скачать книгу бесплатно
Такой был подходящий день, суббота, у меня выходной, а Максимчик по субботам вообще не работает, хотела повезти его в «Икею» смотреть кровать – как раз нам каталог в почтовый ящик положили. Я всё думала, будет он из-за «Икеи» огорчаться или как, но Максимчик сказал, что клиентов он не на дому принимает, не на кровати тем более, и ему всё равно, какая кровать, лишь бы не свалиться. Клиенты у него креативные, а сам он нормальный, так он мне сказал. А друзья твои? Какие друзья? Ну друзья, друзья, самые обыкновенные, сейчас они к нам не ходят, но когда-нибудь ведь придут, а здесь, пожалуйста, – жена без образования и мебель из «Икеи». Нет у меня друзей! Нет у меня друзей! Мне никто не нужен! Раскричался, запыхался, пришлось ромашку заваривать. Никогда бы не подумала, что ромашка действует как успокоительное.
Собираю я, значит, осколки и думаю, как теперь действовать, нельзя же субботу спустить псу под хвост. Можно после обеда поехать. Винегрет, борщик и свиные эскалопы. Перцовку я купила. Десерт есть. Покушаем, съездим и ещё в кино успеем на нового Бонда. Он отходчивый, это правда.
Я могу съездить и одна, но ведь это как-никак общий выходной, суббота, нужно постепенно приучать к семейной жизни. Я считаю, что семейную жизнь нельзя вот так сразу, как какой-то кирпич, обрушить человеку на голову, человека нужно подвести, подготовить, чтобы он втянулся, привык и наконец понял, что, раз уж он кричит по ночам, неплохо, чтобы под боком был кто-то, кто его будит и приносит полотенце и попить тёпленького.
«Не задавай мне вопросов про мою работу, я её ненавижу». Хорошо. «Не задавай мне вопросов про моё прошлое, оно тебя не касается». Хорошо; надеюсь, это такое прошлое, которое не полезет в будущее. Про наше будущее я Максимчика не спрашиваю, потому что не так чтобы его мнением интересуюсь. Я уже всё решила, а ему, бедняжке, ни к чему попусту нервничать. В этом году съехались, в следующем – поженимся. Я всегда хотела образованного. Ну и что, что толстый и с пунктиками? Зато дети будут умные, вырастут в хорошей семье, пойдут в университеты. Если бы моя мамуля поменьше смотрела на ширину плеч, то и я бы сейчас сидела не за кассой.
Прямо там, на рабочем месте, я его и подцепила.
Нам строго запрещено, это само собой. Предполагается, что ты говоришь покупателю: «Добрый день», а потом: «Ждём вас снова», и при этом задействована в процессе не больше, чем автоответчик или тот голос, который объявляет: «Осторожно, двери закрываются». Спокойный, дружелюбный голос, но от него не ждёшь, что он скажет: «Ах, это опять ты!»
Мы, на кассах, не настолько преуспели. Трудно оставаться автоответчиком, когда тебе улыбается понравившийся мужчина – тем более что это редко бывает. Я хочу сказать, только определённый сорт мужчин заигрывает с девушками на кассе, сорт как раз не в моём вкусе, и с ними, конечно, я выполняю предписания на все сто, из-за чего одни считают меня стервой, а другие – замороженной.
Мы проулыбались друг другу две недели, я уже сообразила, что он специально становится на мою кассу, иногда проходит весь ряд, чтобы меня найти, но дальше дело не пошло. Неправильный сорт не в состоянии понять, что ты его не поощряешь, а правильный не видит самого прямого поощрения. Улыбаюсь, улыбаюсь, просто в упор сигнализирую: ну как же так, теперь твоя очередь, я не могу вместо тебя спросить: «Девушка, как вас зовут?» То есть, наверное, я могу спросить от себя, как зовут его, – и всё закончится катастрофой. Не знаю почему, но когда девушка заговаривает первой, это оказывает парализующее воздействие. Мужчины трепещут от ужаса и, когда ноги начинают им служить, бегут наутёк.
На крупный чек мы всегда даём разную ерунду – фишки, флаеры, – и я уже начала в отчаянии думать, что могла бы вместе с ними сунуть номер своего телефона: так себе вариант, но хотя бы отойдёт в сторонку и поразмыслит, – но тут, слава богу, мы случайно столкнулись на улице, когда он шёл в магазин, а я – со смены. Я многих покупателей так встречаю, и некоторые даже узнают, хотя и не здороваются.
Столкнулись мы, конечно, не случайно. Я сразу его увидела и аккуратно так налетела, делая вид, что копаюсь в сумке. Сумку, как положено, выронила, чтобы рассыпалось барахлишко. Мы присели над ней и не спеша стали собирать. Сейчас, над осколками, так ярко всё вспомнилось: часы его не на той руке, швы на сумке и как мы поверх этой сумки друг на друга посмотрели.
«Уже уходите? Меня Максим зовут. А вас?» Он выпалил всё разом, ужасно стеснялся, лапочка, да ещё коробку с тампонами поднял и только потом разглядел, что это такое.
– А меня – Анжела.
Что-то у него в лице промелькнуло, но он справился, промолчал. Я говорила мамуле: ну ты меня назвала так назвала, хоть по кабакам петь, а она: ну что ты, Анжелочка, красивое же имя, принцессе не стыдно. Имя красивое, сама ты красавица, с самого детства, и одевала я тебя всегда как куколку, несмотря ни на что. Мамуля у меня романтическая особа, была и до сих пор такая.
Вот, познакомились, стал он меня водить по ресторанам. Я бы охотнее на концерт приличный пошла или выставку, но Максимчик, видимо, подумал, что раз я Анжелочка плюс из-за кассы, то и представление об отдыхе у меня соответствующее. Потом уже выяснилось, что приличные концерты и выставки он ненавидит, а также театр, от театра бедняжке до ярости нехорошо. Приучить, конечно, можно, но это будет уже дрессировка, а не семейная жизнь. В семейной жизни к одним вещам приучать необходимо, а к другим – нет, и главное – побыстрее понять, что из списка является обязательным. Не Русский музей, в нашем конкретном случае.
Я могу и одна сходить… ну то есть нет, как раз не могу, это же мероприятие, а не «Икея». На мероприятия нужно ходить вдвоём, с мужчиной или подругой, или компанией, а одинокая девушка в Русском музее кажется такой жалкой… абсолютной сиротой. Хоть мамулю задействуй. Но и мамуля не любительница. Ничего, буду когда-нибудь ходить с детьми.
Про пунктики он мне сразу сказал и, что касается меня, правильно сделал. Я ценю честность и смелых, а кроме того, когда про такие вещи узнаёшь по факту, это дезориентирует. Я хочу сказать, что пунктик – одно, а бытовое рукоприкладство – совсем другое. Я достаточно нагляделась на мамулю и на Светку, мою двоюродную, чтобы отличать. Удивительно, что и мамуля, и Светка, скажи я им правду, заявили бы, что извращенец – это образованный парень с пунктиком, а не то животное, которое их ни за что под пьяную руку колотит. Максимчик и пьяным-то как следует не бывает, а когда бывает, делается, наоборот, совсем плюшевым. А что посуду в сердцах бьёт… не об меня же. Завтра побежит что-нибудь купит хорошенькое. Ну я уже сказала, что он отходчивый.
И так всё хорошо прошло – и с кроватью, и с Бондом, – разве что под конец мы столкнулись с человеком, который очень странно на нас поглядел, сперва на Максимчика, потом на меня, и я даже не стала спрашивать: «Знакомый твой?» – и так было видно. Иногда знаешь, что лучше промолчать, и всё же спрашиваешь, и я думаю, это от недостатка воспитания, а мамуля в таких случаях говорит: какое же воспитание между своими, или: охота тебе разводить церемонии. Вот так не разводишь церемоний, а после форсишь с подбитым глазом. А мамуля: Анжелочка, ну это же совсем другое! Нет, то же самое. Просто мамулиному нынешнему повод не нужен, он его сделает сам из воздуха, да и предыдущий был такой же, и собственный мой папка. Я с семнадцати лет снимаю углы подальше от родного дома.
Красивая была чашка. Узорчика вроде и нет, а приглядишься или потрогаешь – веточки выдавлены, лепестки. На следующий день я пошла за новой, а потом – в «Галерею» за перчатками и встретила там нервную барышню. Тоже покупательница в нашем супермаркете, а называю я её так потому, что она всегда смотрит на меня с ужасом, чуть не в обморок падает. Подворовывает, что ли? И при этом в красках и со звуковой дорожкой видит, как её изобличают, позорят и уводят в наручниках? Я давно хочу как-то дать ей понять, что ни к чему хорошему, при таких исходных морально-волевых, эти попытки воровства не приведут, и пусть остановится, пока мечты не стали явью, но пока не придумала правильный способ, это в своём роде не проще, чем с Максимчиком было познакомиться. Ну а вот сейчас столкнулись в «Галерее», и, не знаю с чего, я ей улыбнулась и говорю как дура: не бойся.
Вот что называется тесен мир! Она сперва замерла, может, думала, что ослышалась, может, думала, что, кроме «спасибо за покупку», я других слов не знаю, как запрограммированная, но потом всё же говорит: здравствуйте. Я вас знаю. Конечно, знаешь, второй год видишь меня каждую неделю.
– Меня Анжела зовут.
– Не повезло, – чистосердечно сказала нервная барышня. – А меня – Маша. Но все называют Мусей, а я ненавижу, просто ненавижу, когда так говорят. Ой. Зря я это сказала.
– Почему?
– Потому что ты теперь тоже будешь говорить «Муся».
– Зачем мне так говорить, если тебе не нравится?
– Ну не специально, я надеюсь. Это имя такое, прилипчивое. Ничего, что я на ты? Я ужасно нервничаю.
Вот я и подумала, что сейчас подходящий момент, чтобы её успокоить и заодно предостеречь.
– Не волнуйся, я никому не скажу. Но знаешь, Машечка, тебе нужно с этим завязывать.
И прежде чем она грохнется головой об пол – такой у неё сделался вид, – стала втолковывать:
– У нас хорошая система безопасности. Всех, конечно, не переловят, но ты, извини меня, попадёшься. Ты не умеешь этого делать.
– Не умею?
– Конечно. У тебя всё на лице написано.
– …Я только не понимаю, при чём здесь служба безопасности. Какое они имеют право?
Мамуля, Светка и вообще большинство тех, кого я знаю, сказали бы в этом месте: «Ты что, дура?» Тырить по супермаркетам и считать, что это твоё частное дело.
– А ты чем занимаешься?
– Я дизайнер по интерьерам.
Дизайнер по интерьерам! У меня сердце упало, как я вспомнила про нашу новую кровать. И прекрасная, между прочим, кровать, простая, матрас удобный. В восемь утра привезли, и я её собрала, пока Максимчик спал на перетащенном в другую комнату диване. Этот диван надо будет сегодня выкинуть.
– Пойдёшь со мной в Русский музей на выставку?
– Прямо сейчас?
С такой охотой она это сказала, просто удивительно. Может, ей тоже совсем-совсем не с кем: парень ленится, подружки носы воротят. Ну не знаю, какие у дизайнера по интерьерам подружки и в особенности парни, и мамуля там вряд ли чета моей, всё очень интеллигентно. Им необязательно ходить по музеям, потому что у них и без того вид людей, которые туда ходят.
Попали мы на выставку русских пейзажей «Времена года», и среди времён больше всего оказалось поздней осени и ранней весны. Почему так должно быть, что дороги всегда в распутице, небо без солнца, лошадки – заморенные, коровки – худые, дети – в отрепьях и вообще всё – в грязи? Довольными и толстыми выглядели только медведи у Шишкина и купцы на гулянье у Кустодиева.
Я спросила у Машечки, отчего так. «Какая страна, такие и медведи», – сказала она мрачно.
– Но с медведями-то как раз всё в порядке.
– Я это и хочу сказать. Если бы в порядке было всё остальное, медведей бы вообще не осталось.
Только в зоопарке.
Она оказалась такой забавной девчонкой, но её было нелегко понимать. Может быть, так со всеми образованными: они постоянно о чём-то думают и отвечают не на твои вопросы, а своим мыслям.
Я уже привыкла с Максимчиком, но Максимчик столько утаивает, что и самые безобидные вещи заставляют его насторожиться. Не хочу сказать, что он не разговаривает со мной вообще, бедняжечка. Разговаривает, если спрашивать о Наполеоне и законах физики. (И прекрасно, пусть тренируется. Дети ему не дадут покоя.) Я сразу поняла, что главное для нашей будущей семейной жизни – не действовать ему на нервы, и не так много времени ушло, чтобы выяснить, что именно для этого нужно делать и не делать. Например, его нельзя загружать бытовыми вопросами. Тут получилось очень удачно, потому что с ними я и сама прекрасно всю жизнь справлялась, включая несложную электрику. Лапу-лю так потрясло, что я не устраиваю оперу Вагнера из-за необходимости поменять розетку, что пару раз в месяц он добровольно вызывается что-нибудь сделать. За кроватью со мной поехал без всяких сцен.
С людьми легко, если ты сам спокойный.
Доктор
– Ну, что у нас сегодня?
– «Ревущие вершины».
– Да?
– «Ревущие вершины»!!!
– Да?
– В русском переводе эта книга называется «Грозовой перевал». Это один из самых знаменитых романов девятнадцатого века. Его проходят в школе. Во всяком случае, в английской.
– Очень хорошо. Продолжайте.
– Тезаурус Роджера.
– Да?
– Тезаурус Роже! Roget!!!
– Тоже что-то знаменитое?
– Самый известный идеографический словарь в мире. «Тезаурус английских слов и фраз».
– …Так он что, англичанин?
– Британец и английский лексикограф. Питер Марк Роже.
– Роджер звучало бы как-то более по-английски.
– Но он-то Роже. Его отец был швейцарцем.
– Очень хорошо. Может быть, вам стоит вернуться к работе с авторами?
– Да я потому и попросился на переводы, что больше не могу работать с авторами. Переводчику хотя бы всё равно: ты его исправил, а он этого и не заметит. Авторы, вы знаете, все свои ошибки называют особенностями стиля. Я ему говорю: это неряшливо, а он мне: не неряшливо, а непринуждённо. Я ему: здесь тавтология, а он: это у меня такой творческий метод.
– Например?
– «Подошёл, мелко семеня ногами».
– Да?
– Чем ещё можно семенить, если не ногами? Мозгами? И можно ли семенить крупно? Два слова из трёх – лишние. Семенить и означает: мелко перебирать ногами. Не удивительно, что он пишет роман в семьсот страниц за два года.
– Очень хорошо. Продолжайте.
– А вот это я по радио вчера слышал. В передаче с участием специалиста. «Кадм построил стовратные Фивы».
– …Да?
– Семивратные он построил! Семивратные!!! В Греции! А стовратные, в Египте, построил неизвестно кто, когда не то что Кадма, но и Греции толком не было! Кадм, как же! Ненавижу. Убивать безжалостно. В газовые камеры.
– Ну-ну. Не нужно так нервничать. Для газовых камер полно других кандидатов.
Он постарался не нервничать и сердито сказал:
– Вы не понимаете. У всех у вас – у Нестора, у депутатов Госдумы, у правозащитников – на лбу написано, кто вы такие. Крупными буквами. Не нужно специальной подготовки, чтобы прочесть. Но когда вот такая мразь выдаёт себя за образованного человека, это видно только настоящему образованному человеку, то есть никому. И люди верят. Люди думают, что уж в случае с Фивами их не наебут.
Матерное слово Славик произнёс очень тихо, страдая и морщась. Он смотрел на меня с мольбой, с тоской. Но я ничем не мог помочь.
– Нет, Вячеслав Германович, это никуда не годится. Можно материться шёпотом, но нельзя материться смущаясь. Попробуйте радостно и смело.
– Я вообще не могу радостно и смело, а уж матом – в особенности.
Вячеслав Германович, редактор в некрупном издательстве, – одна из жертв пакта от двадцать третьего августа. На мои сеансы он направлен в принудительном порядке стараниями Демократического Контроля, и Нестор, передавая мне документы, особо настаивал на необходимости говорить «вольной речью» и в глаза называть клиента Славик. Конечно, его хочется называть Славиком – такой он чистенький, светлый, голубоглазый и выглядит на десять лет младше, чем есть, – но не в качестве же пытки. Однажды это неосторожное слово слетело у меня с языка, и Нестор сказал, что меня самого подвергнут терапии, если я позволю себе думать, что демократическое общество будет кого-либо пытать. «Не надо таких шуток, доктор, – сказал Нестор. – Шуток вообще надо поменьше. Жизнь серьёзная вещь, и относиться к ней следует серьёзно».
– Тогда я не понимаю, какие проблемы у Вячеслава Германовича, – сказал я. – Он-то серьёзен как мало кто.
– Да, но на чём он сосредоточен? Совершенно не на том! На каком-то педантстве! На придирках ко всем, кто что-то делает! Именно такие аутичные вредители мешают становлению гражданского общества. Плевать им на гражданские права, лишь бы запятые правильно стояли!
Я сдался, но пожаловался моему майору, и майор сказал, что Нестор, в порядке исключения, прав: таким славикам, с их запятыми и Фивами, плевать не только на гражданские права (сюда-то они правильно плюют), но и на Родину. «Я от этого пакта, доктор, сам не в восторге, – сказал майор, – а погляди, как пригодилось. Будем аутистов ставить на карандаш. Он у тебя буйный?»
Мой бедный педант приходит в неистовство и шипит так злобно – а сам ясноглазый, чистенький, беззащитный. Когда на очередной странице очередной злодей входит в комнату «со своими сподручными» (эти сподручные развеселили даже меня), Славика кидает в слёзы – и вот тогда, чтобы не заплакать, он вспоминает про газовые камеры.
– Что-нибудь ещё?
– «И на лице у него отразилась полная острого переживания мина».
– Да?
– Мина на лице может только появиться. У вас на лице не может отразиться мина, гримаса или улыбка – во всяком случае, ваша собственная. Если кто-нибудь вам улыбнётся или состроит рожу – это да, отразится.
– …А если перед зеркалом?
– Хорошо вам смеяться, Максим Александрович, – сказал бедолага, приступая к сложным манипуляциям с очками, отглаженным носовым платком и собственными руками, – он производил впечатление человека, у которого сто рук, и все кривые. – Только вот почему мне не смешно?
– От этого мы сейчас и лечимся, – сказал я миролюбиво.
– Как можно излечиться от самого себя?
– Вы недооцениваете психоанализ.
Ну это я так сказал, чтобы припугнуть. У меня всё же есть принципы. Я психотерапевт, а не психоаналитик.
Я вышел его проводить (он умудрился сломать ногу на сухом асфальте и на моём крыльце, в гипсе и с палкой, рисковал сломать шею). В дверях мы столкнулись с неизвестным мне и тоже хромым блондином. Итого: двое с палками и один толстый, как бочонок. Кое-как мы разошлись; я сгрузил Славика и пригласил нового посетителя войти. Тот не замедлил и не столько вошёл, сколько ввалился.
– Я вместо майора, – сказал он, небрежно доставая синюю корочку. – Давай просто Олег.
Я присмотрелся, и мне стало нехорошо. У этого модного, лёгкого на лбу было написано, что нет ни детей, ни кредитов. Звания своего новый куратор не назвал, но я почему-то подумал, что времена майоров для меня прошли.
– Приятный парень, – сказал он про Славика. – И на вид нормальный. Что с ним такое?
– У него индивидуальная непереносимость.
