Наблюдатель. Женщина-Vamp: вампирская трилогия

От Алекса Пападакиса, который, видимо, поджидал меня и Тихомирова, чтобы поговорить о постановке, нам пришлось спасаться едва ли не бегством. Ужасно надоедливый тип и, что особенно противно, почему-то уверенный в своей мужской привлекательности… Только его страстных взглядов мне и не хватало для полноты счастья!

Наконец мы оказались на улице. Серхио ждал нас у входа, невозмутимо раскуривая сигарету.

Мы отошли от театра на безопасное расстояние, и я позвонила полковнику прокуратуры Соколову, нашему брату, которого Грант в свое время – лет, кажется, пятьдесят назад – обратил специально, чтобы у нас был надежный контакт в московской милиции. С тех пор он перемещается с поста на пост, изредка «погибая», чтобы не светиться на одном месте слишком долго, а потом, слегка изменив внешность, снова дослуживается до высоких чинов. Соколова не обрадовал ни мой звонок, ни мой рассказ, тем более скомканный, что мы сами еще толком ничего не успели выяснить. Но он, естественно, пообещал сделать все, что может – сохранение тайны нашего рода для него так же важно, как и для всех нас.

А потом мы наконец добрались до моей квартиры. Серхио, задумчивый и сосредоточенный. Я, взбудораженная и раздерганная. Влад, ошарашенный всем произошедшим. И Лева, дрожащий от ужаса, потрясенный и растерянный.

На его месте кто угодно трясся бы от страха. Само превращение – уже тяжкое испытание: невозможно вкратце описать, как много оно меняет, какой шквал чувств наваливается на молодого вампира и как болезненно непривычное богатство ощущений, обилие цветов и запахов, избыток сил, обостренность восприятия, которые должны бы казаться признаками новой жизни, смешивается с полной опустошенностью – с ощущением потери себя. Ты должен бы радоваться обновлению – но на самом деле ты четко осознаешь, что жизнь кончена. Тебя, прежнего, уже нет. Ты умер, и все, что будет дальше, будет уже не с тобой – не с тем человеком, которым ты был еще вчера. На то, чтобы вновь обрести себя, поверить, что твоя личность не изменилась, что в измененном теле функционирует тот же мозг, та же… душа, что и раньше – на это у многих вампиров уходят годы. И это самые тяжкие годы нашей вечной жизни – время, когда нет никакого ориентира, ни внешнего, ни внутреннего. Время, когда в жизни нет смысла. В обычной-то жизни не видеть смысла тяжело. Не видеть его в вечной жизни может быть просто невыносимо… И именно с этим сейчас приходится разбираться Леве – и я могу себе представить, как ему тяжело: у него, по-моему, и в человеческой ипостаси были некоторые проблемы с самоопределением, он всегда был довольно дерганным и каким-то, несмотря на весь свой богемный лоск, внутренне печальным.

А к этой потере себя нужно еще прибавить жажду крови – странную, непривычную и на первых порах пугающую.

А к жажде крови и дезориентации надо еще прибавить переплет, в котором Лева оказался, – убийство, которого он явно не хотел и которое его потрясло, и теперь путешествие в неизвестность в компании старых знакомых, которые оказались вампирами и которые непонятно что собираются с ним делать.

Дома я постаралась взять себя в руки. Как-никак, у меня были гости, хотя и странные. Я всех рассадила. Я налила всем выпить: нам – крови, Владу – вина. Постаралась создать приятную обстановку, чтобы все чуть-чуть успокоились и расспросы Серхио увенчались успехом.

И вот тут выяснилось наконец самое странное.

Лева понятия не имеет, кто его обратил.

Он был на какой-то вечеринке – начали в «Детях ночи», потом поехали к кому-то на квартиру, он не помнит, потому что был очень пьян. Он столько всего пил, что не знает – среди десятка непонятных коктейлей вполне могла быть чья-то кровь. Он с кем-то целовался – с разными людьми, там были и мужчины, и женщины, Лева никогда не отказывал ни тем, ни другим. Возможно, кто-то из них мог прокусить ему губу… Он ничего не помнит наверняка – все эти допущения он выдавил из себя под градом настойчивых расспросов Серхио, которому пришлось напрячь всю свою шпионскую логику, чтобы восстановить вероятную картину событий по отрывочным признаниям Левы… Наверняка Лева помнит только, что отключился, потому что почувствовал себя очень, очень больным. Это понятно и логично – обращение может происходить по-разному, но в целом похоже на тяжелый грипп.

Очнулся Лева у себя в квартире, один. Он не знает, сколько прошло времени. Не знает, как попал домой. Он знает только, что пришел в себя измененным, зная, что с ним случилось что-то непоправимое, но понятия не имея, что именно.

На тумбочке возле кровати его ждал пакет с донорской кровью и записка: «Не выходи на открытое солнце. Все остальное – миф». Он понятия не имеет, кто оставил ему записку – почерк был незнакомый.

Он выпил кровь, потому что сопротивляться жажде было невозможно. Думал, что его стошнит, но вместо этого почувствовал огромную радость – словно жизнь вернулась к нему. Жизнь, про которую он еще даже не успел понять, что она окончена.

С недопитым пакетом крови в руках Лева случайно бросил на себя взгляд в зеркало – и увидел красные глаза и клыки. И снова потерял сознание – на этот раз просто от страха.

Когда он в следующий раз пришел в себя, была уже ночь. Лева решился выйти на улицу, потому что был очень голоден. Он поймал на помойке бродячую собаку. Он никогда в жизни не чувствовал себя так странно и так мерзко, но кровь оказалась вкусная.

Потом он забился обратно в квартиру и сидел там, дрожа от страха и не понимая, что с ним происходит.

Так он провел несколько дней. Он никого не убивал – только животных. Он решил, что у него хватит сил выйти к людям – попробовать хоть что-то из своей разрушенной жизни собрать воедино.

Едва дотронувшись до руки Серхио, он понял: они одинаковые. Существа одной физической природы.

Я знаю, о чем он: мы в самом деле определяем «своих» по одному прикосновению.

Дальнейшее мы знали: он прошел в зал, и там самообладание покинуло его. Он даже не заметил, как убил девушку – все произошло будто само собой.

В этом месте Серхио, который вертелся на диване со все возрастающим раздражением, куря сигареты одну за другой, хмыкнул и сказал:

– Кстати, твое первое убийство о многом говорит. Например о том, что ты в глубине души никогда не был настоящим геем. Мы не можем устоять только перед тем, чего действительно хотим. Был бы ты геем – убил бы какого-нибудь парня.

Влад, слушавший их беседу сидя в кресле у окна, в этот момент бросил на Серхио взгляд из тех, что теоретически могли бы убивать. Я хорошо его понимаю – иногда мой старый друг переходит все границы в своем цинизме.

Лева посмотрел на Серхио глазами влажными и печальными, как будто хотел намекнуть, что сексуальная ориентация теперь – самая малая из его проблем.

А потом спросил едва слышно:

– Что со мной теперь будет? Вы убьете меня?

Я поспешила вмешаться, перед тем как Серхио успел сказать еще что-нибудь ободряющее и тактичное:

– Конечно, нет. За что? Если ты не заметил, мы много усилий потратили, чтобы скрыть твое преступление.

Серхио добавил с досадой:

– Кроме того, кретин, тебя нельзя теперь убить.

Мне показалось, или он сделал странную паузу – словно заминку – в этой фразе?

Мне показалось, или Влад настороженно поднял голову, услышав эту фразу?

Наверное, показалось.

Я знаю, что Серхио лжет – убить одного из нас можно, мы с ним убивали себе подобных… Одного из нас. И я знаю, что Владу это тоже известно. Но я также знаю, что Серхио не мог всерьез об этом думать, – и знаю, что Влад понятия не имеет, в чем способ заключается. Но с чего бы моему возлюбленному интересоваться этим? Его не должны касаться все эти ужасы…

Серхио меж тем сделал над собой усилие и подавил раздражение. Он с минуту оценивающе смотрел на Леву, который уныло созерцал мой пушистый светло-серый ковер, и произнес раздумчиво:

– Что с тобой теперь будет – вопрос… Мне совершенно не нравится история с твоим обращением – в ней есть что-то некрасивое, непорядочное и… злонамеренное. По-хорошему, тебя надо отправить к Старшим – да, у нашего народа тоже есть некоторое начальство, – чтобы они решили твою судьбу. Но мне не хочется этого делать. Они ребята равнодушные и не смогут тебе помочь. А тебе нужна помощь, потому что тебя, как мне кажется, подставили. Ты мне всегда был симпатичен. Ты нужен нам для работы – эту дурацкую затею с балетом никто не отменял… К черту Старших – я сам о тебе позабочусь. Тебе нужен учитель, если уж твой создатель бросил тебя на произвол судьбы. Я тебя обучу, а там разберемся, что дальше делать.

Я знаю, что вампиры могут плакать – сама научилась этому, когда едва не потеряла Влада. Но Лева еще не знает этого. Если бы знал – думаю, заплакал бы, настолько его проняла неожиданная доброта Серхио. Меня она тоже глубоко тронула – я забываю иногда, на какие широкие жесты способен мой друг. Все-таки испанский гранд – не пустое понятие. Интересно, случалось ли ему сражаться с ветряными мельницами?

Страх отпустил Тихомирова, он явно расслабился, и сразу стало очевидно, насколько он устал – он буквально еле сидел. Я отправила его спать в гостевую комнату.

Когда он стоял на пороге, Серхио неожиданно окликнул его и сказал, указывая глазами на Влада, – сказал так тихо, что смертные уши не могли бы разобрать слов:

– Урок номер один. Ты видишь с нами Влада. Он смертный, но он знает нашу тайну и принят в наш круг. Он – свой, и мы защищаем его. Если ты его тронешь, она, – Серхио кивнул в мою сторону, – оторвет тебе голову, а я – остальные конечности. Ясно? Держи себя в руках. Еще раз сорвешься – лишишься моей защиты.

Лева склонил голову и поплелся в отведенную ему комнату.

А мы – все трое, два вампира и смертный, – не сговариваясь, извлекли из бара бутылку рома и отправились на террасу.

Где и сидим теперь, в предрассветной мгле, пьяные, усталые и растерянные.

Серхио жестом показывает мне, что хотел бы получить обратно бутылку. Влад, который сидит у его ног на полу, прислонясь спиной к парапету террасы и утомленно откинув голову, перехватывает бутылку, делает глоток, и лишь потом передает ее Серхио.

Испанец шутливо толкает его в плечо:

– Совсем обнаглел, смертный!..

Влад вскидывает на него глаза:

– Молчи уж… нянька вампирская.

Я вздыхаю:

– Мальчики, не ссорьтесь. И без вас тошно.

Серхио ловит мой взгляд – глаза его серьезны, но спокойны:

– Не переживай и не волнуйся. Что, в сущности, произошло? Какой-то кретин пошалил в нашем городе. Пока что нет причин для беспокойства – нет оснований думать, что за этим кроется что-то важное.

Я молча качаю головой. Понимаю, что он хочет меня успокоить, но получается у него не очень. Потому что мы оба знаем, как болезненно я отношусь к обращениям и как тревожно на самом деле произошедшее. Если в Москве объявился какой-то отморозок, который шутки ради обращает людей, а потом бросает на произвол судьбы, – это плохо. Это очень опасно – для нашей тайны, для безопасности семьи… И для безопасности Влада, о которой я, конечно, думаю в первую очередь. Серхио это знает, и Влад тоже, и именно поэтому оба они теперь хотели бы меня отвлечь от панических мыслей. Что если неизвестный создатель не остановится? Что если следующим ему попадется Влад?

Что если все это не случайно?

Лева Тихомиров – не чужой нам. Он был нам близок и до обращения. Как я могу не думать о том, что нам угрожают – или пытаются послать некое сообщение о намерениях?

Лицемерно-бодрые взгляды возлюбленного и старого друга мне не особенно помогают. Ром – куда лучшее успокоительное.

Слава богу, что завтра – ну уже сегодня вообще-то – суббота! Не надо идти на работу. Можно будет весь день провести, отдыхая и пытаясь собраться с мыслями.

Серхио устало проводит рукой по лицу, протирает глаза:

– Надо бы, наверное, все-таки поспать. Столько дел впереди…

Мы допиваем бутылку и возвращаемся в комнату. Не раздеваясь, я падаю на кровать. Влад, с утомленным вздохом, ложится рядом со мной.

Серхио, широко улыбаясь, жестом показывает, чтобы мы подвинулись – он собирается устроиться с нами, по другую сторону от меня.

Влад приподнимается на локте и говорит, с пьяной бравадой изогнув бровь:

– И куда это ты, Серега, намылился? Это взрослая кровать. У тебя подопечный есть – тебе надо к нему. Вдруг он опять чего-нибудь учудит?

На долю секунды Серхио замирает, глядя на Влада со смесью недоумения и недоверия, а потом тихонько смеется:

– Да, наш юный друг определенно обнаглел. И совсем, совсем освоился в нашем мире. Верно, Марина?

Он совершенно невыносим.

Я бросаю в него подушку.

Он, конечно, легко ловит ее и удаляется в направлении гостевой спальни. Возможно, он и в самом деле решил последовать шутливому совету Влада и присмотреть за Левой.

Мы с Владом остаемся одни в комнате – лежим одетые вдвоем на нашей кровати.

Мне ужасно страшно.

Рука Влада – теплая, живая, любимая рука – находит в сумраке мои пальцы, и нежно сжимает их. Он хочет подбодрить меня, успокоить. Сказать, что он рядом.

Нет слов, чтобы передать, как это важно, как нелепо и одновременно трогательно – то, что он, смертный и уязвимый, все время пытается позаботиться обо мне – защитить меня. Как я восхищаюсь им за это, и как я ему благодарна.

Вот так, держа его за руку, чувствуя тепло его ладони, я могу спокойно заснуть.

5

Самая сложная задача, которая передо мной стоит: как-то собрать мозги в кучу.

Звучит просто, но сделать практически невозможно. Всем нам знакомо чувство, когда ты пьяный, в клубе, отчетливо понимаешь, что еще глоток – и будет катастрофа, в голове туман, лица окружающих плывут и превращаются в хари, и ты вот-вот начнешь видеть динозавров на ковре, как лысый Депп в «Страхе и ненависти в Лас-Вегасе», и в этот момент ты пытаешься встряхнуться и как-то привести мысли в порядок, чтобы хоть таксисту свой адрес без ошибок назвать. В этой ситуации, со всех сторон противной, есть один несомненный плюс: ты знаешь, даже в момент острого кризиса, обнимая унитаз, что утром все закончится. Ну не совсем, будет еще сушняк и другие прелести похмелья, но в целом – закончится: ощущение утери контроля над своей жизнью, которое ты испытывал в шуме дискотеки среди мерцания разноцветных огней, пройдет. Это был всего один вечер, он прошел, и теперь ты снова сам себе хозяин.

То, что происходит с моей жизнью сейчас, очень похоже на такой вот пьяный вечер, и я регулярно встряхиваю головой и принимаю всякие разумные решения насчет того, что надо бы все исправить. Только все гораздо хуже и сложнее, и оно не заканчивается. Потому что вовлеченность в мир вампиров – это вам не лишний коктейль. Это многоплановая проблема, затрагивающая, как говорят официальные люди по телевизору, «разные пласты нашего общества». В смысле они, конечно, не о вампирах говорят, но понятно же, о чем я.

Я – мы с Мариной – живем двойной жизнью. В нашей нормальной, официальной жизни между прочим и так есть масса нормальных, официальных занятий и проблем. Надо делать журнал – мы так погрузились в свои личные дела, что чуточку об этом забыли. А меж тем имеются съемки, которые надо планировать, рекламодатели, которых надо ублажать, макеты, которые надо верстать (практически одному: мои дизайнеры, Паша и Маша, все-таки завели роман, и теперь Паша разводится, и оба они в истерике и работают не очень старательно). Фотографии, которые никогда не приходят вовремя, бюджет, за который мы вываливаемся (конечно, Грант смотрит на это сквозь пальцы, по-семейному, но все равно неприятно, потому что непрофессионально, а я не люблю чувствовать, что «не дотянул»). Типография, в которую нужно успеть сдаться, и еще тысяча приятных мелочей. Нормальным людям всего этого, вообще говоря, и так хватает для того, чтобы голова пухла. Мы же добавили к обычной нагрузке еще и постороннюю деятельность с треклятым балетом – да, собственно в постановке мы не очень задействованы, но зато журнал из-за поддержки этой затеи чуток перекосило: мы лихорадочно ищем журнальное место и эффектные темы для нашей «балетной» модной съемки на сцене и за кулисами, Стас Чепраков торопливо отшивает нужные модели и, конечно же, советуется с нами по всякому поводу, а это значит – дополнительные встречи и время, время, время…

И это все – только «парадная», открытая, так сказать, миру сторона нашей жизни. Но есть еще вампирская составляющая. Которая означает, что конец рабочего дня – это не конец проблем. О том, чтобы расслабиться дома и, например, банально выспаться, и речи нет. Выспаться в одной квартире с вампиром в принципе проблематично. Нет, естественно, Марина никогда в жизни не станет меня лишать нужного мне, человеку, количества сна. Наоборот, она всячески настроена на то, чтобы оберегать мой покой. Но мне самому стремно спать, когда она рядом – не хочется тратить на сон время, которое я могу проводить с ней. И даже когда я все-таки вырубаюсь, то сплю тревожно – во-первых, все время чувствую движение и прочие признаки ее самостоятельной жизни, сквозь сон слышу, как она ходит по квартире, делает там чего-то свое, сидит за компьютером, выходит на террасу, чтобы вести там приглушенные телефонные разговоры, – в общем, суетится. Во-вторых, спится мне плохо потому, что я пока не совсем освоился на новом месте – квартира Марины, которую я, казалось бы, успел за год нашего романа изучить во всех подробностях, мне по-настоящему ДОМОМ не кажется, мне все еще не уютно. Отчасти, может быть, потому, что я не очень знаю, куда она подевала мои вещи. Я был уверен, что их некуда будет пристроить. Я ошибался – Марина их так отлично пристроила, что их и не видать. Как там было сказано в старом анекдоте: «Раньше мои вещи были разбросаны по своим местам по всей квартире. Теперь у меня появилась девушка, и они аккуратно уложены неизвестно где». Что-то в этом роде.

То, что я приобрел идиотскую привычку иллюстрировать свои мысли старыми анекдотами, – тоже симптом, между прочим. Симптом того, что в моей жизни многовато вампиров. Если бы речь шла только о Марине, я бы не пикнул – я бы с радостью вообще перестал спать, потому что мне вообще в жизни ничего, кроме нее, по-настоящему не нужно. Но фигли – если бы мое время делилось между Мариной и работой, это было бы слишком хорошо. Мне в нагрузку выданы ее родственники, особенно любезный Серхио со своими анекдотами, и я от него ими явно заразился. Он появляется на Покровке едва ли не через день, часто со своим подопечным Левой, который, кстати, прогрессирует не по дням, а по часам. Серхио доволен учеником – Тихомиров быстро привыкает к новой жизни, обретает уверенность и уже неплохо владеет собой: за месяц вообще ни на кого не нападал, даже не пытался. Ну по крайней мере они так говорят, и у меня нет причин думать, что об этом Серхио стал бы Марине врать: тут они заинтересованы в максимальной откровенности. Но так или иначе – они заявляются часто и сидят, шушукаясь, подолгу, и я не могу их упрекнуть. У них есть основания для постоянных «военных советов», ибо дела на вампирском фронте как-то не слишком хороши. У «семьи» есть проблемы.

Деликатный вопрос по поводу оповещения Старших о новом и таинственном обращении решился относительно легко. Марина и Серхио отчитались перед Грантом Хэмилтоном – древний шотландец не только владеет нашим издательством, но и является по совместительству главой вампирского начальства по Москве. Меня, кстати, умиляет их дивное бюрократическое устройство, с этим «советом старейшин» и «главами управ». Интересно, президент у них есть какой-нибудь, чтобы их назначать, или они выборы устраивают? Грант был не в восторге от того, что ему рассказали. В смысле, идея Серхио взять Леву Тихомирова под свое крыло прошла на ура – по-моему, Грант даже рад был, что тот проявил инициативу и избавил его от решения проблемы. Но – и это главная сложность, над которой они ломают свои бессмертные головы, – вся ситуация с безответственным обращением Хэмилтону категорически не понравилась. Даже мне, стороннему наблюдателю, понятно почему. Создать вампира – это вам не младенца подбросить, масштабы проблемы несколько другие. Если это чья-то шалость, то глупая и опасная. А если часть какого-то нехорошего плана?.. Еще хуже – потому что к необходимости выявить злоумышленника прибавляется тревога: нужно ж сообразить, кто этот план затеял и в чем он вообще заключается.

Не то чтобы мои вампиры мне все свои соображения вот так взяли и рассказали – они, конечно, скрытничают, как обычно. Как всегда назидательно говорит мне Марина: «То, чего ты не знаешь, не может причинить тебе боль». Меньше знаешь – лучше спишь, иными словами. Но я не согласен. Мы это уже проходили на заре наших отношений – и словили в результате разных проблем, вызванных недоговоренностями и взаимным непониманием. Напоминать об этом Марине бесполезно – она со мной, конечно, формально согласна, но очень ловко все мысленно устроила, и теперь считает, что правило про взаимную откровенность относится только к нашим с ней личным отношениям, а не к вампирской жизни в целом. Очень удобно, потому что мы с ней, в общем, обо всем договорились, у нас все хорошо, и особенно откровенничать причин нет. А насчет прочих обстоятельств она может загадочно молчать и держать меня в тумане – ради моей же пользы. Но я теперь тоже умный и действую по принципу «знание – сила». Мне, кстати, всегда казалось, что это не совсем правильный перевод. Там по-английски сказано: «Knowledge is power», то есть на самом деле речь идет о власти, а не о силе. А если учесть, что Фрэнсис Бэкон был не только ученым, но и серьезным политиком, то, по-моему, он имел в виду, что знание дает власть, из серии «предупрежден – значит, вооружен».

Короче, я теперь решил жить по-новому. Я слишком много времени потратил на инфантильную тоску и обиды на то, что «они мне ничего не рассказывают». В этом было что-то детское – ну как ребенок на взрослых обижается за то, что с ним не говорят серьезно. Неправильная позиция: я им не ребенок, и это в принципе нездоровая ситуация, когда про любимую женщину думаешь как про скрытную маму. Я не ребенок, и они не такие взрослые – у них тоже случаются и проколы, и растерянность. Да, задавать им вопросы бесполезно – и обижаться, когда они не отвечают, тоже. Значит, надо действовать с умом. Надо просто внимательно смотреть и слушать и складывать два и два. Полезные выводы не заставят себя ждать.

И я не буду думать о том, что это решение тоже довольно детское – из серии «а не спрятаться ли мне в родительской спальне, чтобы узнать наконец, почему от меня дверь на ночь запирают». Мной же не простое любопытство движет, а искреннее желание помочь. Я уверен, что чем-то помочь могу, какой бы я ни был смертный и слабый.

Ничего я не могу поделать с тем, что они – все они, теперь даже новенький Лева в своих нелепых черных майках в обтяжку, с балетным сленгом и мальчишеским шармом, который на глазах превращается в вампирскую харизму, делая этого богемного гуляку положительно неотразимым… (Надо видеть, как к нему липнут в «Детях ночи» желающие обоих полов и как он их с сожалением стряхивает, – потому что Серхио ему пока не давал добро расслабляться.) В общем, все они, мои вампиры, мне дороги – они мне все будто родные. И, может, потому что я искренне к ним привязан и привык, я как-то избавился от мысли об их безусловном превосходстве. Да, они быстрые, красивые, и бессмертные. Но все это само по себе не делает их ни какими-то особенно сильными – внутренне, – ни умными, ни априорно правыми. На их стороне годы опыта и знание жизни, но это знание ограничено свойствами их природы: натура их эгоистична, они прежде всего думают о себе и редко ставят себя на место другого (неважно, человека или вампира), чтобы его понять. А это значит, что их опыт не всегда применим к жизни. Они могут ошибаться, и ошибаются – знание прошлого автоматически в дар предвидения не превращается. Им кажется, что они все знают наперед. Но это такая иллюзия, такой наивный, в сущности, самообман. Они такие слабые в своей силе.

И мне кажется, очень часто, что я для того и попал к ним, чтобы… помочь. У них, по-моему, редко так бывает, чтобы кто-то был с ними рядом, сочувствовал им, знал о них много всего, но не становился одним из них и не приобретал всего букета связанных с этим проблем. И я не могу отделаться от ощущения, что их мир – мой мир. Сколько бы я ни напоминал себе, что я с ними не навсегда, что в конце концов я постарею и помру, а они останутся, что я никогда не буду настоящей ЧАСТЬЮ этого мира… Все равно. Я все равно «мысленно с ними». Я ведь люблю одну из них. Она – смысл моего существования, и хотя бы поэтому все, что касается ее, становится частью меня. Если я буду сам себя воспринимать как временное явление в ее мире – как мне тогда с ума-то не сойти?

Мне гораздо проще существовать, веря, что я могу принести им какую-то пользу.

Им я, конечно, ничего этого не говорю – Серхио сочтет, что у меня мания величия, и будет изощренно издеваться, Марина запаникует, решив, что я опять размечтался об обращении. Нет мне нужды тревожить «взрослых» моими размышлениями и выводами. Я их, эти выводы, делаю для себя. И живу соответственно – слушаю, смотрю и смекаю.