скачать книгу бесплатно
– Смейся, смейся… У человека, знаешь, есть такая штучка, душа называется.
– Как же, слышал.
– Тогда, наверное, слышал и то, что за эту штучку там, наверху, – кивнула на небо, – и воюют. Почему?
– Тонкая энергия, они ей питаются, мясо им не по зубам, вот и воюют.
– Физики, одно слово… Душа – это такой золотой ключик, волшебная палочка, которой, будь он у одуванчика, можно его превратить в розу, а можно и в лопух, не за две недели, конечно, а за сто лет запросто.
– А зачем в лопух?
– Наверное, кому-то, у кого эта волшебная палочка в руках, лопушиные души вкуснее одуванчиковых, одуванчиковые, а тем более розовые, ему, как ты говоришь, не по зубам. Только у нашего одуванчика такой души нет, ему хоть тысячу лет говори, что он лопух, не услышит, и будет каждую весну вырастать одуванчиком. А у нас есть.
– К сожалению?
– Почему? К счастью! Но счастье – это не леденец во рту, это… это, – она и руки включила, сотрясая растопыренными пальцами перед раскрасневшимися щеками, но слов всё никак не находилось, – знаешь, когда у тебя крылья начинают прорастать, это не просто же щекотно под лопатками – это мука…
Немного успокоилась, хотя видно было, что осталась недовольна невысказанностью.
– Вот так ключик и работает: поменяли имена народу – подменили народ.
– А почему ты думаешь, что не к лучшему? – провоцировал.
Катя так посмотрела, что Семену стало стыдно.
– Сколько вы, мозги нации, самогону на брата взяли?
– Ладно, ладно… Так что, мы теперь – не мы?
– Успокойся, мы – ещё мы, но уже не те. Слава богу, остались ещё…
– Олеги да Игори? Тоже одних пижонов называют… хотя… хотя сначала их называют, а потом уже под этими именами вырастают пижоны.
– Вот видишь… Да я не про людей даже – остались реки, деревни, они только и держат, они и помнят. Города ведь тоже в клички попрятали, улицы… слава Богу на все пламенных Либкнехтов не хватило, а то была бы сейчас наша Коломна какой-нибудь Бухаринкой, причём про самого Бухарина никто бы не помнил, а все искренне бы считали, что от того Бухаринка, что живут тут одни бухарики, и что самое дикое, бухариками и стали, схамелионили бы под имечко, а немногие умники удивлялись бы: что за слово такое – Коломна?
– А что за слово?
– Сам как думаешь?
– Ну, с Коломной легко: пограничный город, враги, оборона…
– Ну и что?
– Как что? Колом – на! Не лезь
Катя рассмеялась
– Была, была такая притча, только не про врагов, а про Сергия Радонежского, он здесь воды попросил, а ему колом.
– Интересные у коломенцев с православными святыми отношения.
– Да уж… Кто-то говорит, Коломна что от прилагательного колымный – в смысле богатый… а вообще, происхождение этого имени наукой, как говорится, однозначно не объясняется.
– Вот так? А неоднозначно?
– Например, от реки Коломенка.
– А река Коломенка от города Коломна.
– Нет, реку назвали, потому что она протекала около происходившего здесь, на речном перепутье торжища, менка по-старому. Река около менка. Околоменка, Околоменка., Коломенка… а по ней уже город – Коломна.
– Скорее бы менок этот назвали по имени реки – она же текла и до торжища, и у неё наверняка было имя… что-то не так. Хотя Сергей Иваныч никогда не говорит Коломна, всегда Околомна. Что это за мно такое, около которого город построили?
– Правда он Коломну Околомной называл?
– Ну да.
– Тогда может быть правильной самая невероятная версия, я её, кстати, от тульского художника и слышала. По месту…
– Где мно живёт?
– Эти места … как бы сказать… ломает реку, не пускает, куда ей хочется, а направляет, куда этому месту надо. Оку ломает. Ока здесь переломана. Вот тебе и Околомна.
– Есть каменно-ломня, а здесь Ока-ломня?
– Именно. Переломили, выпрямили, потом ещё раз переломили и завернули. На карту посмотри.
– Кто? Кто переломил?
Катя пожала плечами, а Семен представил себе великанов, растущих прямо из земли, которые брали живую струю реки в железные руки и ломали её, как… молодой ярник.
– Кто ломал, кто вообще на земле всё на жизнь настраивал – не по-нашему пока уму, не доросли, а вот кто назвал – и в самом деле интересно. Ведь Кашира – выходит, прав художник – тоже не от каши, а также от Оки – Ока широкая, Окашира, и Калуга – Ока луговая, Окалуга. Вот и Сергей Иванович, значит, помнил правильное имя – Околомна. По настоящим именам много можно узнать, а кто не хочет правды или боится её, – хитро посмотрела на Семёна, – тот настоящие имена прячет, и земля, как в кляксах или в плевках – либкнехтах-воровских-кржижановских, язык заплачет. Оттого и вся история, как будто не о нас… да и литература.
– Великая русская?
– Особенно великая. Она как будто не о русских людях, а о каких-то… жалких и ничтожных личностях, то старушек рубят, то шинели теряют. Помнишь, сам Толстой сказал, что «если бы русские мужики были действительно таковы, то все мы давно перестали бы существовать». Это он о «Мужиках» твоего любимого Чехова. Правда ведь, любой сказке русских людей больше, чем во всей нашей великой русской. И вышли они не из гоголевской шинели, а в худшем случае из павловской. Ты уж извини.
– Пусть, пусть, но всё равно она – наша. И история с либкнехтами тоже наша. Наша. А Кржижановский вообще-то неплохой был дядька…
– Конечно, наша… – остановила его Катя. – Я в прошлом году… может, ты видел? – в музей икону принесла, доска липовая, шпонки дубовые, какой-то святой изображён, письма не разобрать, думала показать Владимиру Фёдоровичу, как приедет. А сыночек заведующей на ней самолёт белилами нарисовал, у неё в кабинете ремонт делали, сама она руководила, а пацана у меня в музее оставила. Белый самолёт, большой, во всю доску лёжа, хвост даже не уместился, за ковчег вылез. Красной краски у него не было, так звезду он гвоздиком прокорябал. То есть наш самолёт, не вражеский, – грустно улыбнулась и ещё пропела: «люблю тебя, мой город Горький – моя судьба, моя любовь»…
– Пацан, несмышлёныш.
– Мы, мы на своей земле как пацаны-несмышлёныши, по святому – белилами, гвоздиком. Да только не в несмышлености дело, наоборот, наши пацаны с кистями куда как смышлёные! Ты вот знаешь, какую дату сегодня наш флот празднует?
– Сражение какое-нибудь?
– Сражение тоже, но его не праздновать, только скорбеть… А празднуют спуск на воду первого военного корабля на Руси, который был построен… – вопросительного глянула на Семёна, – в 1692 году трудами Петра I и 16 солдат Преображенского полка. Несмышлёныши?
– А как же «Орёл»? Ведь он – первый, на четверть века раньше…
– А никак.
– Ну и ладно, построили и построили. Что плохого?
– Ты что, Семён Семёныч? Это же белильный самолёт, только не на одной святой досочке, а во всю страну, во всю её историю – лика святого не видно! Первый военный корабль на Руси!.. Как будто за тысячу лет до Петра по Черному мору не плавали русские военные корабли сотнями, отчего оно и называлось в те времена Русским.
– Так уж и сотнями.
– И тысячами. Да вы, физики, хуже моих сегодняшних двоечников… В 907 году князь Олег ходил на Византию на двух тысячах – двух тысячах! – судах. Это тогда Олег и повесил свой щит на воротах Царьграда, может быть, это слышали? И на Каспий ходили. А преемник Олега князь Игорь на 500 судах по сто человек на борту ходил против хазар, дошёл с боями до юга Каспия, а потом на тысяче лодий опять в Византию, где их пожгли «греческим огнём». Физики, слышали про «греческий огонь»? А когда Святослав в Болгарии высадил 60 тысяч воинов, если считать по сто человек на корабле, то уже шестьсот кораблей получается. А битва у маяка Фар, где разбили пятьсот наших кораблей? И палубные суда русские изобрели, когда между собой под Киевом дрались. А ушкуйники весь север, а заодно и Волгу с Камой в страхе держали – наверное, они на брёвнах плавали? А за пятьсот лет до Петра поморы на Грумант за зверем ходили, тысячи километров в открытое море среди льдов – это тебе не каботаж на пироге. А какие были суда! Голландские боты в сравнении с поморскими кочами именно что боты против сапог.
– Куда ж они делись, эти твои кочи?
– Догадайся! Уничтожены были по указу Петра. Все. Понимаешь что-нибудь? Все русские суда были уничтожены, и с того момента наступил строжайший запрет на их строительство. Не любил он, русский царь, ничего русского, не просто не любил – ненавидел. Уничтожить! Он ведь и у нас учредил стандарт – привёз образец: только так строить, иначе на галеры.
– Прямо-таки на галеры?
– Именно, – и процитировала, – «под наказанием и ссылкою вечною на галеры, если инако начнут делать». Ладно ещё, петровская коломенка, хоть и маловата против нашего дощаника, но проходимостью брала, а кочи – до основанья, а затем… с шестнадцатью своими солдатами в какой-то лефортовской луже построил, видишь ты, первый русский военный корабль. И триста лет это всей страной празднуют. Можешь себе представить, что они построили? И что это за страна? Ладно, Олега со Святославом и поморами он презирал, но и дедушкой его построенный в Нижнем «Фредерик», и батюшкой построенный «Орёл» – наш «Орёл» – даже в расчёт не принял. Как и не было ничего до него. А ведь даже сами англичане – был у них такой историк Джен в конце прошлого века – признавали, что за сто лет до того, как они построили свои первые военные корабли, русские уже участвовали в ожесточённых морских сражениях, и тысячу лет тому назад именно русские были наиболее передовыми моряками. Англичане – !!! – признавали, а от них в наш адрес доброго слова и в Новый Год не услышишь. А тут явился великий корабел Петр…
Распалилась. Семён украдкой ей любовался, а чтоб не заметила его умиления от согласности их мыслей, сказал:
– Не любишь ты Петра Великого, а ведь он тоже, какой-никакой, а наш.
– Не люблю. Но и никогда не скажу, что его не было. Был. Был. Не одну только иконку, всю Русь чёрными белилами вымазал, да ещё в пуху извалял. И знаешь почему? Это не его страна. Четвёртый царь – антихрист.
– А третий – Кощей? – вспомнил Семён про кур бабушки Аркадия, – что ж мы им осанну поём?
– Это как раз те самые мы, которые уже не мы… Про третьего не скажу, а второй на Кощея бы потянул.
– Тишайший?
– Тишайший… Это та самая тихость, где и водятся черти. Он не как его сумасшедший сынок, да и нельзя было ещё, рано, он тихой сапой Русь уничтожал! Сколько он пожёг гуслей, столько все цари после него и не видели.
– Конечно, как же они увидят, если он их пожёг.
– Тебе всё в смех.
– Но и ты – «Русь уничтожал!». Ну, сжёг две сотни сопелок, чтоб похабщину на площадях не распевали.
– Всё-таки ты поэт пока одной только головой, как же можно так не чувствовать самого болевого? Для бытия народа куда важней сохранить песню, чем даже армию.
– Ну это ты хватила!
– Согласна, но… Солдаты и новые родятся, а вот смогут ли они защищать народ, зависит от того, какие будут петь песни. Тишайший это печёнкой чуял.
– А что ты так против царей?
– Да я не против царей. Я против тех, которые уже выстроились в шеренги, чтобы, прокляв последних чертей, зацеловать предпоследних. Сейчас у них что ни царь, будет мученик и святой.
– А на самом деле?
– А на самом деле нынешние черти просто дети чертей предыдущих, а некоторые, так просто одна сущность. Владимир вылез из Петра, Пётр из Владимира.
– Какого?
– Да тоже красного. Слышал про Красно Солнышко? А нынешний наш уж очень на Николашу похож, этакий трусливый предатель в соплях и шоколаде. Россия им всем настолько чужая, что и сила её в них жилку не найдёт пролезть. Чужие, одно слово. Как и попы.
– Послераскольные?
– Да все.
– И попов не любишь? Я думал, ты только к царям так категорична.
– Я, Сенечка, не делю чертей на царей, попов или большевиков. У них соревнование по укорачиванию народа… во всех смыслах. Все, кто своими грязными когтями выскребал из народа память и душу, не ими данную, без них, до них ставшую душой, выскребал, пусть даже под благим предлогом поместить туда, в рваную грудь нечто по их разумению более правильное и совершенное, хоть Христа, хоть Ленина – для меня черти…
– Ладно – Ленина, его только ленивый теперь не пинает, но христианство!
– У христианства под золотыми куполами и ореолами спрятана большая вина перед человечеством, настолько большая, что в тысячелетней близи её порой и не разглядеть. К тому же разглядыватели – сами попы, да мнимые выгодополучатели мужчины. Да, да – христианство уничтожило Женщину. Берегиню, хранительницу. Знающую, в отличие от воинов и пахарей, прямую дорогу в небо, ведающую язык общения с населяющими его силами и наполняющую частью этих сил своих воинов и пахарей. После христианства человечество стало однокрылым, потому и не летит, а кувыркается… Удивляешься? Странно, я ведь в твоих стихах это и находила, и тебе же сейчас это объясняю!
– У меня такое чувство бывает, что пишу не я, а кто-то – мной. – попытался оправдаться Семён, – бывает, ночью нашифрую, а утром удивляюсь тому полуночнику, как будто это был совсем другой человек. Не просто в другом настроении, а именно – другой.
– Вот с ним тебе обязательно надо встретиться!.. А чужая религия, Семён ты мой Семёнович, это такое же оружие, как автомат, только стреляет дальше.
– Ну, ты…
– Скажи мне, почему греки, от которых мы якобы христианство получили, из своих языческих богов-идолов создали пантеон мирового масштаба – зевсы, артемиды и даже вакхи с гетерами, пьяницы с проститутками – на которых вся культутра до сих пор стоит, а наших безжалостно уничтожили, а кого не смогли уничтожить, перекрасили в бесов? Это греки, среди которых белокурого Аполлона, вроде вашего Капитана, уже лет пятьсот днём с огнём не найдёшь.
– И это, значит… – Семён протянул руку в направлении села, над которым торчало с десяток порушенных куполов и колоколен.
Катя вздохнула:
– Ничего это не значит… Какие вы, мужики, одномерные! Всё головой хотите охватить, словами сказать, а тут никаких слов не хватит.
– Попробуй, ты же умница.
– Тогда представь, что ты женщина, и родила от насильника ребёнка…
– Не могу представить.
– Ты даже представить не можешь… А вариантов всего два: или убить его вместе с собой, если ты сильная женщина, или, во всех остальных случаях, любить его. Не будешь ты разве его любить? Или не будешь страдать, когда другой насильник будет над ним издеваться?
– Уф-ф! Одни насильники.
– Такая у женщины… у родины нашей судьба. А вы самогонку трескаете.
– Но в каком-то смысле мы тоже эта… женщина!
– Ну-ну-ну… меняем тему, а то в глупость скатимся. А с поэтом своим ты встреться, сбудешься. Я тебя таким видела.
