Десять

При совершении сделки ему подсунули… липовые документы. Затем пропал риэлтор, который оказался совсем не тем лицом, за которое себя выдавал. Пропали и те знакомые, которые рекомендовали риэлтора. Но самое страшное, – пропали деньги на квартиру, которые, будучи уверенным в сделке, Пётр Сергеевич отдал риэлтору на руки. Деньги просто растворились в той унылой и страшной пустоте между строчек липового документа на владение квартирой. Приличная сумма, которая стоила ему миллионы нервных клеток, миллионы бессонных часов, выкуренных сигарет, чашек крепкого кофе, переговоров и обсуждений.

Эта история с деньгами за квартиру окончательно «добила» Петра Сергеевича, – мало того, что он потерял деньги на квартиру, заплатил полиции и знакомым из прокуратуры, чтобы дожали дело и нашли «похитителей», ему пришлось заплатить болтливым журналистам, которые пытались раскопать это «дело», за молчание в СМИ. Сумма за пропавшую квартиру выросла почти в два раза, а Пётр Сергеевич получил сильнейший стресс на полгода… который начал лечить привычным уже для себя способом: хорошим дорогим коньяком и … одиночеством.

Да, именно одиночество стало теперь его спутником на несколько лет вперёд. Именно оно скрашивало его вечера и бессонные ночи в десятикомнатном пустующем доме.

Супруга Петра Сергеевича уже не грустила рядом с ним, она в определённый момент поняла возможности супруга и решила действовать быстро – финансовые возможности Петра, по её ожиданиям, таяли с каждым днём, и, видя, как он быстро теряет былое самообладание и уверенность, физическую и психологическую форму, Ольга решила во что бы то ни стало открыть свой собственный бизнес. За идеями такого бизнеса далеко идти не пришлось – почти все её знакомые в окружении мужа, супруги чиновников, открывали магазины, салоны красоты и небольшие туристические фирмы.

Новый престижный салон красоты в центральном районе города требовал всё новых и новых средств, платы за аренду, оборудование, нужны были деньги на зарплаты сотрудникам, которые не умели, не знали или не хотели работать так, чтобы салон красоты кормил себя сам. Деньги продолжали утекать из многочисленных фирм Петра Сергеевича, которыми умело руководил его друг и ближайший помощник – Круглов. С ним у Ольги были налажены довольно близкие и дружеские отношения.

Однако близкие люди за спиной у Петра Сергеевича поговаривали, что в последнее время их отношения перешли в откровенный… роман.

Круглов два года назад развёлся с женой, Ольга, ровно два года назад перестала жить в большом доме Петра Сергеевича и, если бы Пётр хотел, если бы он мог представить себе такую ситуацию, – он бы пресёк любые попытки для начала подобного «романа». Раньше, несколько лет назад, он был в состоянии сломать усилия целого департамента, целого отдела, переломить «хребет» целой команде чиновников, готовивших его отставку с поста руководителя, – а сегодня он уже был не в состоянии изменить что-либо в своей жизни: он был не в состоянии вернуть прежние отношения с женой, которая уже не стесняясь снимала деньги с его счетов, переводя их в собственные фирмы, не в состоянии вернуть себе помощника и друга, который открыто жил с его женой и ждал момента, когда уйдя в отставку, Пётр Сергеевич позабудет о количестве своих фирм, счетов и денег.

И тогда… Тогда Круглов смог бы доделать то, что задумал ещё несколько лет назад. Он уже не боялся Петра Сергеевича Молодцова. Теперь он видел, как падал бывший босс, как падал, теряя форму, теряя своих, – свою жену, которая целыми днями пропадала в своём салоне красоты, дочь, которая не вылезала из ночных клубов вместо университетских библиотек, юного сына-гонщика, который пропадал на гонках и в спортбарах. Видел он и то, как сам Пётр Сергеевич, не выходя по целым выходным из дома, опустошает одну за другой бутылки с дорогими крепкими напитками.

Теперь Круглов думал, как намекнуть действующему министру на неподходящую форму своего бывшего босса. Ждал, когда можно нанести окончательный удар, чтобы убрать с дороги главное препятствие для своей головокружительной карьеры.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1.

Дальнейшие события в жизни Петра Сергеевича приобретали молниеносный и катастрофический характер. Это уже были не «точки в карьере», не статус, не достижения – перед глазами мелькали лишь неудачи, проблемы, хлопоты и… удары. Удары. Удары.

Казалось, судьба медленно и верно догоняла его и возвращала всё то, от чего он так быстро убегал.

В тот злополучный день у Петра Сергеевича пропали важные папки с бумагами, которые нужно было везти на подписание. Затем, не дождавшись бумаг, грозным тоном позвонил сам министр, затем помощник министра спустил на Петра Сергеевича всю злость и обиду, накопленную в высоком кабинете. Пётр Сергеевич держался, чтобы не сорваться на крик в телефонную трубку. Когда он положил трубку, рука сама потянулась к кнопке «громкой связи» со своей секретаршей в приёмной:

– Леночка, меня нет. И ни с кем не соединяй, пожалуйста, я что-то… неважно себя чувствую.

– Да, Пётр Сергеевич, поняла.

Он откинулся в кресле, глубоко вздохнул. Вспомнил, что спал сегодня в гостиной, на неудобном диване. Он уже давно не спал в спальне, оставаясь на ночь в своём кабинете или на большом мягком диване в гостиной.

Отношения с Ольгой давно не ладились, – они редко виделись, довольно нервно разговаривали, обвиняя друг друга в том, что каждый из них мало времени уделяет воспитанию детей. Ольга, увлекшись собственным салоном красоты, редко посещала Малиновку, все домашние заботы поручив домовладелице, Антонине Павловне. Дочь вела взрослую самостоятельную жизнь; после того случая с потерей денег на квартиру, отец снял ей приличное жильё в Москве, чтобы она имела возможность жить рядом с институтом.

Телефон дочери часто был недоступен, и проконтролировать, где и с кем она оставалась на ночь, было невозможно. Ольга давно ругала мужа за то, что слишком рано позволил дочери вести такой образ жизни.

Сын неделями пропадал в спортивном лагере в поселке Крестовское, недалеко от города Р., звонил редко, но всегда подробно рассказывал отцу о своей будущей спортивной карьере и новых устройствах в гоночных машинах, которые он осваивал. Отец радовался за сына, но Ольга постоянно «пилила» Петра за слишком большое доверие к семнадцатилетнему подростку.

Таким образом, через двадцать лет совместной жизни Петра и Ольгу уже ничего не связывало, – общий дом в Малиновке связывал лишь отчасти, – он был настолько большим, что никто из семьи Молодцовых так и не нашёл в нём своего места. В десяти комнатах первого и второго этажей, в гостевых пристройках, в бане и доме для летнего отдыха стояла тишина, и лишь прислуга по-прежнему продолжала вытирать пыль и мыть окна.

Порой Пётр жалел о проданной когда-то кооперативной квартире в Москве, в которой было всего три комнаты, – там, в этих маленьких коробочках, хочешь-не хочешь, но обязательно столкнёшься с супругой, заглянешь в глаза, увидишь следы ночных слёз, обнимешь, прижмёшь к сердцу, – смотришь, и тает лёд обид и холодности, забываются слова и быстро налаживаются отношения.

А здесь, в этом дорогом фешенебельном особняке… можно было теперь долго ходить по комнатам и не столкнуться ни с одной родной душой. В широких коридорах сновали домработница, садовник, какие-то вечные работники по дому, саду, строители, водители… В доме постоянно ходили какие-то чужие люди с внимательными лицами, они всё время что-то проверяли, подвешивали, снимали, красили, приносили, уносили…

Сейчас Пётр Сергеевич сидел в большом кресле, в своём московском кабинете и вспоминал…

Почему-то именно сегодня воспоминания нахлынули с особой силой, вызывая боль и сожаление о том, что все силы, все годы своей жизни он бросил на завоевание этого кабинета, этой должности… И теперь, когда затраченные силы принесли ему большие возможности, ресурсы, связи, деньги, наконец… причём деньги большие, он уже перестал считать сколько именно денег находилось на его счетах, – он лишь помнил сами счета, банки и страны, в которых были эти счета открыты. Теперь, когда он обладал внушительным весом в административной системе, когда он стал по-настоящему богатым человеком, – вдруг, неожиданно, желание быть богатым – пропало. Желание иметь всё, обладать всем – пропало!

Всё, чем он обладал, уже не приносило удовлетворения. Семейная жизнь трещала по швам, – он чувствовал, что Ольга отдаляется от него, с головой уходя в собственный, пусть бестолковый и бесперспективный бизнес.

Чувствовал, что дочери, сыну и жене были нужны лишь только его деньги, которых у него было пока ещё достаточно.

Хватало всем.

Он и не думал как-то «обрезать» выдаваемые жене, дочери и сыну деньги: отправлял сыну приличные переводы на карту, перечислял жене деньги на счёт в банке, дочери выдавал достаточно наличных…

Но… это не могло называться счастьем, полноценным семейным счастьем… Понимание счастья в его семье у каждого было своеобразным. Они уже не собирались на праздники, не садились за общий стол даже под звон кремлёвских новогодних курантов, – у всех были свои дела и заботы: у Ольги очередная презентация, у сына – новогодние каникулы в Европе, у дочери – новогодние пляжные выходные где-то на Гоа, а он сам оставался на корпоративном празднике, который устраивали его коллеги по министерству, – в лучших ресторанах Москвы, с участием звёздных ведущих с телеэкранов и просто красивых девушек, каждая из которых была рада ненадолго увлечься таким импозантным и приятным собеседником…

Он опять глубоко вздохнул и, поднявшись, вошёл в небольшую комнату для отдыха, расположенную вдалеке от любопытных глаз коллег и посетителей. Тут он мог снять галстук, упасть на небольшой диванчик, расслабиться. Он открыл бар, достал начатую бутылку коньяка, налил в стакан, добавил льда…

Выпил, опустился на диван. Положил ноги в туфлях прямо на диван. В кабинете, за столом разрывался телефон.

– Кто бы это мог быть… – подумал Пётр Сергеевич, но не стал вставать.

Прошла минута. Телефон не умолкал.

В кабинете открылась дверь, тонкий голосок Лены пытался перекричать телефон:

– Пётр Сергеевич, вам звонят из какого-то спортивного лагеря. Пётр Сергеевич, я прошу прощения, там что-то по поводу вашего сына.

– Что ещё? – Пётр поднялся с дивана, вышел в кабинет, поднял трубку «городского».

– Пётр Сергеевич? Простите, это Геннадий Викторович, тренер вашего сына… Пётр Сергеевич, Димочка в больнице. Сегодня утром… авария на шоссе, он слишком превысил скорость… я ему говорил, что нельзя так увлекаться на дорогах… это же не трасса для болида… Пётр Сергеевич, я говорил ему… говорил.

– Где он? Он… жив?

– Пётр Сергеевич, он в реанимации. Сотрясение сильное, переломы… Пётр Сергеевич, там лучшие врачи, они делают, всё что можно. Я там только что был, пока…

– Кто у вас в городе занимается здравоохранением? Кто курирует больницы?

– Пётр Сергеевич, я не знаю. Хвостенко, кажется.

– Какого чёрта вы работаете в спортивном лагере и не знаете, кто отвечает в районе за больницы. Кто директор лагеря? Почему он не обратился сразу ко мне?

– Это случилось утром на дороге. Дима был где-то за городом, и мчался в поселок, в лагерь, где мы на сборах сейчас. Это не в самом городе, а чуть дальше…

– В какой он больнице?

– В третьей городской.

– Нужно было сразу звонить. Давайте я запишу ваш номер.

Пётр Сергеевич вырвал листок из блокнота, записал.

Через минуту он поднимал «вертушку» с государственными номерами.

– Пал Палыч, добрый день. Это Молодцов. У меня сын в Р-ской больнице, в третьей городской, в реанимации. Можно ли как-то связаться с руководством, чтобы сделали всё, что нужно…

На том конце что-то негромко ответили. Через минуту Пётр Сергеевич ощутил, что зашевелилась, задвигалась вся административная машина. Пал Палыч позвонит в органы здравоохранения города, представится, там дадут зелёный свет, позвонят в больницу, расскажут о важном пациенте, руководство больницы вызовет врачей, расскажут…

Пётр вернулся в комнату отдыха, надел галстук. Допил содержимое бокала. Но руки не унимались, – они судорожно искали на столе, за что можно было бы уцепиться, ухватиться, что-то подержать в руках. Мысль не давала покоя: «Димка, Дима, Димульчик», – так звал он своего сына в детстве, Димыч, – был сейчас отрезан от него пространством, временем, чем-то ещё, что так щемило и болело в груди. «Чем можно помочь ему ещё… – соображал Пётр Сергеевич. Рука тянулась набрать по телефону Олю, рассказать ей. Но… не хотелось расстраивать, не хотелось сейчас говорить что-то, о чём он и сам до конца не знает.

Сейчас… звонить не хотелось.

Пётр Сергеевич еще долго набирал и набирал знакомых, выясняя прямой телефон местной больницы. Прямой телефон не отвечал, а звонки на другие номера попадали в незнакомые инстанции. В конце концов Пётр стал звонить в агентство, через которое он обычно заказывал билеты на самолёт.

– На сегодня один билет прямой, до города Р-ва.

– Пётр Сергеевич, на сегодня уже самолётов нет.

– Ну на утро тогда, на завтра, на утро.

– На завтра… на завтра билетов тоже нет.

– Ну, как нет? Первый класс, бизнес класс, всё что угодно, в кабину пилотов! Чартер давайте! – переходил он на крик, чувствуя, по-прежнему, как трясутся руки.

– Пётр Сергеевич, на завтра на вечер есть один билет в первый класс. Там послезавтра открывается какая-то выставка, вся московская тусовка летит сегодня-завтра.

– Давайте на завтра… один, – медленно выдавил Пётр Сергеевич, и уже когда произнёс, вдруг подумал, что нужно было сказать «два»…

2.

В кабинете не сиделось.

Пётр Сергеевич накинул пальто, буркнул что-то секретарше, которая сидела, уткнувшись в компьютер с серьёзным лицом, отказался от услуг водителя, который дремал тут же, в приёмной, в кресле и вышел на улицу. Свежий ноябрьский воздух наполнил легкие, закружил голову кислородом, залез под пальто… стало зябко. Пётр Сергеевич ускорил шаг, даже не думая, куда направляется. Пётр помнил примерно, что через пару кварталов где-то должен быть бар, в подвале какого-то музея… Он шёл наугад.

– Димка, Димка… – вспоминал он. Других мыслей в голове не было. Всё, что волновало его ещё десять минут назад, бюджеты, контракты, поставки оборудования, оплаты, переводы, деньги, проблемы… осталось где-то далеко позади. Впереди был серый прохладный ноябрьский день, влажный воздух, грязные лужи под ногами и машины… машины, нескончаемая вереница машин, едущих вдоль куда-то по своим делам…

На машины он не смотрел. Он вообще редко смотрел в окно своего автомобиля, стараясь употребить каждую минуту свободного времени на решение насущных рабочих вопросов.

Сейчас, шагая по московскому бульвару мимо проезжающих и спешащих автомобилей, Пётр Сергеевич не сразу заметил, как приблизился к проезжей части, и один из чёрных автомобилей окатил его из грязной лужи.

Выругавшись, Пётр Сергеевич отошёл подальше от дороги. В это время на тротуар заехала большая пожарная машина, и из её высокой кабины выпрыгнул мужчина в тёмном длинном одеянии и в куртке, накинутой сверху. В руках у него был небольшой чёрный чемодан. Мужчина кому-то помахал в кабину, видимо прощаясь, привычным жестом погладил бороду и, развернувшись, зашагал прямо навстречу Петру Сергеевичу.

Они так и прошли бы мимо друг друга, если бы в этом мужественном лице Пётр Сергеевич не признал… своего школьного товарища, Бориса… Боря… точно он!

– Борис!

– А? – мужчина остановился и опять тем же привычным жестом погладил свою бороду сверху вниз.

– Борис! Стрельников! Борис! Сто двадцать восьмая школа, десятый «б»!

– Петька! Ты? Ну, ты даёшь… – они обнялись.

– А я смотрю, ты или не ты… Борода… ты… это…

– Да, Петь. Я священник. Ты правильно заметил. А это – он показал на своё длинное одеяние, – ряса. А это борода, – он опять погладил бороду. – Вот так… собственно… уже семь лет, как настоятелем в храме… тут недалеко, в Обыденском переулке, маленькая церквушка… может знаешь?

– Да нет, Борь… – Пётр Сергеевич даже название такого переулка не помнил, – не знаю…

– Ну, понятно. В храме не бываешь…

– Да, как тебе сказать…. Работа у меня, Боря, я… Тут в министерстве… можно сказать, большой начальник. Вот первый раз вышел прогуляться, так сказать, без машины… без водителя.

– А… – отец Борис посмотрел куда-то вверх, словно пытаясь разглядеть кабинет Петра Сергеевича где-то в московских высотках. – Ну, так это хорошо, что начальник. Значит…. – он помедлил, – жизнь удалась?

– Знаешь, – помедлил в ответ Пётр Сергеевич, я и сам не знаю… только сейчас… Сейчас у меня, Боря, сейчас у меня сын… понимаешь… – он посмотрел вокруг, прикидывая куда бы зайти, чтобы поговорить. – Скажи, ты спешишь?

– Да нет, не особо… Я сегодня освящал одну воинскую часть, новый гарнизон спасателей, вон, – он показал на машину, которая фыркая выхлопной, съезжала с тротуара на дорогу, – они и подвезли.

– Слушай, пойдём ко мне, – Пётр Сергеевич вдруг заторопился обратно, словно почувствовал, что эта внезапная встреча не случайна. – Пойдём, я тебе покажу свой кабинет.

Через пятнадцать минут они сидели в министерском кабинете, за закрытыми дверями. Пётр, дрожащими руками разливал коньяк по бокалам, но пил один. Отец Борис лишь шуршал фантиком от конфеты, с интересом разглядывая интерьер комнаты.

– Понимаешь, я тебе не как другу, а как священнику. Хочу рассказать. Ну, просто…. – он подбирал слова. – Просто, чтобы ты… может, помог советом что ли. Всё-таки священник… Да… – он задумался на несколько мгновений, потом продолжил. – Понимаешь, было всё. Была семья, была любовь… Дом, свой большой дом под Москвой… у меня, как видишь, хорошая должность, ну всё… понимаешь, всё есть. Всё, к чему я стремился – всё есть. Чего ещё хотеть? Ну, они все… понимаешь, они все… они как будто стали рассыпаться в разные стороны… жена захотела бизнес, – на тебе бизнес. Дочь захотела пожить самостоятельно, в Москве, с другом, – на тебе квартиру, снял, устроил всё, институт приличный, карьеру можно сделать – во! Оказалось, это не друг, это… подонок какой-то. В общем, дочь в положении в двадцать лет, этот…. В общем, сбежал он. А она, ну представляешь, она – в двадцать лет решила рожать! Ну, как можно! Ну, чем-то надо думать? И тут…. Сегодня… Димка… позвонили из Р-ва, утром он попадает в аварию. Сейчас в реанимации лежит. Я уже позвонил… Всё что мог, сделал. Завтра полечу. Ну, как это, как всё это…. Понимаешь, я же всё мог. Я раньше всё мог сделать, – мог достать всё, что нужно. Хочешь квартиру, хочешь шмотки, хочешь машину, поездку за рубеж, – всё было в моей власти… У меня и сейчас возможности такие… Но как это, – вот это! – он провел пальцами в воздухе какие-то рваные линии, – можно остановить! Этот распад… эти хотелки… эти выкрутасы… все живут, как хотят, как сами хотят… Ну, как, скажи мне?

– Пётр, ты не с того начал… Сам знаешь поговорку… «Не в деньгах счастье»…

– Ага! А в их количестве! Да что ты… – Пётр махнул рукой и залпом допил бокал, затем сильно выдохнул и продолжил. – Тут я с тобой не согласен, Борис… все так говорят, и продолжают хвататься за деньги, за контакты, поставки, за работу, за хоть какие-то заработки…, потому что без этого не проживёшь, как ни крути…

– А с ними проживёшь? Ты только что говорил, что и с ними счастья не построишь…

– Не построишь… Потому что где-то… Где-то воли давал слишком много, распоясались… Этому хочу то, этому хочу это… Надо было… – Пётр Сергеевич сжал кулак и поднял к лицу. – Надо было…

– Любить надо было. Просто любить. И деньги в данном случае лишь убивают любовь. Они становятся заменителями, вот смотри… Когда нет денег, что ты делаешь? Как проводишь время с детьми? Ты идёшь в парк, на воздух, гуляешь, общаешься, разговариваешь… а когда у тебя нет времени, но есть деньги? Тогда ты просто откупаешься, на, мол, возьми деньги, погуляй, потрать их как хочешь…, то есть, ты меняешь свою любовь на деньги. И постепенно они становятся заменителем твоей любви. Вместо любви от тебя требуют деньги, зная, что и тебе так проще…

– Ну, не знаю. С сыном как-то мотоцикл перебирали.

– А потом?

– А потом… он вырос. – Пётр Сергеевич задумался. – Знаешь, целым департаментом в министерстве проще управлять, чем собственным сыном. Он к машинам пристрастился, гоночным. Хочу, говорит, пап, быть гонщиком на болидах Формулы-1. Ну, я его в команду молодёжную устроил, занимаются на единственной в России гоночной трассе… Вот… – Пётр Сергеевич напрягся, глаза стали искать что-то на столике.

– Школа гонщиков – это хорошо… Но только уж далеко от себя сына не следовало отправлять… На страну далече… может быть как-то повлиять надо было… Может и не пускать…

– Так хочет!

– Ну, Пётр… Мало ли, что хочет. Вся проблема в том, что ты можешь слишком многое. Вот многое и просят…

– Да, надо было не в Россию, а во Францию его отправить… Там тоже есть подобные школы, чего-то я тогда не дожал… И вообще, – у меня была мысль вообще перебраться жить во Францию… вот только с работой управлюсь, – Пётр многозначительно посмотрел куда-то вверх. – Как закончится мое «министерство»… так и подамся потеплее…

– Да ты и так… Пётр… – отец Борис задумался. – Тебе и так… тут… потеплее. Другие живут гораздо хуже. Ты посмотри… обернись, так сказать. Чем тебе жить в России не нравится?

– Да что тут… Не нравится… – задумчиво протянул Пётр. – Надежд нет никаких. Дочь вот в Лондон поедет учиться, сын – во Францию, может быть там ему помогут свою детскую мечту осуществить… Да и потом, грязь кругом… Вон, вышел сегодня на улицу, – Пётр Сергеевич показал из-под стола забрызганные брюки, – окатили! Ну, что это… кругом бардак, обман, коррупция… Глаза Петра Сергеевича снова устремились куда-то вверх, под потолок.

– Ну… ты же сам чиновник, причём высокого ранга… Пётр, ты же сам тут… через тебя небось большие деньги проходят? – отец Борис попытался заглянуть ему в глаза. Глаза Петра Сергеевича, кажется, искали что-то на столе.

– Ну… проходят… – Молодцов попытался улыбнуться. – Ну… Ну, что я… Вся страна так живёт… Мы этой стране всё отдали: здоровье своё, молодость, полжизни на страну горбатились… Ты же помнишь, какие были времена… Да… Вот придут скоро… Придут серьёзные люди и всё изменится. Начнут всё переставлять с ног на голову… э… – он махнул рукой. – Это уже не раз было в этой стране. Ладно, сейчас не об этом разговор, Борис. – Пётр Сергеевич на секунду задумался. – Сейчас мне нужно думать, как Димке помочь. Завтра вылетаю к нему.

– Помочь можно… только надо… Знаешь, нужно сначала себе самому помочь… Всё правильно расставить сначала в своей голове.

– Да… Я завтра буду там, посмотрю… чем можно помочь… врачи, больница, подключу весь свой административный ресурс, так сказать…

– Пётр, нужно не это… Ну… понимаешь, не только это. Нужно помолиться за него, попросить у Бога наконец-то помощи, а не у своего… административного ресурса. Понимаешь? «У Него просите, от Него ожидайте, Его благодарите…» – так, по-моему, говорили святые отцы.

– Уф-ф-ф… – Пётр сильно и медленно выдохнул. – Ну, вот… Я думал, хоть ты скажешь что-то… внятное…

Отец Борис медленно встал, задвинул стул, словно собрался уходить. В глазах Петра Сергеевича ещё раз пробежала какая-то мольба, какая-то невидимая просьба… В это время на телефонном аппарате Молодцова что-то зашипело и послышался голос секретаря:

– Пётр Сергеевич, к вам… к вам министр спускается… в кабинет. Он говорил, видел вас внизу… я…

– Да, да… Леночка, конечно, пусть входит, я на месте… – Пётр Сергеевич молниеносно вскочил с кресла, быстро убрал стаканы со стола, и зашагал навстречу открывающейся двери.

Дверь открылась резко, в кабинет ворвался сквозняк, слегка колыхнул штору у окна. В открытую дверь вошёл невысокого роста человек, который как-то неестественно протягивал, словно «нёс» впереди себя свою руку, видимо, для официального рукопожатия.

– А-а-а, Пётр Сергеевич… Молодцом… – министр, сухо улыбнувшись, привычным жестом пожал руку Петру. Сразу было видно, что этот человек пожимал руки, не взирая на своё личное отношение к людям, какая-то отрешённость и невнимательность была в этом жесте. Пожимая руку для приветствия, этот человек смотрел вперёд: он уже видел кабинет, стол, чувствовал убранные стаканы с недопитым коньяком; его мелкие, словно пуговки, глаза как-то сморщились в попытке выдавить из себя улыбку.

– Вот обхожу всех… сегодня сам, думаю… надо посмотреть, как мои заместители работают… А то опять документы потеряют… Здрасьте! – министр сунул руку священнику, который встал и всем своим видом приготовился уходить. – А что, Пётр Сергеевич, уже… исповедуешься на рабочем месте? – министр сверху вниз оглядел одеяние отца Бориса, затем прошёл вдоль стола и опустился в кресло Молодцова.

– Иван Николаевич, это… по делам… благотворительности, понимаете… Спонсорская помощь… Оказываем…