скачать книгу бесплатно
Натягиваю подушку на голову: мне в полшестого утра вставать на работу…
Мы с Верочкой заканчиваем опыты
С утра едем с Верочкой Крохиной в Клёново. Кончаем опыт. Всех взвешиваем и грузим на скотовозку, а сами скорей на автобус. День солнечный, теплый, сверкающая зелень, медовый запах черемухи… После едкой вони свинарника, от которой у меня всегда першит в груди, этот запах божественным кажется. Сажусь в автобусе к окошечку и наслаждаюсь. Наверное, лицо мое в улыбке, потому что мужчина, очень с виду важный, с большим портфелем, вдруг мне улыбается. Однако, сев со мною рядом, вдруг зашебуршился, зашмыгал носом и спрашивает, морща нос: «Не знаете, чем здесь пахнет?» «Черемухой!» – отвечаю и наслаждаюсь чудным благоуханием из приоткрытого окна. «Черемухой?» – переспрашивает он, подозрительно пронюхивая воздух рядом со мной. Наконец вынул платочек и упрятал в него свой нос. Так и доехали до Подольска. Я запахом черемухи наслаждалась, а его, видимо, донимала вонь, исходящая от моего чистого с виду, впитавшего миазмы свинарника, плаща. Потом с Верочкой смеялись: «Понюхал бы он, когда мы в рабочее одеты!»
На мясокомбинате, как всегда, теряюсь. От крови, грохота, от летающих в подставленные тазы внутренностей – печенки, сердца, селезенки – мутится в голове. А надо всё успеть взвесить, взять пробы, написать номер животного…
Наконец-то всё позади. Пробы занесли прямо к Верочке домой в холодильник. У нее громадный ЗИЛ. Муж ее, Валентин Александрович, тщедушный на вид, но добрейший, сразу же кидает нашу одежду в ванну. Не успела я понять, в чем дело, он уж постиранные наши халаты на балкон вывешивает сушиться. А потом поит нас чудесным компотом из слив, который он сам готовит.
А на следующее утро мчимся скорее в колбасный цех, чтобы еще до начала рабочего времени сделать обвалку свиных туш. Для этого, как договорились, принесли пол-литра чистого спирта. Трое молодых мужиков с отточенными ножиками ловко отделяли шпик от мяса и мясо от костей. Потом на почтовых весах мы всё по отдельности взвешивали и подсчитывали выход мяса и сала, записывая данные в журнал. Когда пришли женщины-работницы и включили огромную мясорубку (наверху был от нее только бункер для закладки мяса и сала), послышался отчаянный писк. «Это крысы. Попали в шнэки», – спокойно объяснили нам. Мы не поверили: не может быть! Одна из работниц принесла нам на лопаточке доказательство – немного свежего фарша и в нём короткие серые шерстинки. Убедила. Но как же потом есть колбасу?! «А очень просто, – говорят нам, – за день перемалываются сотни тонн свинины, говядины. Несколько смолотых крыс ничего не могут испортить. Ну а если с водочкой, то и всё в аппетит». Без водки здесь практически не садятся есть. С ужасом узнаю, что эти одутловатые лица с красными и сизыми прожилками на носу и щеках, эти бесформенно заплывшие тела, тяжело ступающие ноги принадлежат совсем еще не старым людям. Большинству тридцати нет… Ужасно их жалко. Понимают ли они, что губят себя?!
Вечером у Верочки наслаждаемся жареной вырезкой. А потом еще и своим семейством пируем, в общежитии. Лена довольна, пляшет.
– А перед этим невеселая была, – сообщает мне супруг.
Оказывается, в школе у нее нелады с классной, которая совсем другая, не такая, как их любимая Полина Яковлевна.
Толстые, круглые щеки, маленькие серые глазки, крохотные поджатые губки и ни одной складочки, или морщинки, отражающей чувства и мысли этой особы. С ее урока дружно сбежал весь класс, а она первым делом пошла к нам. Наверное, потому что аспирантское общежитие совсем рядышком. Лена с двумя подружками только что прибежали. «Почему вы сорвали урок? Объясните!» Подружки молчат, а Ленусь моя тут же и объяснила: «Потому что мы вас не любим». Лицо классной сверкнуло злостью. И теперь вся ее ответная нелюбовь – на Лену. Хотя сорвали урок братья Белевицкие, двойняшки. Они, как и папа их, похожий на легендарного поручика Ржевского, ужасно шаловливы. Отец их, усатый весельчак, сотрудник нашего ВИЖа, еще и тем замечателен, что нежно любит своих детей, как нажитых в семье, так и вне ее (таких, кажется, двое или трое в разных местах), а главное, всех материально обеспечивает, работая не только в институте, но и в нашем совхозе и еще где-то. И никто не обижен, женщины влюблены в него.
В субботу обмывали в «Праге» Рядчикову зарплату старшего сотрудника. По три сотни будет получать. Мы с Ивой рады за их семью. У меня пока всё еще 98 рэ, ставка младшего без степени. Иво от своего посольства получает почти сто сорок стипендии. Живем – не тужим. Готовим рыбку. Она вдвое-втрое дешевле мяса и, что самое главное, всегда есть в Дубровицах. А за мясом надо в Москву и в очередь.
Из «Праги» возвращались сильно повеселевшие. В электричке народу мало, и мы с Виктором от души орали песни. Фомичевы, как и мой Иво, солидно молчали, а Лена Рядчикова качала головой на наше пение и смеялась. Как здорово, что завтра не вставать, не ехать в Клёново к поросятам!
К соседу снова стучат в дверь
К соседу снова кулаком в дверь. На этот раз стучал небольшого роста скуластый мужик с горящими злостью глазками: «Открой, убью! Знаю, что там ты. Лучше открой!» (Кто ж отопрет, если так орут). Потом он резко переменил тон: «Юлечка! Голубочка! Не трону тебя. Всё для тебя!» За дверью по-прежнему тихо, только о батарею стукнули разок. И снова: «Открой сейчас же – убью-у!»
В это время Гена действовал (всё это после я узнала). Жену этого таксиста необходимо было как можно скорее из общежития выпроводить, чтобы мчалась домой. А мужа её – как можно дольше задержать здесь у двери. Мужики-аспиранты в этих делах солидарны. К таксисту стали подходить «сочувствующие»: «Нет, никакой женщины не видели!» – клялись. А этот Генка, да, он дома, но пьяный, спит, небось, разбудить трудно. И снова гулкие удары в дверь, ор и скулёж. А пока обманутый муж исходил злостью и отчаянием, мы в окошко могли наблюдать, как жену его, задастую блондинку, спустили на связанных простынях к окну, что этажом ниже… Минут через пять после этого (блондинка благополучно покинула общежитие) за дверью раздался могучий мерный храп. «Слышишь, – говорили аспиранты, обращаясь к несчастному, – дрыхнет он, пьяный». – «Счас я дам ему дрыхнуть, счас я дверь выломаю!» И снова: руками, ногами. Двери, однако, еще довоенные, уцелели. Минут через десять хотел было уж домой податься таксист. Может, и вправду жена дома его ждет (как аспиранты ему внушают). Но тут кто-то посоветовал отверточкой попробовать. У него, мол, есть подходящая. Пошел искать. А другой побежал за шильцем. А время идет. Уж, небось, дома его женушка. Бедняга охрип. Наконец принесли какую-то железинку, норовят ключ, который изнутри, вытолкать. «А может, с петель двери снять?» И снова истошный вопль: «Открывай – убью!» Ключ вдруг повернулся, вышел Гена, здоровенный, кудлатый, с «пьяными» глазами: «Чё разбудили, чё надо?» Таксист молча шмыг в комнату: в шкаф, под кровать, под стол, а больше и глядеть негде. Сел прямо на пол. Потерянный. Кто-то ему водочки с огурцом: «Выпей для душевного облегчения!» Не стал. Поспешил ехать. Жена строгая, ждет, мол, его дома, заругает…
После этого еще часа два по всему общежитию радостно галдели.
Письмо от Франтишека Гавлены
Пришло письмо от Гавлены Франтишека. Он давно закончил аспирантуру в Москве, в рыбном институте, и давно уехал в Чехию. Но письмо из Тольятти, а это здесь, на Волге. Оказывается, жена его тоже страдала ностальгией. Случайно узнали, что мы поехали в СССР. Стали тоже хлопотать. В Тольятти шесть лет уже. Работают оба по своей специальности на опытной гидробиологической станции. У них домик, усадьбочка. Франтишек выращивает чудесные лилии. Несколько десятков сортов. Отовсюду семена получает и сам отсылает. Собирается к нам в гости приехать, вернее, заехать, когда будет командировка в Москву. Мы с Иво рады несказанно. Как будто родной человек нашелся. Пишет, что в Чехословакии сельскому хозяйству сейчас уделяют очень много внимания. Внедряют прогрессивные технологии, используют самые выгодные сорта. Урожаи зерна сейчас не по двадцать центнеров, как было при мне, а уже за сорок.
Тоже и в письме от Карела хорошие вести из Чехословакии. В конце сентября там прошел пленум ЦК КПЧ. Где «…после глубокого анализа предложена была новая система выборов: не один, а несколько кандидатов». И полная свобода критики. Однако с позиций компартии, а не как в «литературных новинах». Там – с буржуазных позиций. А лектор из ЦК (он сейчас постоянно приезжает к нам в институт) костерит всех вообще журналистов Чехословакии: обуржуазились, клевету на нашу страну возводят… Интересно, дурак он, этот лектор, не понимает, или политика такая сейчас?
А ещё Карел пишет, что место для меня у Бауэра (в «Спофе») сохраняется. Ждут. Однако в стране столько перемен…
А у нас в СССР будто всё в полудреме. Всё тихо-спокойно и воруют все, кто может. А в нашем институте еще и лямуры крутят. Почти все сотрудники-мужики лямурничают. «Только наш Томмэ да твой Иво не лазят по бабам», – сообщают мне «по секрету».
Из газет узнала, что президент Новотный и самые главные из его правительства – Колдер, Штройгал, Крейчи и другие – тоже с ним приехали на празднование 50-летия Октября. Это хорошо, а то ходят слухи, что, мол, чехословаки носы на Запад повернули.
Новотный выступает и по радио, и по телевизору. В вечной дружбе клянется. Брежнев тоже. И целуются. Будто любовники…
«В доктора торопишься?! Не дадут защититься! Удушат»
Пишу методику будущего опыта. Проведу его по такой же схеме, как аспирантский. Только вместо метионина будет другая аминокислота, самая незаменимая для свиней – лизин. И тоже: недостаток лизина, избыток, норма… С витамином В
и без него.
Лизина почти во всех кормах не достает, если они растительного происхождения, так что рацион составить нетрудно. Однако надо успеть достать лизин. У Махаева есть, да он разве даст? К Рядчикову я тоже не пойду. На меня он сердит, считает меня изменницей, потому что под его «крыло» идти не захотела.
Придется лизин самой добывать, через Букина.
Василий Николаевич помог. Заказал на деньги своей лаборатории института биохимии: Томмэ сказал, что на лизин денег не предусмотрено и что я, наверное, ни витаминами, ни аминокислотами не буду больше заниматься. Моя тема будет: уточнение потребности свиней в поваренной соли. Я, как говорится, опупела. Мне-е?! Кандидату биологических наук?! Опыт, где нет сложных и вообще никаких биохимических анализов… Студент и то заскучает с таким экспериментом. Надеюсь, что шеф «отойдет», что соль – это шутка. Кто ж подсказал ему так со мной пошутить? Вспомнились слова Рядчикова: «Самостоятельности хочешь? В доктора торопишься… Вкалываешь… Только ведь одну тебя здесь удушат. Не дадут защититься…» А потом с грустью добавил: «И мне тоже не позволят…» – «Но у тебя Скоркин, лаборанты, мой супруг…» Виктор тогда в ответ молча махнул рукой и отвернулся к своему японскому анализатору…
А Томмэ не шутил. Из министерства на его имя письмо пришло: спрашивают, сколько соли требуется животным, в частности свиньям, для их лучшей продуктивности и здоровья.
– Известно, сколько: полпроцента – процент от веса сухого корма.
– А вот на комбикормовых заводах соли не жалеют: по полтора – два процента включают. В хозяйствах жалуются. Просят, чтобы не больше нормы сыпали. А нормы-то у нас и нет. Кто как захотел, так и солит. Норму надо определить, – заключил Томмэ. – Надеюсь, вы справитесь…
Конечно же, я согласилась. Решила, однако, от плана своего – опыта с витамином В
и лизином – не отступать. Буду вести параллельно. Говорить об этом не стала. Никому.
А пока ездим с Иво в московские типографии, ищем, где бы напечатали автореферат его диссертации. А в Москве – жуткая колготня: ноябрьские предпраздничные дни. Автореферат так и не сдали: всюду говорили, что ужасно завалены работой. А в одной из типографий старенькая сотрудница нам сказала, что сейчас все люди заняты, продукты достают. К празднику «выкидывают» колбасу и даже окорок. Тоже и мы за колбасой душились чуть ли ни три часа. Приехали измученные. Я будто десять тонн перелопатила…
Автореферат Иве все же напечатали, при этом как иностранцу, к тому же чеху, бесплатно, в ВИЖевской типографии, где только для начальства печатают… Защита в феврале и уже назначили оппонентов: два доктора биологических наук. И главное, с января он официально будет работать. В отличие от меня с его устройством никаких проблем. Все к нему очень хорошо относятся. Даже Махаев помогает: «Витьке Рядчикову, его анализам, я не верю, а Птаку верю», – громко рокочет он в коридоре. Это, конечно, полная чушь. Работу делает не Птак и не Рядчиков. Они только за прибором следят, наносят образцы, которые подготавливают вышколенные многолетней практикой лаборанты. У них всё уж «на автомате» получается. Основная же задача Рядчикова, а теперь и Птака – достать реактивы, запчасти, запасную смолу для аминокислотного анализатора. Если самому не пробивать это в Москве, то снабженец – налитый кровью и жиром мужик, предпочитающий играть в домино, вряд ли чего достанет. Даже почтовые весы для проведения опыта пришлось мне раздобывать самой.
«А как дела у вас в Чехословакии?»
Встречать Новый 1968 год всей семьёй отправились в гости к Дя Борям. Так мы про себя звали семью моего дяди Бори Филиповича, у которого жена и сын носят фамилию Котовы.
Перезнакомились, наконец, со всеми членами их семьи: настороженно благодушным и очень умным моим двоюродным братом, математиком Юрой, женой его, очень симпатичной и доброжелательной Танечкой, и дочкой их маленькой Анюточкой. Удивительно спокойная, с умными светло-серыми глазками и пухлыми губками, вполне довольная жизнью красивая девочка-ребёнок.
Дядя Боря с Лидией Федоровной живо интересовались тем, что сейчас делается в Чехословакии. Оказалось, мы, получающие «Руде право», знаем гораздо меньше их. Они Би-Би-Си слушают на английском языке. Там в основном про Чехословакию и говорят. Там вовсю идет дискуссия, т. е. критика теперешней бюрократической машины, которая называется социалистическим государством. В Чехословакии хотят, чтобы социализм был с «человеческим» лицом. Лидия Федоровна вспоминала сталинское время: «Приходили на работу и шепотом спрашивали друг у друга, кого сегодня нет. Ночами „черные воронки“ шныряли по Москве, людей выхватывали прямо из постелей, еще сонных, теплых, кидали на железные сиденья… Почти никто не возвращался оттуда…»
– Но теперь-то не забирают, теперь-то разве плохо?
– А кто говорит, что плохо?
– Теперь вон и пишут о тех временах.
– Но не публикуют. «Доктор Живаго» Пастернака, «Раковый корпус» Солженицына только в «Самиздате», на машинке…
– Вот бы почитать! У вас есть?!
– Что ты! Что ты! – перепуганно замахал руками Дя Боря, – Мы не читали, не видали даже…
Я поняла, что это совсем не так, может быть, у них даже есть. Но в них страх такой сильный, как животный инстинкт. Я для них пока (надеюсь, что пока) не совсем своя.
Потом о науке заговорили. Дя Боря в ней еще с тридцатых годов. Как ни странно, при этом Людоеде столько у нас появилось талантливых ученых! Даже в казематах не переставали творить. Наука для Дя Бориного поколения – это священный алтарь, перед которым склонялись, к которому шли, чтобы дать… Сейчас, по его мнению, в науку идут, чтобы взять: степень, теплое место, зарплату…
Раньше, когда они были молоды, ведущие ученые готовили преемников, таких же, как были сами или лучше себя, сейчас все наоборот: высокие должности получают далеко не самые талантливые. «У нас один завкафедрой так и говорит: «Приблизь я к себе способного, деловитого, молодого, он меня живо проглотит. Вот и держу дураков рядом с собою. Они безопаснее».
Юра – «молодое поколение учёных» – с отцом не спорил. Попросил меня собирать «Руде право». Он будет приезжать забирать. У них в Институте прикладной математики говорят, что в Чехословакии идет эксперимент. Если удастся, то и у нас потеплеет. Глядишь, и наш социализм «очеловечится»…
И как бы в подтверждение этому «Правда» от 6 января 1968 года с портретом нового чехословацкого генсека Александра Дубчека. Правдисты обсасывали его, Дубчека, фамилию: Дуб, а главное Чека. Задаст оппортунистам перцу. А я смотрела на его лицо: небольшой узкий подбородок и крупный нос делают его похожим на птицу. А в глазах, в улыбке – человеческая доброта и совершенно нет той уверенной твердости и никакого «железа» во взгляде… Даже муторно за него: сумеет ли одолеть наседавших на партию почуявших волю буржуев-оппортунистов, о которых лектор ЦК толковал нам.
Сам Дубчек молодой, недавно сорок шесть лет исполнилось. Родился в маленьком городке Топольчаны в семье рабочего-столяра. Когда Первый съезд компартии Чехословакии призвал помочь первому социалистическому государству, Дубчеки всей семьей поехали в СССР. Вместе с тремя сотнями таких же энтузиастов заложили славный колхоз «Интергельпо» (Интерпомощь). Отец работал, сыновья, Александр и Юлий, учились в школе, во Фрунзе. В тридцать восьмом вся семья вернулась в Чехословакию. Александр вступил в подпольную КПЧ. Был одним из командиров партизанского народного восстания в Словакии. Юлий Дубчек тогда погиб, 1 января 1945 года, Александр – два раза ранен. После войны работал слесарем и одновременно был членом районного совета компартии в городе Тренчин. Заочно учился на юридическом факультете университета в Братиславе, а в 1955—1958 годах – в Москве в Высшей политшколе при ЦК КПСС. Окончил с отличием. После быстро пошел в гору. Словом, «наш человек», и не зря у Брежнева, поздравляющего Дубчека, такое на лице ликование.
А в конце января Дубчека уже в Кремле принимали, как всегда хлебосольно и сердечно. Брежнев, конечно же, целовал его и смотрел на него с умилением.
Брежнев с Дубчеком целуются в Пражском аэропорту, 21 февраля 1968
Мои опыты на свиньях: официальный и втихаря
Выдираюсь из койки, такой теплой, что так бы снова и зарыться туда. На улице морозище, снег скрипит, звезды холодом светят. В автобусике тепло, уютно. Так бы и ехала. Но в Клёново у конторы станция «вылезай». И по скрипучему снегу двигаю на ферму. В синеватой мгле фигурки бригадирш, фельдшеров, лаборанток… А свинарочки все уже работают, и Алексей Егорович, завфермой, уже в своей конторке сидит. Чуть замешкаешься, и уйдет на свинарники, лови его там. «И чего не спится! – будто сердясь, говорит мне Егорыч. – Места нет, кормов нет и холодина. Подождала б до весны, как все добрые люди…»
Стою и молча слушаю, потому что уж знаю характер: сейчас начнёт костерить начальство, сперва ближнее, совхозное, потом районное и всё выше и выше. Аж до тех доходит, которые в Кремле. И всё на ядреном с «перемать» языке. Наконец успокаивается, и лицо озаряется приветливо-шаловливой, почти детской улыбкой.
Вот теперь можно и попросить… А он всё еще понарошку сердито и с матерком, но деловито, сразу же пускается всё обустраивать для опыта: место, поросят, корма… Но кормов нет. Надо, если хочу опыт вести, пробивать наряд в «хлебопродуктах». Ну что ж, дорогу туда уже знаю.
Наряд на комбикорм для опыта удалось получить без особого напряга. А в Клёново – отобрать и пронумеровать больше сотни поросят-отъемышей.
Алексей Егорыч побурчал: «Много!» Разрешил, однако, «из уважения», что наряд достала на комбикорм.
И вот уже докладываю методику. Опыт по соли. Первая группа – без соли вовсе. «Как можно совсем без соли!» – возмущается Махаев. «Отрицательный контроль!» – отвечаю. Я почему-то уверена, что животные на комбикорме без соли не погибнут. Обходятся же дикие. Всего в опыте четыре группы, двенадцать голов в каждой. «А для чего чуть ли не сотню наметила?» – спрашивает тот же Махаев. Через кого-то уже узнал… «На всякий случай!» – отвечаю, а про себя ликую: не «чуть ли», а целых сто двадцать голов! Не говорю, что уже и лизин для опыта достала, и деньги на лаборанта. (Букин подкинул договорную: надо испытать кормовой концентрат витамина В
. Препарат получают из отходов брожения на ацетоновом заводе в Грозном). Денег на опыт – аж сто тысяч! А наш институт выделяет на проведение опыта не более шестисот рублей…
Методику утвердили. Томмэ, сияющий, ставит мое послушание в пример: безропотно согласилась изменить тематику, работать с солью. Даже он пока не знает, что опыт с аминокислотами и витамином В
я поведу параллельно.
Принимаю роды в родном общежитии
У нас гостит Франтишек Гавлена. Он приехал в министерство по делам. В Москве полно родни (жена его москвичка), но он остановился у нас. Мы ему несказанно рады. Вечером готовим всё чешское: тушеную свинину с тмином и картофельные кнедлики. Эта еда «хочет» пива. Купили «Жигулевское»…
Франтишек после с удовольствием растянулся на Лениной гостевой койке. Лену, когда кто-нибудь приезжает, кладем спать к Шурочке-молдаванке: она одна в комнате.
У Гавлены в Тольятти двое ребят. Сын – одного возраста с Леной, а дочка моложе. Хорошо живут. Всё есть, но Франтишек тоскует по Чехии. «Вот пообщался со своими, и легче стало…» Меня он тоже считает своей, и мне отрадно это. Улеглись за полночь, а проснулись от шума в коридоре и стука в нашу дверь: «Эля, выйди! Пожалуйста!» – кричат. «Не орите: у нас гость!» – отвечаю из-за закрытой двери. «Выходи скорее! – истошно вопит какой-то мужчина. – Надо роды принять!» Вспомнилось почему-то, как тоже ночью звали меня к трудному растёлу. И не раз это было. Но сейчас надо было принять на свет нового человечка. Рожала жена аспиранта нашего, татарочка Рая Мифтахова.
Есть и еще в общежитии женщины, и даже одна преподавательница, но «боятся крови» и даже в коридор не вышли. Одни мужики, и Рая на койке со своим вздутым животом корчится. Как назло, не работает телефон, а роды вторые, могут идти быстро. Гоню будущего папу за горячей водой, благо на кухне есть бойлер, прокаливаю над горелкой обыкновенные ножницы, прошу ребят, чтобы скорее нашли бинт, йод. «За врачом бегите», – кричу. Оказывается, побежали, и уже довольно давно…
Рае даже не надо было помогать. Только за руку ее держала… Ребеночек чистенький, словно горошина из спелого стручка, вышелушился из лона вместе с пуповиной и сизокрасным последом. Я пуповину пережала и уже хотела всё как при отелах сделать. На счастье пришла врачиха. Сказала, что сделано как надо, только почему же не в роддоме? Теперь от инфекции не гарантирует. Но мне кажется, всё будет хорошо.
Мальчика Мифтаховы назвали Дамиром. Оба здоровы. Меня благодарят, хотя Рая сама – молодец. А мне слава на всё общежитие: повитуха!
Иво защитился единогласно. А потом пировали! Народу, как и на моем, было много. И на столах не меньше: салаты, винегрет, мясо тушеное с картошкой, колбас разных. Питья тоже осталось еще и на завтра. Из Молдавии нам прислали целый бочонок домашнего красного вина. Это Кайсыны, Фебруар Януарьевич и его жена, нас благодарили. Сотрудник Кишиневского сельхозинститута, аминокислотчик, он этим летом некоторое время жил у нас, а потом ему в Москве сделали операцию, чтобы слышал (он был почти глухой), и я ему в больницу возила продукты. Теперь уж я забыла об этом. Как приятно, что они помнят. «Хорошие люди всегда добро помнят», – говорила мне моя Бабушка. И еще радостно мне оттого, что я пирую, хожу на занятия, сплю… а опыт идёт. Как у того солдата, который «спит, а служба идёт». Время работает на меня!
Верочка Крохина тоже не стала ждать лета, начала опыт следом за мной, в морозы. И теперь мы помогаем друг дружке при взвешиваниях поросят. А они спокойные, сытые, сами на весы ходят.
В «солевом» опыте лучше всех росли поросята, которые получали корма совсем без соли, а хуже, где соли было максимум – один процент от веса комбикорма.
И радовал опыт с витамином В
. Добавка В
была эффективной, когда в рационе не хватало лизина. А когда всех аминокислот в норме было, то никакого эффекта от его добавки не было. Вот откуда разнобой результатов: у одних эффект, у других нет! Ужасно радостно мне, что сумела доказать свою правоту.
Происходящее в Чехословакии
И ещё радует происходящее в Чехословакии. Там в общем-то идет борьба за лучшие идеалы человечества: честность, правдивость и справедливость. У нас, в нашем обществе, эти качества, кажется, во многом потеряны. Врать приучают буквально со школы, даже с детсадика… Наверное, поэтому «Руде право» читаем как самый увлекательный своею правдивостью роман. В Чехословакии появится гласность! По-моему, уже появилась: там говорят такое, о чем у нас только по кухням шепчутся. Уже ограничена цензура: допускается откровенная дискуссия. Дается оценка былым деяниям компартии. На ближайшем заседании ЦК КПЧ обнародует программу партии, и пусть люди ее обсуждают и откровенно высказываются, ничего не боясь.
В беседе со студентами один из новых партийных деятелей, Отто Шик, сказал, что прежняя система партийного руководства – это пустая болтовня и недемократичные методы удержания власти. Нужна совсем другая система. «Многие считают, что наша критика – это полное отрицание их (старых коммунистов) заслуг, и не могут понять того, как могли они этих ошибок нагромоздить столько! А это потому, что критики не было». А сколько же у нас, в СССР, этих ошибок?! И все-все молчат.
В Чехословакии дискуссии охватили всю страну. Ужасно много творилось несправедливости, даже в те годы, когда «культ» был осужден. Ну а раньше и вовсе. Оказывается, там тоже убивали невинных и отправляли в шахты урановые. Я, правда, немного знала об этом от пана Голого, с которым во Вратиславицах работала, однако далеко не всё, не в таких масштабах. Главное, гибли-то не просто невинные, но умнейшие, необходимые стране люди. А процветали бездари и стукачи. Впрочем, у нас то же самое, только в гораздо больших масштабах! Молодцы чехи: не стали молчать и терпеть, как мы.
Весна полным ходом идет. Ручьи, голубые лужи и солнце во всем. И у нас все хорошо в семье. Иво радостный, у него День рождения, 37 лет, и поздравительные письма сразу от двух мам, его и моей.
О происходящем у них Ружена пишет с воодушевлением. Люди проснулись от спячки, «впервые почувствовали себя гражданами, от которых зависит». Мама Ивина работает на большом заводе, в цехе. Уж она-то, подпольщица бывшая, распознала бы опасность, которой нас лектор постоянно стращает: возможность контрреволюции. «Наконец-то в нашу партию пошли молодые», – пишет она. Спрашивает, читаем ли мы «Руде право», доходит ли? У них говорят, что в советской прессе ничего не пишут об их мощном, как сама весна, всеобщем движении возрождения.
Это верно. Почти не пишут. Только рассказывают на лекциях… Но со своей, советской точки зрения. К сожалению, зрение это похоже на кривое зеркало: смотришься в него и видишь уродину… А «Руде право» ходит исправно и очень объемистое. Бывают номера страниц по десять! К тому же фамилии в большинстве своем незнакомые мне: Черник, Цолотка, Гусак, Гайек, Кадлец… А они сейчас все кандидаты в новое правительство.
В Праге только что мартовский пленум прошел. На него, кстати, допустили журналистов со всего мира. Это впервые. И сейчас еще печатаются выступления. Всё перечитать – времени нет.
Замечательно, что Новотному, которого и от президентства уже отставили, тоже дали слово на пленуме. Хрущеву-то и пикнуть не дали. А Новотный с полчаса говорил. Жаловался, что в последние месяцы вылили на него грязищи, а ведь он совсем не участвовал в подготовке процессов 48-го, 49-го и 54-го годов. Когда узнал, что творили (узкая группа людей из руководства партии), всё, мол, делал, чтобы такое не повторилось. Старался, чтобы в стране соблюдалась законность. На тринадцатом съезде партии поддержал доклад Дубчека о социалистической демократизации… А как сам жил? Президентская зарплата высокая, а привык жить скромно и замкнуто. Никаких особых расходов. Так что денежки свои, что не потратил, отправил в кассу партии…
Благородный человек (так мне кажется). А был бы другим, то и не было бы в Чехословакии никакого движения в сторону демократизации. Главная заслуга Новотного, по-моему, не в делах его, а в том, что почти не мешал делать. В этом он похож на нашего Томмэ, которого я уважаю. Но и только. А Дубчек – наш, имею в виду нас с Ивой и всех чехословаков, а также и таких как Букин с его лабораторией, как Верочка Крохина, как вся моя родня московская, это живой честный человек, к тому же способный отстоять устремления людей к честной жизни, справедливости, духовной свободе и повести за собой…
В разговоре с трудящимися, который состоялся после известного Дрезденского совещания генсеков братских партий, Дубчек подчеркивал дружественный дух совещания. По-видимому, люди там опасались давления. Да и мы здесь тоже боялись. Ведь в наших газетах ни слова о том мощном движении народа в Чехословакии, о той активности людей, об их чистых стремлениях, о сути дискуссий. Зато лекторы ЦК вдохновенно говорили нам о происках империалистов, которые-де в Чехословакии готовят контрреволюцию.
Дубчек тогда граждан успокоил: «…Все наши друзья нам желают успехов в демократизации, удачи в наших начинаниях». И еще сказал, что ЧССР и СССР остаются друзьями, хотя посетовал, что «…удивительно мало информации о развитии демократизации в Чехословакии дают своим гражданам в СССР».
Моя лаборантка Тамара
Поросята уже большие. Скоро можно сдавать. Вместе со своей новой лаборанткой, девятнадцатилетней, по-девчоночьи красивой Тамарой Куцепаловой взвешиваем их.
Муж ее, Куцый, как все его называют, намного старше Тамары. Он тракторист, тоже и дома «вкалывает». С утра, перед работой, несется с полными ведерками в сарай к хрюшам. Потом за картошкой в погреб, за молоком бежит… «Тамарку балует муж», – завистливо говорят изжиленные работой свинарочки, – всё в дом старается, как хорек, а она с работы, будто краля какая, порожняком идет, в пальтеце, без халата…» А тут у них уж так принято: работаешь на ферме – можешь взять, унести. Для этого у каждой пошит специальный узкий, но длинный мешок с веревками. «Парашют» называют его. Окручивают им себя в поясе. Зимой – поверх зимней одежи, под серый халат, который надевают всегда сверху. Однако холод с «парашюта», набитого промерзшим комбикормом, даже сквозь ватники гложет спину. После в пояснице отдает. Знают об этом все. Бригадирши замечания делают, если видят: бока выпирают, как у жабы раздутой. Предупреждают, чтобы контору обходили. Однако «жить надо»! Им, начальникам, развозят машиной. Тоже втихаря, потому что выписывать комбикорма нельзя. Они только для совхозного поголовья. А в сараюшках сколько хрюкает, об этом никто не знает.
Живут они на втором этаже нового кирпичного трехэтажного дома. Таких домов уже два в Клёнове и строят еще. Уже переселили из квартир, вернее комнат, которые в здании старой церкви были, и из нескольких бараков, которые вместе с клопами сровняли с землей бульдозером. Единственное неудобство жизни в новых домах – далеко бегать в сараи. Их настроили метров за сто, а идти через шоссейку, по которой автобус ходит. Летом ничего, а зимой, впотьмах, да с ведерками теплого поросячьего пойла, так ой. А лестницы в подъезде узкие, темнотища, друг дружку сбить можно. Тамара всё это изобразила, как ее Куцый поутру, в подштанниках еще, в сарай мчится, что я от смеху надрывалась. Она вообще мастерица изображать. Дома у нее бабушка старая, мать мужа и дочка годовалая. Пришли – дочка спит, а так она у нее «разбойница», хвастается Тамара. За чайком поведала всю свою жизнь. Родилась на Камчатке. Родители туда уехали заработать. Да там и умерли. Сперва отец, Тамара маленькой была еще, а потом и мать. У матери страшные головные боли, сознание теряла. Приехала родня, повезли в Москву на операцию. Оказывается, рак в самой черепушке. Тогда же и ее, Тамару, привезли в Москву. Семнадцати годочков не было. Через каких-то своих, родню четвероюродную, познакомили с Куцепаловым, которому уж за тридцать было, и скорей-скорей свадьбу сыграли. Пристроили… И сразу же беременность. А уж после родов было еще два аборта… Школу она вспоминает: училась хорошо, по математике особенно. В кружке занималась драматическом, в хоре пела, плясать любила. А сейчас… «Но ведь ты совсем еще молодая! – говорю. – Доучиться надо, десятый закончить, в институт поступить…» – «Вот чуток подрастет моя Алена, вот тогда!» – весело согласилась Тамара. И вообще, о своей жизни-трагедии рассказывала она без малейшего поползновения вызвать жалость, а наоборот, с какой-то даже веселостью. «Померла маманя – сплошная гульба пошла: сороковины, свадьба…» Муж на руках носил (хоть и замухрышистый сам). И сейчас любит. Да только уж больно скучно с ним. Не пошутит. К тому ж ревнует.
Ужасно жалко мне Тамару! И всю дорогу домой обдумываю, как бы ей помочь. А приехав, узнаю новость, которая меня потрясла и все-все помыслы мои отодвинула куда-то, поставив прямо перед жестокой реальностью: погиб любимый мной (и миллионами других людей) мой одногодок Юра Гагарин, первый человек Земли, побывавший в Космосе…
Всенародная трагедия: погиб Юрий Гагарин
Юрий Гагарин погиб «при выполнении тренировочного полета». Вместе с ним командир авиационной части, герой СССР полковник Серегин Владимир Сергеевич. Объявили нам об этом 28 марта 1968 года. А случилось это еще накануне.… О том, как погиб, сообщают лишь, что самолет «вошел в штопор и врезался глубоко в землю. А о причине четко не говорят, одни предположения, и самое вероятное – разворот самолета от встречи с метеозондом. Однако злополучный метеозонд так и не смогли найти, да и не было его в тот день… А был один конкретный сверхзвуковой самолет, истребитель Су-15, который на всей своей огромной скорости пролетел совсем рядом, всего в десяти-пятнадцати метрах от двухместного тренировочного самолета Гагарина и Серёгина. Ему, сверхзвуковому, полагалось летать на высоте десяти-одиннадцати тысяч метров, а он вздумал под облаками промчаться, чтобы сквозь них взмыть на положенную высоту. Конечно же, он ничего не знал о тренировочном полёте Гагарина и Серёгина и заход его на их высоту был не более как хулиганством… «Вихревой след этого сверхзвукового самолета и свалил в штопор тренировочный самолет с первым космонавтом», – так заключает Алексей Леонов на основании своего собственного расследования. Он же, однако, заявляет, что штопор на высоте более четырёх тысяч метров это еще не конец: времени было достаточно, чтобы вывести машину из штопора. И, наверное, Гагарин уверен был, что сумеет это сделать. Потому что никаких просьб о помощи или даже крика не поступало с борта самолета с первым космонавтом.
Юрий Гагарин.
Юрий Гагарин с дочками. Накануне вечером, как всегда, ласково прощался с дочками. Никто не знал, что навсегда… Март 1968 г.
публ. «Новости Бреста». 12.04. 2016
Место гибели первого космонавта, 27 марта 1968 г.
