С Рождеством. Дэвиду, с любовью

– Приехали, мисс, – произнес водитель, вырывая меня из задумчивости.

Моя жизнь во многом изменилась, добавились новые проблемы, немного известности, занятость и меланхолия, но неизменным осталось одно – отношения с матерью. Эти отношения оставались сложными, словно недописанный сценарий, в котором обеим актрисам не хватало верных слов.

Небольшой домик с красной черепичной крышей выглядел точно так же, как и в детстве. Разве что изгородь стала аккуратнее, а в саду появились новые розовые кусты, укрытые на зиму. В окнах горел теплый свет, и я на мгновение замерла перед калиткой, собираясь с духом.

Дверь распахнулась раньше, чем я успела постучать.

– Эл! – моя мама – Маргарет, женщина шестидесяти лет с короткими, аккуратно уложенными седыми волосами, заключила меня в объятия. – Наконец-то!

Вдохнула знакомый аромат маминых духов – легкий, с нотками лаванды. Как странно: этот запах всегда ассоциировался с домом.

– А ведь я не задержалась, – я отстранилась и внимательно вгляделась в лицо мамы.

Что-то изменилось. Морщинки вокруг глаз стали глубже, а под ними залегли тени, которые не могла скрыть даже искусно наложенная косметика. Мама всегда следила за собой, и эти признаки усталости казались чужеродными на ее лице.

– Проходи скорее, чай уже готов. Я испекла те булочки с корицей, которые ты любила в детстве.

Дом встретил меня теплом и уютом. В гостиной жужжал электрический камин, а на журнальном столике громоздились стопки книг – мама всегда читала несколько романов одновременно. Я заметила среди них несколько медицинских справочников, но не придала этому значения.

Моя старая комната теперь служила гостевой. Плюшевые медведи и школьные грамоты уступили место нейтральным картинам и книжным полкам, но кровать осталась прежней – с тем же скрипом и мягким матрасом, который помнил форму моего юношеского тела.

– Как прошли съемки нового сериала? – спросила Маргарет, разливая чай по чашкам из старого фарфорового сервиза.

– Закончились три недели назад. Постпродакшн5 займет еще пару месяцев.

– Дэвид тоже снимался, если я правильно помню?

Краска прилила к щекам от упоминания его имени.

– Да, но у него была главная роль. А я так, третье лицо, мы даже в кадре вместе не были.

– Но я думала, что после награды…

– Я тоже так думала, мам… Расскажи лучше о себе. Как книжный клуб? Все еще встречаетесь по четвергам?

– Теперь по средам. Мы недавно читали роман той молодой писательницы, о которой ты рассказывала летом. Сильная проза, хотя несколько мрачновата для моего вкуса.

Разговор тек спокойно и непринужденно, словно между нами не было тех лет отчуждения, когда я, получив первую серьезную роль, почти перестала приезжать домой. Мы много говорили о новых фильмах, о маминых подругах, саде, о книгах и музыке – обо всем, кроме того, что действительно важно.

***

Утро встретило запахом свежезаваренного кофе и тишиной. Последние месяцы были сумасшедшими. После такого недолгого взлета, что увенчался в мае премией BAFTA TV6 за лучшую драматическую роль, с предложениями было глухо. Дэвид выбил мне небольшую роль в сериале BBC по роману Диккенса. Но если честно, от ролей в костюмированных драмах я стала уставать. Мне хотелось играть, погружаться в чужие жизни, проживать их на экране. А не просто носить огромные юбки и пышные прически.

– Я помню, как ты устраивала представления в гостиной. Заставляла меня и отца быть зрителями, раздавала самодельные билеты…

Мы сидели с мамой на кухне, пили кофе и ловили лицами солнечные лучи, что пробивались в небольшое окно над раковиной.

– А потом папа ушел, и зрителем осталась только ты, – тихо добавила я.

Воспоминание повисло тяжелым облаком. Мне было одиннадцать, когда он ушел. И это стало первой трещиной в наших с мамой отношениях. Невысказанное обвинение, которое я никогда не произносила вслух, но которое все эти годы жило во мне: если бы мама была другой, он бы не ушел.

– Эл, – мама внезапно взяла меня за руку, – я хотела поговорить с тобой кое о чем важном.

Я видела это выражение лица раньше – когда мама сообщала о разводе, когда говорила о продаже их старого дома, когда рассказывала о смерти знакомых. Я напряглась.

Мама глубоко вздохнула.

– Я не хотела говорить по телефону. Такие вещи нужно обсуждать лицом к лицу.

– Ты меня пугаешь.

– У меня рак, Эл. Поджелудочной железы, – ответила мама на выдохе.

Слова упали между ними, как камни в тихий пруд, разбивая гладкую поверхность нашего хрупкого утреннего спокойствия.

– Что? – я почувствовала, как комната начинает кружиться вокруг нас. – Нет, это… Когда ты узнала?

– Три месяца назад. Я прошла первый курс химиотерапии, но врачи не слишком оптимистичны.

– Три месяца?! – внутри меня поднималась волна гнева. – И ты молчала все это время?

– Я не хотела отвлекать тебя.

– Отвлекать? – я почти закричала. – Это не какая-то мелочь, мам! Это твоя жизнь! Моя мать умирает, а я даже не знаю об этом!

Слезы хлынули из глаз. Мама обошла стол и обняла меня, крепко прижимая к себе.

– Я не умираю, по крайней мере, не сегодня, не в сочельник, – сказала она с той спокойной решимостью, которую я всегда в ней уважала. – У меня есть время. У нас есть время.

– Сколько?

– Врачи говорят, от полугода до года. Но врачи часто ошибаются.

Я закрыла глаза, пытаясь осознать услышанное. Год. Возможно, меньше. Как это может быть правдой? Моя мать, всегда такая сильная, такая независимая, не могла просто… исчезнуть.

– Что я могу сделать? – отстранившись и вытирая слезы, спросила я.

День только начинался, а мир уже никогда не будет прежним.

Вечер опустился на пригород Бирмингема, укутав маленький дом теплым одеялом спокойствия. После тяжелого разговора я целый день чувствовала себя опустошенной. Мама дремала в своей комнате – теперь я понимала, почему она была такой уставшей все время.

Руки машинально потянулись к телефону. Я знала, кому хочу позвонить. Дэвид всегда отвечал мне, независимо от времени суток или собственной занятости.

Найдя его контакт, я несколько секунд смотрела на его фотографию – черно-белый снимок с последней совместной читки сценария. Дэвид улыбался, запрокинув голову, и на его шее виднелся небольшой шрам от детской травмы, о которой он рассказал еще во время Олдвича.

– Эл? – его голос, слегка хрипловатый, с едва уловимым норфолкским акцентом, который проявлялся, когда он уставал, заставил сердце сжаться. – Что случилось? Или ты просто хотела меня поздравить с Рождеством?

– Почему ты думаешь, что что-то случилось? – я попыталась пошутить, но голос предательски дрогнул.

– Потому что сейчас почти полночь, а ты звонишь, а не пишешь сообщение, – в его тоне слышалась улыбка, но и беспокойство тоже. – А поздравления ты шлешь не раньше рождественского полудня.

Глубокий вдох, к горлу подкатывает ком.

– Мама больна, Дэвид. Очень серьезно больна.

В трубке повисла тишина, нарушаемая только его дыханием.

– Рак, – я продолжила, произнося слово, которое весь день кружилось в голове. – Поджелудочной железы. Прогноз… не очень хороший.

– Эл, – его голос стал мягче, – мне так жаль. Когда вы узнали?

– Я – сегодня. Она – три месяца назад. Я должна была заметить! В последний раз, когда мы виделись, она выглядела уставшей, но я списала это на возраст. Боже, как я могла быть такой слепой?

– Ты не была слепой, ты была занята своей жизнью. И, судя по всему, твоя мама именно этого и хотела – чтобы ты продолжала жить, не беспокоясь о ней.

– Но теперь все изменится, – я вытирала слезы.– Я собираюсь остаться с ней. Может быть, не насовсем, она против этого, но я буду приезжать чаще. Намного чаще.

– Конечно, – согласился Дэвид.– Я бы на твоем месте поступил так же.

Наступила пауза, наполненная тем, что нальзя было выразить словами. Я слышала, как где-то на заднем плане у Дэвида играет музыка. Я застала его в разгаре рождественской вечеринки.

– Я могу что-нибудь сделать? – спросил он, наконец.– Приехать, может быть?

Мысль о том, что Дэвид мог бы быть здесь, рядом, была одновременно утешающей и пугающей.

– Нет, не нужно, – быстро ответила я.– Мы не настолько близки.

«О боже, что я несу!»

– Ты мой друг, и тебе сейчас тяжело.

Я закрыла глаза, представляя его лицо – серьезные серые глаза, упрямую линию подбородка, морщинки в уголках глаз, которые появлялись, когда он улыбался.

– Спасибо, но я справлюсь. Просто… можно я буду тебе звонить? Когда станет совсем тяжело?

– Эл! Я думал, это очевидно.

– Даже если будет три часа ночи, и я просто захочу поговорить о том, какая отвратительная погода в Бирмингеме?

– Особенно тогда, – рассмеялся он. – Я люблю слушать твои жалобы на британскую погоду. У тебя это так драматично получается.

Я нажала кнопку завершения вызова и несколько секунд смотрела на потухший экран. Разговор с Дэвидом всегда действовал как лекарство – успокаивал и придавал сил.

Дверь в мамину спальню была приоткрыта, и через щель пробивался тусклый свет ночника. Она спала, книга лежала на одеяле, очки сползли на кончик носа. Я тихо вошла, сняла с матери очки, отложила книгу и поправила одеяло. В тусклом свете ночника лицо Маргарет казалось умиротворенным, почти безмятежным. Никаких следов боли или страдания – просто женщина, спящая в своей постели.

Я осторожно наклонилась и поцеловала мать в лоб. Такой знакомый жест, но не мой. Когда-то давно, в детстве, именно Маргарет целовала меня на ночь. Теперь роли поменялись, и от этого осознания что-то сжималось в груди.

Сон не шел, хотя усталость давила на плечи. Мысли кружились в голове, не давая покоя. Я снова взяла телефон, пролистала сообщения от агента, проигнорировала несколько пропущенных от коллег по съемкам и открыла галерею фотографий.

Последний снимок с Дэвидом был сделан месяц назад на закрытой вечеринке после какой-то премьеры. Мы стояли близко, его рука обнимала меня за талию, а я смеялась, запрокинув голову. Со стороны мы выглядели как пара, и мне в глубине души ужасно хотелось, что бы о нас написали в желтой прессе. Но мы были просто друзьями. Близкими друзьями.

***

Рождественское утро встретило ясным, морозным солнцем. Я проснулась раньше матери и решила приготовить завтрак – что-то, чего я не делала в этом доме с подросткового возраста.

Поиски в кухонных шкафах обнаружили запасы органических продуктов, безглютеновой муки и других ингредиентов, о которых я раньше не задумывалась. Мама явно следила за своим питанием. Возможно, даже до болезни.

– Что ты делаешь? – голос Маргарет застал меня врасплох.

Мне пришлось обернуться. Мама стояла в дверях кухни, завернувшись в теплый халат. Она выглядела отдохнувшей, но все равно слишком хрупкой.

– Оладьи с черникой. Твой рецепт, хотя я не уверена, что помню его правильно, – я натянуто улыбнулась.

– Молоко нужно вливать постепенно, – мама подошла ближе и заглянула в миску с тестом, – и ты забыла ваниль.

– Точно! – драматично хлопнула себя по лбу.– Знала, что что-то упускаю.

За завтраком мама рассказывала мне о своем книжном клубе и соседях, избегая темы болезни. Я не настаивала, понимая, что матери нужно время.

– А как Дэвид? Ты говорила с ним после приезда?

– Да, вчера вечером. Он передавал тебе привет, – ответила я, отводя взгляд.

– Передавал привет? – мама подняла бровь. – Или это ты только что придумала?

– Мам!

– Что? Я просто спросила. Вы двое ходите вокруг да около уже сколько? Три года?

Я тяжело наигранно вздохнула. Мать всегда была проницательна, когда дело касалось чувств. Тем более моих.

У меня не нашлось ответа. Мысль о том, чтобы признаться Дэвиду в своих чувствах, одновременно пугала и манила. Я столько раз представляла этот момент, но всегда находила причину отложить его на потом.

– Я подумаю об этом, – я сделала паузу. – Но не сейчас. Сейчас я хочу сосредоточиться на тебе.

Мама кивнула, принимая решение.

– Кстати, завтра собирается книжный клуб, – сказала она, меняя тему. – У моей подруги Сары в гостиной. Хочешь пойти со мной?

– В книжный клуб? – я удивленно подняла брови. – Ты уверена? Они же набросятся на меня с вопросами о кино, знаменитостях и … я не знаю, большом городе и о той штуке, что я привезла поставить тебе на полку.

– О, безусловно, – мама рассмеялась. – Они месяцами готовились к твоему приезду. Джин даже составила список вопросов.

– Боже, – я обессилено простонала, но улыбнулась. – Хорошо, я пойду. Но только если ты обещаешь спасти меня, если они станут слишком настойчивыми.

– Обещаю, – торжественно поднимая руку, произнесла мама.

Мой телефон завибрировал на кухонном столе. Сообщение от Дэвида:

"Как ты? Как прошла ночь?"

Я улыбнулась, быстро набирая ответ:

"Лучше, чем ожидала. Идем с мамой на прогулку. А завтра состоится публичная казнь моих актерских талантов. Позвоню вечером".

Его ответ пришел мгновенно:

"Буду ждать. Береги себя (и свою маму тоже)".

5

30-31 декабря 2008г.

«Дорогой Дэвид!

Пусть это Рождество принесет тебе тепло, радость и моменты, наполненные счастьем. Я надеюсь, что волшебство праздника согреет твоё сердце, а грядущий год будет полон удивительных моментов. С наилучшими пожеланиями и тайной надеждой на скорую встречу. С любовью, твой лучший друг, Элеанор»

Крытый каток Алли-Палли7 сиял яркими огнями, отражавшимися в ледяной поверхности катка. Потолок окрашивался то в розовый цвет, то в лиловый. А сквозь большие арочные окна пробивались лучи уходящего зимнего солнца. Рождество уже прошло, но праздничная атмосфера все еще витала в воздухе, согревая сердца посетителей. Люди скользили по льду, смеялись, падали и снова поднимались. В такие моменты жизнь казалась легкой и беззаботной.

Я поправила колючий шарф, обмотанный вокруг шеи, и бросила взгляд на часы. Дэвид опаздывал, как обычно. Мысль заставила меня улыбнуться. За время нашего знакомства я позволила себе опоздать лишь раз. В тот самый, когда я встретила его в дверях репетиционной и уже не хотела никогда забывать о том, что он существует.

– Прости за опоздание, – знакомый голос заставил обернуться.

Дэвид стоял запыхавшийся, с растрепанными волосами и улыбкой, от которой у меня всегда замирало сердце. На нем была темно-синяя куртка и джинсы – никаких дизайнерских вещей, никакого пафоса. Просто Дэвид, которого я знала еще до того, как его имя начали печатать на первых полосах светских газет.

– Ты всегда опаздываешь, – я старалась, чтобы голос звучал непринужденно. – Я уже привыкла.

– У меня ужасный график, – он махнул рукой и посмотрел на каток. – Надо что-то делать с моим менеджером, иначе его тайный план моего «убийства» исполниться в ближайшее время. Что ж, готова показать, как ты умеешь падать?

Я шутливо ударила его по плечу.

– Я, между прочим, с шести лет на коньках, мистер Голливуд.

– О-о, простите, мисс Олимпийская Чемпионка, – он театрально поклонился, заставив рассмеяться.

Мы направились к пункту проката коньков. Стоящая там девушка явно узнала Дэвида – ее глаза расширились, а руки слегка задрожали, когда она принимала у него оплату. Я удивилась, что она не стала брать автограф. Я бы на ее месте свой шанс не упустила. Дэвид стремительно набирал популярность по обе стороны океана, а моя карьера буксовала. За последний год в портфолио добавилась лишь пара эпизодов в британских сериалах. Ничего сравнимого с головокружительным успехом Дэвида, который после десяти лет упорного труда внезапно получил роль в блокбастере и буквально проснулся знаменитым.

– Ваш размер? – девушка смотрела на меня, но ее взгляд то и дело возвращался к Дэвиду.

– Сорок один, – ответила я нарочито холодно. Я не заметила удивленного взгляда Дэвида, в котором так и читалось: «Я думал ты миниатюрнее».

Мы вышли на лед. Дэвид сразу же схватился за бортик, его ноги разъезжались в разные стороны.

– Напомни, почему я согласился на это? – простонал он, пытаясь удержать равновесие.

– Потому что ты обещал, что мы проведем этот день вместе, прежде чем ты снова улетишь в свой Лос-Анджелес, – Я протянула ему руку. – Давай, я тебя поддержу.

Дэвид благодарно ухватился, и я почувствовала знакомое тепло, разливающееся по телу от этого прикосновения. Я осторожно покатила вперед, аккуратно увлекая его за собой.

И тут я задумалась. А как давно я была на настоящем свидании? Мне двадцать три, я миловидна и умна, у меня не должно быть отбоя от ухажёров. Вот только за учебой, попытками построить карьеру, а теперь и маминой болезнью я совсем забыла и что такое «секс», и что такое «настоящее свидание».

Хотя кого я обманываю, по сравнению с «Ним» все остальные сразу же отправились бы в раздел «недостойных».

– Ты же знаешь, что я бы предпочел провести этот день где-нибудь на твердой земле, – проворчал Дэвид, но в его глазах плясали веселые огоньки. – Например, в каком-нибудь уютном пабе.

– Успеем еще, – я широко улыбнулась. – Сначала научу тебя не падать. Представь, что завтра в таблоидах появится заголовок: «Звезда Голливуда убился о ребро конька на знаменитом катке».

– Это будет не самый страшный заголовок обо мне, – хмыкнул он, постепенно обретая уверенность в движениях.

Постепенно Дэвид освоился и уже мог скользить самостоятельно, хоть и не очень уверенно.

– Как твоя мама? – спросил он, когда мы сделали несколько кругов по катку.

Больше улыбаться не хотелось. Здоровье матери было больной темой последний год

– Я все ждала, когда ты спросишь. Без изменений, – я ответила тихо. – Врачи ничего толком не говорят, она продолжает лежать в больнице. Ну, хотя бы здесь, в Лондоне, со мной рядом, я бы не смогла постоянно мотаться… – я не закончила фразу, просто пожав плечами.

Дэвид сжал мою руку. В такие моменты я особенно остро ощущала, почему влюбилась в него. Дэвид всегда умел найти правильные слова, а я всегда могла найти поддержку в его словах и в его руках. Но могло ли это продолжаться бесконечно долго?

Я знала о его мимолетных романах, но отчетливо понимала, что настанет момент и он найдет её – ту с кем он пойдёт дальше, оставив меня – своего друга на обочине этих отношений.

– Расскажи лучше о своих голливудских приключениях, – попросила я, желая сменить тему. – Каково это – работать с настоящими звездами?

Дэвид закатил глаза.

– Они такие же люди, как мы с тобой, Эл. Просто с большими гонорарами и эго размером с Эмпайр-стейт-билдинг8, – он усмехнулся. – Честно говоря, иногда я скучаю по нашему театру в Вест-Энде. Там было… подлиннее.

– Ты мог бы остаться, – произнесла я тихо. – В Лондоне тоже хватает работы. По крайней мере, я думаю, что ты точно сможешь рассчитывать на лучшие предложения.

Дэвид задумчиво посмотрел вдаль.

– Мог бы, – согласился он. – Но лучшее, не всегда хорошо для конкретного человека. Для меня во всяком случае. Пока я предпочту метания между Лондоном и Нью-Йорком.

Кивнула, стараясь не показывать разочарования. Я понимала его – кто бы отказался от такой возможности? Но эгоистичная часть души хотела, чтобы он остался в Лондоне, ближе ко мне.

Может быть, сейчас? Может быть, это тот самый момент, когда, наконец, нужно рассказать ему правду о своих чувствах?

Но прежде чем я успела собраться с мыслями, мимо на огромной скорости пронесся подросток, чуть не сбив нас с ног. Момент был разрушен. Дэвид рассмеялся, и напряжение исчезло.

– Кажется, молодежь намекает, что мы слишком медленные, – сказал он. – Что скажешь, устроим соревнование? Кто быстрее сделает круг по катку?

– Ты проиграешь, Голливуд.

– Посмотрим, – он подмигнул. – На счет три. Раз… два… три!

Мы неслись вперед, смеясь и подзадоривая друг друга.

В такие моменты время словно останавливалось. Не было ни болезни матери, ни тревог о будущем, ни боли от неразделенной любви. Был только лед под ногами, и он рядом – смеющийся, настоящий, близкий.

– Как насчет того горячего шоколада, который ты обещала? – спросил Дэвид, сдавая коньки.

– Я обещала? – я приподняла бровь. – По-моему, это была твоя идея.

– Детали, – отмахнулся Дэвид. – Главное, что мы оба согласны, что горячий шоколад сейчас необходим для выживания.

– Когда ты улетаешь? – не знаю, зачем я спросила его, я бы все равно не смогла бы изменить его планы.

– Послезавтра, – ответил Дэвид, поправляя ремень. – Съемки начинаются через неделю, но мне нужно время, чтобы акклиматизироваться и пройти последние примерки костюмов.

Я кивнула, чувствуя знакомую тяжесть в груди. Каждый раз, когда он уезжал, становилось все труднее прощаться. В городе я оставалась практически одна.

– На этот раз надолго? – с надеждой спросила я.

– Месяцев на шесть, – вздохнул Дэвид.

Шесть месяцев! Половина года без него, без этих редких, но таких ценных встреч.

– Что ж, значит, у меня будет время посмотреть все сезоны «Друзей», которые ты мне рекомендовал, – отшутилась я.

– А как же работа?

– Работа? Есть пара предложений, и я…

– Я могу организовать встречу с Кёртисом, – перебил меня Дэвид.

– Нет, только не это. Меня уже тошнит от сплошного викторианства, – Дэвид разбудил во мне недовольство.

Я почувствовала, как усталость наполняет меня. Я понимала, что Дэвид действует из лучших побуждений, но ничего сделать не могла. Вся моя жизнь готова была сложиться как карточный домик. Пить какао мы не пошли. Настроение уже было испорчено.

– Проводить тебя домой? – спросил Дэвид, поднимая воротник куртки.

– Не нужно. Я еще хочу заехать к маме в больницу.

– Я могу поехать с тобой, – предложил он. – Давно не видел ее.

Мама всегда любила Дэвида и была бы рада его видеть. Но в последнее время ей становилось хуже, и я не была уверена, что это хорошая идея.

– Лучше в другой раз, – мягко сказала я, положив руку на его предплечье. – Сегодня не самый удачный день для визитов. Но я передам ей привет от тебя.

Дэвид понимающе кивнул.

– Конечно. Тогда увидимся завтра? Я хотел пригласить тебя на ужин перед отъездом.

– В Новый год? – я удивленно улыбнулась. – Почему нет. Напиши, когда и где.

Мы обнялись на прощание, и я позволила себе на мгновение прижаться к нему чуть крепче обычного, вдыхая знакомый запах его одеколона. Затем мы разошлись в разные стороны – Дэвид направился к стоянке такси, я – к ближайшей станции метро.

В больнице было тихо и пахло антисептиком. Я прошла знакомым маршрутом к палате матери. Маргарет лежала на кровати, бледная и осунувшаяся, но при виде меня, ее лицо осветилось слабой улыбкой.

– Элеанор, дорогая, – произнесла она тихим голосом. – Я не ждала тебя сегодня.

– Решила заглянуть после катка, – я поцеловала мать в щеку и села рядом на стул. – Как ты себя чувствуешь?

– Как обычно, – Маргарет махнула рукой. – Врачи говорят, что все стабильно. Лучше расскажи, как прошел твой день с Дэвидом?

Я улыбнулась. Я знала, что все стабильно. Стабильно плохо. Но мама не должна была прочитать этого на моем лице.

– Хорошо. Катались на коньках. Ничего особенного.

– И ты все еще не сказала ему? – проницательный взгляд был полон понимания.

Мы уже не раз обсуждали эту тему.

– Нет, мама. И не скажу. Он улетает послезавтра в Лос-Анджелес на полгода. Какой смысл?

– Смысл в том, чтобы быть честной с собой и с ним, – мягко сказала Маргарет. – Ты мучаешь себя уже столько лет, дорогая. Может быть, пришло время отпустить это чувство – либо признавшись ему, либо двигаясь дальше.

И она как всегда была права.

Мы поговорили еще немного – о возможной роли, о планах на будущее, о новых лекарствах. Я старалась быть оптимистичной и веселой, не желая расстраивать мать своими тревогами.

– Я приду завтра. Может быть, принесу твой любимый черничный пирог из той пекарни на углу.

– Не балуй меня. И, Эл… – мама задумалась, – подумай о том, что я сказала. Завтра у тебя будет потрясающий шанс все исправить.

По дороге домой я размышляла над ее словами. Может быть, действительно признаться Дэвиду? Что самое худшее может произойти? Он скажет, что не испытывает подобных чувств ко мне, и наша дружба станет неловкой, а потом постепенно сойдет на нет…

Риск был слишком велик. Дэвид был не просто объектом романтических чувств, он был лучшим другом, опорой, человеком, который всегда был рядом в трудные времена. Потерять эту связь было бы слишком болезненно.

День был насыщенным, и теперь я хотела только одного – принять горячую ванну и заснуть. Но сил не осталось. Добравшись до кровати, я уснула, как только положила щеку на подушку.