Десять

скачать книгу бесплатно


Затем, как по команде, трое или четверо взяли лежащего на тротуаре Романа и поволокли в сторону машины. Затолкав его на заднее сиденье, водитель сел за руль и машина, взвизгнув, сорвалась с места.

– Чего там было? – спросил один из нападавших того, кто ещё несколько секунд держал в руках документы Романа.

– Да ничего, паспорт, – сухо отозвался тот.

– А чего Ромыч тогда его забрал? – не унимался первый. – В больницу, что ль, повез? Не того что ли мочили?

– Того, того. У него фамилия и имя совпадают с Ромычем. Тот тоже был Роман Пивоваров. Прикинь? Из Москвы… Залетный, видимо, командировочный… Пошли.

Через минуту на тротуаре не было никого.

На асфальте остались лишь осколки разбитой пивной бутылки и пустая, смятая банка из-под «Битвы».

9.

Отец Серафим выходил на рыбалку рано.

Как он называл, по «первой светлости». Это состояние, когда едва начинаешь различать предметы в полутёмной комнате; на улице в это время уже затихли сверчки; лениво, но громко запели петухи; первых лучей солнца ещё не видно, они вот-вот только ожидаются, и вся природа безмолвно застыла в ожидании нового дня.

В этот день его друг, Михаил Афанасьич, на рыбалку не пошёл, отказался. А больше никого пригласить отец Серафим не мог – в уцелевшей деревне, километрах в десяти от старого посёлка, и почти в пятидесяти – от города осталось лишь два жилых дома, – его да Михаила Афанасьича. Остальные все, побросав дома, уехали в посёлок, в город, в столицу, – туда, где жизнь кипела и бурлила.

Сегодня отец Серафим пошёл не к затону, где ловил обычно, а ближе к старому, заброшенному мосту, где частенько ловил небольших карасиков, которых очень любил жарить к завтраку. Пройдя по старой брошенной дороге, он свернул к мосту, спустился с пригорка и двинулся по тропинке вдоль зарослей камышей.

Устроившись на старом мостике, который возвышался над водой, он, помучившись с наживкой и поохав, как обычно, закинул удочку ближе к другому берегу и закрыл глаза. Каждое утро нового дня он встречал тихой, почти молчаливой молитвой, и если не успевал прочитать утреннее правило дома, перед образами, то обычно молился прямо на берегу реки, повторяя про себя давно знакомые тексты утренних молитв.

Закончив молитву, он открыл глаза. Поплавок был на месте, утреннее солнце медленно выкатывалось из прибрежных кустов и зарослей. Вокруг было тихо, лишь лёгкий ветерок напоминал о том, что ещё раннее утро.

Над рекой лежала влажная полоса тумана.

Лишь какой-то странный звук доносился из береговых зарослей на другом берегу реки. Русло было неширокое, но достаточно глубокое, и длинная полоса прибрежного камыша заслоняла противоположный берег реки. Отец Серафим напряг зрение и слух, пытаясь понять, откуда идёт этот звук, больше похожий на стон. Он пригляделся и вдруг отчётливо заметил на противоположном берегу реки странные следы от машины, – эти следы уходили с дороги прямо на берег, а с него в камыши.

Привстав, отец Серафим сложил удочки и пустился быстрым мелким шагом в обход, через мост на другую сторону. Дойдя до моста, он заметил на грязной просёлочной дороге, что сворачивала с асфальтовой, свежие следы от автомобиля. Спустившись в камыши, он осторожно зашёл в воду.

Перед ним, наполовину в воде, лежал человек в рубашке и джинсах.

– Ух ты, Боже ж мой, ох ты, это ж надо ж, от катавасия… Подымайси, мил человек, подымайси, дык застудиться ж можно ж. От ты, Боже ж мой, что ж случилось-та? Как же ты тут оказалси?

Отец Серафим подхватил молодого человека за плечи и потянул к берегу. Тянуть было тяжело, тот не помогал ни себе, ни своему спасителю, лишь стонал по-прежнему и хрипел, отплёвываясь от воды. Вытащив незнакомца из воды, отец Серафим присел на землю, отдышался и попытался ещё раз послушать, дышит ли спасённый. Дыхания было почти неслышно, лишь по тому, как поднималась и опускалась его грудная клетка, можно было сделать вывод, что отец Серафим не зря вытаскивал его из воды. «Сколько ж он тут пролежал? Что же случилось тут ночью? Или вечером? Как он тут оказался?» Вопросы возникали у отца Серафима один за одним.

– Надоть иттить за Афанасьичем, один я его до дому не дотащу, – подумал он. – Ты, мил человек, полежи тут, я быстро за Афанасьичем сбегаю, у него хоть носилки есть, мы тебя до дому донесём. Лежи, мил человек, я быстро…

Через пять минут отец Серафим уже шёл быстрым, насколько мог, шагом в сторону брошенной деревни. Уже подходя к дому, он вспомнил, что забыл на бревне свои удочки. «Да и ладно, удочки никто не утянет, всё одно… рыбалки сегодня уж не будет, человека спасать надо, человека», – думал про себя отец Серафим.

Спасённый пришёл в себя единственный раз в этот день, когда двое старых мужчин, – одному под восемьдесят, другому под семьдесят, – кряхтя и охая перекладывали его на носилки. Он пришёл в себя, попросил пить и назвал свое имя.

Его звали Романом.

Отцы несли его к дому, задыхаясь от тяжести и отдыхая через каждые сто метров.

– Мы так, Афанасьич, в сорок третьем выносили из-под обстрела солдат. Я малой был… мне лет десять было… Вот так возьмёшь носилки… а сил нести уж нету. Падали… Падали… Но потом вставали и несли, а он лежит и смотрит на тебя так, что сам бы понёс себя…

– Как его… тут… угораздило-то, Фима?

– Сейчас принесём его, я потом схожу, если силы будут… посмотрю. Мне кажется, там машина в реке. Упал что ли с дороги? По темноте-то?

– Так к кому он ехал-то?

– А шиш его знает, Афанасьич. Забрёл видать, может заблудился ночью-то в дороге. Ух, тяжёлый… давай отдыхать.

Дома Романа уложили на хозяйскую кровать и сами повалились, кто куда: Афанасьич растянулся на лавке, а отец Серафим на диванчике. Дух переводили часа два. Перекусили чем попало. Роман не приходил в себя.

– Ты давай тут побудь, Афанасьич, я пойду, схожу на реку-то, посмотрю. Мож он не один был-то… надо поискать.

Серафим ушел, а Афанасьич сбегал в свой дом, принес супчику и поставил разогревать его на плитку. Роман опять застонал, Афанасьич подал ему воды. Тот пил жадно, много, но выпив всё, опять потерял сознание.

К вечеру картина была более-менее понятна.

Серафим исследовал все следы и пришёл к выводу, что машина свернула с дороги, и на всей скорости, ушла прямо под воду. Роман лишь чудом то ли выпал из неё, то ли успел вынырнуть уже после падения. Он приходил в сознание несколько раз, пытался что-то сказать, но губы не слушались, распухли, и отцы, накормив его супом и жидкой кашей, от которой он больше плевался, чем ел, тоже угомонились.

Утром отец Серафим, как обычно, помолившись, сварил кашу, два яйца и ждал, когда проснётся его, как он называл, «живёхонький». Живёхонький проснулся и застонал ближе к обеду. Роман открыл глаза и впервые за несколько дней увидел что-то вокруг себя: эта странная обстановка старого деревенского дома его пугала. Ему казалось, что мучения его ещё не закончились: так сильны были страшные воспоминания, которые накатывали на него из прошлого.

Съев яйцо и кашу, Роман попытался произнести первое слово после того, как очнулся от прошлого. Слово вышло коряво, но было понятно, что Роман сказал «спасибо».

– Да, спасибо-то, это понятно. Это не «спасибо» надоть говорить, а «спаси Бог», потому как… это каким-то чудом я туда, на мосток-то на рыбалку именно вчерась отправилси. А если бы там ещё ночь пролежал… – то ли вопрошая, то ли утверждая, бубнил отец Серафим. – Ты-ка полежи еще чуток, Рома. Полежи. Ты тама всю ночь поди, в воде-то пролежал, как ещё не застудился-то, ночи-то холодные теперь. Холодные. Вот я тебе накрою ноги-то одеялом. Полежи. А я пока помолюсь. Царице Небесной, что спасла-то тебя, надо благодарственный молебен отслужить. Ты-то полежи, просто, послушай. А я помолюсь.

Отец Серафим вытащил из-за шкафа домашний рукодельный аналой, покрыл его специальной вышитой тканью, положил молитвенник и начал негромко читать молитвы.

Роман слушал свозь сон, в который опять начал проваливаться. Синяки уже болели меньше, ещё было больно поворачиваться на бок, но на спине лежать уже было легче. Сквозь сон до него доносились слова молитвы, и ему казалось, что он провалился в какое-то тёплое и мягкое прошлое, старые слова и обороты, церковно-славянский язык – всё это создавало неповторимое ощущение какого-то далёкого детства…

К вечеру второго дня Роман впервые нормально поговорил со стариками, рассказал, что с ним случилось в командировке в городе, вспомнил, как его кинули на заднее сидение машины и куда-то повезли. В дороге он начал терять сознание, которое вернулось к нему лишь на берегу реки. Узнав, что от города до этой заброшенной деревни более трехсот километров, Роман понял, что вернуться туда в ближайшие дни будет невозможно: в деревне нет ни машин, ни другого транспорта, и как выяснилось, даже единственный велосипед Афанасьича был сломан. Зато Роман выяснил, как звали стариков – одного, что вытащил его из реки – Серафим Иваныч, а другого – Михаил Афанасьич.

10.

С телефоном оказалась та же беда.

Ни телефона, ни интернета, понятное дело, в деревне не было. Отцу Серафиму телефон, оказывается, был не нужен – звонить ему некому, родных и близких у него не осталось, а про «тырнет» он вообще слышал только в городе. За почтой и пенсией Афанасьич раз в месяц ездил на велосипеде до поселка, что в десяти километрах. А в остальном старики жили, как отшельники, телевизор не смотрели, радио не слушали, читали одни книги да Священное Писание. К вечеру второго дня разговоры не закончились и за полночь. Роман впервые встретился с такими, как он говорил «отшельниками», а они с интересом слушали молодого человека из столицы, из самого центра жизни. Разговор всё-таки не уходил далеко от событий последних дней.

– Так за что ж они тебя так? – не унимался отец Серафим.

– Да просто так, деньги вытащили, паспорт. Но странно, что сюда отвезли, так далеко, странно что в воду вместе со своей машиной столкнули. Я же все равно лиц-то их не вспомню.

– Да, странно… – протянул Афанасьич. – Ну, а там, в городе, чем занимался?

– Рекламу делал, бои без правил организовывал. Ну это как бокс, только жёстче. Мы так пропагандировали наши коктейли, ну рекламировали, то есть. Ну… – Роман пытался подобрать более простые слова, но не находил.

– Подожди, быстрый ты наш. Так ты эти бои без правил организовал?

– Ну да, подготовили площадку, сценарий, в общем, как обычно, мы такие шоу в каждом городе делаем.

– Ох, Боже ты наш, ох, горемычный. Так понимаешь ли ты, что эти бои без правил тебе боком и вышли?

– Ну как боком… Попался просто. Не нужно было в тёмные переулки лезть. Вот и всё.

– Эх… родимый… всё. Всё, да не всё. Ты Евангелие читал? Что там написано? «Всякое дерево, не приносящее добрых плодов, срубают и бросают в огонь».

– Ну почему «не приносящее добрых плодов»? Это же спорт, соревнование, битва, между прочим. Ну, кулачные бои были же?

– Вспомнил, кулачные бои. Это забава была, а у вас, я смотрю, тут все серьёзно. Вот ты и организовал себе бой без правил. Побили тебя, как ты говоришь «без правил», вот и всё. Это же… лишняя агрессия, озлобленность, вот она на тебя и выплеснулась.

Роман вдруг вспомнил, каким монстром в ту злополучную ночь над ним возвышался огромный баннер с логотипом «Битвы». Ему стало не по себе, он даже вздрогнул.

– Да, мил человек, чего на земле-то делается. Сами себе создаём агрессивность, настраиваем толпу на толпу, а потом сами же в ней и погибаем. Разве для этого Господь Бог создал человека, как ты думаешь, Роман? – его имя прозвучало впервые в такой интонации, он приподнялся с постели и посмотрел на отца Серафима. Только теперь он начал догадываться о том, что попал не к простым деревенским отшельникам. На шкафу позади отца Серафима на вешалке аккуратно висело расправленное облачение священника.

– Ну что делать… – промолвил Роман уже тише. – Без рекламы не проживёшь, она теперь везде.

– А что реклама эта твоя делает? – также заинтересовано подал голос с дивана Афанасьич.

– Реклама позволяет увеличивать продажи продукта. Вот, например, наш коктейль «Битва». С помощью рекламы мы смогли увеличить продажи в пятьдесят раз с начала года, – Роман легко вспоминал цифры годовых отчётов. – Еще через год марка выйдет в лидеры.

– А марка-то чего? Что за «Битва»?

– Это коктейль такой. В баночке. Слабоалкогольный, – говорил Роман немного хмурясь, понимая, что старики этого не оценят.

– А… так вот что!.. Алкоголь! В баночке! Знаю, знаю, в городах теперь все с энтим пойлом ходят. Как с присосками, Боже ж мой. Ой, что делается, что делается… Хороним себя просто. Хороним.

– А название-то такое агрессивное кто придумал?

– Бренд этот я и придумал. Выиграл тендер, кстати.

– Ох, ты такими словами говоришь, я и не знаю… все эти «трынди-брынди». Ты простыми словами скажи – это же название коктейля, так? Пьёшь его, а внутрь агрессивность и вливается, так? Вместе с алкоголем… Ох, родненький ты мой, сколько ж ты греха-то понасобирал, как грибов в корзину. Тебе теперь полжизни расплачиваться за каждую душу, соблазнённую твоим, этим названием, маркой этой твоей… Твоей энтой «трынди-брынди»!

– Брендом? – поправил Роман.

– Да, бредом…бредом… – повторил опять отец Серафим.

Повисла пауза. Роман смотрел на отца Серафима, тот уткнул глаза в пол и только губы что-то произносили шёпотом.

– Я тебе одно могу сказать, молодой человек… – отец Серафим делал большие паузы, – столько ты в свои тридцать лет уже зла сотворил и живой ещё, значит и тебя Царица Небесная… спасла… Значит, что-то изменится в жизни твоей, раз живой ты оказался. Изменится. Вот помяни слово моё. Знаешь, как деревня наша-то называется? Воскресенка, от как! Это значит, они тебя убить хотели, а ты воскрес. Значит не зря всё, ох не зря, – потом помолчал и добавил, – а бренд этот твой, не что иное, как соблазн, искушение для других. А в Писании сказано: «Должно прийти соблазнам, но горе тем, через кого они приходят». Вот так. А теперь, всё, давайте спать.

11.

На следующий день Роман уже самостоятельно встал, вышел на крыльцо, но ещё каждое движение отдавалось болью в груди и в боках и сильно болели ребра, по-видимому, сломанные. Отец Серафим после утренних молитв и завтрака, сделал Роману специальные пластыри на тело из трав и приказал лежать, не поднимаясь. А чтобы не скучать ему, оставил Евангелие на стуле, рядом с постелью.

К обеду в дом зашёл Афанасьич, посмотреть на Романа и проверить, всё ли в порядке. Он слегка запыхавшись, сел на диван напротив кровати и сидел, не сводя глаз с него. Роман, отложив книгу в сторону, спросил:

– Михаил Афанасьич, хотел вас спросить, вот отец Серафим, – он священник, так?

– Да, священник.

– А где же церковь тогда, где он служит? Вы же говорили, что в деревне никого нет, все уехали и только вы вдвоём с ним живёте.

– Так и есть, вдвоём и живём. А церковь, вона, – Афанасьич показал в окно, – не видно отсюда, на краю деревни, прям около леса стоит. Вдвоём и служим, он Литургию служит, я алтарничаю, помогаю. Вдвоём и спасаемся, я же, знаешь, пятьдесят лет в городе прожил, потом сюда перебрался. Жена ушла, дети выросли и забыли старика. Кому мы нужны… Вот и спасаемся. С грехами боремся. Со страстями.

– А разве в городе нельзя спасаться?

– Можно, конечно, и в городе. Но искушений больше. Вона, ты сам видишь, как тебя искушения-то достали, до чего довели.

– Да… ну я хотел… чтобы… чтобы работа была нормальная, зарплата хорошая, у меня жена беременная, ребёночка ждём… Хочется, чтобы всё было как у людей… Вот и взялся за такое… – Роман старался задумываться над каждым сказанным словом.

– Да у людей сейчас страх-то что творится, всё ради денег – продают своё время, силы, мысли, здоровье – всё ради денег. Вот лукавый-то и потешается над нами, – люди забыли, что работаем-то мы, чтобы жить, а не живём, чтобы работать. А мы с утра до ночи, с утра до ночи…. а придёт новый начальник, и уволит всех, возьмёт своих, – куда ты, мил человек, будешь деваться? Другую такую работу искать?… И все опять колесом-таки и пойдёт… Нет, ненормально это. В контору на работу пришел, а что тут твоего, в энтой конторе? Всё чужое. Не по-человечески это.

– Ну а как, Афанасьич ещё? Как жить?

– Как жить?… Трудиться надо, над собой в первую очередь. Дом строить надо, хозяйство надо заводить, чтобы всё твое было, а не чужое. Земля есть, – хлеб сажать, чтобы зависеть не от начальников, а от одного Господа Бога. Помолился, вот тебе и урожай, ещё помолился, – два урожая снял, один в городе продал. Вот так раньше жили. Как люди жили отцы наши. А мы…

– Мне кажется, это будет шаг назад в развитии общества, а не вперёд, – подытожил Роман речь Афанасьича.

– Ну и правильно! Назад, к корням своим, к Богу, от которого мы все и произошли. А вперёд – это только к концу света, это всё человек выдумал, что он вперёд идет. Это лукавый зовёт человека, вот он идёт, и думает, что вперёд. Гадаринские свиньи тоже думали, что вперёд бегут, да все вместе в пропасть-то и свалились… А всё почему?

– Почему?

– Да ты читай, вона тут всё и написано. – Афанасьич показал на Евангелие. Хм, как ты ещё ни разу её не открывал, интересно?

– Да я читаю и не понимаю тут ничего.

– А ты читай со вниманием и интересом, а не как детектив, надо захотеть, чтобы Господь открыл тебе глаза… В любом случае, ты думай, размышляй, почему мы тебя тут нашли, на волоске от конца твоего. Ведь Серафима-то что-то толкнуло не к затону идти, а к мосту. Пошёл бы он к затону, ты бы так и лежал до сих пор в камышах энтих. Так и лежал… – Афанасьич махнул рукой, поднялся с дивана и прошел на кухню.

Вечером отец Серафим опять прикладывал Роману примочки из трав на его посиневшие бока, вздыхая и охая, ухаживая за ним, словно за собственным сыном. Афанасьич, будучи тут, в помощниках, тоже вздыхал и охал, говоря, что скорее всего нужно Романа все-таки везти в больницу. Но отец Серафим посмеивался над этим:

– Чего там может больница твоя, Афанасьич? Таблеток дадут, уколов наставят, и всё. И так же лежать будет, как и тут. А я крапивочкой приложу, распаренным овсом, да микстурки своей дам… Это тебе не коктейль твой, «Битва» твоя… – смеялся отец Серафим, – это природное средство, вытяжка из трав на спирту. Это – он помахал своей бутылочкой зеленого цвета, – лекарством должно быть, а не сосалкой вашей из банки. Пили всегда лишь на праздниках да от боли принимали, как лекарство. А вы всё вывернули, теперь, слышь Афанасьич, – он повернулся к нему, – пьют меньше, но чаще!

– Да, теперь меры не знают, эт точно, – поддакивал Афанасьич. Роман лишь улыбался этим бережно сказанным словам старых людей, поживших на своём веку, но в глубине души понимал, что они-то как раз правы.

Правы во всём, что говорят.

Эти странные, неосознанные порою мысли о правоте стариков, стали вызывать такие же неосознанные воспоминания из его детства и молодости. Вспомнил он и свою детскую коллекцию баночек, которую лелеял и берёг от глаз завистников, вспомнил он и пивную, в которую бегали после школы и прятались от тети Дуси, вспомнил времена учёбы в институте, когда охотились за «фирменными» джинсами, обязательно с яркими наклейками и этикетками, вспомнил, как, изрядно выпив, придумывали вместе с Сашкой и Бобром торговые марки и бренды, один «круче» другого… Многое вспомнилось в тот вечер Роману, и много вопросов он задал сам себе.

Вопросов, на которые ответов не было…

Пока не было.

Через неделю Роман уже выходил из дома, прогуливался по тропинкам заброшенной деревни и наслаждался чистым, деревенским воздухом. Однако мысли о возвращении домой, к семье, стали всё чаще посещать его. Он понимал, что жизнь преподала ему серьёзный урок, выводы из которого он должен был обязательно сделать.

Первым делом он хотел попросить Лену вернуться домой. Когда он думал о своей будущей семье, о нормальной семье, всё остальное выстраивалось постепенно в единую линию… Да, нужна работа, нужна профессия, – думал Роман, – но это будет другая работа.

Без всяких битв и алкоголя.

Нормальная работа.