Голос Музы

В заколдованном магией H20 уме всплывали вопросы, как мусор в заполняющейся дождем яме. Закрепился образ Клары, глядящая на него большими коричневыми глазами. Теплому душу было не под силу унять дрожь в теле Дина. Он неосознанно тер предплечье несколько минут, бездумно смотря на баллончик с пеной для бритья в углу ванны.

– Дин. – Дверь ванны открылась. На входе появился отец, но резко вышел. – А, бля…

«Бля. Может не услышал?», – подумал он.

– Давай-й быстрее. Я срать хочу.

– Угу, – малой постепенно выныривал из мыслей. – Сейчас.

Быстро намылившись, он смыл пену, выключил воду и закрутился в полотенце.

– Ты там на неделю вперед моешься? – спросил отец. Малой посмеялся.

– Сейчас посмотхим сколько ты в туалете будешь, – ответил он и с доброй усмешкой получил слабый пендаль. Прежде чем Дин догнал отца, дверь в ванну захлопнулась, и с той стороны донеслись злодейские смешки.

– Хватит баловаться! – крикнула мама из кухни.

Дин, сжимая полотенце на поясе, прошлепал к ней и сел за стол. Почти вся посуда была вымыта, а остатки ужина закрыты пищевой пленкой и убраны в холодильник. Малой потянулся к последней тарелке с нарезанным сервелатом.

– Не трогай, – сказала мама, стоя спиной у раковины.

– Я есть хочу, – касаясь пальчиками кругляшка колбасы, ответил Дин.

– Кому сказала? Ты зубы почистил!

– А я не чистил, – оправдался малой, дотянулся до добычи и положил в рот.

– В смысле не почистил? – она обернулась с намыленным ножом и тряпкой. Дин высунул пережеванный фарш на языке. – Фу, ешь уж! – мама бросила все в раковину, села на табурет и согнулась. – Стараешься для вас, делаешь и делаешь, делаешь и делаешь, а вам, как чугунным не надо ничего, – она вытерла сухие глаза рукавом бежевого халата.

– Мам, не кхичи, – попросил Дин, начиная по чуть-чуть шмыгать носом.

– Довести меня решили, – только малой прикоснулся к ее плечу, как мама встала, подошла к холодильнику, достала из него пюре и котлеты, наложила их в тарелку, поставила греться в микроволновку.

– Ма? – звал Дин, но она молчала. – Мам.

– Поешь, помоешь тарелку, – мама выключила воду в раковине, вытерла руки и ушла.

Оставшись наедине с собой, Дин вышел на балкон, поняв, что не достает до окна, подставил ящик с луком. Поглядел на частные дома, плюнул вниз пару раз и вернулся. Раз пять заглянул в холодильник. Когда согрелась еда, взял полотенце и перенес тарелку на стол. Откусив котлету, обжегся, выпил воды из-под крана, поиграл с картофельным пюре. Недоеденное (две трети тарелки) он сложил в целлофановый пакетик, настороженно поглядывая в коридор, завязал узел и засунул поглубже в мусорное ведро. Грязная посуда отправилась в раковину.

Можно было подумать, что Дин всего на всего забил на весьма неподобающее поведение мамы. На самом деле он понятия не имел, как правильно поступить, поэтому делал то, что мог лучше всего – отвлекался любым доступным способом.

В идеальном мире, родители бы никогда не срывались на детей, не пытались манипулировать ими, опираясь на их банальное незнание тех или иных фактов, не искали ответ где-то во вне, а честно встречали проблему с целью ее разрешить. Но реальный мир далек от утопии, поэтому работать приходилось с тем, что имел каждый.

Хитрая мама посадила сына на эмоциональные качели и теперь, когда он будет видеть ее, то чувство вины рывком толкнет его до предельной точки. Ребенок станет послушней, а с тем же боязливей и нуждающимся в чужом одобрении. И проявится это в те года, когда от него будут требовать больше всего – в старших классах и университете.

Дин вышел из кухни, завернул в ванную и сразу вышел с зажатым носом. В комнате его ждал убранные мамой в сундук игрушки и расстеленная постель.

При манипулировании важно соблюдать метод кнута и пряника, усиливая чувство вины.

– Малой, – хрипя, подозвал вошедший за ним отец. Дин вылупился на окно.

«Увидел», – подумал он.

– В школу завтра. Портфель собрал?

– Угу, – кивнул Дин.

Отец проверил вес рюкзака, стоящего возле двери.

– Хорошо, – нахмурив брови, он посмотрел на сундук с игрушками в углу, потом на место, где он должен был стоять. У малого замерло сердце от выстроившейся в голове логической цепочки: сундук – вспомнивший про самолетик отец – неудобные вопросы – правда – наказание. – Спи, – сказал отец, выключил свет и добавил: – Не сиди допоздна. Завтра, а то не подымишь.

– А?.. Ага, – ответил Дин. – Спокойной ночи!

– Спокойной, – сказал отец, закрывая дверь.

– Ма, спокойной ночи!

– Не кричи, соседи спят! – громким шепотом ответила она через стену. – Спокойной.

Послышался скрип кровати в зале и усталые зевки ложащегося на нее отца. Дин застыл посреди комнаты, парализованный ужасом. Глаза привыкли к темноте, различив отдельные объекты, в частности сундук. Малой дожидался храпа отца. Вечность спустя, сигнал был дан, и он на цыпочках приблизился к сундуку, очень осторожно обхватил ручку с боку и приподнял. Внутри с утроенной громкостью загремели переворачивающиеся игрушки. Сердце забилось быстрее. Скрипнула кровать. Послышались шаги в коридоре.

– Ты че тут делаешь? – грозным шепотом спросила мама, заглядывающая в комнату с заспанным лицом.

– Я… хотел ковех попхавить, – оправдывался Дин.

– Спи ложись! Завтра поправишь, – она вышла и щелкнула выключателем лампочки в туалете.

Дин взялся за крышку сундука, но не решался поднять. Ему казалось, мама выйдет в любую секунду и поймает его. Послышался слив бочка. Малой подбежал к постели, взял обезьянку Леле и спрятался с ней под одеялом. Там он пролежал, скрутившись комочком, пока дрожь в его теле не утихла, а сознание медленно отдалось во власть Песочному человеку.

Младшие классы: Осень

– Вставай, – сквозь сонную пелену слышалась мама. – Девятый час, опаздываем.

Дин приоткрыл глаза. Его укрывал последний не упавший на пол уголок одеяла, скомкавшееся покрывало использовалось вместо подушки, которую малой обнимал, а брошенный плюшевый Леле смотрел на все это прижатый пяткой к стенке.

Посчитав, что учеба никуда не убежит, малой перевернулся на бок. Прошла минута, другая. Счет времени сбился, давая надежду, что родители позабыли о сыне. Довольный, тот подтянул к себе обезьянку и согнул ногу в колене, но ее вдруг схватили и вероломно стали натягивать носок.

– Долго валяться собираешься? – спросила мама. – Как маленького одеваю.

– Не хочу в школу.

– Ещё че не хочешь?

– Вставать не хочу, – он закручивался в одеяло, как втулка в туалетную бумагу, но мама забрала его, сложила и положила на кровати. – Встава-а-ай. Поесть не успеешь.

Дин перевернулся на спину, скорчил недовольную рожицу для мамы, а она скорчила в ответ. После короткой беседы, он сел и ему на колени упали джинсы и майка.

– Чай наливаю, – сказала мама и вышла.

Память непрерывна. Она хранит все, что видят глаза, слышат уши, чует нос, чувствует язык, осязает тело и наверняка ещё что-то делает, о чем люди попросту не подозревают. Информация сохраняется, в противном случае каждое утро человек бы полностью обновлялся и всякий раз изобретал колесо заново. Подробнее Дин изучит это лишь в институте, но уже сейчас он потихоньку вникал в азы теории и параллельно проникался сильной ненавистью к эволюции. Ведь по ее вине он вспомнил, как сильно влип, увидев сундук у шкафа.

Откинув одежду, он прикрыл дверь и потащил улику обратно к стенке. Самолетик остался застрявшим на дереве, что отчасти радовало (хотя бы было видно, где он). Ковер под сундуком складывался гармошкой, по сантиметру вылезая из-под кровати. Когда Дин закончил, то оказался посреди моря с волнами, покрытыми ворсом и скрытыми в нем крошками вместо рыб. Он растянул ковер по полу и сундук оказался посреди комнаты.

– Да как?! – злился Дин.

– Посмотри, где он там! – послышался голос мамы из кухни.

– Малой, – подозвал отец, войдя в комнату и застегивая куртку. – Че делаешь?

– Игхаю, – выдал Дин.

– Выбрал время. Иди ешь, в школу опоздаешь.

– Угу.

– Че угу? Ешь иди, говорю. Потом уберешь, – торопил отец. Дин взял одежду и вышел на кухню. – Я ушел!

– Ага, – ответила нарезающая хлеб мама. Вошел полуголый сын. – В трусах в школу пойдешь? Оденься. – Дин сел на табуретку и стал надевать штаны. На стол рядом с ним поставили тарелку с двумя бутербродами. – Ешь быстрей. – Мама перелила кипяток из кастрюльки в стеклянный стакан и добавила заварки. – Горячий.

– Можно я не пойду в школу?

– Я тоже на работу не хочу, – ответила мама, села напротив и взяла сушку. – Вместе не пойдем?

– Давай! – заулыбался Дин.

– А учительнице и начальнику скажем, что заболели!

– Ага! – Дин сжал кулаки от радости.

– И когда меня уволят, а тебя выгонят, будем на папкиной шее сидеть!

– Да!

– Ешь и иди в школу! – голос мамы враз погрубел, осадив весь задор ребенка. Она включила телевизор и посмотрела время. – Блин. Все. Доедай быстрей.

– Чай гохячий!

– Придешь, допьешь. Пойдем. – Мама повела его в коридор. Перед этим Дин успел запихнуть в рот целый бутерброд с оставшимся со вчера подсохшим сыром. – Все взял? – спросила она. – Учебники, дневник, тетрадки?

– Можно я не пойду-у-у? – последняя попытка оказалась неудачной, как и каждое буднее утро до.

Малому открыли дверь, и он оказался один в сером подъезде. Как-то ему пришло в голову спрятаться под лестницей на первом этаже, дождаться, пока мама не уйдет и вернуться в квартиру. На зло в тот же день отцу приспичило заехать домой, где и обнаружился маленький прогульщик. Маме его не сдали, но подвесили на крючок.

Дин жил непосредственно напротив школы. Его пятиэтажка находилась в ста метрах, отделенная железным забором и яблоневой аллеей с разросшимися кустами (местом встречи всех курящих школьников на переменах). Мимо них малой проходил ежедневно, старательно уводя взгляд. Иногда курящие над чем-то громко смеялись, и Дин краснел, думая, что речь шла обязательно о нем.

Урок уже начался и куст оказался пуст. На крыльце так же никого не было (там обычно курили выпускные классы), как и на посту охранника. Дин остановился на входе, чтобы завязать шнурок на гибриде туфли и кроссовка, который мама купила у подруги на рынке.

Направо уходило старшее крыло. Место, где учились с пятого по одиннадцатый класс. Дин поглядывал на них в столовой, коридорах, и когда случайно встречал где-то на улице. Воображение рисовало, как кто-то из старшаков замечал в нем то, что сам Дин ещё в себе не нашел. Он подходил, хлопал его по плечу и приглашал в компанию.

– Звонок был, – сказал вернувшийся из подсобки на пост охранник с чашкой кофе. Замечтавшийся малой завязал шнурок и побежал в младшее крыло.

Промчавшись по коридору, всего раз замедлившись у двери директрисы, он допрыгал по ступеням на второй этаж, завернул за угол и остановился у последней двери. Без церемоний, он распахнул ее и ввалился в класс.

– Здхавствуйте. Извините. Можно войти?

На него вылупились двадцать восемь учеников за партами, учительница и стоящая рядом девочка, в которой малой узнал Клару.

– Проходи, – сказала Людмила Леонидовна, высокая женщина в очках и с короткой прической.

Дин подошел к шкафчику, повесил в него куртку и сел на последнюю парту рядом с Саней.

– Для новоприбывших повторю, – продолжала учительница. – С этого дня с нами будет учиться новая девочка. Она необычная. Так получилось, что она до сих пор не разговаривает.

– Потому что тупая! – крикнул Серега Сицын с третьей парты. Класс рассмеялся.

– Она не хазговахивает, потому что ты тупой, – ответил ему Дин и поймал злобную рожу развернувшегося Сереги. Класс заржал.

– Че сказал?

– Че надо, – буркнул Дин и отвел взгляд.

– Че сказал, кахтавый? – передразнил Серега, от чего класс разделился. Одна половина взорвался в хохоте, у другой – промолчавшей, зародились первые зачатки чувства юмора.

– Сицын, ты обнаглел в последнее время у меня. Давненько я c твоей мамой не разговаривала, – предупредила Людмила Леонидовна.

– Молчу. – Серега спрятал голову в вороте толстовки и показал Дину средний палец под партой.

– Почаще практикуй. Глядишь, школу закончишь, – учительница отошла к доске и взяла мел. – Проверим, что вы поняли из домашней работы.

– Людмила Леонидовна, – за первой партой тянула руку девочка в майке с солистом «Sum 41».

– Да?

– А новенькая?

– Что новенькая? – учительница обернулась, не дописав слово «Классна…» и поправила оправу очков. Клара не двигалась, глядя на цветок, свисающий с книжной полки на дальней стене. – Ох ты! Забыла с этим Сицыным про все! Возьми мел и напиши для всех свое имя на доске. – Девочка не реагировала. – Ты меня слышишь? – забеспокоилась учительница, прикоснувшись к ее плечу. Учить немую девочку – полбеды, учить глухонемую – катастрофа. Клара повернула голову и дважды судорожно кивнула. – Представишься для нас? – Ей предложили кусочек мела.

Дрожащими пальчиками девочка вязала его и подобно пингвину, переваливаясь то влево, то вправо обернулась к доске, но идти не торопилась. Людмила Леонидовна положила руки ей на плечи и мягко подталкивала вперед. Буквы мучительно долго рисовались. Все из-за того, что девочка стирала подушечкой большого пальца не получившиеся черточки и петельки.

– Её Клаха зовут, – выкрикнул Дин и непонятно из-за желания похвастаться знанием или желания помочь.

Все поглядели на него, потом на доску. Девочка отошла в сторону и класс снова захохотал. На доске были выведены пять красивых букв «Лаура».

– Лаура, – озвучила учительница. – А меня зовут Людмила Леонидовна. Проходи в класс и садись… с Таней на второю парту.

Привычка Дина распространялась и на Школу. Учительница что-то записывала, объясняла, а он не слушал, чиркая на полях тетради квадратики. Раньше он бы и переписал все с доски, не разборчиво, но все же, однако на это не оставалось времени. Он съехал по стулу вниз так, что его глаза опустились до уровня парты и презрительно глядел на одноклассников. Перепутал он имя, чего ржать-то как кони? Ему вообще-то отец сказал, как ее зовут. И… И эта ещё. Че ее не Кларой звали?

Девочка сидела на среднем ряду. За весь урок ее ручка ни разу не легла на парту. Лаура слово в слово записывала сказанное учительницей и по звонку продемонстрировала сделанную работу.

– Молодец, – ответила Людмила Леонидовна. – Куда рванул! – закричала она и вышла в коридор. – Сицын! А ну быстро в класс!

– Ну Людмила Леонидовна!

– Не умеешь вести себя на перемене, будешь сидеть в классе! Петренко за ним!

– А я чего?

– Живо в класс! – Учительница вошла внутрь, указательным пальцем вытирая бровь и выдыхая. – Пантикова, что ты делаешь?

Упитанная девочка у окна зачем-то сливала бумажный клей в пенал.

– Людмила Леонидовна, они гремят, – жалобно оправдывалась она.

– Кто гремит, Пантикова?

– В пенале.

«А в голове у тебя не гремит?», – подумала учительница, подходя к ней и забирай клей.

– Что это? А-а! Иди в туалет и отмывай. Клей засохнет по шее от мамы получишь.

Девочка растопырила пальцы, указательным и большим взялась за собачку и на вытянутой руке подняла пенал.

– Клинина, – подозвала учительница и девочка за первой партой, читающая учебник по природоведению, обернулась.

– Я здесь.

– Я в учительскую, – сказала ей Людмила Леонидовна. – Последи за журналом, пожалуйста, – на ходу она указала на стол.

– Хорошо, – кивнула девочка.

Все ученики в одночасье объединились в единый организм. Его девять пар глаз провожали учительницу и только она в коридоре снова крикнула Сицыну, восемнадцать ног ринулись к журналу. Дети толпились. Каждый тянул ручку, чтобы перевернуть страницу на нужный ему урок. Полыхающему любопытству помешала холодная Дарья Клинина. Она протиснулась через мальчишек и под общее негодование стащила журнал.

– Людмила Леонидовна сказала следить за ним, – сев на подоконник и скрывшись за кружевными занавесками, сказала Даша.

– Она не сказала, что смотреть нельзя! – пискнул Даня. – Дай.

– Даша! – крикнул вошедший Серега. Клинина сильнее сжала журнал, подогнула под себя колени и прислонилась щекой к окну. – Дай посмотреть, не жлобься.

– Ничего я жлоблюсь, – тихонько, с капелькой стыда отвечала Даша. – Мне учительница сказала следить.

– Мы чуть-чуть. Она не придет, а Саня вон на шухере постоит.

– Я тоже посмотреть хочу! – воскликнул Саша.

– Скажу я тебе гусей твоих, – отмахивался Серега. Круг смыкался вокруг спрятавшейся за журналом Дашей.

Случись что-то подобное в среднестатистическом офисе со взрослыми, такую, как Даша, никто слушать бы не стал. С другой стороны, она бы сама отдала эту злосчастную тетрадку. Более того была бы первой, кто заглянул внутрь. Дети так не поступили, потому как боялись Дашу. Вернее, ябеду Дашу. Она являлась камерой слежения на ножках в теплых штанах. Если что-то происходило (мальчишки подерутся или кто-то девочек закрыл в туалете), то Людмила Леонидовна непременно узнавала об этом от Клининой. Но самым плачевным для класса было ее крепкое здоровье, по вине которого она не пропускала ни один учебный день.

Звонок разогнал учеников по партам, как включенный свет тараканов. Только Серега со злой гримасой ещё стоял у журнальной защитницы.

– Дура, – оставил он столь тяжелое для Даши слово и ушел. Она покраснела, спрыгнула с подоконника, шлепнула журнал о стол и убежала, вытирая слезы.

– Клинина, звонок был, – крикнула встретившая ее в коридоре Людмила Леонидовна, но ответила ей хлопнувшая дверь женского туалета. – А ты тут что гуляешь? Звонок был.

– Иду я, – входя в класс, сказал Дин, опустошенный, точно лишившись самого дорого. Минуту назад он проиграл стопку фишек шестиклашке. Тот нечестно бил их о бугорок краски на подоконнике, но малой не додумался уличить его. Он и слова «уличить» то не знал.

Класс пялился на вход за партами. Лаура стояла рядом с учительским столом, сжимая клетчатую тетрадку. Для остальных ее будто не существовало. Их больше волновало, что кричала Людмила Леонидовна закрывшейся Даше.

– Че замер, Попов? – спросила Кандрашова, темнобровая девочка в белой блузке. – Сядь, не мешай.

Дин чуть склонил голову и пошел на место вдоль шкафчиков, перешагивая лежащие у парт портфели. Даша поддалась на уговоры и открыла дверь. Класс зашуршал, принимая позы совсем не подслушивающих детей. Вошла Людмила Леонидовна, сопровождая вытирающуюся рукавом блузки Клинину. Она не посмотрела на учеников. Проводила девочку до места и, грозно стуча каблуками по деревянному полу, подошла к учительскому столу, где достала из верхнего ящика тетрадки.

Класс настороженно зашептал.

– Самостоятельная, – громче остальных сказал Петькин, сам того не ожидая. Среагировав, он выдал выкрик за вопрос и поднял руку.

– Да, – ответила учительница, раздавая тетради по фамилиям.

– У меня нет такой, – сказал Саня.

– Возьмешь Воронцова. Пиши карандашом и не нажимай сильно. Пятую страницу пока открываем. Кондрашова, к себе. – Девочка у окна прокрутилась на стуле. – Решаем с первого до одиннадцатого, – учительница встала перед классом и сверилась с часами над доской. – Пятнадцать минут.

– Какой пятнадцать? – рассердился Сицын и бросил ручку на стол.

– Такой! Думай, – учительница пошла к столу, но врезалась в стоящую там Лауру. – Господи! Ты тут что стоишь? – Девочка показала исписанные классной работой страницы. – Нет, – она взяла тетрадь у мальчика с первой парты.

– Эй!

– Вот такая у тебя есть? – спрашивала она медленнее, чем обычно. – С зеленой обложкой?

Лаура кивнула.

– Хорошо. Садись и решай с первого до одиннадцатого номера.

Лаура закрыла тетрадь, подбежала к деревянному шкафчику с наклеенной на дверцу бабочкой и начала рыться в рюкзачке.

– Блин, и че делать? – спросил Саня.

Можно не сомневаться, учителя слышат каждого шепчущего ученика в классе. Просто бессмысленно делать замечание каждому. Через минуту они опять начнут обсуждать, что дают в столовке и смеяться над словами: жижа, розетка и многочлен. Учителя поступают проще. Выставляют дозволенный уровень шума в классе и те, кто превышает его, получает наказание. Как игра, где нужно бить вылезающих из дырок сусликов. За всеми поспеть удается не всегда и если шумят сразу несколько детей, то успевает получить только кто-то один. Нередко именно он попадает под горячую руку, которая уводит к директору.

Иногда уровень опускается почти до пола. Тогда даже скрип ножки стула притягивает неприятности. Сане не повезло дважды: превысить его голосом и слушать музыку в наушниках во время конфликта с Дашей. Но большим неудачником оказался Дин, который зачем-то ему ответил:

– Замолчи.

Людмила Леонидовна тотчас поспела к нему и хлопнула ладонью по столу.

– Я сказала карандашом! – крикнула она.

Дин вздрогнул, ударившись коленом о стол. Посмотрел на ручку в пальцах и на учительницу.

– А-а-а… Это моя тетрадь.

Людмила Леонидовна зажмурилась, закрыв ладонями лицо. Ученики переглядывались – появились первые надежды на срыв урока. Учительница засмеялась вымечено и устало, поняв собственную беспомощность. Она посмотрела на учеников и протерла глаза под очками.

– Пишите, – сказала она, отошла к доске и написала мелом тему урока с заданиями.

Как говорил Уильям Артур Уорд: «Посредственный учитель рассказывает. Хороший учитель объясняет. Превосходный учитель показывает. Великий учитель вдохновляет».

Учитель – важнейшая профессия в мире. Именно ее представители собирают трамплин для будущих легендарных личностей, двигающих человечество вперед. Проблема заключается в том, что для этого им необходимо любить свое дело, детей, видеть жизнь и стремления, пусть не во всем классе, но в паре глаз. Но когда год за годом сталкиваешься с тупым зазубриванием и абсолютной незаинтересованностью, руки опускаются сами. Когда заставляют вдалбливать программу столетней давности, когда откровенно тупые родители требуют объяснений, почему их ребенок плохо учится, а сказать, что он идет по их стопам нельзя. Энергия внутри иссякает и ее ничто не подпитывает. Для наглядности можно представить не вкрученную лампочку в темной комнате. Много ли от нее толку, лежащей в коробке на нижней полке?

По звонку все вышли в холл. Кроме нарисованных учениками картинок с военными и полями (гордости учительниц), висящих на стенах и куста, который по легенде самого Сицына он пописал сам, смотреть там было не на что. Краска цвета выцветшей морской волны, побелка на потолке и линолеум, зафиксированный длинной закругленной рейкой, о которую то и дело запинались.

Классы от А до В занимали по два подоконника. Одно для девочек, другое для мальчиков. Учеников из Г сместили на лестницу и в целом старались общаться с ними, как можно реже. Их собрали из детдомовских, буйных и неуспевающих. Не лучшая компания, но по словам директора на педсовете: «Не зачем распространять заразу по всем кабинетам». Но как после ноздри, ребенка так и тянуло засунуть палец в рот, так и Дину хотелось к тем отщепенцам.

Он специально бегал на первый этаж на батарею, отсчитывал десять секунд и поднимался наверх, подглядывая за ними. Если у остальных популярными считались фишки, то эти парни играли монетками.

Суть заключалась в постановке рубля на ребро, его закручивании и поочередному продолжению с помощью щелчков. Тот, у кого монета падала, ставил кулак костяшками на гладкую поверхность, а остальные большим пальцем запускали в них рублем (а ребята по серьезней играли десяткой, потому как была куда толще). Оставались глубокие порезы, и брызгала кровь. Проигравший всегда шипел или ругался, на что остальные звонко хохотали, не боясь ни учителей, ни завуча. Только директриса с родителями находили управу. После поучительных разговоров примерно неделю мальчишки успокаивались, но затем все возвращалось на круги своя.

Дин стремился к ним, хотел стать частью команды. Подглядывая через щель между дверью и косяком, он видел старый свитер на спине одного из парней, но не игру. Приближался по шажку, стараясь и не отвлекать, но и не остаться незамеченным. Гэшники увидели его.

– Че? – скорее выплюнул, чем сказал парень с оттопыренными ушами и узкими глазами.

Дин дернулся и сделал вид, будто куда-то шел.

– Давай с нами, – предложил мальчик в очках и заклеенным пластырями с ватой правым глазом. Малой остановился на лестнице и подошел ближе. – Сядь. Упадешь.

– А куда? – спросил потерявшийся Дин. Парни занимали оба удобных места слева и справа на ступеньке.

– На картоны. – Малой послушно сел перед ними, послужив поводом похихикать для гэшников. Он посмеялся с ними, хотя и не понял почему. – Играть знаешь как? – Дин промычал. – Начинай тогда, – перед ним кинули монетку.