменов. Явился фотограф Роджер Шолл со своим Rolleiflex, Хемингуэй сочинил в мою честь сонет александринским стихом, Арлетти обращалась ко мне не иначе как «Франк, дорогуша»… На ней был приталенный желто-белый костюм… Я помню все, как будто дело было вчера, ее длинные жемчужно-серые перчатки, ее черная шляпка, дерзко сдвинутая на лоб, держащаяся непонятно как, ажурное ожерелье из розового золота… Кинодива нарядилась ради меня и моей книги! В то время я уже ездил на «Бентли», время от времени обедал в «Тур д’Аржан», одевался с восточной роскошью – и вот теперь весь Париж разрядился в пух и прах ради Франка Мейера!

А потом, в половине девятого вечера, пришла она, Бланш Озелло, одетая, как цыганская баронесса. Ее томный вид и горящие глаза сразу покорили собравшихся, начиная с Хемингуэя и Фицджеральда. Она была американка, супруга моего начальника, – в узком переливчатом сиренево-черном бархатном платье, лакированных туфлях на высоких каблучках, сетчатых чулках, с подвеской в виде аквамариновой стрекозы на шее.

Я еле пробормотал: «Добрый вечер, сударыня».

Бланш Озелло ответила мне на прекрасном французском, но с отзвуком того изысканного нью-йоркского акцента, который я до сих пор ценю. Я был сражен наповал и на несколько мгновений выбит из седла. Прямо перед ее появлением Арлетти заказала коктейль «Манхэттен», и теперь дива теряла терпение:

– Дорогуша, похоже, мой коктейль везут на пароме?

Я улыбнулся в ответ. Я всегда питал огромную нежность к Арлетти. И мне кажется, она тоже мне симпатизировала. Возможно, классовое единство – мы оба вышли из низов.

Как в случае с Клодом Озелло. Мы всегда уважали друг друга: оба знали, как нелегко дался нам проделанный путь. В память об общем прошлом он, теперь – управляющий отеля «Ритц», подарил мне в тот вечер давнюю подставку под бокал с гербом «Брансуика», он сохранил ее в своих вещах – а я чуть не прослезился. Клод дружески похлопал меня по плечу. Ни одного лишнего слова. Мне нравится, как достойно держится этот человек. Вечер был феерическим. Алкоголь лился рекой и бесплатно – я платил за все. Нельзя сквалыжничать со славой. Несколько раз за приготовлением коктейлей я вспоминал о том австрийском пареньке, что добирался в Мюнхен, прячась между коровами в промерзшем вагоне. Вспоминал Чарли Мэхони, Софию, товарищей, павших в Вердене, военный ад, из которого я, непонятно почему, выбрался невредимым. И еще я отчетливо помню: жена в тот вечер не пришла. Это был не ее мир, хуже того, Мария его презирала. «Все эти космополиты, иностранцы, – говорила она, – только сосут кровь из нашей несчастной страны».

Я понимал, что она скоро уйдет от меня. Так было лучше. На следующий день Мария вступила в националистическую лигу «Аксьон Франсэз», а через полгода мы развелись. И все равно тот вечер был пиком моей славы. Скотт не ошибся, моя книга останется следом присутствия Франка Мейера в этом мире. Доказательством его существования.

4

23 июня 1940 г.

Немцы расположились в «Ритце» как у себя дома. «Недаром, видно, “фриц” и “Ритц” созвучны!» – повторяет Жорж по сто раз на день.

Не проходит и недели, как Париж переводят на немецкое время.

Вчера Петен подписал перемирие, и Франк почти рад этому.

Главное, пусть не ставят палки в колеса старому маршалу, он найдет выход.

Часы пришлось перевести на час вперед: равнение на Берлин. Так что солнце сегодня заходит в 23:30, через два с лишним часа после начала комендантского часа. Одна за другой зажигаются звезды, и над всеми достопримечательностями Парижа уже реет свастика.

Париж, Франкрайх.

Сегодня утром Ганс Элмигер, в отсутствие Клода Озелло исполняющий обязанности главного управляющего отеля «Ритц», объявил новые правила. Этот чуть заторможенный швейцарец, племянник владельца отеля, идеально подходит для данной ситуации: он нейтрален и невозмутим. «Ритц» отныне разделен на два отдельных крыла: сторона, выходящая на Вандомскую площадь, отводится для старших офицеров вермахта и высокопоставленных лиц Рейха, а крыло, выходящее на улицу Камбон, остается открытым для публики и может принимать гражданских лиц со свободным доступом в ресторан и бар. В главном вестибюле Элмигер даже установил красивый деревянный сундук, чтобы, как он выразился, «наши гости-военные» могли оставить там свои пушки.

– Господин Мейер! На подходе четыре немецких офицера, и среди них подполковник Серинг.

Этот голос с мягким пьемонтским акцентом принадлежит его юному ученику Лучано, который высматривает гостей на повороте от бара к большой зеркальной галерее. Ему еще нет семнадцати, но он прекрасно усвоил, что к чему. Франк так к нему привязался, что сам удивляется. Изначально он просто приглядывал за парнишкой в память о дружбе с его матерью, которую знавал по одной из прежних жизней, еще в Нью-Йорке. Может, их сблизила общая непростая тайна? Она же заставляет их внимательнее и осторожнее оценивать риски. В регистре актов гражданского состояния Лучано записан как Леви. Он обрезан, что делает его более уязвимым для доносов. Франк твердо-натвердо сказал ему: отныне будет считаться, что мальчик прибыл из Лугано, что расположен в швейцарском кантоне Тичино, а не из итальянского Ливорно, где слишком легко проследить его историю. Сын богатых коммерсантов, отправивших сына во Францию, подальше от антиеврейских расовых законов Муссолини, он приехал в Париж два года назад, чтобы получить профессию. Природная искренность толкнула его полностью открыться Франку, которого он боготворит, и отдать себя под его защиту.

Малыш мгновенно запомнил имена всех приходящих фрицев, и, когда появляются офицеры вермахта, приветствует каждого в отдельности, ни разу не обознавшись.

Лучано – это улыбка отеля «Ритц», и она стоит дороже, чем все напитки бара. Его белый пиджак, четкий виндзорский узел черного галстука, подтянутый, стройный силуэт и какая-то мальчишеская лихость сразу подкупают. Франк улыбается: уже несколько дней, как мальчик причесывается совсем как он сам – прямой пробор и аккуратно приглаженные с боков волосы. Кто-то из сотрудников хандрит, а Лучано эта игра в прятки только забавляет. Он умеет угадывать ловушки наперед, он любит риск, он игрок. Стоит ли удивляться его страсти к скачкам? Всю свою юность он провел на туринском ипподроме, работал в конюшнях. Франк обещал как-нибудь до работы свозить его в воскресенье на ипподром «Отей», но раньше все не успевал, а теперь поздно: немцы запретили скачки. От этого сильно проиграли оба: Франк обычно делал ставки за посетителей бара, получая с них комиссию за выигрыш, – просто чтобы как-то поддержать свой довольно затратный стиль жизни.

Придется теперь искать другой приработок. Но какой?

В конце концов что-нибудь найдется – всегда находилось! Франк пока не готов продать немчуре свой Bentley Blower; автомобиль – предмет гордости любого нувориша.

Шесть часов вечера, звон часов из белого оникса – как звук трубы к началу битвы. Очередной вечер, очередной этап этой странной войны. Жорж одергивает куртку и идет открывать дверь, попутно делая самое любезное лицо.

– Улыбка и галантность – истинный дух Парижа!

Вот и правильно, Жорж, держись такой линии.

Но долго ли придется держаться?

5

1 июля 1940 г.

Вот и кончился этот проклятый июнь!

Неизвестно, что готовит июль, но он начинается с понедельника. У Франка Мейера это первый выходной с тех пор, как немцы вошли в Париж. Солнце светит, все вроде живы, «Ритц» спасен.

А дело это решилось накануне вечером за барной стойкой. Полковник Шпайдель зашел побаловать себя «Золотым клипером» перед ужином, и, воспользовавшись этим, Элмигер и его заместитель, загадочный господин Зюсс, предупредили его о грозящей опасности: без дополнительных финансовых влияний ожидаемый со дня на день рейхсминистр Геббельс будет здесь пить одну сельтерскую.

Но стоило Шпайделю позвонить в отель «Ле Мерис», где располагалась военная комендатура, как вопрос был мигом решен: генерал Штрессиус приказал банку Франции выдать отелю «Ритц» кредит в миллион франков. Получив официальное подтверждение, Элмигер даже отставил свой лимонад и выпил «Гленфиддич» – двойной, без льда.

И счетная машинка застрекотала дальше.

Сегодня утром Франк проснулся поздно, прочитал вчерашний «Пари-Суар» за чашкой черного кофе, убрал на кухне и аккуратно разложил белье. На обед он удовольствовался куском черного хлеба, арденнским паштетом и стаканом бургундского, и вот он уже на бульваре Капуцинок. Человек в сером твидовом костюме в «елочку», с галстуком в красно-зеленую клетку отыскивает следы того прежнего города, что был здесь всего лишь месяц назад.

Впервые Франк ловит себя на мысли, что немцы могут обосноваться в Париже навсегда.

На Шоссе д’Антен у него назначена встреча с портным. Еще в апреле Франк заказал у него две рубашки из поплина. Они пахнут свежестью, и все же от них веет далеким прошлым. Им достаточно переглянуться: оба они разделяют горькое чувство беспомощности. В знак извинения за то, что он несколько недель не работал, портной дарит Франку крошечный латунный солифлор. Это плоский сосуд, который наполняют водой и вставляют в верхний наружный карман пиджака. Замечательная безделица сохраняет жизнь цветку, продетому в петлицу. Завтра вечером Франк вставит в солифлор белую гвоздику – просто для того, чтобы утереть нос пруссакам с их погонами.

Утереть нос пруссакам: на данный момент ничего сильнее не придумаешь.

Выйдя на улицу, он оглядывается в поисках такси, – старая привычка! – а потом отправляется пешком к себе в 17-й округ Парижа.

Летнее тепло мало-помалу прогоняет мрачные мысли. Но, миновав парк Монсо, он замечает табличку:

«ЕВРЕЯМ ВХОД В МАГАЗИН ЗАПРЕЩЕН».

По телу пробегает дрожь. Он, Франк Мейер, вроде бы прекрасно известный в приличном обществе, лучший друг элегантных пьяниц, авторитет для светских людей всех пяти континентов, рискует своей жизнью, причем совершенно бесславно: никто не знает его тайну. Совсем другой коленкор – Лучано. До сих пор Франк старался не слишком об этом думать, ведь офицерам вермахта эти истории с происхождением до лампочки. Они менее одержимы национальным вопросом, чем нацисты. Имея на руках поддельный швейцарский паспорт, который выправил ему Франк, – излишняя осторожность не повредит! – мальчик должен быть плюс-минус в безопасности. Но Лучано молод, Лучано игрок… малейшая оплошность может оказаться фатальной.

Поднимаясь по лестнице к себе на улицу Анри-Рошфор, Франк понимает, что у него уже никогда не будет спокойно на душе, теперь ему придется бояться и осторожничать за двоих. Бармен отеля «Ритц» и его ученик – двое евреев в немецком капкане.

6

11 июля 1940 г.

Франк резко просыпается. Три часа ночи.

Ему зябко в намокших от пота простынях, в холодной влаге подавляемых страхов.

Скоро месяц, как немцы здесь, и что я делаю? Лижу задницу Шпайделю и непонятно, на что надеюсь… Я стал именно тем, чего так хотел избежать. Добрый вечер, господа! Вам «Ром-Фицц», лейтенант?

Вечные улыбки немцам выжигают внутренности.

А ведь вчера Филипп Петен стал полномочным главой Французского государства.

Прогнившая республика рухнула. Маршал, наконец, снова у руля!

Накануне старый вояка в маршальской фуражке выступал по радио. Его голос чуть дребезжит, но слова звучат четко и ясно.

Франк вспомнил маршала с первых звуков его речи: «Перед лицом своей судьбы Франция найдет новые цели и закалит свое мужество, храня веру в будущее».

Франк знал Петена, еще когда тот был генералом. Апрель 1915 г., Северный фронт. Австриец сделал Францию своей избранной родиной; и когда на нее напали, встал на ее защиту: у человека либо есть чувство чести, либо нет. И весной 1915 г. он оказался под началом Филиппа Петена – военачальника, сильно непохожего на других.

Они атаковали фрицев на высотах у Арраса, на хребте Вими. Артиллерия, шквальный огонь – и молниеносная атака, в нужное время, в нужном месте: 9 мая дивизия марокканцев прорвала немецкие позиции – французская армия ждала этого прорыва много месяцев! Но подкрепление опоздало, и наступать без него, в одиночку было самоубийственно. Петен остановил наступление, и война затянулась.

«Наша программа – вернуть Франции утраченные ею силы».

Голос маршала из приемника раскручивает воспоминания. Март 1916 г., Верден, Жорж и другие, а затем кровавое месиво Краона.

«Отдадим себя Франции! Она всегда вела свой народ к величию».

Франк ворочается в постели и думает о новом госте, которого вскоре примет на постой отель «Ритц». В императорские апартаменты, главный люкс-номер на втором этаже, скоро въедет Герман Геринг.

Рейхсмаршал переедет на Вандомскую площадь после того, как летом там будут проведены работы и, в частности, установлена огромная ванна. Франк провел самостоятельное расследование, и все выяснилось довольно быстро. Один офицер люфтваффе, в конце вечера разомлевший от коньяка, признался, что «железный человек» вынужден «по состоянию здоровья» принимать очень длительные ванны. Больше он ничего не сказал, но бармену хватило и этого, чтобы догадаться. Бланш Озелло тоже принимала длительные ванны, борясь с пристрастием к морфию. Что с ней теперь? Франк может лгать себе днем, но ночью тайное выходит наружу. Бланш не покидает его мыслей никогда. Она – его наваждение. Она недостижима. Где она в разгроме, охватившем страну?

Неподалеку от дома колокол на шведской церкви бьет пять.

7

Бланш. Она отважнее всех на свете. Впервые Франк Мейер увидел ее в отеле «Ритц», в Галерее чудес, в 1925 г. Она явилась ему, как знамение. Его противоположность, его негатив. Столь же красивая и надменная, сколь он, по собственному ощущению, был прост и зауряден. Столь же яркая, публичная личность, сколь он – персонаж фоновый и теневой. Хотя в глубине души так же ранима. Шеф уже показывал ему фотографию супруги, но ни одно изображение не может передать ее грацию: откинутые назад плечи, высоко поднятая голова и ноги, длинные, как летний вечер. Волосы черные, как вороново крыло, белоснежная кожа, очаровательные губы и детское, легкомысленное выражение лица – при сумрачных глазах. Принцесса в изгнании.

Франк Мейер и Клод Озелло знакомы с 1909 г. Общаются без фамильярности, с большим уважением друг к другу. Оба – первопроходцы, первооткрыватели района Оперы, который стал вотчиной американцев в Париже. Оба сумели заработать. Оба прошли Великую войну. Вернувшись с фронта, Клод Озелло стал помощником, а затем главным управляющим роскошного отеля «Кларидж». В 1922 г. там поселилась приехавшая с Манхэттена молодая американская актриса, к тому времени уже снявшаяся в нескольких немых лентах и мечтавшая о дальнейшей карьере. Вскоре девушка с Восточного побережья и импозантный молодой южанин становятся мужем и женой. Брак положил конец мечтам юной Бланш о славе.

Через несколько месяцев Клод Озелло поступает в отель «Ритц» на должность помощника управляющего. Сработала его безупречная репутация, да и сам он давно мечтал о «Ритце» – кто в гостиничном бизнесе не мечтает попасть в этот легендарный отель? Но он наметил себе еще более высокую цель. Вскоре после вступления в должность он попросил Франка о тайной встрече. До него дошли слухи, что вдова Ритц с предубеждением относится к евреям.

Стоял март 1924 г., в Париже было холодно. Они встретились в Кафе де ля Пэ за чашкой горячего бульона Viandox. Озелло открыл Франку, что девичья фамилия Бланш – Рубинштейн, что его жена – дочь супругов-немцев, эмигрировавших в Соединенные Штаты в конце 1880-х годов. Озелло опасался, что это обстоятельство повредит его карьере в отеле, где после смерти великого отельера Сезара Ритца бразды правления крепко удерживала его вдова – Мари-Луиза. Франк никогда не видел Бланш Озелло, но имел контакты, которые могли помочь его новому начальнику. Конкретно – ему сразу вспомнился один завсегдатай его бара, сотрудник американского посольства, за которым числился немалый долг. Для него не составит большого труда исправить ашкеназское происхождение девушки из Нью-Йорка. Направить в полицейский участок заявление об утрате документов, потом с помощью своего человека изготовить и заверить новое удостоверение личности с другой девичьей фамилией, которую никто в Париже проверить уже не сможет. Несколько недель спустя Бланш Рубинштейн превратилась в Бланш Росс, уроженку Кливленда. Типичная юная христианка со Среднего Запада. Франк взял себе комиссионные в десять процентов – столько же он брал, когда делал за клиентов ставки на скачках, получая комиссию в виде чаевых, – а Клод Озелло теперь мог спокойно обдумывать свое восхождение к посту управляющего отелем «Ритц». Он станет им два года спустя.