скачать книгу бесплатно
«Почему он красный? Гашиш ли это?» – чем больше Артём думал об этом, тем сильнее накатывала тревога.
На прошлой новогодней вечеринке в клубе, который им любезно сняла их межгалактическая компания, он курил гашиш с какими-то ребятами из параллельного офиса и запомнил, что к чему.
Артём нашёл небольшую бутылку минеральной воды и вылил содержимое в раковину. Взяв зажигалку, Артём прожёг в дне бутылки дыру размером с тыквенную семечку, после чего принялся разворачивать её заранее приготовленным ключом. Горячий пластик обжигал пальцы и лип к коже, но отверстие быстро увеличилось.
Закрутив крышку, Артём отложил бутылку в сторону.
Нужно было подумать, где курить. Выходить на балкон он не хотел: соседний дом находился метрах в пятиде сяти, но кому-то вполне могло прийти в голову подсматривать в бинокль. Если не за ним конкретно, то вообще – разглядывать людей. Артём бы и сам так наверняка делал, будь у него достойная оптика.
Нет, на балконе было слишком опасно. Оставалась кухня. Он включил вытяжку и выложил на столешницу своё добро – камень, бутылку, зажигалку и сигареты.
Артём приготовил себе первую плюху. Гашиш шёл мягко. Ему даже не хотелось кашлять. Подождал. Ничего не происходило. Подумав, он сделал ещё четыре затяжки.
5
Когда Артём докурил, исчезло электричество. Резко замолчал фонтанирующий новостями телевизор. В квартире натянулась тишина.
Его не пёрло. Артём подождал ещё минуту. Ничего не происходило. Вообще ничего. «Обманул мелкий», – подумал он раздражённо.
Артём сходил в коридор и проверил пробки – электричества всё не было. «Надо куда-то позвонить», – подумал он, но не смог вспомнить ни одного экстренного номера.
Вместе с электричеством пропал Интернет. Артём попытался зайти в сеть с телефона, но вся связь легла.
«Хрень какая-то», – рассудил Артём, оделся и вышел в парадное.
Соседние квартиры молчали. Его совершенно не торкало. Решив разобраться с Пыжиком после и не став беспокоить соседей, у которых, судя по всему, тоже не было электричества, Артём спустился во двор.
Смеркалось. Окна домов кляксами сливались с бетонными панелями. С улицы послышался вой сирен. Артём подумал, что нужно вернуться домой, но вместо этого вышел со двора.
На улице было пустынно. Вдалеке ухнуло: Артём увидел, как в конце квартала вспыхнул автомобиль.
Всё чаще звучали тревожные голоса каких-то служебных машин. Иногда казалось, что сирены выли прямо у него за спиной, но, оборачиваясь, Артём ничего не видел.
Он быстро зашагал к метро. Было страшно.
Пройдя мимо догоравшей машины, чтобы свернуть в соседний переулок, Артём увидел ещё несколько покорёженных, сожжённых автомобилей. Людей, как и трупов, не было.
Когда до станции оставалось метров пятьсот, из-за угла выехал танк. Устремив на Артёма гигантский ствол, махина двинулась по переулку.
Запаниковав, Артём развернулся, чтобы броситься прочь, но вновь обмер. С другой стороны на него шагал дракон. Чудище извергало столпы пламени на уровне последних этажей кирпичных пятиэтажек, из-за чего их крыши и чердаки весело вспыхивали. Уже почти чёрный воздух озарился огнём и криками: из вылетевших окон начали выпрыгивать пылающие люди.
Сзади угрожающе взревел танк. Вспомнив старые фильмы о войне, Артём бросился на асфальт, прижался к нему изо всех сил.
Танк прицелился и выстрелил. Снаряд пролетел у Артёма над головой, совсем близко, и через доли секунды поразил одну из лап чудовища. Дракон плюнул пламя. Перезарядившись, орудие дало ещё один залп, попав в ту же лапу. Чудище взревело, но отступило и исчезло за углом.
Загудев, махина рванула вперёд. Артём зажмурился. Танк пролетел прямо над ним. Он почувствовал его пылающую сталь.
Полежав ещё полминуты, Артём встал. Он был цел и невредим.
Артём бросился вперёд – к метро.
Возле станции толпились люди. Их было поразительно много. Почему-то он подумал, что там, среди народа, окажется в безопасности.
Многие были напуганы, но уже нашлись те, кто достал водку и гармонь. Над площадью полилась песня.
Холодало. Водка пошла по рукам. Артёму протянули пластиковый стаканчик. Он вежливо отказался.
«Ты меня не уважаешь!» – угрюмо сказал мужик.
Его косые глаза злобно светились в темноте. Артём робко взял водку.
«Пей!» – приказал мужик.
Он выпил. Водка была гадкой. Артём поморщился. Песня полилась громче.
Не было ни полиции, ни солдат.
– А что тут происходит? – спрашивал Артём.
– А кто его знает, – отвечали ему.
Один совсем юный парень наотрез отказался пить.
– Грядёт Судный день! – завопил он.
Его тут же взяли в круг.
– Заткнись! – пьяно зашипели на него.
– По роже его! Убить! – закричали вокруг.
– Апокалипсис! – запищал парень.
Пьяные и злые люди бросились на него. Кто-то выхватил нож и всадил его парню прямо в сердце. Толпа довольно зашумела.
– Хорошо! – горланили мужики.
Артём попытался уйти, но понял, что зажат среди сотен людей, столпившихся на крохотном пятачке возле входа в метро.
Сзади снова зашумели. Кто-то крикнул, что запустили поезда.
– Куда поезда? – спрашивал Артём.
Но его уже никто не слушал. Поток подхватил Артёма и понес к станции, вниз по лестнице. Он почувствовал, как падает, быстро скользит по ступеням.
Артём попытался ползти. Люди бежали по нему.
– Спасите! Помогите! – захрипел он.
Но они всё бежали и бежали. Тяжёлый ботинок врезал ему в висок. Всё стихло.
Хорошая сделка
1. Мякишев
Утром в пятницу пошёл дождь. В марте валил снег, в апреле было уже плюс двадцать, а теперь вот – дождь. Михаил Фёдорович Мякишев читал в газете, что весна будет мокрой. С майскими грозами. До мая оставалось ещё десять дней. Дождь начался уже сейчас. Первый дождь после снега.
Михаил Фёдорович завтракал в одиночестве. Жена его – Ольга Дмитриевна – полчаса назад увела их дочь Зину в школу и сразу же поехала на работу – на другой конец города.
Ему-то было ехать всего полдюжины остановок на автобусе. Мякишев вздохнул и залпом проглотил маленький стаканчик кефира. Он допил чай, смахнул крошки от приготовленных супругой бутербродов с варёной колбасой в тарелку с унылой зелёной каёмкой и положил её в раковину. Михаил Фёдорович посмотрел в окно.
Дождю он даже немного радовался. Первая весенняя жара его начала утомлять. Он вообще плохо её переносил. Хуже всего было летом. Тогда Мякишев отправлялся на работу даже с охоткой: их маленькая каморка, где они плечом к плечу вот уже с десяток лет трудились с Алексеем Петровичем Хомяковым, находилась на цокольном этаже, отчего даже в самое пекло там всегда было прохладно.
В такие душные дни Михаил Фёдорович уходил с работы с сожалением, представляя себе будущие страдания: душную улицу, душный автобус, такую же душную квартиру. Дома, казалось ему, дышать было труднее всего: за день закупоренное пространство раскалялось, несмотря на толстые гардины на окнах. И когда, вернувшись, он или жена отворяли форточки и деревянные рамы, в квартиру лишь лениво тёк удушливый пыльный воздух раскалённого города.
Давно, ещё студентом, в дождливую погоду Мякишев даже писал стихи. Над его мечтательными рифмами тогда все посмеивались. Это потом он понял, что однокурсники, бездумно зубрящие цифры, просто ему завидовали, потому что не могли при всём желании, если бы оно даже и было, хотя Михаил Фёдорович думал, что и желания у них не было, написать что-то стоящее. Написать вообще хоть что-то, кроме своих глупых цифр.
Но в итоге цифры победили, и Мякишев, несмотря на свою любовь к поэзии, оставив все потуги, занялся составлением отчётов – больших и маленьких. Они заменили ему разнообразие форм и ритмов.
Поэзия в последние годы ушла из его жизни – в газетах стихов не печатали, а то, что иногда звучало из телевизора или по радио, вызывало лишь грустную усмешку. И Михаил Фёдорович сосредоточился на цифрах.
Он взял целлофановый пакет с такими же, как только что съел, бутербродами и сунул его в портфель. Мякишев ещё раз глянул в окно, вышел в прихожую и оделся. Подумав, он прихватил зонт.
Дождь крепчал. Возле мусорного бака, потроша пакеты жильцов, нервно суетились местные бомжи. Михаил Фёдорович заметил, что промокли они до нитки, и вода льёт бедолагам прямо за шиворот, отчего бездомные двигались ещё резче и быстрее, яростно набивая свои бездонные клетчатые котомки пластиком и стеклянной тарой, мечтая поскорее скрыться с добычей в тёплых глубинах теплотрасс.
Мякишев вспомнил, что забыл прихватить оставшийся со вчерашнего дня пакет с отходами. Мусор уже начал испускать тошнотворный, сладковатый душок. Если бы стояла жара, к вечеру в квартире нечем было бы дышать. Михаил Фёдорович боязливо глянул на свору бродяг и, перескакивая тонкими ногами через длинные лужи, поспешил к остановке.
Крышу остановки сорвало ветром ещё прошлой осенью, с тех пор её так и не починили. Судя по всему, автобусы и троллейбусы снова сбились со своего графика и ходили абы как – толпа пассажиров быстро росла. Многие, как заметил Мякишев, были не столь предусмотрительны, как он, и не взяли зонты, поэтому взирали на него с неприкрытой завистью и злобой, зябко кутаясь в свои воротники и капюшоны. Мерзкий дождь, увлекаемый беспорядочными рывками ветра, бил то вдоль, то поперёк – наотмашь, прямо в лицо, затекая по шее под одежду.
Самые нетерпеливые прыгали в маршрутки. Кроме Михаила Фёдоровича, на остановке остались преимущественно старики.
Многим пенсионерам нечего было делать; единственным развлечением для них остались бесплатные поездки в общественном транспорте. Соседка-старушка, ещё двадцать лет назад похоронившая мужа, рассказывала Ольге Дмитриевне, а та, едва не плача, передавала ему, словно Мякишев мог чем-то помочь, – что садилась в трамвай и ездила по кругу до самого обеда, когда начинали крутить сериалы.
Михаил Фёдорович прекрасно понимал пенсионеров, хотя и не любил уступать старикам место. Но он и сам не представлял, что можно было делать дома, когда по телевизору ничего не показывают, а все книги или перечитаны, или же читать нет уже никаких сил. Так тоже случается в старости, думал он.
Забитые стоки плохо справлялись с непрекращающимся движением воды. Бурые потоки уже волнами ходили по проезжей части, заставляя автомобили и маршрутки сбавлять скорость, чтобы, надрываясь, рвать бурлящее мутное течение.
Наконец, рассекая дождь и водную пучину, подъехал его автобус. Подумав, что присесть всё равно не получится, Михаил Фёдорович пропустил в салон всех пенсионеров, после чего еле-еле успел втиснуться в закрывающиеся двери. Ему даже прищемило куртку, так что Мякишев был вынужден проехать в неподвижном состоянии целую остановку, уткнувшись лицом в плечо какой-то большой и круглой женщины, после чего людской поток вынес его на улицу. Прижав портфель и зонт к груди, он на этот раз первым ринулся вглубь салона и, опередив всех, оказался прижатым к обклеенному рекламными плакатами стеклу. Автобус тронулся, на него насели пассажиры. Михаил Фёдорович почувствовал, как трещат его кости. Он выдохнул, немного подвернул вправо левую ногу, а правую руку – чуток влево, начал крутить головой и, умостившись среди мягких, надутых в своих куртках и пальто людских тел, найдя в них укромное местечко, расслабился и замер, принявшись отсчитывать оставшиеся остановки.
В утренних пробках автобус полз медленно, но ехать оставалось недолго. Михаилу Фёдоровичу было вполне уютно, и он принялся думать о грядущих делах – бумагах и цифрах, прикидывая, сколько всего он сможет сделать сегодня. Мякишев собирался хорошенько поработать, чтобы завершить неделю на мажорной ноте.
К его остановке пассажиров значительно поубавилось. Растолкав их и выбравшись из автобуса, Михаил Фёдорович прошёл пустой сквер, где в такой дождь не было даже беспризорных чипированных собак.
Мякишев подошёл к красивому, хоть и сильно обветшалому зданию XIX века. Он дёрнул кованую ручку массивной парадной двери бывшего жилого подъезда, где из квартир тогдашней элиты ещё сотню лет назад сделали кабинеты чиновников, бухгалтеров и прочих бюрократов всех мастей.
Стены подъезда давно облезли и уже рассыпались: через дыры в прогнивших кирпичах иногда мелькали тени и вспыхивали огни соседних офисов. Свет единственной на этаж лампочки без плафона казался мрачным и зловещим.
Поздоровавшись с охранниками на проходной и заметив, что те даже не глянули в его сторону, Михаил Фёдорович спустился по лестнице к своему кабинету. В клетушке два на четыре метра, служившей в своё время дворникам кладовой для мётел и вёдер, сосредоточенно склонившийся над кипой исписанных цифрами бумаг его уже ждал Хомяков.
2. Твидов
День начальника управления, где работали Мякишев и Хомяков, – Андрея Афанасьевича Твидова – с самого утра пошёл как-то наперекосяк. Жена его – Настасья Николаевна – уехала на дачу ещё позавчера, в среду, заявив, что сад нужно подготовить к дождю и похолоданию. Похолодать, ворчал про себя Твидов, должно было всего до плюс трёх-пяти градусов, совсем немного. Даже о заморозках не сообщалось. Разве это можно назвать похолоданием? И в чём заключается подготовка?
Однако отъезду жены Андрей Афанасьевич обрадовался: дел у него скопилось немало, а отсутствие постоянно путавшейся под ногами со своими домашними хлопотами супруги, несмотря на определённый бытовой дискомфорт, всё же давало ему возможность сосредоточиться на насущных заботах, успеть с которыми нужно было до выходных. Чтобы в субботу с утра пораньше с лёгкой совестью и спокойным сердцем присоединиться к жене – до самого вечера воскресенья.
Больше было и не нужно. Длительное пребывание на даче, ещё почти голой после недавнего ремонта и кажущейся оттого до сих пор необжитой, быстро наскучивало. Как и само безделье, в принципе. Вот уже тридцать пять лет Твидов приучал себя трудиться строго по расписанию – минимум по восемь часов пять дней в неделю – независимо от текущей должности и степени ответственности.
Он никогда не служил в армии, ограничившись военной кафедрой в университете, но свою деятельность не без скромности считал и даже иногда называл защитой Родины. Твидов десятки лет чётко и без сбоев выполнял отведённые ему функции и, как представлял себе, мысленно примеряя мундир, дослужился уже до генерала. «Жаль, времена не те», – досадовал Андрей Афанасьевич.
Сильно напрягаться тоже не следовало. Это простое правило Твидов усвоил довольно быстро. Ещё молодым и бойким парнем на сломе эпох он сумел встроиться в новую систему. Тогда как большинство его одноклассников и старых коллег, многие из которых были, Андрей Афанасьевич не собирался кривить душой, куда талантливее, чем он, свалились на обочине жизни, некоторые спились.
Твидов не пил почти двадцать лет. Это позволяло работать продуктивнее. Скоро ему должно было стукнуть шестьдесят четыре, но о пенсии, как хвастался Андрей Афанасьевич под льстиво-завистливые взгляды подчинённых, с таким здоровьем он даже не задумывался.
Иногда, приезжая на дачу, на свежем воздухе он брался за физкультуру: тягал туда-сюда старенькие чугунные гантели или бегал трусцой по опушке жиденькой лесополосы.
По правде говоря, бегать ему было скучно, от бега его воротило. «В этом же нет никакого смысла! Что я, хомячок какой-то, бегать туда-сюда бесцельно?» – думал Андрей Афанасьевич. Но Настасья Николаевна убеждала мужа, что в его возрасте, наоборот, нужно бегать ещё больше, даже в выходные, тем более что в остальные дни на активный отдых у него всё равно не было времени. На что Твидов лишь отшучивался, что чувствует себя отлично. Ведь он уже не пил и даже никогда не курил. «Стальное здоровье!» – бахвалился он, стуча себя кулаком в грудь, но всё равно уступал под напором супруги и выходил на пробежку.
Забота семьи о нём всё возрастала. Конечно, сначала Твидову было приятно, как приятно чьё-либо неравнодушие каждому живому существу. Но весьма скоро всё это ему приелось и даже опротивело, отчего он уже начинал злиться. Однако Андрей Афанасьевич молчал, сдерживался, лишь выдавливая дежурную улыбку, чтобы не расстраивать Настасью Николаевну. Подсознательно Твидов понимал, что всё это происходит с его супругой не от безразмерной любви к нему, а от безделья.
Недавно подключилась ещё и их дочь Даша. Ей было мало учёбы в университете и парней, поэтому она решила завести собаку. Да так, чтобы гуляли с ней родители, чаще всего – Андрей Афанасьевич. Девушка оставляла за собой право возиться со щенком французского бульдога, которого подарила отцу на 23 февраля, лишь в редкие моменты приливов нежности.
С утра Твидов нашёл от дочери записку – она убежала на пары пораньше. «Чтобы, подключившись к Интернету, посидеть в кафе», – подумал Андрей Афанасьевич. Гулять с Бомом оставалось ему. Твидов глянул на часы – прохаживаться с собакой вокруг дома среди кустов, лавочек и спешащих на работу людей у него не было ни времени, ни желания.
Он выпил йогурт и кофе. Щенок буравил его большими тоскливыми глазами. Глядя на своё отражение в его бездонных зрачках, Андрей Афанасьевич лишь пожал плечами, рассудив, что Даше, когда она вернётся домой после пар, не составит труда подтереть за псом.
Когда Твидов уже собирался выходить из квартиры, ему позвонил водитель Степан – у него что-то заглохло в машине. Он сбивчиво и испуганно извинялся. Подумав, что Степан, в общем-то, не виноват, потому что сломался автомобиль, а не тот, например, где-то успел напиться с самого утра, Андрей Афанасьевич всё равно рассердился.
Он спешил. К десяти назначили встречу в министерстве. Ему ещё нужно было заехать в управление.
Перед такими встречами Твидов немного нервничал. Сегодня от него не ждали никаких выступлений, но он на всякий случай подготовил доклад на несколько страниц, густо сдобрив его цифрами – чтобы отвлечь внимание слушателей.
Выступать Андрей Афанасьевич не любил. Раньше, когда Твидов был моложе и энергичнее, он мог запросто вещать с трибуны хоть битый час, не обращая внимания на аудиторию и то, слушают его или нет. Потом, с годами, увидев, что никому ничего не нужно, и его, как правило, всё же не слушают, лишь оглашая в конечном итоге одобрение или порицание, Андрей Афанасьевич поумерил пыл.
Теперь Твидов подходил к подобным мероприятиям рационально – выступал сдержанно и сухо. «Побольше цифр», – решил он.
Несмотря на опоздание водителя, Твидов приехал в управление ещё до девяти. Андрей Афанасьевич прикинул, что у него есть ещё с полчаса. Запершись в кабинете, он откинулся в кресле. Твидов никого не хотел видеть. Не став вызывать секретаршу Маргариту Тимофеевну, он сам заварил себе пакетированный чай.
3. Хомяков
Накануне Хомяков был у Твидова, где услышал, что на лето их управлению выделили несколько путёвок в новый министерский пансионат на море. О его открытии у них говорили давно, но никто, в том числе и Алексей Петрович, не верил, что туда поедет кто-то, кроме руководства.
Когда Хомяков вошёл в кабинет начальника, тот как раз передавал бумаги Маргарите Тимофеевне и прямо так ей и сказал: «Подготовьте мне список на путёвки».
Пока они разговаривали – таинственно, полушёпотом, – Хомяков делал вид, что ему нет никакого дела до происходящего: он усердно мялся у обитой паркетной доской стены, старательно переступая с ноги на ногу и бессмысленно пялясь в мокрое окно, за которым не было ничего, кроме безликой серости городской весны.
Когда секретарша вышла, Алексей Петрович, ступая всё так же нерешительно и деликатно, немного приблизился к Твидову – тот пил чай и безразлично просматривал какие-то бумаги. Прижав папку с отчётом к узкой груди, из-за чего он даже частично скрылся за ней от начальственного взора, Хомяков сдержанно кашлянул и часто заморгал. Андрей Афанасьевич устало оторвался от стакана и посмотрел на часы – было уже пять.
– Чего тебе? – спросил он, машинально перебирая листки.
