скачать книгу бесплатно
Ева не успевала получать подарки! А они были замечательные! Книги Гайдара, Катаева, Маршака, Житкова; сборник русских сказок, кукольный мебельный набор, настольные игры – от «Советского лото» до «Литературных викторин». А ещё чашка с блюдцем, детский фартук для кухни, набор открыток «Артек», мягкие игрушки – коричневый медвежонок и белая собачка. Какой-то чистюля подарил коробочный набор «Мойдодыр», в котором лежали – зубной порошок, зубная щётка, кусок цветочного мыла и одеколон.
В «Альбоме юной портнихи» находились картонные фигурки мальчика и девочки, которые нужно было одеть в разную бумажную одежду – от пилотки и сапог до платья и туфель.
В ответ Ева преподнесла каждому гостю по самодельному сувениру. Все были довольны.
Начали программу Дня рождения с традиционного «Каравая». Гости взялись за руки и повели хоровод вокруг именинницы:
– Как на Евкины именины
Испекли мы каравай —
Вот такой вышины,
Вот такой нижины,
Вот такой ширины,
Вот такой ужины!
Каравай, каравай,
Кого любишь, выбирай!
– Я люблю, конечно, всех, – отвечала Ева, – Ну, а Лёвку – больше всех!..
Он становился на её место, после него кто-то другой, и хоровод продолжался до тех пор, пока всем не надоест.
Затем гости сели за столы. Чтобы не оставлять детей хоть на минуту одних, на веранде по очереди дежурила чья-нибудь мама.
Никто из детей не боялся этих знакомых тёть, но всё же, когда рядом с тобой находится взрослый человек, чувствуешь себя немного скованно, словно внезапно попадаешь из школьных каникул обратно на урок или даже в детский сад. Эти «воспитательницы и учителя на час» непререкаемым тоном требуют вести себя чинно, не кричать, не размахивать руками, громко не смеяться, словно ты пришёл не на День рождения, а на похороны соседской кошки. Да еще есть при них нужно аккуратно, ничего не роняя с вилок на стол, а уж тем более, на пол, и, конечно же, не испачкать костюм или платье!
Даже Ева, хозяйка стола, была немного не в своей тарелке, особенно, если «на посту» стояла тётя Лиля-Большая. Та говорила только приказным тоном: «Не вертитесь!», «Тише!», «Ешьте!», «Жуйте!», «Я сказала, тише!», «Марик, не горбись, сядь прямо!», «Почему руками? Где вилка?!» «Тише, я сказала!», «Когда я ем, я – что?.. Я – глух и нем!»…
«Даже Лёвка присмирел, – огорчилась Ева. – Его совсем не слышно. Ведёт себя, словно, воды в рот набрал… Это на него не похоже…».
Она посмотрела по сторонам, чтобы увидеть за столом брата, но на веранде его не оказалось.
– Вы не видели Кудряшку? – спросила она девочек, сидевших напротив.
– Ещё нет, – ответила Надя Пинкензон.
– А где он? – спросила Элла Боград. – Может, во дворе?
– Один, да? – фыркнула Ева, зная, что Лёвка любит играть в компании
– А может, спит? – предположила Тата.
– Его и в полночь в постель не загонишь. Наверно, в нашей комнате. Пойду, посмотрю. А то будет ныть, что самое вкусное без него съели…
Только Ева собралась встать из-за стола, как на веранде появился довольный Лёвка с невысохшей акварелью в руках.
– Привет, Лёв! – крикнул ему Шурик Холодов, сын дворничихи тёти Зины. – Ты где прятался?
– Я не прятался, – важно ответил Лёвка, – я работал. Рисовал Евке подарок.
– Этот, что ли?.. – заглянул ему через плечо Вова Боград, внук Михаила Менделевича. – А что здесь?.. Каракули какие-то!
– Сам ты каракуля! – возразил Лёвка.
И в этот момент на веранде появилась бабушка Берта – наступила её очередь сменить тётю Лилю-Большую, которая, отдежурив своё, вернулась в гостиную. Увидев внука, бабушка громко запричитала:
– Вэй из мир! («Горе мне!») Какой ужас! Что ты с собой сделал, газлэн?
Праздничный костюм «разбойника» Лёвки, светлый в полоску, с такой любовью сшитый бабушкой, был испачкан всеми цветами красок, отчего любимый внук напоминал собой ходячую палитру.
– Дарю! – поспешно сказал Лёвка, кладя рисунок на стол, возле Евы.
Все дети на веранде замолчали и даже перестали жевать.
На возгласы бабушки Берты прибежала тётя Сара с тётей Идой.
– Что здесь происходит?! – закричали они ещё громче.
– А разве не видно?! – не унималась бабушка. – Посмотрите, что он с собой сделал!
Обе посмотрели и ахнули «Аз ох ун вэй!..», что означало на идиш: «увы и ах!».
На их крики уже бежали дедушка Павел с папой.
– Что случилось?!
– А вы сами не видите! – вопила Берта. – Этот ребёнок сведёт меня в могилу!
– Не кричи на него, Бэтя! – пробовал утихомирить её дедушка Павел.
– Это не ребёнок, готэню, это чёрт знает что! – ругалась бабушка.
– Помэлэх, Берта! – успокаивала её тётя Ида, что означало: «осторожно, не нервничай». – Я сейчас же постираю костюм. У вас есть простое мыло?
– Это же тончайшая шерсть! – с мукой в голосе возразила Берта. – Всё, фэртиг! Его можно выбросить к свиням собачьим!
В отличие от верующих евреев, она почему-то очень любила этих домашних животных и посылала к ним в гости кого угодно, хотя сама не знала адрес.
– Иди, переоденься, – сказала Лёвке Ева.
– Не пойду! – он уже чуть не плакал, апеллируя ко всем на веранде. – Разве вы не видите, что я нарисовал?
– Всё видим! – строго сказала тётя Сара. – Ты испортил дорогую вещь и расстроил бабушку! Ты нехороший мальчик! А я ещё хотела научить тебя играть на фортепиано «Амурские волны».
– Не хочу «Амурские волны»! Я плавать не умею! – завопил на весь дом Лёвка. – Неужели вы не видете, что я спас всех вас от японцев?!..
И со слезами на глазах убежал в детскую.
…Запершись на крючок, Лёвка с ненавистью стал вылезать из праздничных брюк.
В дверь постучала Ева:
– Лёвка, это я, открой!
– Не открою! – ответил он, бросая праздничный пиджак в кресло, вслед за брюками.
– Потом придёшь?
– Не знаю!.. – Лёвка сбросил праздничные туфли и забрался под одеяло.
– Ладно. Сиди один, если хочешь, – сказала Ева и ушла.
Лёвка закрыл глаза – сейчас ему ничего не хотелось. И никого видеть тоже. Никого! Кроме товарища Сталина…
«Вот кто самый добрый и справедливый, – подумал он. – И на меня никогда бы не накричал».
И вдруг Лёвка увидел, что подоконнике, положив ногу на ногу, сидит сам Иосиф Виссарионович – такой, как на фото в «Огоньке» – в мягких сапогах и френче.
Лёвка ахнул от неожиданности и в изумлении сел в постели. Встать он не решился, так как был в одних трусах.
– Добрый вечер… товарищ Сталин… – сказал он дрожащим голосом. Но не потому, что испугался, а от волнения.
– Рад тебя видеть, товарищ Лёвка! – ответил вождь мягким хрипловатым голосом с небольшим акцентом, выпуская дым из трубки и щуря глаза в доброй улыбке. – Сегодня ты совершил ещё один подвиг в своей жизни – не дал японцам ступить на нашу землю. За это я награждаю тебя вторым «Орденом за Подвиг»! Носи его с честью!
Товарищ Сталин беззвучно спрыгнул с подоконника и по-кошачьи подошёл к Лёвке, чтобы пожать ему руку. Рука у товарища Сталина была мягкой, как студень. Он достал из кармана френча большого размера орден, на котором было написано: «За подвиг» и, заметив лежащий на стуле пиджак от Лёвкиного костюма, прикрепил награду к лацкану.
– Спасибо, товарищ Сталин! – выдохнув от волнения Лёвка. – Служу Советскому Союзу!
– А за костюм не переживай! – добавил вождь. – Главное, честь свою не замарать! У нас на Кавказе есть «Витязь в тигровой шкуре». А тебя, товарищ Лёвка, я назначаю «Рыцарем в львиной шкуре»! Ведь имя твоё Лев!
Он ещё раз пожал руку новоявленному Рыцарю, и вдруг Лёвка увидел на голове у Иосифа Виссарионовича кипу, такую же, какую надевали Михаил Менделевич и Лазарь Наумович перед молитвой.
Лёвка страшно удивился:
– Товарищ Сталин, вы… еврей?!..
Под усами вождя появилась хитрая усмешка:
– Нет, товарищ Лёвка, я не еврей.
– Тогда почему вы носите кипу?..
Иосиф Виссарионович не торопясь запалил потухшую трубку и ответил:
– Товарищ Сталин носит не только кипу. В дом узбека он приходит в тюбетейке и халате. В гости к горцу – в папахе и в бурке. К украинцу – в соломенной шляпе и вышиванке. А к вам, евреям, в кипе! Потому что для товарища Сталина все народы – его народ, а он для народа – вождь и отец!..
Сталин выпустил дым из-под усов, затем, как ни в чём не бывало взобрался на подоконник и мягко спрыгнул с него на землю.
У Лёвки сильно колотилось сердце.
Он подбежал к окну и выглянул наружу – никого!
И тут же услышал стук в дверь.
– Лёвка, открой! – раздался голос Евы. – Мама принесла мороженое! Твоё любимое, в цветных шариках!
После этих слов Лёвкины ноги сами подвели его к двери, а руки предательски отбросили крючок.
– Ты, что, курил? – принюхалась Ева, входя в комнату.
– Нет, – ответил Лёвка.
– А ну, дыхни!
Лёвка дыхнул.
– Странно! – Ева повертела головой по сторонам.
– Ничего странного, – сказал Лёвка с затаённой радостью. – Здесь только что был товарищ Сталин!..
Ева не удивилась.
– Опять врёшь? – спросила она с укором.
Лёвка хотел возмутиться: «Это я вру?! Я не вру! Я говорю правду!». Ему так хотелось ей рассказать о встрече с вождём, но вместо этого он понял, что «его правде» в этом доме никто не поверит.
И Лёвка понуро опустил кучерявую голову.
– Ладно! – великодушно пообещала сестра. – Я никому не скажу, что ты курил…
…Мама выглядела усталой и расстроенной, хотя старалась это не показать.
– Хана, ты не заболела? – спросила бабушка Берта. – Какая-то бледная… Как прошли операции?
– Всё хорошо, мама. Не волнуйся, иди к детям. Я переоденусь и приду.
– Что с тобой, Хана? – тихо спросил папа. – Неприятности?
Это было время, когда неприятности ждали все – когда угодно, где угодно, откуда угодно и с кем угодно. В то время, о котором идёт речь, жить без неприятностей было не то, что непривычно, а как-то даже неудобно перед остальными. Что значит, у меня нет цурес?! У всех есть – горе, беда, несчастье, а у меня их нет? Быть такого не может! Даже неприлично как-то… В городе жила Тревога, а по улицам, дворам и подъездам ходил Страх. Все ждаличего-то плохого. И ничто не спасало людей от этих предчувствий – ни замки', ни цепочки, ни крючки, ни засовы, ни слова успокоения, ни песни любви, ни колыбельные. Беде, как и смерти, не нужны ни окна, ни двери. И беда входила внезапно, сквозь стены, когда её никто не ждал.
– Кажется, я убила одного человека… – призналась Хана мужу.
– Как убила?.. – оторопел он.
– Своими руками. Во время операции. Человек умер прямо на операционном столе. Это не первая смерть в моей практике. Но этот, кажется, чей-то племянник.
– Вот, чёрт! – вырвалось у Леонида Матвеевича.
– Не чертыхайся.
