Путь Сизифа

Наступила эпоха пассионарности, по теории этногенеза Льва Гумилева. Нации начинали заново делить границы и земли, отнятые силой еще с древних времен, когда они были племенами. Граждане, живущие на западе страны, дрались за спорный островок на востоке, как будто его вырывали у них изо рта. Люди раздражены: все против всех! Бедные не любят богатых, патриоты – либералов, антифа – фашистов, антисемиты – семитов. А граждане традиционной ориентации – неудобно сказать, кого. Москвичи против понаехавших, жители равнин против обитателей гор. Везде вспыхивали конфликты: жителей муниципальных домов с нашествием на их дворы всесильных строителей небоскребов, с устроителями мусорных свалок у носа. Скрытно подсиживали друг друга группировки в силовых органах, ландскнехты ФСИН горой вставали за своих вертухаев, насилующих заключенных. Сильные мира сего пробивали в парламенте нужные законы, семьи воевали за наследство…

Все население разделено на свои тусовки: любители попсы и крикливые пропагандисты заполонившие каналы телевидения, сообщество врачей, бурно встающее на защиту своих врачей, запоровших чью-то жизнь, тихие «средние» бизнесмены, сторожко наблюдающие за быстрыми изменениями законов и правил…

Серое вещество умов не выходило за горизонт острого неприятия внешнего врага, застывшего в упрямстве и без устали уязвляющего гордых славян фейками об их агрессивных повадках, готовности блицкрига в соседние малые страны. Внешний враг обвинял также во вмешательстве русских троллей в избирательные компании стран-родоначальников демократии, убиениях и отравлениях своих же граждан, честно перекинувшихся на сторону демократии, во внедрении в страны демократии боевого снаряда – газопровода «Северный поток».

Наверно, трудно было не сосредоточить в руках одного кумира всю власть, его боготворили, и его же обвиняли в авторитаризме. Никто не понимал, что король создает свою свиту, а народ создает его самого. И сам король чувствует, что он хозяин, но точно не знает, кто его выбрал. И потому говорит: как я могу вмешиваться в суд, если он кого-то приговорил к казни? Не очень понимая, что наш независимый суд никогда не дает оправдательных приговоров – королю в угоду, на всякий случай, из страха перед ним.

Власть, суды подчинялись общей тенденции вмазать по сусалам противников.

Не выходящее за знакомый горизонт сознание не было способно предотвратить ядерную войну. Чтобы собрать воедино всех раздраженных, нужна была мобилизация всех сил, даже построение всего населения в полки и батальоны. Короче, нужен был небывалый подъем духа, как в Великую отечественную войну.

Беседы нашего Магистра и были, наверно, предназначены для подъема духа. Но он плел что-то не то. Наверно, хотел предотвратить катастрофу путем изменения сознания враждующих сторон.

____

– Это и есть неподъемный камень Сизифа, который надо вытолкнуть на вершину, откуда открывается простор ясности, – подтвердил Маг.

Он как будто проник в мои размышления о Корпорации.

– Какой еще камень? – обиделся Матвей. К нему вернулись посторонние мысли. – И так тяжело, а еще камень нести.

– Дурак ты, Мотя, – поддразнивал его Марк. – Говорили же, судьбу нести.

Маг вопросил:

– Кто обрек Сизифа безнадежно тащить камень к вершине?

– Боги? – озадачился Матвей.

– Страсть познания себя и мира, – догадался Марк. Я ответил:

– Это личный груз тягот, и наш общий груз судьбы, который надо вытянуть на вершину, чтобы ощутить согласие с собой и миром.

Маг поощрительно глянул на меня.

– Сизиф был обречен вечно тащить камень на гору Аида, – из-за его хитрости, корыстолюбия и порочности, как описывает Гомер.

Это событие, – рассказывал он, – обросло мифами и смыслами историков и литераторов. Альбер Камю, ощущая безнадежность судьбы Сизифа, стоявшего у скатившегося к подножью камня, сделал вывод, что бытие не имеет смысла, абсурдно. Стоит ли жизнь труда быть прожитой? Сизиф потерял надежду, но также у него не стало самой судьбы, которую он мог бы преодолеть. И он обрел свободу, проявил все свои творческие силы в безнадежной борьбе.

– Проблему абсурда решали многие великие умы. Томас Мор в «Утопии» (буквально «Нигде») и Томазо Кампанелла в «Городе солнца» нарисовали утопическое общество, где, якобы, была разрешена эта проблема. В антиутопиях «Мы» Замятина и «О, дивный новый мир» Хаксли показаны абсолютно забюрократизированные общества, где человек – лишь номер, был поставлен вопрос: может ли человек быть изменен настолько, что забудет о своем стремлении к свободе, достоинству, любви? Что такое человек?

И Маг принялся заклинать.

– Что – нам? Нашей гибнущей судьбе, в которую – в упор! – равнодушно глядит реальность? Я вижу ваши судьбы, перебирающие скелеты в шкафу, то есть состояния стыда и вины, в том числе от мелкой подлости ради своего благополучия – обманул, своровал, изменил, не вылечил нехорошую болезнь. Чувствую одиночество от горького опыта неудавшейся жизни, ухода близких, раздражительность на малоприбыльной работе. И возникает тоска по иным отношениям, желание безгранично близкого, исцеляющего и меняющего жизнь. Отсюда исходит экстаз древних религий, эпох романтизма, Ренессанса, коммунизма.

– Или смотрю в тревожное время угрозы ядерной войны, – нагнетал он, – и мне видятся ленинградские улицы во время блокады с трупами в снегу, и скрюченные тела, зажаренные атомными взрывами в Хиросиме и Нагасаки. И перед глазами – гибель! Это и есть неподъемный груз Сизифа, который надо как-то принять и тащить на вершину, где он в безграничном просторе, возможно, станет легким, как пух. Камень Сизифа – это реальность, которую надо тащить. Ты сам слит с временем, которым надо жить, и переваливаться в следующую эпоху. Однако вытащить этот груз на вершину невозможно, ибо осмыслить его невозможно, как вселенную. Это самое трудное. Но без преодоления вот так и будете драться во все эпохи.

Бухгалтер Петр добро улыбнулся.

– А зачем тянуть-то? И без этого можно не драться.

– Увы, без труда, как вы говорите, не вытянешь и рыбку из пруда.

– А преодолеешь – что увидишь? – охладил Матвей. – Другую темную бездну?

Маг вдохновенно поднял лысую голову, взметнув редкую бородку дьячка.

– Порыв на пути к вершине – вечен. Творить подъем, открывать новое на пути вверх – подлинное наслаждение, которое настоящий творец не променяет ни на что другое. Это нечто могущественное, жажда самого человечества. Библейское Спасение внушило жажду познания, уходящего в необозримость вселенной. Каждый несет свой непомерный камень Сизифа, но так и не достигает вершины, потому что не успевает, смертен, или не хочет нести свой камень. Учитесь хотя бы удерживать камень на высоте. Чем выше будете поднимать камень, тем легче он будет.

– Да! – вскричал, словно заклиная, Марк. – Надо идти туда, вольной ощупью!

И вдруг голова моя опять закружилась, мир раздвинулся и стал огромным, и я увидел свою судьбу: она вглядывалась в тревожное пространство и время.

В холодное небо бездомно смотрел,Там наша эпоха темнела жестоко.Я знал, надо жить – для неведомых дел,Теплушкой продленья несомый к востоку.

Я представил себя и нас всех в том холодном небе, тревога была общечеловеческой. И увидел все вокруг, все мелочи быта, скользкую дорогу, исхоженную множеством сапог, и сухую измызганную траву на обочинах, и станцию, и вагоны поезда, которые атаковали мешочники, и мою изможденную мать, и отца, плечами отвоевавшего для нас место. Эти мелочи виделись не натурально и фотографично, а как метафоры моего тревожного полета в темной бездне.

И увидел себя сегодняшнего, забывшего то общее чувство.

____

После перерыва Маг сменил тему.

– Все, о чем я говорю, не относится к сухой бесстрастной историографии, и даже к историческим романам, оживляющим поступки и переживания королевских и прочих особ, но не дающим ничего нового. Как говорил великий Лотман, духовное – это нереализованная история. История человеческого духа – это вздымающаяся гигантская волна, сверкающая на солнце прозрениями, бесконечно устремленная в безграничность космоса, где она ищет слиться с вселенной. Каждый всплеск этой волны – из древности до сегодняшнего дня, ценен и всегда будет ценен, ибо открывает истинное лицо человечества. Но эта волна зиждется на костяке истории и современности, основы, без которой невозможен взлет. Опуститесь в тень земную, и лишь тогда увидите свет.

Он словно взошел на вершину, остатки волос по краям лысины вздыбились в ореол.

– Духовная история парит высоко над обычной историей, которая описывается летописями как жестокие драки между дружинами вождей и завоевательные походы, обрушивающие судьбы народов, – мутный поток жизни, пустой круговорот событий, не оканчивающихся ничем. В духовном пути истории гораздо меньше топонимики, а только постоянное возрождение жизни в ее течении во вселенскую сердцевину.

Маг снова опустился к подножью.

– Есть легкие пути, и – тяжелый путь к вершине, который человечество еще не в состоянии избрать из-за его неподъемной тяжести. Начнем с легких путей, которые ведут в никуда. Один – телячье благоговение перед жизнью, в которой исчезает трагедия, и нет личной ответственности. Как, например, советская лакировочная литература, уходящая в восхищение советской героической эпохой, под чекистской ласковой рукой брадобрея. Вот, наугад советский стих: «Кто был ничем…" Нет, рыцари, герои, / Большие люди встали в полный рост, / И знамя их, окрашено зарею, / Над сумраком веков взвилось до звезд". Узко понятая советской литературой философия благоговения перед жизнью великого гуманиста и подвижника Альберта Швейцера. Это благоговение внушалось насильственно, и вы знаете, к чему это привело. Я утверждаю, что все оптимисты, благоговеющие, чтобы не упекли в Гулаг, – безответственные трусы. Эти лакировщики отстранились от бед себе подобных, разве что, чувствуя ответственность перед собственной семьей. И что это дало? Почему люди не исправляются таким благоговением? Целое плато прекрасных мечтаний, ушедших на дно вместе со всем советским.

Он устыдился своего гнева.

– Есть еще разновидность более тяжелого пути в никуда – уход в строительство прекраснодушных целей, коммунизма и прочих идеологий. Поднятие на себя сизифовых камней днепростроев, БАМов, грандиозных мостов, межпланетных стадионов. Ты зарываешься в работу, как червь в землю, теряя из виду небо. Но энтузиазм эпохи проходит, и ты с изумлением оказываешься в другом мире, где все это становится, по крайней мере, памятником прошлого, который норовят разрушить.

Марк недоумевал:

– Значит, ни одна дорога не ведет к вершине? Как ни взбирайся, ничего не изменится.

Бухгалтер Петр спросил, сокрушаясь:

– Так есть какой-нибудь выход?

Маг сказал уклончиво:

–Теперь вы стали трезвее, перед новыми опасностями эпохи и угрозой гибели.

Матвей был недоволен смутной речью Мага.

– Какой гибели? Враги окружают, но мы мобилизуемся, и нам они не страшны. У нас есть гиперзвуковое оружие, которое крадется над землей и, минуя защитные зонтики, поражает цель, и ракеты «Циклон», упреждающие любые удары.

Журналист Юдин безмятежно улыбнулся.

– Ничего не случится, вывернемся.

У него честное лицо, устремленное к собеседнику, словно он заранее готов согласиться.

– А теперь мы вернемся к самому тяжелому пути.

Маг запнулся, как будто увидел эту неподъемную тяжесть.

– Мир – бездонная глубина. Наука освещает какие-то отроги, частицу бытия. Можно ли претендовать на полное знание, истину? Можно. Мир движется экстазом, некоей энергией, в вечную новизну. И разве в этом экстазе – нет более глубокой истины?

Он словно вырос, как маг, и стал завораживать:

Звезда, твой блеск – всего лишь грусть

о глубине, что в нас сокрыта.

Наши мысли унеслись куда-то к звездам, и стало грустно и безнадежно, словно сожалели о безнадежности бессмысленного пути человечества во что-то безгранично далекое.

И снова очнулись. Что это было? Увидели Мага, он оказался снова лысым, с жиденькой бородкой дьячка, уже не был магом.

Марк был в восторге.

– Как было бы хорошо, если бы людей, приникших к прицелам, внезапно осенило такое видение! Побросали бы свое оружие.

– Это огромное пространство, в котором вспыхивают грандиозные проекты! – содрогнулся в ознобе Юдин.

–Личность не становится возвышенней, – трезво сказал я. – Только кратковременно, как у актеров, воспламеняющихся лишь во время игры на сцене. После игры они трезвеют, а люди выходят из театра, и волшебные огни скоро тускнеют в будничной грязи. Или как при посещении художественной выставки.

И процитировал, из своего:

Захожу – и вспышка аккордами красок!Оживают пейзажи безбольной страны.Исчезает с лиц открытых бесстрастиеИ в доверии души обнажены.Выхожу – и улица в ярком цветении.Но проходит минута – окрестность ужеВновь тускнеет в загадочном осложнении,В равнодушии толп снова трудно душе.

– Дело не в длительности порывов, – разъяснил мои стихи Маг. – Порывы – это лишь способ видеть себя в высшем проявлении. Они расширяют мир, выходящий из времени, и тень озарений остается на всю жизнь. То есть, ты становишься хорошим человеком, который не опустится ниже планки своей совести.

– Так что же делать? – разочарованно спросил Марк. Маг поднял палец.

Он остановился, не зная, с какого конца ухватиться за свой сизифов камень.

– Вы знаете, что история ничему не учит. Вы попадаете все на те же грабли. Почему, как вы думаете?

Матвей уверенно сказал:

– Потому что наша суверенная демократия еще не распространилась на весь мир. Борьба усиливается.

– Сумбур в головах! – воскликнул Марк. – Все люди по-своему безумны, как говорят психиатры. Особенно видно это по тридцатым прошлого века в Советском союзе. Желание «приподнимать» действительность, бред величия, психологические травмы, вытесненные в подсознание, паранойя, шизофрения, раздвоение личности… И сейчас это осталось, хотя отодвинутое от прошлого времени.

– Не безумие, а отклонение от нормы, – вступился за народ Юдин. – Человек не совершенен. Норма – у среднестатического большинства.

Говорит он правильно, но мне хотелось его обрезать.

– Каждое поколение по-своему уникально. Отклонение – двигатель эволюции, испытание нового.

–Тысячелетний гнет выживания, – все еще возмущался Марк, – не дает людям поднять голову, чтобы осмыслить происходящее. Должна произойти грандиозная перестройка экономической системы, и тогда люди изменятся.

Я спросил Мага:

– Что может изменить человека – воспитание или смена системы?

– Воспитания – нет. Есть самовоспитание. Мы в младенчестве чисты, любим и любимы. Воспитание – в сохранении этой детской чистоты, детского взгляда.

Я тоже верил: что-то дает только самовоспитание.

– Теория малых дел? – сокрушался Марк. – Долгое самовоспитание, которое никогда не кончится?

– Нет, это великая цель, на которую жизни не хватит.

Марк издевался.

– Люди имеют короткие цели, и ничего. Наверно, потому, что имеют множество последовательных коротких целей, и потому живут припеваючи.

Он мыслит изобретательно.

Маг усмехнулся.

– Да, без осознания пережитого опыта, без восхождения на вершину познания ваши смены систем будут пустым кругооборотом. Хотя, конечно, невежество будет всегда, оно – из относительности истины (не говорю о невежестве упрямых убеждений, обратно пропорциональных глубоким знаниям).

Марк не выдержал, загорелся.

– Вся история доказывает, что народ меняется только со сменой эпох! Что там говорить: открытие злаков и освоение посевов изменили дикарей-охотников. А эпоха Просвещения? Создала титанов, как вы сами говорите, и предрекла две самых кровавых мировых войны. А крушение советского режима начисто изменило россиян. Вот ваш сизифов камень, который смена систем сдвинула далеко вверх.

Маг покраснел.

– Ваш аргумент убойный. Но посмотрите, изменилась ли природная хищная натура человека за тысячелетия? И эпоха гуманизма не помогла! Да, жизнь стала цивилизованнее и удобнее, но почему-то до сих пор остается нищета и невежество, нет подлинной свободы. Нет, без тренировки души, возбуждения порыва в близость людей история будет совершать пустой круговорот. А для этого нужно восходить на вершину, откуда увидишь и поймешь все.

– И все же, – пожалел я Марка, – объединить мир могут колоссальные прорывы в обществе. Например, космические экспедиции, которые невозможно осуществить одной страной, а только силами всей планеты.

Маг сделал реверанс в сторону меня.

– Поздравляю, хороший аргумент. Только прорыв произойдет сначала в сознании.

Поддержанный Марк иронически спросил:

– Что кроется под осознанием пережитого опыта? Может быть, его можно влить мгновенно в мозг, а не накапливать бесконечно, так и не понять, дойдя до смерти?

– Вы здесь бессильны, – вздохнул Маг. – Подняться к вершине вам пока невозможно. Все вы карабкаетесь, но так и остаетесь где-то посередине горы, недоучками. Ваш Пушкин рано взобрался на вершину, и там его камень, тянувший вниз, стал легким, как пух. Оглянулся окрест, и открылись очи. Там, на высоте, волновались народы. И он стал легко проникать в их души. В испанскую, где "объята Севилья и мраком, и сном". И в души славянских и других народов: «Три у Будрыса сына, как и он, три литвина. / Он пришел толковать с молодцами. «Дети! седла чините, лошадей проводите, / Да точите мечи с бердышами». И, как говорят нынешние мыслители, в мистическую «глубинную» душу народа, безмолвно стоящего перед грехом царской власти. И – Кавказ над облаками, с ним наравне.

– Нас мало избранных, счастливцев праздных, – вспомнил Матвей, под смех слушателей.

Маг помедлил.

– Но даже многие люди, написавшие великие книги и художественные полотна, не всегда стояли на вершине столбом – в озарении. Франсуа Вийон и Караваджо были убийцами. "Ваше все" часто падал туда, "где всех ничтожней он", мерялся числом любовниц с приятелем поэтом Вяземским. Блок жил с женой, забеременевшей от другого, и сам любил многих. Маяковский жил семьей втроем, и так далее.

Я знал, что великие натворили много всего, от чего они спасались в своих грезах.

– А Лермонтов? С юности летал над грешною землей на такой высоте, где Демон боролся с богом, "и зло наскучило ему". На такой высоте его герой, названный критиками "лишним человеком", потому что не видели в нем строителя коммунизма, не мог вынести пошлости бездельников-прапорщиков, и сам стал пошлым. От рук пошляков и погиб.

– Да, человек не безгрешен. Иисус обращался к совершающим усилие «для восхищения царствия небесного». Это не могло уместиться в убогие рамки земного справедливого порядка. Его не понимали, ждали другого – халявы, уютной жизни на началах социальной справедливости, то есть отнять и поделить. "Кто не работает, да не ест», – это осуждение праздности, а не призыв отнять у богатых.

Я думал: что меня заставляет тоже карабкаться с моим неподъемным грузом туда, где нет ничего короткого, меркантильного, временного? Мой камешек – на самом деле груз всей судьбы, с редкими мгновенными озарениями выхода, и я тянусь в эти озарения, но лишь мерцает вершина, где не видно горизонта, куда ни глянь окрест. И слышал голос Мага.

– Это не внушаемо никакими мозговыми сканерными шлемами с электродами. Может возникнуть только пустая нирвана – эйфория, которая ни к чему не ведет. В буддийских джханах – убегания в состояния высокой концентрации сознания, в ничто, нирвану, не цепляясь за зубья реальности; в "мудрах", восстанавливающих гармонию с миром жестами преодоления страха и робости, стимулирования энергии, есть только физическая бездумная тренировка, глубокое сосредоточение для достижения… ничто. Но осознание смысла мироздания можно достичь только огромным трудом познания. Так сказать, встать на вершину познания, накопленного человечеством.

– Вы прямо Ленин, – заржал Матвей.

– Вы пока на первой ступени, – дружески ответил Маг. – Но, обещаю, разбудите в себе энергию, чтобы вырваться из ровного оптимизма, накопленного в вашей запертой сингулярной душе.

– А зачем это вам? – стал в позу Матвей. – Мало ли, что спит во мне.

Маг улыбнулся.

– Эмпатия. Только жизнь покажет, что будет с человеком. Все может круто измениться. Тяжелый туман в голове исчезает, когда появляется цель и внутренняя потребность двигаться вперед. Время вырвет с корнем ненависть и раздражение, появятся новые великие книги, люди кинутся в книжные магазины и электронные издательства в Интернете.

– Итак, – закончил он. – Вы ощутили живую историю человечества. Скоро она уйдет из вашего луча памяти, однако останется ее тень, которая сделает вас лучше.

И еще: такое "вознесение", что вы испытали, когда-нибудь станет устойчивым в сознании населения. Но как мир к этому придет, поищем в следующем уроке.

– Не дождетесь! – пробормотал Матвей.

8

Практические занятия проходили за бассейном нашего коттеджа на горе, довольно крутой, закрывающей небо. Вся гора была усеяна столбиками с лампочками на концах. У подошвы справа было нечто вроде небольшой трансформаторной будки. Маг объявил:

– Это наш маленький полигон – гора Сизифа, для тренировки восхождения к смыслу. Так сказать, тренажер. Лампочки на столбиках – это сигналы, показывающие тяжесть ноши, которую вы поднимаете на гору. Наше ноу-хау.

Мы по очереди должны были попытаться залезть на вершину, с камнем Сизифа. Конечно, это был не обычный камень, а мы сами, с грузом нашей судьбы – всем опытом радостей и бед, тревожных ожиданий худшего.

Первым приготовился я. Маг пояснил:

– Вот в этой будочке есть кнопки регулятора, которые включают уровни тяжести вашего камня – накопленного груза вашей судьбы. Понятно, что эта сила тяжести будет заменять настоящие камни. Для облегчения тренировки восхождения на гору Сизифа мы сделали ваши грузы более легкими, чтобы потом медленно повышать тяжесть до подлинного уровня тяжести ваших судеб.

– Включаю первую! – крикнул он и нажал кнопку пульта. Он каким-то образом знал тяжести наших грузов судьбы.

На горе почему-то сразу возникают мысли о судьбе, и она представляется бесконечно тяжелой и суровой. Я сразу понял, насколько тяжело, хотя и облегченно, весит мой груз судьбы. Как будто все мои попытки найти себя, записанные в десятках безнадежных дневников, мои темные пребывания на работе, одиночество моей жены сублимировались в камень, который я тяжко перекатывал вверх. Лампочки налились красноватым светом.

Не помню, сколько времени лез, в голове вспыхивал какой-то бред озарения. Что спасет? Старый гуманизм – не сработал, государство – не защищает. Тело не уходит в исцеление, несмотря на облегчение существования в развитой цивилизации. Улучшение информационных технологий – не снижает угрозы смерти. Но из этого отчаяния вырастала удаль восхождения – в безграничную близость с миром.

Застрял где-то на середине горы, удержался стопой на выбоине, чтобы не скатиться. И медленно сполз вниз.

Внизу пропали проблески удивительной ясности, которые испытывал при восхождении.

Маг скомандовал:

– Теперь господин Марк. Включаю вторую, более легкую!

Марк игриво подпрыгнул и легко, по-обезьяньи полез вверх, думая о доблести, о подвигах, о славе, что забывал на горестной земле. Словно со своей партией вышел на стотысячный митинг за свободу информации. Его сопровождал веселый моргающий свет лампочек. Но скоро он тяжело задышал и сбавил ход.

Матвей внизу был в восторге.

– Слабакам на восхождении нечего делать!

– Чувствую невыносимую легкость бытия! – закричал Марк, и кубарем скатился вниз.

Бухгалтер Петр перекрестился и неторопливо полез вверх. Стал вспоминать, забыв о тяжести восхождения, как привез на машине на дачу свою большую шумную семью, и внуки с визгом разбежались между яблонь и кустов. И взобрался довольно далеко, чувствуя прилив сил от мысли о своей большой несокрушимой семье. Наконец, задохнулся, нащупал ногами кочку, по-хозяйски огляделся, и затем неторопливо слез.

– Включаю третью, легкую! – снова скомандовал Маг.

Марк перекрестил Матвея.

– Ну, пусть твой камень будет пухом!

Грузный Матвей стал взбираться по тропе Сизифа. Сразу стал задыхаться, сердце в груди колотилось. Странно, обычно взбирался по лестницам легко, а тут… Гора какая-то странная, тянет вниз, словно он инородное тело. В его голове мелькало: груз его судьбы совсем не поддерживается внушенной ему верой в нашу непобедимость, словно он отдал кому-то свою волю.

Матвей влез недалеко. Лампочки по бокам разгорелись так, что могли взорваться. И, как старик, он тяжело слез с горы.