Наблюдатель. Женщина-Vamp: вампирская трилогия

Еще и поэтому немногие согласятся с тем, что в глубине души я романтик.

Но это в самом деле так. И дело не только в том, что я всегда любил соответствующие книги (о, как глубоко пронял меня в свое время «Великий Гэтсби» – мне казалось, что каждое слово в этой истории о невозможности любви написано обо мне!), и что я всегда любил оперу, и «Призрака Оперы» смотрел, наверное, сотню раз… Эти вещи в наше время не доказывают романтичность – они только заставляют людей сделать вывод о твоей приверженности содомскому греху, но это, при избранной мною профессии, и так никого бы не удивило… Нет, дело не в моих вкусах – они лишь отражение того, что всегда творилось в моей душе. Я всегда верил в нечто БОЛЬШЕЕ, чем я сам. В Великую Цель – ради нее я пошел на свою первую войну и потом на другие войны. В Великую Любовь – и я ведь нашел такую любовь, нашел, когда встретил Ее. В Великую Вину – и как мне было не верить, если я виноват перед Ней?

Я не верю только в искупление – не вижу пути, которым его можно достичь. Но я верю в ожидание. В верность, если хотите. Я верю – верил – что если я буду долго ждать и буду терпелив, то она простит меня. Что она оценит, как сильно я люблю ее. Поймет, что мной двигало и движет, несмотря на все мое показное равнодушие.

Каким же ударом для меня был момент, когда она встретила этого мальчишку и полюбила его! Она сразу, не рассуждая, подарила ему все то, чего я так от нее и не дождался. Понимание. Сочувствие. Чуткость… О, как она была настроена на все мельчайшие перемены в его настроении! Какими глазами смотрела на него. Какие глубины в нем видела… Я не знаю, есть ли они в нем, эти глубины, – мне все равно, даже если его душа глубока, как Марианская впадина, и в ней сокрыты великие богатства. Мне все равно – мальчишка не интересует меня. Меня ранило и ранит то, что она сразу отдала ему свое сердце – этот бесценный, бесценный дар. Сразу решила, что он достоин ее. Достоин ее любви.

Я спрашиваю себя иногда, почему я не убил его сразу – тогда же, когда он только возник у нее на пути? Думаю, я знаю ответ. Меня остановило любопытство. Я хотел понять, что ее зацепило в нем. Что в этом юноше такого, что она видит в нем то, чего не желала замечать во мне.

Любопытство – и мучительная зависть. Я хотел рассмотреть его получше. Хотел понять, чем же он так отличается от меня. Чем он настолько ЛУЧШЕ меня, что она сразу его оценила. И не надо говорить мне о вине перед ней, о вездесущая совесть! Она отвергла меня еще до того, как я в чем-либо провинился перед ней. Она просто сразу меня невзлюбила. А его, этого мальчишку, сразу полюбила.

Это ошеломляюще несправедливо на самом деле. Это заставляет меня вспоминать фразу, вычитанную мной когда-то у самого неожиданного автора – у Карла Маркса. Он сказал буквально следующее: «Если ты любишь, не вызывая взаимности, т.е. если твоя любовь как любовь не порождает ответной любви, если ты своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не делаешь себя человеком любимым, то твоя любовь бессильна, и она – несчастье». Изложено суховато, что неудивительно для экономиста, но очень верно. Я могу подтвердить каждое слово.

Моя любовь бессильна, и она – несчастье.

И это тоже очень романтично, не правда ли?

То, что я сижу здесь, в своем кабинете, один и методично извожу великолепный Martell на то, чтобы забыться, и пишу свои мысли в тетрадку, как нервный подросток, – тоже глупо. И романтично, не правда ли?

То, что я извожу себя, наблюдая за их счастьем, – это тоже романтично. Пуччини написал бы мне прекрасную арию по этому поводу.

Это самоистязание – наблюдать за ними – вошло у меня в привычку. Я даже свои деловые поездки планирую таким образом, чтобы оказываться рядом с ними как можно чаще. Когда она переехала в Москву, решила вернуться на родину после стольких лет, я последовал за ней. Открыл магазин совсем рядом с ее офисом – благо на углу Петровки и бульваров всегда было полно местечек, подходящих для небольшой антикварной лавки. Покупателей у меня, конечно, там было немного, но я не ради прибыли его открывал. Я сделал это, чтобы быть поблизости – чтобы видеть ее чаще и оставаться незаметным для нее. Я ведь не хочу нарушить ее покой. Это ведь тоже романтично – обожать ее издали, не вмешиваясь ни во что…

Но однажды мне представилась возможность вмешаться, и какое же странное чувство я испытал! Это было незадолго до Нового года – первого Нового года, который они собрались встречать вместе, она и ее мальчишка. Был серый, пасмурный московский день, идеальный день для того, чтобы молчать и думать. Я смотрел в окно своего магазина, равнодушно скользя взглядом по копошащейся на улице людской массе – они шли по неровному обледенелому тротуару, поскальзываясь и ругаясь. И вдруг увидел его – мальчишку, которого она любит. Он шел, как обычно, без шапки, зябко сутулясь в своей черной кожаной куртке, и на его рыжеватых вихрах оседали снежинки. Он притормозил возле моей двери и с секунду смотрел на нее, будто что-то обдумывая, а потом вдруг вошел внутрь. Колокольчик, который я установил на двери, тихонько звякнул. Я затаил дыхание, глядя на него – на соперника, который неосторожно оказался в моей власти.

Несколько секунд он стоял, медленно оглядывая захламленную антикварным мусором комнату, – его глаза привыкали к полумраку.

Я мог убить его тогда.

Почему я его не убил?

Вместо этого я вышел вперед из-за прилавка и спросил его, могу ли я чем-то ему помочь. Он покраснел – я заметил, что он часто краснеет, – и пробормотал, что ищет подарок для своей девушки. Он запнулся немного перед словом «девушка», и я понимаю его – как-то странно называть ее этим банальным словом. Запнулся, все-таки сказал его, а потом поправился и употребил выражение более торжественное – «возлюбленная».

Я не мог не улыбнуться этой поправке. И за это – за то, что он понимает, какая ценность ему досталась, – я тоже не убил его.

Я подозвал его к прилавку с ювелирными украшениями. Там было много всего – безделушки, мелочи, медальоны со старыми эмалями, серьги со стразами и кольца с полудрагоценными камнями. Он некоторое время склонялся над этой россыпью на бледной подушке из розового бархата, задумчиво касаясь пальцем то одной, то другой блестящей штучки. А потом – безошибочно, точно, взглядом художника, а этого я не могу отнять у него – он и в самом деле художник… Потом безошибочно извлек на поверхность то, что на самом деле подходило ей. Цепочку из тусклого старого золота с гранатовой подвеской на ней. Несколько секунд он держал вишнево-красный камень на ладони, а потом сказал, подняв на меня взгляд: «Вот это. Я возьму вот это». Он сделал паузу и добавил – похоже, сам не зная, зачем: «Это подходит к ее глазам».

Я кивнул, упаковал выбранное им украшение и отпустил его. Я не убил его – в тот момент. Потому что увидел в его взгляде… нечто особенное.

Когда он говорил о ее глазах, я ощутил вдруг: он смотрит на нее так же, как я. Он видит в ней то же, что вижу я. Она значит для него так же много.

В эту секунду он был не соперником мне. Он был такой же, как я, жертвой любви, которая БОЛЬШЕ человека. Великой Любви.

Я видел потом этот кулон у нее на шее. Она носит его с гордостью – потому что это его подарок, и он угодил ей этим подарком.

Мне болезненно-приятно сознавать, что она носит на шее – с гордостью – МОЙ подарок. Она счастлива МОИМ подарком.

Я не хочу думать о том, что, знай она об этом, она, вероятно, сорвала бы цепочку со своей шеи с отвращением и презрением.

Я жалок. Я радуюсь своей тайной причастности к их счастливой жизни. Я веду себя как какой-то Квазимодо, наблюдающий с колокольни за танцующей Эсмеральдой и ее козочкой. Козликом, в нашем случае.

Это ли не романтично?!!

Сегодня – первый день нового этапа моей жизни. Вчера вечером я наблюдал за тем, как они помирились после своей недолгой разлуки – под дождливым небом Лондона, в ее машине. Я смотрел на них и принимал решение о том, что я не убью мальчишку. В этом – новый этап моей жизни. Раньше я думал, что убью его рано или поздно, что просто откладываю это. Теперь я решил: он будет жить. Я выбрал это. Выбор принес мне успокоение. Временное, возможно. Но все же это некоторое облегчение – после всех волнений, что я испытывал раньше, глядя на их счастье.

Сегодня я видел их снова. Лондонское небо не было благосклонно к влюбленным – вместо того чтобы продолжить поливать их дождем и дать возможность спокойно гулять по городу, погода «порадовала» солнцем. Они все равно вышли на улицу – бог весть зачем, может быть, она захотела купить себе или ему что-нибудь. Наверное, так, иначе – почему они оказались на Нью-Бонд, улице бутиков, ювелирных и антикварных лавок? Почему в два пополудни проходили мимо моих окон? Не для того же, чтобы помучить меня зрелищем своего счастья. Они ведь не знали, что я увижу их – что я все время наблюдаю за ними.

Они шли по улице, взявшись за руки. Она оделась так, чтобы получше защититься от солнца – в темных очках, в плаще с поднятым воротником, в перчатках. Но все равно ей приходилось держаться в тени. Так они и шли – она по узкой полоске тени вплотную к стенам зданий, а он – на солнце, и граница света и тени проходила по их сомкнутым ладоням. Это было очень символично. Она, такая бледная и хрупкая в своем полумраке. Он, такой живой и теплый, с солнцем в волосах.

Свет и тень разделяли их, но они были вместе. Они улыбались. Болтали.

Я знаю, что нет. Но я так хочу хотя бы на мгновение забыть о том, как сильно она меня ненавидит.

Я не хотел прислушиваться. Я просто смотрел на них через стекло, из сумрака своего магазина. Из сумрака своей жизни.

На секунду, когда она повернулась чуть энергичнее, что-то говоря ему, воротник плаща распахнулся, и я увидел мельком ее шею. На ней была та самая цепочка с гранатом – та, что он подарил ей на Новый год. Моя цепочка.

Я думаю иногда, как символичен подарок, выбранный ее мальчиком едва ли не случайно. Камень гранат ведь назван так потому, что похож на зерна граната – плода, выросшего из капли крови Диониса. Гранат – символ бессмертия. Символ нерасторжимого брака: Аид заставил свою похищенную невесту Персефону съесть гарантовые зерна, и она была обречена всегда возвращаться к нему в царство мертвых. Я тоже похитил себе когда-то невесту, и она всеми силами стремилась сбежать: все в моем мире ей претило. У меня не было зерен граната, и я не мог удержать ее, привязать к себе неразрывно и навсегда, как привязан к ней я. А теперь она носит на шее их каменное подобие, и получила этот дар от меня. Но вернет ли это мне мою Персефону?

Я знаю, что нет. Но я так хочу хотя бы на мгновение забыть о том, как сильно она меня ненавидит.

Как бы я хотел быть с ней рядом – вот так же, как он, держать ее за руку и видеть ее улыбку, обращенную ко мне. Это, собственно, все, чего я хочу, – чтобы она улыбнулась мне. Без горечи. Без презрения. Я понимаю, что она никогда не посмотрит на меня с любовью – никогда не вернется ко мне, как бы долго я ни ждал. Я уже перестал надеяться на это.

Но я хотел бы увидеть хотя бы раз в жизни, что она улыбается мне.

4

Смеяться сейчас совершенно некстати – нам всем не до смеха. Но мы выглядим так нелепо, что сдержать нервный смешок я не могу.

Растрепанные, расхристанные, усталые, глаза красные и лица бледные у всех – и у нас с Серхио, вампиров, и у Влада, человека. Усталость и напряжение стерли разницу между нами – мы выглядим одинаково. Одной семейкой – так нас, вроде бы, обычно называет Влад, «семейкой»? Нам, всем троим, пришлось сегодня нелегко. И самое гнусное, что наши проблемы, похоже, только-только начинаются.

Я протягиваю руку в сторону Серхио и говорю:

– Дай бутылку, а?

Мой старый друг, сидящий сейчас на парапете террасы при квартире на Покровке в полурасстегнутой рубашке, со свисающим с шеи развязанным галстуком, оперев один локоть на согнутое колено и запустив пальцы в рыжие волосы, свободной рукой безмолвно протягивает мне бутылку темного Bacardi. Бог знает, почему из всех напитков моего мини-бара мы остановились на роме. Даже Влад, который крепкое спиртное не любит, возражать не стал. Чувствует, наверное, что наши трудности обычным вином не зальешь.

Ром хорош, он не просто крепок, он вкусен, и его терпкая сладость на секунду позволяет отвлечься от металлического привкуса страха, который не покидает меня уже давно – с той секунды, как мы обнаружили в подвале Большого театра новообращенного вампира и тело его жертвы.

Несколько секунд мы стояли оцепенев, все трое. Влад стремительно побледнел – я видела это краем глаза, но ему удалось сдержать очевидно возникший у него позыв к рвоте. Неудивительно – он видит уже не первый труп. Неудивительно, но страшно и неправильно… Обнаружение трупов не должно входить у него в привычку. Но, похоже, войдет. Таково неизбежное следствие близости ко мне.

Влад побледнел, но промолчал. Я тоже – как ни неуместно, как раз в этот момент я чувствовала себя как никогда живой, слабой и растерянной, и мне просто нечего было сказать. Серхио, обычно отличающийся снобистской невозмутимостью, слегка ее подрастерял – он хмурился и что-то бормотал себе под нос. Подозреваю, что замысловатые старинные испанские проклятья.

Облегчив душу, он обернулся ко мне и сказал подчеркнуто спокойно:

– Душа моя, есть несколько вариантов того, как нам поступить. Мы в принципе можем уйти отсюда и сделать вид, что ничего не знаем.

Он приподнял бровь, ожидая ответа, но вместо меня ответил бедный Тихомиров:

– Господи, нет! Умоляю, не бросайте меня… Я не знаю, что мне делать!..

Я кивнула:

– Он прав. Это неприемлемо. Допустить, чтобы его поймали с поличным, слишком опасно. Должна же хоть какая-то секретность сохраняться.

– Знал, что ты так скажешь. – Серхио обращался только ко мне, игнорируя до поры до времени сам факт присутствия Левы. – Второй вариант: мы звоним нашему чудесному брату из прокуратуры – тому, с кем так дружен Грант. Думаю, что он не откажет в помощи, – в конце концов дело сохранения секретности для нас общее, верно? У нас ведь есть его телефон? Скажи мне, ради бога, что есть, querida.

Ох уж эта его ирония!

– Есть.

– Отлично! Мелочь, но приятно. Итак, мы звоним ему. Но что мы ему говорим? Что нашли труп и убийцу в подвале главного театра страны? Подобный план меня как-то не вдохновляет. Мы только что заключили чудесное соглашение о сотрудничестве с этим театром. Нам совсем не нужно, чтобы у театра были неприятности, верно?

Влад, который безмолвно переводил взгляд с меня на Серхио и обратно, прочистил горло и спросил – все равно хрипло:

– Что ты предлагаешь? Закопать ее где-нибудь по-быстрому? Боюсь, тут уже не осталось открытых котлованов – все фундаменты засыпали.

Серхио улыбнулся – его радуют проявления здоровой иронии и крепости духа со стороны Влада:

– Нет, у меня есть идея получше. Хотя, возможно, тебе, смертный, она не понравится. Что такое сейчас представляет собой Большой? Большую… стройку. А что такое стройка? Это множество рабочих-гастарбайтеров. По-моему, у нас есть решение проблемы.

Предложение Серхио заставило вздрогнуть даже меня:

– Ты хочешь подбросить труп невинным людям?

Он пожал плечами:

– Это лучше, чем подставиться самим.

– Господи, Серхио, у тебя вообще совесть есть?! – Голос Влада звучал возмущенно, но как-то… устало. Словно он мысленно уже – заранее? – смирился с тем, что спорить с нами в общем-то бесполезно.

Серхио с секунду смотрел на него пристально и спокойно, как будто серьезно обдумывал его вопрос, а потом ответил:

– Совести у меня, возможно, нет. Зато со здравым смыслом все в порядке. Что такого ужасного я предлагаю? Я не собираюсь подбрасывать кому-то из этих несчастных таджиков кровавые тряпки под матрас или измазывать им, спящим, руки кровью… – Он снова задумался, и выражение его лица стало тревожно мечтательным, словно мысль и правда показалась ему соблазнительной, но потом встряхнулся и продолжил: – Нет, мы просто уберем тело из опасного для всех нас места и положим его там, где… Где нашему другу из прокуратуры будет легче объяснить его появление. И легче будет замять дело. Не думаю, что кто-то при этом пострадает. Хотя даже если так… Как там в анекдоте про медведя, который хвастается перед волком, охранявшим отару и уволенным за кражу овец, что работает сторожем на стройке? «А мне хорошо – таджиков никто не считает!»

Одна из вещей, которые не перестают меня поражать в моем старом друге – его способность в самые напряженные моменты отвлекаться на какую-то ерунду. Ну кто еще, кроме Серхио, решил бы сейчас припомнить дурацкий анекдот? Думаю, Влад тоже подумал о чем-то подобном – он развел руками, признавая, что с ТАКОЙ логикой не поспоришь. Серхио удовлетворенно кивнул – он любит, когда окружающие признают его правоту. И, надо заметить, часто бывает доволен, ибо часто оказывается прав. Согласовав с нами свое очевидно давно – сразу – принятое решение и уладив таким образом «формальности», он обратил свой взор к Леве Тихомирову, который продолжал сидеть на бетонном полу, сгорбившись и обхватив руками колени:

– Перенос трупа даст нам еще одно преимущество. А именно – время для того, чтобы побеседовать с нашим новым братом. Мне о многом надо расспросить его. И я бы предпочел заниматься этим в спокойной обстановке, без сопровождающей всякое следствие суеты.

Влад, конечно, подумал в этот момент, что Серхио говорит об обычном милицейском расследовании, и бог свидетель, это и правда занятие суетливое. Но я знаю, что на самом деле имел в виду мой друг.

Появление нового вампира – нерядовой случай в распорядке существования моей семьи, и обстоятельства каждого обращения тщательно изучаются Старшими – если не всеми вместе, то хотя бы неофициальными главами «территорий». Это более значительное событие, чем даже неосторожное убийство. Обычный труп можно спрятать, или замять дело. Обращение – это не просто исчезновение человека, но очень часто еще и его последующее появление в новом качестве. Мало кто из молодых вампиров оказывается в силах сразу уйти в тень, оторваться от прежней жизни, не навестив своих близких, свою семью. Уходить все равно, конечно, приходится – мы не можем допустить, чтобы люди замечали нашу вечную молодость, изменения внешности, привычек и поведения, и потому с теми, кто знал нас при жизни лучше всего и может эти перемены заметить, мы прежде всего и расстаемся. Но иногда новообращенному удается хотя бы некоторое время жить своей прошлой, человеческой жизнью, не выдавая себя. Гораздо чаще, однако, более опытным вампирам приходится перевозить новичка в другое место, скрывая от прежних знакомых, – эта операция чем-то похожа на программу по защите свидетелей. В любом случае Старшие должны быть уведомлены об обращении – каждый неопытный вампир представляет угрозу общему благополучию и безопасности: он может нас выдать, привлечь к семье ненужное внимание. Обращения не могут происходить бесконтрольно: нас не должно быть слишком много, чтобы конкуренция за пищу и территорию не обострялась сверх меры, как это иногда бывало в Средних веках – в Восточной Европе, например. Тогда вампиров в тех местах стало такое множество, что люди начали говорить о нас и оставлять подробные свидетельства, что не принесло семье никакой пользы. Пришлось заметать следы, придумывать разные нелепости, чтобы правда затерялась в них и перестала выглядеть убедительной. Это было нелегко, но нам это удалось – то, что болгары и румыны в XVI веке знали доподлинно, теперь признано фольклорным вымыслом. Но то, что можно было еще хоть как-то контролировать в XVI веке, совершенно неприемлемо в ХХI. Шепоток невежественных крестьян – одно. Фотографии и посты в Twitter или Facebook – совсем другое. Страшно даже представить, что будет, если доказательства нашего существования появятся теперь, в эпоху всеобщей информированности и, главное, мгновенного распространения информации.

Чтобы предотвратить неприятности, за новичком нужно присматривать. И обычно за тем, чтобы новый вампир не натворил дел, следит его создатель. Он же должен и объяснить Старшим, что заставило его совершить обращение. Обычно такое разбирательство – простая формальность. Но в нашем случае дело сразу осложнилось тем, что Лева Тихомиров совершил заметное убийство… Это было плохо. Ни один серьезный создатель не должен был допускать такого. Даже Этьен долго муштровал меня, прежде чем выпустить к людям, – даже у этого беспринципного монстра хватило разума обучить меня самоконтролю, чтобы я ненароком не выдала семью.

Создатель всегда обязан заботиться о своем «ребенке». И то, что его – кто бы он ни был – не было сегодня рядом с неопытным Тихомировым, казалось весьма странным. Именно на это намекал Серхио, говоря о том, что ему нужно расспросить Леву. И желание сделать это в спокойной обстановке мне тоже было понятно: Серхио еще не Старший, до этого ему далеко и по возрасту, и по опыту, но он пользуется их уважением, и я знаю, что он претендует на контроль над Москвой (формально это территория Гранта, но он часто отвлекается на Лондон, и у Серхио есть возможность утвердиться здесь в его отсутствие). Конечно, Серхио хотелось разобраться с неприятностями в нашем городе самому. И ему нужно было время – очевидно, расспрашивать Леву о том, что с ним случилось, сидя над свежим трупом, было нелепо.

Итак, нам нужно было перенести труп на стройплощадку и увести Леву в безопасное место – ко мне домой, как мы и собирались с самого начала. Но принять эти здравые решения – одно, а осуществить – совсем другое. Последующий час дался нам дорого. Если бы вампиры могли покрываться от ужаса или волнения холодным потом, мы с Серхио, вероятно, облились бы им, как водой в душе. Сидеть в подвале и ждать, пока уйдут последние гости с приема и театр опустеет, было невозможно – в любую минуту нас могли обнаружить. Значит, нужно было найти способ вынести мертвое тело из здания и незаметно перенести его в сумерках за строительный забор. Эту увлекательную задачу взял на себя Серхио. Выполнил он ее с присущим ему хладнокровием: сначала пробежался, не скрывая нашей естественной скорости, по всем коридорам. Обнаружил выход – выезд из гаража. Взломал замок на нем (нам повезло – каким-то чудом охранника у этого выхода не оказалось, возможно, он просто отлучился – ушел курить, например). Вернулся за трупом и, бесцеремонно толкнув ногой несчастного Леву, чтобы он отодвинулся в сторону, подхватил тело под мышки.

Зрелище мужчины в смокинге, волочащего по подвалу окровавленный труп, кого угодно может вывести из равновесия – настолько это абсурдно. Но надо отдать должное моему другу – он умудрился и в этом положении сохранить известную элегантность. А когда он поднял тело на руки и обернулся к нам, прежде чем устремиться в полутемный коридор (молясь, чтобы он все еще был пуст), я поймала себя на том, что любуюсь им – и одновременно он меня несколько пугает. Серхио намного старше меня, и в его жизни были вещи, о которых я ничего не знаю – не решалась спрашивать, а он сам никогда ничего не расскажет. Я знаю, что до встречи со мной он вел довольно… жестокий образ жизни. И глядя на него в тот момент – ироничного, сосредоточенного, собранного и держащего на руках бездыханную девушку, я подумала: кто знает, сколько раз он уже носил так тела – скольким девушкам стоила жизни встреча в полумраке с этим грациозным существом?

На самом деле времени на размышления у нас с Владом было не много. Когда Серхио унесся со своей ношей в глубину коридора, мы занялись Левой – и следами его преступления. На полу было порядочно крови – ее пришлось замыть, благо туалет был совсем рядом с местом происшествия. Поднос и разбитые бокалы я собрала в пластиковый пакет для мусора – его мы извлекли из урны в том же туалете. Тут у меня возникла проблема: я могла бы быстро сбегать и выбросить мешок за пределами театра, но не хотела – естественно! – оставлять Влада наедине с Тихомировым. Я уже видела, на что способен этот новичок, как плохо он себя контролирует. Влад, конечно, понял мою дилемму, и несколько секунд мы ожесточенно препирались. Влад, как обычно, считал, что я перестраховываюсь. «Он ведь уже поел!» – с этим аргументом было трудно спорить, но я все равно не хотела рисковать. Положение спас Серхио: он вернулся, с одного взгляда на нас оценил подоплеку мизансцены, закатил глаза, фыркнул, взял у меня пакет и снова исчез. Нам оставалось только умыть нашего подопечного и, постаравшись придать себе скучающий и равнодушный вид, выйти через зал, в котором все еще толпились люди, на улицу. Сквозь толпу мы с Владом вели Тихомирова, как под конвоем – он в середине, мы по сторонам… Я держала его за локоть – ненавязчиво, но крепко. Влад улыбался и кивал людям, раздавая направо и налево дежурные «до свидания».