скачать книгу бесплатно
Ест коза солому с крыши.
Ева вскочила с постели и бросилась босиком к раскрытому окну.
Высоко над двором, среди голубей дяди Коли, кружила старая коза Тася, широко распластав по небу свои белоснежные крылья. На ней сидел весёлый человек неопределённых лет, по имени Янкель-Сирота. Он распевал во всё горло, подыгрывая себе на скрипке.
– Ну, и какое вам до них дело?! Летают себе, и летают! – каждый раз защищала эту парочку от всех недовольных на Городском рынке торговка птицей Маня Гомельская. – Вам шо от этого, холодно? Мне, например, даже не жарко!.. – обмахивалась она газетой.
Точно так же думало большинство жителей. Ведь не вражеский аэроплан, в самом-то деле, летал в небе над Зуевом! А свой городской мешигинэр верхом на козе!
Вот тут уж позвольте за него вступиться!
Рассказ о том, кто такой Янкель-сирота, и о его месте в городе Зуеве
Начну с того, что никакой он не сумасшедший. А то, что любит баловство и разные шутки, то давайте тогда объявим всех детей мешигинэрами! Просто Янкель-Сирота умел делать то, что не умели другие. За это человека уважать надо, даже ценить, ибо второго такого нигде не сыщешь.
Как, впрочем, и самого города Зуева. Он тоже может похвастаться такими невероятными вещами, что – оёёй!.. Впрочем, о самом городе я расскажу позже – отдельно и подробно.
Сейчас же мы говорим о летающем на козе Янкеле.
Сразу после Революции один из ретивых работников ВЧК пытался даже подстрелить летунов, а спустя годы, кто-то из НКВД добивался их ареста. Но из этих идеологически-охотничьих затей ничего не вышло, словно сам Янкель-Сирота и его коза были заговорёнными.
А в прошлом году для порядка председатель горисполкома приказал записать Янкеля в лётный клуб ОСОАВИХИМа, а козу Тасю срочно превратить хотя бы на бумаге в дирижабль. Но так как она летала по одной ей известным траекториям, приказ на следующий день пришлось тихо свернуть.
В конце концов, когда приструнить летунов не удалось, городская власть махнула на них рукой и сделала вид, будто в Зуеве нет и никогда не было никакого Янкеля с его летающей козой! А ведь, на самом деле, Янкель-Сирота заслуживал к себе самого пристального внимания.
Начнём с того, что он был полиглотом и знал не только все языки, на которых говорят сегодня, но и «мёртвые» тоже. На них общались когда-то шумеры, ассирийцы, филистимляне и копты. Таким языком была и латынь. Прошли тысячелетия, древние языки забылись, а Янкель-Сирота все их каким-то непостижимым образом помнил.
Из Москвы и Ленинграда приезжали в Зуев разные профессора – языковеды (ну, и психиатры, конечно) и никак не могли взять в толк: кто его всему этому научил.
И хоть Янкель объяснял, что выучил их сам, так как живёт на свете почти двадцать веков, его ответ только усугублял подозрительное к нему отношение со стороны учёного мира. Каждый проверяющий перед тем, как поставить свою подпись, делал одну и ту же запись в командировочном журнале: «желательно отправить гр-на Янкеля-Сироту на долгое и, главное, интенсивно-принудительное лечение».
И в этом не было ничего удивительного. Любой советский учёный, воспитанный на здоровых и бодрых законах социалистического общежития, не мог бездоказательно верить в такой бред, как «временной телекинез», благодаря чему испытуемый, по его словам, был лично знаком со многими известными людьми мировой истории.
Например, Янкель-Сирота утверждал, что дружил с Улугбеком и знал хана Батыя, что помогал размешивать краски самому Леонардо да Винчи, а ещё, будто плавал на каравелле Магеллана и пил вино с Исааком Ньютоном, закусывая печёными яблоками из его сада. Кроме того, был свидетелем поражения Наполеона Бонапарта при Ватерлоо, а на голландских верфях, во время строительства корабля, устраивал перекур вместе с русским царем Петром Первым. Ну, как вам такое? Понимаю ваше недоумение, но, зная лично Янкеля-Сироту, склонен ему верить. Уж если он что сказал, – значит, так оно и было. В Зуеве таких правдивых людей было двое – он и служка из синагоги реб Хаим. Но о нём рассказ впереди.
Словом, нашествие учёных ни к чему не привело, «заговорённость» продолжала действовать, и Янкель-Сирота, как летал на своей козе, так и летает до сих пор.
…Ева распахнула занавеску и крикнула:
– Привет, Яник! Сегодня у меня День рождения! Прилетай в гости!
Янкель в этот момент хоть и висел в небе, всё же её услышал и приветственно махнул рукой в ответ:
– Я помню! А будет Тасинолюбимое миндальное печенье?!
Ева принюхалась, стараясь уловить в аппетитном облачке с кухни запах миндаля, и радостно сообщила:
– Будет! Бабушка его уже испекла!
– Тогда обязательно прилетим! Поздравляю тебя, малышка!
Надо вам сказать, что и без миндального печенья Янкель-Сирота обязательно прилетел бы в гости – уж очень он любил праздники и веселье! Тут Тася заблеяла, взмахнула хвостом, затрясла бородой, и направила свои крылья в сторону Городского рынка.
А Ева села в постели по-турецки и принялась заплетать косу. И пока её быстрые пальцы ловко наводили на голове неземную красоту, она вспоминала о вчерашнем дне, когда закончились занятия в школе и наступили первые в её жизни летние каникулы.
Учительница Нина Борисовна поздравила класс с окончанием учебного года и пожелала хорошего отдыха. А ещё попросила прочесть много нужных книг, потому что во втором классе, предупредила она, учиться будет труднее, чем в первом. И раздала рекомендованный Наркомпросом список книг для чтения – от Пушкина и Некрасова до Гайдара и Бианки.
С книгами проблем в доме не было. Их собирал отец, а несколько больших шкафов со старинными томами в кожаных переплетах с позолотой на корешках достались им от второго дедушки, Матвея – отца папы. Дедушка Мотя был человеком образованным, широких взглядов, а его отец Натан Моисеевич – прадедушка Евы и Лёвки – был лично знаком с писателем Львом Толстым и художником Николаем Гё.
…Тут в детскую вошла мама Хана. Ханой её называли все родственники и папа тоже. Для детей же она была «мамочкой» и «мамулей». А вот в больнице, где мама работала хирургом, все коллеги и больные обращались к ней официально – Анна Павловна.
Мама была небольшого роста, очень изящная, и этим ставила в тупик некоторых «доброжелателей», которые утверждали, что еврейские женщины, по своей природе, всегда толсты и безобразны. А ещё у мамы были рыжего цвета пушистые волосы, разбросанные по плечам, и даже в пасмурный день они походили на копну «домашнего» солнца.
– С Днём рождения, доченька!..
Мгновенно вспорхнув, Ева восторженно повисла у Ханы на шее.
– А где мне подарок?.. – сонным голосом спросил Лёвка, наблюдая за их нежностями. Он проснулся уже давно, когда Ева громко приглашала на День рождения Янкеля-Сироту.
– Будет тебе подарок, – ответила она брату. – Получишь, когда придут гости.
По семейной традиции, «виновник» торжества дарил всем гостям небольшие сувениры, сделанные своими руками. И выходило, что в День рождения никто не оставался без подарков – ни «новорождённый», ни гости.
Сувенирами могли быть обычные акварельные рисунки и вырезанные из бумаги силуэты, фигурки из пластилина или вышивка с инициалами на носовом платке. Это могла быть обычная бутылка, увитая на клею бумажным шпагатом, а потом разукрашенная цветной гуашью и для красоты покрытая лаком – ставшая вазочкой для цветов. Это был и самый обычный камень-голыш, найденный на берегу речки Искры, на котором нужно было придумать пером или кистью какой-нибудь забавный рисунок.
На сегодняшний День рождения Ева тайно от всех делала сувениры, начиная с весны. И успела сделать, штук двадцать, не меньше.
– Ну, что ты мне подаришь, что?.. – нетерпеливо спрашивал сестру Лёвка, садясь в постели.
– Сам увидишь!
– Нет, скажи сейчас!
– О подарке нельзя говорить заранее, – заметила мама.
– Мне мо-ожно, – заныл Лёвка. – Я её бра-ат!..
– Не ной! – строго сказала Ева.
– Я не но-о-ою!.. – заныл Лёвка ещё громче.
– Я же не расстраиваюсь, что свои подарки получу только к вечеру, – заметила она.
– Почему к вечеру?.. – Лёвка тут же перестал хныкать.
– Потому что Ева родилась в половине шестого вечера, – объяснила мама. – А в нашей семье, если ты помнишь, подарки друг другу дарят только после того, как пробьёт Настоящий Час Рождения.
– Не пробьёт, а прокукует, – поправил маму Лёвка (в их доме были часы с кукушкой) и тут же поинтересовался: – А когда я родился?..
Мама присела к нему на постель, он крепко к ней прижался.
– А ты, мой дорогой, родился поздней морозной ночью. Почти под утро.
– Как?! – растерялся Лёвка. – Значит, у меня нет Дня рождения?..
– Почему нет?! – не поняли мама с Евой.
– Потому что я родился в Ночь рождения, – убитым голосом сказал он. – А ночью все спят и в гости никто не ходит!..
Мама и Ева рассмеялись.
– Не беспокойся, – успокоила его мама. – Ты родился ранним утром нового дня. А раз так, то этот день и зовётся твоим Днём рождения. И поздравлять тебя будут с утра до вечера! Как мы делаем каждый год. Но сейчас, Лев Леонидович, не тяните, пожалуйста, одеяло на себя, – сказала она с напускной строгостью. – Сегодня у нас «героиня бала» твоя сестра! – Мама поднялась с Лёвкиной постели и направилась у двери. – Всё, дети, умываться, завтракать и – за дело! Мне на работу, а у вас с бабушкой и дедушкой дел выше крыши! В четыре придут гости, а в доме ещё «конь не валялся».
– Какой конь? – тут же заинтересовался Лёвка.
– Так говорят, когда много несделанной работы, – объяснила мама и вышла из детской.
– Вот бы мне кто подарил коня!.. – мечтательно сказал Лёвка.
– И куда б ты на нём поскакал? – поинтересовалась сестра.
– На Дальний Восток! Защищать советские рубежи от японцев!.. – ответил её отважный брат. – Ну, и тебя тоже, – пообещал он великодушно.
…Рослый Лёвка выглядел гораздо старше своих семи с половиной лет. Оттого и в детский сад давно уже не ходил. Но в отличие от Евы, читал он неважно, писал ещё хуже, а считать умел только до ста – словом, ленился. Зато мог мечтать целыми днями, и это было главным его занятием.
Мечты у Лёвки были особые, не такие, как у других детей.
Если какой-нибудь мальчик, к примеру, хотел стать лётчиком Молоковым, чтобы летать на аэроплане, то Лёвка мечтал о полёте на ковре-самолёте! И границу мечтал защищать не с ружьём в руках, а с волшебным луком, и чтобы обязательно сверкал на поясе меч-кладенец!
Его мечты были полны сказок и фантазий, которые все вокруг называли пустыми выдумками, а то и просто враньём.
Он мечтал открыть новый Полюс – Западный или Восточный, потому что Южный и Северный уже открыли. Но когда ему папа объяснил, что ни на Западе, ни на Востоке никаких полюсов быть не может, Лёвка потерял интерес к этой мечте, и с ходу придумал новую – стать былинным богатырём, как Илья Муромец. Из рыжих метёлок кукурузных початков он приделал себе усы и бороду, из плотной бумаги смастерил шлем, из картона меч. Лук, как и полагается, из тугой ветки. А из тонких веточек выстругал стрелы. И поскакал в погоню за Змеем Горынычем на деревянной палке, которая стала его конём. Когда же ему надоело носиться по дому и сражаться с невидимым Змеем, Лёвка вернулся в сегодняшний день и тут же представил себя знатным трактористом, как Паша Ангелина. В своих мечтах он вспахал и засеял пшеницей не только все земли в СССР и половину земного шара, включая пустыню Сахару и джунгли Южной Америки, но и всю их квартиру – от чердака до подвала, носясь по дому с рычаньем и фырканьем «стального тракторного коня».
Однажды после одного-единственного представления в Зуеве московского цирка-шапито, Лёвке захотелось стать клоуном, таким, как Карандаш со своей собачкой Кляксой, – чёрным маленьким скотч-терьером, и смешить всех детей.
На следующее утро Лёвка уже выступал во дворе с их кошкой Айкой. Та должна была играть роль Кляксы, но будучи по натуре ленивой и несообразительной, Айка даже не поняла, что сейчас она уже не кошка, а скотч-терьер, и что зовут её не Айка, а Клякса. Когда Лёвка её спрашивал, сколько будет дважды два, она должна была чётко пролаять четыре раза подряд! Но Айка даже ни разу не мяукнула. Окружённая дворовой детворой, которая за пятачок купила билеты на цирковое представление, она откровенно дрыхла. Может быть, оттого, что на дворе было жарко, но скорее всего, что со дня на день Айка ждала очередную партию котят. Впрочем, плодовитость была её привычным состоянием – не успев окотиться, она вновь готовилась населить землю новыми кошачьими душами.
Надо отдать должное Лёвке – во всех своих мечтах он ничего не требовал лично для себя. Только однажды захотел, чтобы папа взял его с собой в Москву. Там, мечтал Лёвка, они обязательно пойдут на Красную Площадь, где с Мавзолея его заметит товарищ Сталин. Вождь позовёт его к себе, пожмёт Лёвке руку и, прищурив глаза, тихо скажет: «Именно такого героя, как ты, Лёвка, я себе и представлял!». И наградит «Орденом за Подвиг». А Лёвка ответит, что до самой старости будет служить своему Отечеству.
Вот какие государственные мечты ежедневно посещали Лёвку Шварца. От их масштаба и важности он очень гордился собой.
…Мама уже надевала туфли, когда к ней подошла Ева:
– А папа приедет?
– Да, – ответила мама, – мы с ним вчера говорили.
Телефона в доме не было, и папа звонил из Москвы маме в больницу.
– А когда?..
– Днём. Так что времени на уборку у вас хватит.
Папы уже неделю не было дома. В последнее время он часто отлучался в Москву. Бывало, получит ночью телеграмму, а через полчаса его и след простыл. Только слышала Ева, как от дома, почти неслышно, отъезжала служебная машина, что отвозила папу на вокзал, осветив ярким светом автомобильных фар потолок в детской, словно махнув на прощанье волшебным огненным веером.
Когда-то папа с отличием закончил факультет иностранных языков Московского Педагогического, и по распределению напросился на работу в Зуев, где, в тридцати километрах от города, в Лесном посёлке, жила его мама Нина Андреевна, и откуда папа был родом. Работая школьным учителем немецкого языка, он познакомился с молодым врачом-хирургом Анной Минкиной. Они поженились, и вскоре у них родилась дочь Ева. А через два года появился на свет и сын Лёвка. Когда Лёвке исполнилось пять лет, папу пригласили на работу в Москву, в качестве консультанта-переводчика. Этот крутой поворот в их жизни был неожиданным для него самого. Где работал папа в столице, все могли только догадываться. Он никому об этом не говорил, даже маме, но каждый взрослый понимал – раз папа не откровенничает, значит, работа серьёзная и спрашивать о ней не положено.
Уезжая в прошлое воскресенье, он дал слово Еве обязательно приехать к её Дню рождения. Папа всегда держал слово, просто сегодня на всякий случай, Ева уточнила у мамы время его приезда.
– И не забудь помочь бабушке на кухне, – напомнила ей мама.
– Мы с Лёвкой поможем, – пообещала Ева.
– Вот и отлично! Лев любит заниматься уборкой. Вместе с дедушкой расставьте столы в комнате и на веранде – вдруг папа опоздает.
– Он может опоздать? – с тревогой спросила Ева.
– Папа нет, но поезд может. Все поезда опаздывают.
В доме Шварцев по праздникам накрывали всегда два стола – «взрослый» и «детский». Зимой в одной большой комнате, а летом, на Евин День рождения, стол для детей ставили отдельно на летней веранде. Такова была семейная традиция – ведь за каждым столом свои темы для разговоров.
За «взрослым» столом они были всегда скучными – говорили о работе, о зарплате, о премиях, иногда о политическом положении в мире. Но как только за столом понижали голос, чтобы разговоры не слышали дети, тут же бабушка Берта начинала громко петь застольную песню из репертуара Леонида Утёсова. Она родилась в Балте, недалеко от Одессы, но считала себя настоящей одесситкой. Правда, с юмором у неё было не очень.
За «детским» же столом всегда было шумно и весело, как и полагается в детской компании. Летом двойные рамы снимались, и веранда превращалась в просторную террасу, похожую на ту, которая была в поселковом доме бабушки Нины. Послезавтра Ева с Лёвкой уезжали к ней на всё лето. Уже и грузовик заказали.
Бабушка Нина была родом с Кубани, а второй их дедушка – Матвей Натанович Шварц – свой, зуевский. Много лет работал наборщиком в зуевской типографии и, надышавшись за все эти годы свинцовой пылью, умер от туберкулёза лёгких в сорок четыре года, задолго до рождения внуков.
– Вернёшься, как всегда? – спросила Ева маму.
– Да, к семи вечера, – пообещала она, завязывая бантиком шнурки на туфлях.
Из кухни в прихожую вышла бабушка Берта. Кто видел её впервые, сразу бы сказал – труженица. Большие кисти рук, полноватое лицо, короткая стрижка, небольшой нос картошкой, хотя в юности – и фото это могут подтвердить! – лицо Берты было красивым: глубокие карие глаза, тонкий профиль, смешливые очертания губ. Сейчас же глаза немного потухли, но очков она до сих не носила, даже когда читала, а губы ежедневно красила помадой, даже если не выходила из дому. И веяло от неё всегда свежестью с запахом туалетного мыла.
– Хотя бы на сегодня могла отпроситься! – недовольно заметила она маме. Эта тема у бабушки была постоянной. – Лёди нет, тебя не будет! – Своего зятя бабушка с первых же дней называла Лёдя, как ласково звали Леонида Утёсова его близкие друзья. – Столько дел в доме! Свихнуться можно!
– Сладкий стол, мамуля, мы с тобой приготовили вчера вечером… – напомнила ей мама, пытаясь успокоить.
– Причем тут сладкий стол?! – удивилась бабушка. – У киндэлэ День рождения! Она у нас, кто – Янкель?!
– Почему Янкель? – не сообразила мама.
– Потому что он сирота!
– Мамочка! – взмолилась Хана. – У меня сегодня три операции, одна сложнее другой!
– Могла бы перенести на завтра!
– Больные ждать не могут!
