Убийство Кирова. Смертельная тайна сталинской эпохи

Кирилина отмечает, что на допросе 6 декабря 1934 г. Николаев

…впервые показал, что Котолынов и Шатский являются участниками «Террористического акта», но не привел в подтверждение ни одного конкретного доказательства.

В пользу (в подтверждение) этого она цитирует статью Ю. Седова «Безвинно казнённые» («Труд», 4 декабря 1990 г.). Но даже Седов не требовал «конкретных доказательств» от человека, дававшего признание в тюрьме (К 277).

Требование Кирилиной «конкретных доказательств» непорядочно. Ожидает ли она, в самом деле, что Николаев принес бы с собой лист бумажки, подписанный Котолыновым или Шатским, с их согласием участвовать в убийстве Кирова? Фраза «но не привел в подтверждение ни одного конкретного доказательства» – это «отговорка» – признак того, что Кирилина слишком хорошо сознает слабость своего доказательства, попытка отвергнуть факты, которые доказывают ложность ее предположения.

Через несколько страниц Кирилина ссылается на допрос Николаева 20 декабря 1934 г., во время которого Николаев заявил, что обращался к латвийскому консулу в Ленинграде как за деньгами, так и для того чтобы попросить его связаться с Троцким от имени их группы. Кирилина говорит, что это «не подтверждается документами». Это еще одна «отговорка» – словно у пребывающего в заключении Николаева могли быть либо при себе, либо где бы то ни было еще документы, свидетельствующие об этом (К 280). Однако это утверждение Николаева вызывает интерес и требует дальнейшего рассмотрения.

По словам Кирилиной, Николаев заявил в признании от 4 декабря 1934 г., что

«он был членом подпольной, контрреволюционной организации», что ее «участники стояли на платформе троцкистско-зиновьевского блока», «с Кировым у бывшей оппозиции имеются свои особые счеты в связи с той борьбой, которую он организовал против ленинградских оппозиционеров» (К 281).

Нам известно с начала 1980-х годов из собственных рукописей Троцкого, что действительно существовал самый настоящий «право-троцкистский блок», в который входили Зиновьев и Каменев.

Кирилина заявляет:

«Кстати, никто из тех, кто дал показания о «ленинградском центре», в числе его членов не назвали ни Николаева, ни Шатского» (К 283).

Это просто ложь. В протоколе допроса Звездова 12 декабря в книге Лено мы читаем:

«Вопрос: Расскажите нам о членах Центра и остальных филиалах Ленинградской организации.

Ответ: Членами являются следующие лица:

1. Ленинградский Центр:

а. Румянцев Владимир – глава организации.

б. Котолынов Иван.

в. Царьков Николай.

…

к. Николаев Леонид» (Л 310).

Возможно, это – случай небрежности или некомпетентности со стороны Кирилиной, а не намеренная ложь.

Трое из них, арестованных и осужденных наряду с Николаевым за убийство Кирова – Левин, Сосицкий и Мясников, были троцкистами (К 290). Именно это и признает Лено в своей трактовке события, даже подчеркивая, что есть какие-то свидетельства, что латвийский консул Бисениекс действительно давал деньги Николаеву. Бисениекс никогда не отрицал того, что встречался с Николаевым (Л 282–283). Более того, Николаев говорил как оппозиционер. Мы знаем, что некоторые другие, арестованные в связи с этим делом, такие, как Евдокимов и Горшенин, говорили так же. Было бы естественно для заговорщиков нижнего уровня искать связи с Троцким.

Как отмечает Кирилина, НКВД тоже на тот момент не рассматривало свидетельства о группе, связанной с Троцким (К 291). Но заявление Николаева о том, что он просил, чтобы его связали с Троцким, естественно, показалось бы им стоящим того, чтобы расследовать его. Следователи обучены доводить до конца каждую возможную линию следствия. А это, конечно, не свидетельство против существования заговора!

В отношении процесса Зиновьева и Каменева 1936 г. Кирилина утверждает, что не было никаких вещественных доказательств:

И вновь на процессе не было приведено ни одного документа, ни одного вещественного доказательства, не был вызван ни один свидетель со стороны. Все обвинение построено исключительно на самооговорах подсудимых… (К 367).

Затем на с. 368–369 Кирилина сопоставляет отрывки из январского процесса Зиновьева и Каменева 1935 г. с некоторыми отрывками из стенограммы августовского процесса 1936 г. Этот раздел книги Кирилиной взят непосредственно из «Бюллетеня Оппозиции» Троцкого № 52 за октябрь 1936 г. Кирилина даже копирует слово в слово заявление Троцкого о том, что

На… процессе не было приведено ни одного документа, ни одного вещественного доказательства.

Затем Троцкий признал, что гондурасский паспорт В. Ольберга, с которым он нелегально въехал в СССР и который, по его показаниям, был получен с помощью немецких троцкистов, стал одним из «вещественных доказательств». Кирилина скрывает эту часть заявления Троцкого от своих читателей, и таким образом лжет, ибо, по крайней мере, одно «вещественное доказательство» было представлено на процессе.

Кроме того, мы знаем, что сам Троцкий обманывал своих читателей в этой дискуссии об августовском Московском процессе 1936 г., как он сделал в обсуждении убийства Кирова в № 41 «Бюллетеня Оппозиции». Ведь Троцкий и его сын Лев Седов обсуждали друг с другом «блок» троцкистов, зиновьевцев и других. Этот блок был действительно образован в 1932 г., в точности так, как утверждается в свидетельских показаниях на Московском процессе 1936 г. Седов проинформировал отца, что Зиновьев и Каменев были частью блока.

Все это Троцкий и его сын публично отрицали. Это было вполне естественно, даже необходимо, ибо им нужно было сохранить подпольный заговор в СССР. Но эта информация о блоке была раскрыта и предана огласке историком Троцкого Пьером Бруэ в 1980 г.! Затем в 1991 г. это снова обсуждалось в статье в советском журнале «Вопросы истории КПСС» американским историком Арчем Гетги. Еще раз эта информация была опубликована в 1995 г. Вадимом Роговиным, который процитировал ее.

Книга Кирилиной была издана в 2001 г. Она все-таки знала либо должна была знать о блоке и проинформировать своих читателей.

В качестве последнего примера нечестности Кирилиной рассмотрим следующее:

В японском журнале «Киицо» в апреле 1939 года Люшков публикует материалы, в которых категорически отвергает причастность Ягоды к заговору против Кирова. Люшков находился на Литейном пр., д. 4, в НКВД – рядом с Аграновым, когда Сталин позвонил последнему и приказал направить Борисова для допроса в Смольный. Агранов сразу же отдал соответствующее распоряжение. С момента звонка Сталина до момента аварии машины с Борисовым, как указывал Люшков, прошло всего 30 минут. И можно согласиться с мнением Люшкова: этого времени просто недостаточно для организации убийства Борисова (К 353).

Это может быть только намеренно ложное утверждение.

Как на досудебных допросах, так и на процессе Ягода неоднократно настаивал на том, что он не имеет никакого отношения к смерти Борисова, в то же самое время настаивая также на том, что он действительно был вовлечен в заговор с целью убийства Кирова. Кирилина ссылается на отсутствие соучастия Ягоды в первом как доказательство против признания Ягоды во втором.

Кирилина, очевидно, никогда не читала статью Люшкова в журнале «Кайдзо» за апрель 1939 г. Если бы она читала, то она бы заметила, что Люшков настаивал на том, что Ягода был действительно вовлечен в заговор – чтобы заставить Зиновьева и Каменева ложно сознаться в убийстве Кирова на августовском процессе 1936 г. по их делу[7]. Люшков также заявлял, что Шатский был единственным соучастником Николаева в заговоре для убийства Кирова. Кирилина, несомненно, не опустила бы эти важные детали статьи Люшкова, если бы она действительно читала ее. Она сумела убедить читателей, будто она знакома со статьей Люшкова, в то время, как она ее и в глаза не видела.

Г. Г. Ягода

В своем исследовании Лено цитирует со всеми подробностями статью Люшкова в «Кайдзо», выдвигая ее в качестве самого веского доказательства, имеющегося на данный момент, что Николаев был «убийцей-одиночкой». В одной из дальнейших глав настоящего труда мы также рассмотрим статью в «Кайдзо» и продемонстрируем, что ее трактовка Лено неверна. Однако Лено явно читал статью Люшкова. Это так же ясно, как то, что Кирилина ее никогда не читала.

У Кирилиной и Лено одна и та же цель: представить Николаева убийцей-одиночкой. Вероятно, самый действенный способ поддержать предвзятую идею – это замолчать факты, которые не подтверждают ее. В деле убийства Кирова так много доказательств заговора, что, если бы все их просто скрыть, не осталось бы почти ничего. Поэтому вдобавок к умолчанию о доказательствах, мешающих предвзятому выводу, нужно применить другую методику направления мысли читателя по ложному пути.

Лено сообщил нам, что он считает Кирилину величайшим экспертом по убийству Кирова. Он много раз ссылается на книгу Кирилиной, и ему следовало бы сослаться на нее в некоторых местах, где он не сделал этого. Однако Лено также опустил некоторые доказательства, которые приводит Кирилина. Лено облек свои аргументы в несколько иную и, вероятно, более точную форму. Обычно, когда он пропускает доказательства Кирилиной, мы можем четко различать его метод.

Финансовое положение Николаева

Кирилина искренне признает факт, что Николаев не испытывал финансовых трудностей в 1934 г. Она ссылается на допрос матери Николаева, Марии Тихоновны, 11 декабря 1934 г.

В материальном положении семья моего сына Леонида Николаева не испытывала никаких затруднений… Дети были также полностью обеспечены всем необходимым, включая молоко, масло, яйца, одежду и обувь (К 238).

Кирилина цитирует этот отрывок из статьи «Следствие и судебные процессы…» Ю. Жукова, в которой он несколько полнее:

В материальном положении семья моего сына Леонида Николаева не испытывала никаких затруднений. Они занимали отдельную квартиру из трех комнат в кооперативном доме, полученную в порядке выплаты кооперативного пая. Дети были также полностью обеспечены всем необходимым, включая молоко, масло, яйца, одежду и обувь. Последние 3–4 месяца Леонид был безработным, что несколько ухудшило обеспеченность его семьи, однако даже тогда они не испытывали особой нужды[8].

Лено даже не упоминает этот допрос и отрывок, возможно, потому что он настаивает на том, что нужда была важнейшим фактором, побудившим Николаева стать «убийцей-одиночкой».

Лено пишет, что «Николаев отчаянно нуждался в деньгах осенью 1934 г.» (Л 299). Даже если так – а только что приведенные факты подвергают это утверждение серьезному сомнению – отчаянная нужда в деньгах не обязательно означает нищету. Лено также цитирует обвинительное заключение против Николаева:

Показаниями допрошенных по настоящему делу в качестве свидетелей ряда лиц и в том числе матери обвиняемого Л. Николаева – М. Т. Николаевой и его жены – Драуле Мильды следствие установило, что обвиняемый Николаев материальной нужды в этот период времени не терпел, как не терпела нужды и его семья (Л 350).

Любой, читавший только книгу Лено, не имел бы представления, откуда появилось это показание, и мог бы предположить, что оно сфабриковано НКВД, а не является свидетельским показанием его матери и фактически представляет точку зрения самой Кирилиной.

Кирилина продолжает:

Несомненными признаками благосостояния семьи являлось и то, что сам Л. В. Николаев имел велосипед (это служило признаком определенного достатка в те годы), а в 1933–1934 гг. Николаевы снимали частную дачу в таком престижном районе, как Сестрорецк (К 238).

Николаева даже оштрафовали на 25 рублей, а партия приказала заплатить еще 19 рублей сверху за то, что он сбил велосипедом прохожего (К 242–243). Кирилина приводит факты, что у Николаева всегда была хорошая, даже легкая работа, и он никогда не был безработным до его увольнения из Института истории партии в апреле 1934 г. Она предполагает, что у Николаева, наверное, были хорошие связи, чтобы его рекомендовать на такие работы (К 244–245). Ни Кирилина, ни Лено не пытаются объяснить эти «хорошие связи», что наверняка сделал бы любой следователь. Возможно, они не желают предполагать, что эти хорошие связи были через зиновьевцев, которых позднее судили и осудили с ним по убийству Кирова. Жена Николаева Мильда Драуле также имела сравнительно хорошо оплачиваемую работу (К 246).

Если Николаев действительно считал, что он нуждается в деньгах, то эта нужда была субъективной. Он с семьей все еще снимал частную дачу в течение лета, когда был безработным. Если бы они испытывали истинную нужду, они бы просто не поступали так. Ни один человек, которому грозит выселение или голод, не снимает летнюю дачу. Лено ни разу не сообщает своим читателям, что Кирилина признала, что Николаев не испытывал настоящей финансовой нужды.

Но более того: мы также знаем, что Николаев предпочел не идти на другую работу, пока готовился к убийству Кирова. О заявлении самого Николаева на эту тему сообщается в «Обвинительном заключении» (с. 20):

В одном из своих показаний обвиняемый Николаев прямо заявляет:

«Я поставил его (Котолынова) в известность, что решил не поступать на работу в период подготовки акта, чтобы иметь достаточное количество свободного для осуществления убийства Кирова времени. Котолынов одобрил мое решение» (т. 2, л. 85).

То же самое подтверждает жена обвиняемого Л. Николаева – Мильда Драуле, которая показывает:

«…С конца марта 1934 г. вплоть до его (т. е. Николаева Л.) ареста он нигде не работал. Это объяснялось не тем, что Николаев не мог получить работу, а его упорным нежеланием заняться какой-либо работой. Посвятив себя целиком подготовке террористического акта, я полагаю, что он не хотел связывать себя работой где-либо…» (т. 3, л. 201).

Кирилина ни разу не упоминает этого факта. Лено обширно цитирует обвинительное заключение, но пропускает эту его часть – пункт, который мы рассмотрим в другой главе настоящего труда.

Допрос Николаева «после 4 декабря»

Как уже отмечалось выше, Кирилина говорит, что Николаев сделал следующее признание «после 4 декабря»:

«он был членом подпольной, контрреволюционной организации», «участники стояли на платформе троцкистско-зиновьевского блока», «с Кировым у бывшей оппозиции имеются свои особые счеты в связи с той борьбой, которую он организовал против ленинградских оппозиционеров» (К 281).

Мы не знаем, в какой момент после 4 декабря Николаев сделал это заявление. Не приводя никакого доказательства или аргумента, Кирилина просто объявляет его «сфабрикованным» («Именно поэтому следствие неуклонно фабриковало версию заговора», с. 281) – как фактически поступают и она, и Лено со всеми доказательствами, которые не вписываются в их заранее определенную схему.

Однако Кирилина, по крайней мере, приводит его, позволяя читателям рассмотреть его в другом свете. Лено не разъясняет и даже не приводит эту важную цитату. Тем не менее он цитирует части допроса Николаева 13 декабря, в которых некоторые формулировки кажутся похожими на кое-что из того, что есть в цитате Кирилиной, но скрывает отрывок, в котором Николаев приводит предполагаемый мотив убийства Кирова со стороны ленинградской троцкистско-зиновьевской группы – что «бывшие оппозиционеры имели собственные счеты с Кировым в связи с борьбой, которую он организовал против ленинградской оппозиции».

Признание Николаева приблизительно 8 декабря

Кирилина цитирует следующие важные замечания Николаева без точной даты, но предполагая, что это было 8 декабря или вскоре после этого:

Группа Котолынова подготовляла террористический акт над Кировым, причем непосредственное его осуществление было возложено лично на меня. Мне известно от Шатского, что такое же задание было дано и его группе, причем эта работа велась ею независимо от нашей подготовки террористического акта.

…Шатского впервые я встретил в 1933 г. Следующая встреча у нас было летом 1934 г. на улице Красных Зорь, дом 28, где Шатский проводил наблюдение за квартирой, устанавливая все передвижения Кирова. Делал он это в целях подготовки террористического акта.

Котолынов сказал, что… устранение Кирова ослабит руководство ВКП(б) … Котолынов проработал непосредственно со мной технику совершения акта, одобрил эту технику, специально выяснял, насколько метко я стреляю; он является непосредственно моим руководителем по осуществлению акта. Соколов выяснил, насколько подходящим является тот или иной пункт обычного маршрута Кирова, облегчая тем самым мою работу… Юскин был осведомлен о подготовке акта над Кировым: он прорабатывал со мной вариант покушения в Смольном.

Звездов и Антонов знали о подготовке акта… Они были непосредственно связаны с Котолыновым… (К 281–282)

Лено не воспроизводит этот текст и не ссылается на него. Однако он резюмирует допрос от 6 декабря, который противоречит этому тексту в нескольких местах:

В конце концов Николаев «признался», что он привлек Шатского для наблюдения за квартирой Кирова для него и явно намекнул, что Котолынов руководил заговором с целью убийства Кирова. Более того, он сказал, что Котолынов планировал поехать в Москву, чтобы убить Сталина (Л 288).

Хотя Лено в большой степени полагается на книгу Кирилиной, он не проясняет связи между точными цитатами, приведенной Кирилиной, от 8 декабря или немного позднее, и своим собственным резюме части долгого допроса 6 декабря.

Более того, Лено позволяет себе любимую уловку: выделять кавычками любые слова или предложения, которые не вписываются в его предвзятые выводы – здесь это слово «признал». Поступая таким образом, он словно создает своего рода «доказательство», что данное признание не было подлинным! Это одно из проявлений ошибочности «порочного круга» – «принятия того, что нужно доказать», распространенная ошибка, которую часто допускает Лено. Мы рассмотрим, как Лено пользуется этой логической ошибкой «порочного круга в доказательстве» – подменяет посылку желательным для себя выводом и создает «доказательство с помощью кавычек» – в отдельной главе.

Образованность Кирова

На с. 325–326 Кирилина говорит о большой начитанности Кирова, особенно по философии, и сопричастности к образованию. Кирилина, кажется, испытывает уважение к Кирову! Ведь она как-никак была директором музея Кирова многие годы. Лено замалчивает все это во вступительных главах о жизни Кирова.

Напротив, Лено на каждом шагу пытается оскорбить Кирова. Он говорит, что Кирова «обычно воспринимают как одного из бандитских приспешников деспота» (Л 119). Но кто воспринимает Кирова таким образом? Лено ни разу никогда не информирует нас. Очевидно, он выдумал этот «факт». Однако Кирилина, важнейший источник Лено, не «воспринимает» Кирова таким образом, поэтому это «восприятие» не является «обычным». Лучшее, на что способен Лено, это процитировать британского консула в Ленинграде, который говорил, что Киров имел «жестокий[9] вид», что бы это ни значило. Британские империалисты «обычно» выглядели «убийцами» в глазах миллионов людей во всем мире. Возможно, потому Лено никогда не упоминает сведений об образованности Кирова, что это могло бы противоречить попытке Лено изобразить Кирова «убийцей» и «жестоким»[10].

Более ранняя попытка убийства Кирова?

Кирилина пишет:

На одном из допросов Л. В. Николаев показал, что первоначально он собирался убить С. М. Кирова 14 ноября 1934 г. И с этой целью он встречал его на Московском вокзале в Ленинграде. Но стрелять не стал, так как Сергея Мироновича встречало большое количество людей. И потому, смешавшись с толпой встречающих, затерялся (К 341).

Это событие также записано в его дневнике под датой 14 ноября, где Николаев, кажется, кроме того сообщает, что он лишь пытался встретиться с Кировым 15 октября.

Однако в одной из записей дневника за несколько дней до этого, 9 ноября, Николаев писал:

Если на 15/Х и на 5/ХI я не смог сделать этого… то теперь готов – иду под расстрел, пустяки – только сказать легко (К 259).

Эта выборка из дневника цитируется Лено на с. 242 вместе с последующим разделом, который, кажется, проясняет, что он вдобавок намеревался убить Кирова уже 5 ноября. Так как 5 ноября в прошлом, создается впечатление, что Николаев готов к еще одной попытке – возможно, к попытке 14 ноября, упомянутой выше.

Было бы целесообразно приложить этот отрывок из дневника Николаева к протоколу допроса без даты, приведенного Кирилиной. Из того, что мы видим, допрос, кажется, подтверждает записи в дневнике, что Николаев ранее совершил не одну, а несколько попыток убить Кирова. Лено замалчивает это.

В любом случае «Обвинительное заключение» (с. 18–19) содержит выдержку из признаний Николаева, в которых он просто заявляет, что записи в его дневнике были сфабрикованы:

Здесь же следует отметить, что в целях сокрытия следов преступления и своих соучастников, а также в целях маскировки подлинных мотивов убийства т. Кирова обвиняемый Николаев Л. заготовил ряд документов (дневник, заявления в адреса различных учреждений и т. п.), в которых старался изобразить свое преступление как акт личного отчаяния и неудовлетворенности, в силу якобы тяжелого своего материального положения, и как протест против «несправедливого отношения к живому человеку со стороны отдельных государственных лиц» (т. 1, л. 6).

Обвиняемый Николаев Л. сам признал лживость и вымышленность подобного рода версии, объяснив, что эту версию он создал по предварительному соглашению с членами террористической группы, решившей изобразить убийство т. Кирова как индивидуальный акт и тем самым скрыть подлинные мотивы этого преступления.

В показаниях от 13 декабря с. г. Николаев Л. так прямо и говорит:

«…Я должен был изобразить убийство Кирова как единоличный акт, чтобы скрыть участие в нем зиновьевской группы» (т. 1, л. 266).

Оппозиционная деятельность Зиновьева

Кирилина цитирует короткий отрывок из одного допроса Григория Евдокимова, зиновьевца и бывшего ленинградского чиновника, обвиненного как члена московского центра блока троцкистов, зиновьевцев и правых:

Г. Е. Евдокимов на допросе 24 декабря заявил: «В ноябре 1934 года он (Зиновьев) критиковал работу по созданию единого фронта (во Франции), обвиняя французскую компартию и тем самым руководство Коминтерна в том, что во Франции они идут не единым фронтом» (К 365).

Еще об одном арестованном зиновьевце, И. С. Горшенине, Кирилина пишет:

И. С. Горшенин шел в критике внешней политики СССР еще дальше. 25 декабря он утверждал на допросе: «т. Сталин сознательно не активизирует деятельность Коминтерна, переносит центр всего внимания на официальную наркоминдельскую дипломатию и по существу приносит в жертву идее построения социализма в одной стране интересы мировой революции» (К 365).

Кирилина объясняет эти заявления следующим образом:

Замечу, шел конец 1934 года. Оппозиция, точнее, ее лидеры на XVII съезде ВКП(б) фактически проголосовали за сталинский политический курс – построение социализма в одной стране, однако не были с ним согласны и продолжали линию на мировую пролетарскую революцию, ведя негласную борьбу против сталинского руководства… (К 365).

Кирилина считает самой собой разумеющимся, что оппозиционеры были виновны в двурушничестве, что они вновь присоединились к партии из бесчестных побуждений. Напротив, Лено обвиняет Сталина в подозрениях о двурушничестве оппозиционеров, предполагая, что он, Сталин, вообразил себе это из-за паранойи. Мы еще обсудим этот момент ниже, в соответствующем месте нашего исследования.

Лено никогда не упоминает этих заявлений. Напротив, он предпочитает воспроизводить большие фрагменты допроса Зиновьева от 22 октября 1934 г., в котором Зиновьев отрицает всякую оппозиционную деятельность и отрицает даже оппозиционные мысли после 1932 г. (Л 328–333). Это облегчает Лено представить Зиновьева невинной жертвой ложного обвинения – что было бы труднее, если бы он противопоставил заявления Евдокимова и Горшенина заверениям Зиновьева. Короче говоря, Кирилина допускает, что «негласная борьба» зиновьевцев и других против партийной линии фактически продолжалась, в то время как Лено игнорирует и, в сущности, отрицает ее.

В своем признании от 13 января 1935 г., на которое не ссылается ни Кирилина, ни Лено, Зиновьев пошел дальше и согласился, что московский центр бывших зиновьевцев, враждебный партийной линии, все еще существует. Мы еще обсудим этот документ, когда сами возьмемся за расследование убийства Кирова.