скачать книгу бесплатно
– Нельзя его с нами, по-честности! – почти вскричал Аркадий, стуча при этом себе в грудь ребром ладони – жест, означавший у него высшее соответствие не просто справедливости, но – Истине. Справедливость, как сказал один популярный полвека назад еврей, очень жёсткое слово, как метель на морозе, а валеркино «по-честности», в отличие от нивелирующей безлюдной метеле-морозной справедливости, было помягче, потеплее, и при этом предполагало присутствие живого человеческого, и уже поэтому более истинно, – он мне в подвале осточертел!
– Как же он – на косе?.. – оторопел Семён и с укоризной в сторону Африки: «И зачем ты его только из гаража вытаскивал!»
– Не нужен нам этот насос! – меньше всех перспектива присутствия в команде бездольного алкаша Орликова коробила Виночерпия – вся его мистическая арифметика ломалась на глазах.
– Или… – Капитан посмотрел с укоризной на Тимофеича, – или все остаёмся тут.
Это в корне меняло ситуацию.
– Ладно, Семён, пойдём… – на самом-то деле Аркадию было хоть с чёртом, только бы у воды…
Обратно Орликов пытался взбрыкивать, его роняли, поднимали и тащили дальше.
– Если, Кэп, ты такой добрый, то и сажай его к себе, – повторять ароматический опыт Поручик явно не собирался.
Капитан – что было делать? – согласился. Началась загрузка.
– Давай, Михал Васильич, давай… ноги-то… – кряхтел Аркадий.
– Тоже мне Бунчук-пулемётчик… – помогал ему Семён и когда удалось-таки захлопнуть дверь, отряхивая руки, выговорил театрально: замкнулась над ним черная, набухшая беззвучием пустота.
– И верните его живым и здоровым, – вспомнил на прощание наказ ядерного папы Тимофеич, – он ещё родине нужен.
– На кой ляд? – брезгливо вытирая о брюки пахнущие Орликовым ладони, спросил Капитан.
– Родина его награждать будет… вот, смотри, – достал бумагу с выпиской из Указа Президиума Верховного Совета СССР.
– Ох ты! – изумился Капитан и показал Указ ребятам.
– Обидели Орла, – сокрушённо вздохнул Африка, – он «Героя» заслужил, а ему только «Знак Почёта». Посидели бы эти из Президиума месяц в гараже! Обидели.
– Вещи, вещи его не забудьте!
– А какие – его?
Около автобуса кучей лежали несколько рюкзаков и сумок.
– Вон та, по-моему, красная, тощая.
Виночерпий расстегнул молнию: пиджак, свитер, трико и тапочки.
– Его?
– Не в детском же саду, не подписано, – достал с самого дна сумки общую тетрадь, – сейчас узнаем… – наугад прочитал, – «Пьяный совершает много такого от чего по утрам краснеет Сенека». Вот книжица ещё… ох ты, раритет 1915 год! «Опыт принудительной трезвости. Издание московского столичного Попечительства о Народной трезвости». Его!.. Вот несчастье-то…
Председатель «Общества трезвости» был перманентно готов к ведению антиалкогольной пропаганды. Даже будучи смертельно пьяным.
Когда Капитан, морщась, вёл под руки обессилевшего от рвоты Николаича к поручиковской «копейке», то поймал на себе колючий взгляд: Крючников сидел на рюкзаке чуть поодаль от общего копошения, скривившись в привычной брезгливой усмешке.
«Вот гад! – даже скрипнул зубами в противной самому себе бессильной злобе на Крючникова за то, что он без слов, одной вот такой гнусной усмешечкой умудряется во всё добавить яду… да и не яду – какого-то особенного скунсовского дерьма. Уж если и железобетонные, легированные факты, даже такие, как Победа, под этими скунсовскими струями могут превращаться в сомнительные (а потом во вроде как и ненужное, а потом и вовсе – вредное!?), то что говорить про полуживого Николаича?
За блокаду он своё получил, а за Николаича… терпи, Капитан!
Впрочем, Крючников уже сменил объект – теперь он ухмылялся в сторону тщетно пытавшего прекратить встрече-прощальную пьянку начальника десанта.
А Селифон, вернувшись из белого домика, куда отлучался звонить, опять стоял на подножке автобуса и сверху, как будто равнодушно, поглядывал на эту Эльбу-Оку физиков-колхозников с колхозниками-физиками. Когда, наконец, стараньями грустнеющего на глазах Тимофеича встреча закончилась, он освободил проход, терпеливо дождался, пока все отъезжающие кое-как упаковались в салоне, занял своё место и, прежде чем закрыть дверь, высунулся в салон и рявкнул:
– Не блевать!
Дважды два четыре
Все, что приближается к сущности, раздваивается…
Ж.Парвулеску
Есть только три места на всем побережье, откуда они могут попасть на корабль.
О.Генри, «Короли и капуста»
В этой дымной чехарде никто не обратил внимания на белую «восьмёрку», припарковавшуюся с другой стороны дороги. Двое – водитель и пассажир, похожие друг на друга, то ли как братья, то ли как отец с сыном – тоже наблюдали за сменой капустного десанта, но не так, как женщины из бухгалтерии.
– Долго они ехали, надо было бы сопроводить, – сетовал «отец».
– Сам же не хотел тащиться за автобусом. – отозвался «сын». – Вон, лысый с бумажкой, наверняка старший.
– Что там на него?
– Валентин Тимофеевич Янченко, начальник реактора, пятьдесят один, не пьёт, не член, в общественной жизни не участвует принципиально, в колхоз за столько лет первый раз, – оттарабанил по памяти «сын».
– И сразу старшим?
– На безрыбье, небось.
– Небось! – передразнил «отец», – нет, брат Митя, за небосью нас в это закапустье не послали бы.
– А зачем послали? В Москве такая карусель закручивается, а мы пьяниц в деревне караулить… вон, тащат.
– Неизвестно, где она на самом деле закручивается… похоже это они «кавалера» несут. Освежи…
– Михаил Васильевич Орликов, сорок девять, начальник ускорителя, член с шестидесятого, активист, сейчас председатель общества трезвости, запойный.
– Красота.
– За ним, что ли дозорить?
– Кто бы знал.
– Странно всё это. Принеси то, не зная, что…
– Кому надо, знают…
– А третьего-то как определить? Хоть бы фотографию дали, или словесный, а то – Скурихин и всё.
– И всё?
– Да всякая хрень: оператор, б.п., хотя активный и рвётся, не принимают, предлагали место референта в Средмаше – отказался. Ну, и что? Какой-то дебил ориентировал, нет бы – рост, волосы…
– Дебил-то дебил, но его про рост, наверное, и не спрашивали. Тебе бы, литёхе, место полковника в Главном предложили – отказался бы? То-то. Так что, чекист, определи вожачка глазом.
– Да в этом кубле…
– Кубла ты ещё не видел… А вот посмотри на кудрявого аполлончика… с лысым только что тёр, рукой махнул – и двое куда-то побежали.
– Куда-то… нашего запойного трезвенника обратно волокут.
– Интересные физики.
– Да это простые пьяницы!
– Много ты понимаешь в простых пьяницах, пижон.
– Так кого пасти, дядь Вов?
Когда уже уехал автобус, когда большая и относительно трезвая часть десанта убралась в свои «апартаменты», и даже когда колонна из трёх транспортных средств скрылась за поворотом на Бор, двое из ларца все сидели, о чём-то по очереди друг друга спрашивали, так же по очереди пожимали плечами и, наконец, поехали следом за «копейкой», «запором» и «уралом», решив, видимо, что трезвое большинство никуда от них из барака не денетс.
И ещё двое… Никто, конечно, не заметил и того, как какой-то «гороховый», рыжий, в это время покидал десантную поляну – он толкался в этом пьяном кавардаке, старательно кося под своего – тоже с рюкзачком, в сапогах, прислушивался, даже порывался помочь тащить пьяного Орла – а теперь, пройдя полдороги до барака вместе со всеми остающимися, свернул в Школьный переулок, потом, метров через двести – на параллельную берегу Оки Советскую улицу и, в сапогах, уселся за руль серой «Волги» с московским номерами.
– Здесь они будут жить, в бараке рядом с правлением, – сказал он тучному, с поросячьими глазками, компаньону.
– Все? – с недоверием переспросил толстяк.
Гороховый как будто икнул, очередной раз удивляясь продемонстрированной интуиции – ведь наверняка, толстятина, из машины не выходил, но – знает, что не все, чует… и как он чует?
– Почти, – ответил с напускным спокойствием, хотя раздражение подступало: с чего бы он отчитывается? Сначала сбегай узнай, теперь доложи… раскомандовался! Не помнит он, чтобы кто-то Гогу старшим назначил. По возрасту моложе, по опыту и заслугам – тем более, одна фамилия, так и он не Иванов…
– Не морщись, не в Ленинграде. Так все или как?
«Подслушал, что ли? Да, в Ленинграде он бы его на третий ряд посадил, и то – с краю, а тут – шеф… Нет, тут не только фамилия, ведь чует и мысли слушает… и знает, наверняка, свинтус, знает то, о чём ему приходится только догадываться – за каким лешим нас сюда забросили, от таких дел оторвали?»
– Восемь человек на двух машинах и мотоцикле поехали жить на какую-то косу, туристы…
– Восемь мальчиков, восемь физиков едут в смерть… – пропел толстяк задумчиво, и над поросячьими глазками вопросительно взметнулись жидкие брови.
– Нет, нет, – поспешил упокоить толстяка рыжий, – я же, Гога, не дурак, я их пощупал, среди них ни Юры, ни Шуры, ни Валеры, ни Гены. Уехали Михаил, Семён, Веня – Венечкой они его звали… или Винчиком… Аркадий ещё какой-то, прости господи…
Толстяк вздрогнул и угрожающе набычился. Рыжий осёкся – как мог забыть, что у того старшая родня всё сплошь Аркадии? И тесть, и дед… Быстро замял:
– …ну, и прочие, ни одного нашего.
– Нашего-вашего, в твоих «наших» нашего с тобой нет ничего, – недовольно пробубнил толстяк, – и не зови ты меня этим грузинским именем!
– Хорошо, Гога… о-о! – и срочно, чтобы затереть очередную оговорку, добавил, – большинство всё равно здесь осталось.
– Да что нам большинство? Ты, Толян, свою дерьмократию из головы удали, не люблю я это слово – большинство, брр-р…
«Что ни скажи, всё не так», – вздохнул рыжий, чувствуя, как несмотря на свою брыкливость, старшинство над собой начал признавать.
– Так куда, ты говоришь, они поехали?
– На косу.
– На кё-ёсу, – передразнил Гога, закрепив этим своё верховенство, – на этой змеючей реке кос больше, чем домов в Москве.
– В сторону Овощного.
– Поехали.
Рыжий тихо выругался и повернул ключ зажигания.
В сумбурных директивах отмечалось, что есть только три места на реке, где этот замаскированный под физиков-колхозников десант мог попасть на присылаемый за ними корабль (катер? баржу? ракету на воздушных крыльях?). Первые два как будто понятны – Коломна, заштатный городок, почему-то попавший вдруг у этих стратегов в чуть ли в мировую столицу, и устье Ройки, где строился первый российский военный корабль «Орёл», якобы прообраз того, не зная, чего. А третье было неизвестно даже таким крутым дядькам, которые их сюда командировали… «По обстановке…»
Толян было воспротивился этой странной командировке – куда? У нас же серьёзное дело – коммунизм рушить – в самом разгаре! Но его осадили, обидно осадили. Некоторые слова хлёстче подзатыльника. Крутые дядьки…
Мы едем!
…в слове «свободный» есть доля шутки.
Г. Гессе, «Игра в бисер»
Не грех ли на залив сменять
дом колченогий, пусторукий.
Б.Ахмадуллина
Что за жизнь должна быть у людей, чтобы только от перемены несвободы на меньшую они уже сходили с ума? Или дело именно в перемене? Выбрались из подвалов – в прямом и переносном смысле. Или – в весне? Что для них – свобода?
Поселение Малеевское, или совхозное отделение Овощное, от Деднова (Дединово местные чаще называют по-старому – Дедново) вверх по течению километра четыре, по асфальту все десять.
Нет в нашей средней полосе поры лучше, чем середина мая: всё цветёт, щепка на щепку лезет (Ощепков на Ощепкову, «Люба! Я вернулся!»), земля дышит, рвёт её изнутри семя и рвётся само, и рыба, и птица, и откомандированный в колхоз физик – все с ума сходят: весна!
Эх, разогнаться бы до сверхзвуковой – быстрее, быстрее, хотится, хотится… – но то и дело приходилось тормозить, а то и останавливаться: слева направо переходило дорогу одно коровье стадо, через километр справа налево другое, ещё через полкилометра третье стадо вообще шло по дороге, украшая асфальт дымящимися заплатами, а по сторонам, вблизи и вдалеке тут и там виднелись ещё и ещё разноцветные коровьи семейства.
Поручик от нетерпения нервничал, Аркадий ликовал:
– Свобода! Воля! – В восхищении тыкал пальцем то в сторону одного стада, то другого и радостно выдыхал: – Вот это галока!
Поручик и не переспрашивал, какая-такая галока – команда начинала привыкать, что Аркадий вытворял последнее время со словами не пойми что, иногда произнося и самому себе непонятные созвучья – но про себя подумал, что если кто-то захотел бы придумать этакую коровью планету, то лучшего прообраза, чем эта окская пойма, нигде в мире не найти.
