скачать книгу бесплатно
Нарисуй мне любовь
Евгения Георгиевна Перова
Два небольших романа о любви и предательстве, жизни и смерти, радости и печали – «Мы жили по соседству» и «Нарисуй мне любовь».
Нарисуй мне любовь
Евгения Георгиевна Перова
Художник Анна Петрова
© Евгения Георгиевна Перова, 2024
ISBN 978-5-0064-3512-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Евгения Перова
Нарисуй мне любовь
Мы жили по соседству…
Семейная хроника
Мы жили по соседству,
Встречались просто так…
Евгений Долматовский
Детство. Протасовы и Шитиковы
Вера Тарасова и Инна Протасова были подружками и сидели за одной партой. И хотя они совершенно друг на друга не походили, учителя и ученики упорно их путали, то и дело называя Инну – Тарасовой, а Веру – Протасовой. Девочки различались как позитив и негатив: тоненькая, высокая сероглазая Инна свои прямые темно-русые волосы заплетала в длинную косу, а кареглазая смуглянка Вера с трудом справлялась с непослушными рыжеватыми кудряшками и переживала из-за маленького роста и полноты. Единственный из одноклассников, кто никогда не путал девочек, был Гена Канищев. Да и как он мог перепутать, если был влюблен в Инну Протасову «с младых ногтей» – как выражалась его бабушка.
На самом деле Гена и Инна познакомились только в школе, а до этого его подругой была Вера: они родились в одном роддоме с разницей в три дня и выросли в одном бараке. Их родители работали на Холодильном комбинате, поэтому два деревянных барака, где жили комбинатские, имели общее название «Холодильник». У Гены еще были сестра и брат, оба старшие, а у Веры – младшая сестра. Семья же Протасовых обитала на соседней улице, занимая половину большого деревянного дома. Всего их было пять человек: мама, папа, бабушка, дедушка и Инна. Мама Инны, Евгения Александровна, работала участковым терапевтом в местной больнице, а папа, Владимир Алексеевич, преподавал математику в вечерней школе. Летом Протасовы сдавали часть дома с терраской, поэтому компания, резвившаяся у них на участке, иной раз бывала довольно многочисленной, включая, кроме троицы друзей, еще детей-дачников, своих и соседских.
Когда троица перешла в восьмой класс, их семьям пришлось переехать, потому что на месте «Холодильника» и окрестных улиц предполагалось провести автомагистраль. Жители бараков были счастливы перебраться в «хрущовки»: к тесноте им было не привыкать, зато какие удобства – туалет, горячая вода из крана! Заселяли народ плотно: и Тарасовы, и Протасовы получили по двухкомнатной квартире, хотя в каждой семье было по пять человек. Канищевым повезло – их было шестеро, так что им дали трехкомнатную, как раз напротив того дома, где на одной площадке второго этажа оказались Тарасовы и Протасовы. Из своих окон Гена мог видеть окна Инны, и они даже часто перекликались с балконов.
Семья Инны тяжело перенесла вынужденный переезд: бабушка с дедом сокрушались о потере сада и огорода, не зная, чем себя занять, а отец задыхался в бетонных стенах – он был слаб здоровьем. Первым сдал дед: когда Инна заканчивала девятый класс, он скончался от инфаркта. Инне тоже было непривычно и неуютно на новом месте: в старом доме у нее была своя комната, а уроки она делала не на подоконнике, а за старинным письменным столом со множеством ящичков, который не смог вместиться в новую квартиру. Большую комнату разгородили шкафом – за ним стояла кровать Инны. После смерти деда Инна переселилась в комнату бабушки, но бабушка страшно храпела, и Инна не сразу научилась засыпать под ее заливистые рулады. Родителям, конечно, стало посвободнее.
Если бы не Генка, было бы совсем невыносимо: они с Верой практически переселились к Канищевым: сестра Гены почти сразу вышла замуж и переехала к мужу, а потом ушел в армию брат, да так и остался на Дальнем Востоке, женившись на местной девушке. Так что у Гены образовалась своя отдельная комната, и он был счастлив, что Инна проводит у него все вечера. Правда, к Инне прилагалась неизменная Вера, но что тут поделаешь. К тому же Гена с детства привык опекать простодушную Веру, вечно влипавшую во всякие неприятности. Вера же искренне полагала, что они с Генкой – «тили-тили-тесто, жених и невеста!» Так их дразнили в раннем детстве. И так же искренне не замечала, что Генка по уши влюблен в Инну. Но Инна замечала все, поэтому старалась обходиться с друзьями очень осторожно, стараясь щадить их чувства. Ей даже удавалось сочувственно кивать, пряча легкую улыбку, когда Верочка с энтузиазмом планировала их будущую с Геной семейную жизнь.
Инна собиралась поступать в педагогический институт, хотя мама мечтала, что дочь пойдет по ее стопам – в медицину. Троечница Верочка на институт не замахивалась и устроилась все на тот же Холодильный комбинат. А Гене осенью предстояло идти в армию, поэтому все лето он проболтался без толку: гонял на велосипеде, купался, ловил рыбу с приятелями и был совершенно счастлив, что в это время у него дома сидела с книжками Инна, которая готовилась к вступительным экзаменам, и вечером они иной раз вместе ужинали. В один прекрасный вечер Генка осмелился и спросил:
– Ты будешь меня ждать? Из армии?
– Конечно, – ответила, не задумавшись, Инна. – Мы все тебя будем ждать с нетерпением!
– На всех мне наплевать. Ты меня будешь ждать?
Тут до Инниной затуманенной учебниками головы наконец дошло, о чем Генка ведет речь. Она встала и принялась быстро собирать свои тетради и книжки, лихорадочно думая, как бы так высказаться, чтобы не обидеть Гену – нужные слова не находились. Но тут Генка обнял ее за плечи и развернул к себе. Заглянул в глаза и попытался поцеловать, но Инна успела отвернуть голову:
– Не надо! – твердо произнесла она.
– Так, значит…
Генка отошел к окну и отвернулся. Инна вздохнула:
– Ген, я ведь никогда не давала тебе повода думать, что я… что ты… что у нас может что-то получиться! Ты для меня – самый лучший друг, почти брат! Вот Вера…
– Причем тут Вера?
– Она тебя любит.
– Но я-то тебя люблю! – закричал Гена.
– И что нам делать? – тихо спросила Инна. – Ты сам подумай: если ты не можешь заставить себя полюбить Веру, как же я могу тебя полюбить? Любовь либо есть, либо нет.
Гена молчал. Молчала и Инна, грустно глядя на его опущенные плечи.
– Ладно, проехали, – мрачно произнес Гена. – Извини, если обидел.
– Ты меня не обидел, что ты! Я пойду?
Генка кивнул. Уже в дверях Инна обернулась и тихо сказала:
– Прости меня.
Инна поступила на вечернее отделение, а работу ей нашла мамина сестра, тетя Люся – в библиотеке НИИ питания, в котором она сама трудилась. После долгого семейного обсуждения было решено, что на время учебы Инна переедет к тете Люсе, которая это и предложила. Они с дядей Лёвой жили на Смоленском бульваре – практически центр. Квартира большая, трехкомнатная, а их сын Виктор к тому времени уже учился в военном училище, решив посвятить свою жизнь армии, к великой печали родителей, прочивших ему более блестящее будущее. Инне не очень хотелось переезжать, но она понимала, что это очень практичное решение: дома тесно, толком не позанимаешься, а возвращаться домой на ночной электричке после второй пары ей и самой было страшновато. Так что переселение состоялось.
Людмила и Евгения, сестры-погодки, были очень похожи – и одновременно не похожи настолько, что можно было и засомневаться в их родстве. Обе темно-русые, сероглазые, со схожими чертами лица, они разительно отличались темпераментом и манерой поведения. Сдержанная и молчаливая Евгения была гораздо красивее резвушки и кокетки Люси, которую вполне можно было принять за младшую из сестер, хотя она как раз и была старшей. Когда-то давно грузин-поклонник дал ей прозвище «Люся Персик Жемчужные Зубки» (он произносил «пэрсик» и «жэмчуг»), и лестное прозвище прижилось. А вот Евгению все всегда называли полным именем: Инна ни разу не слышала, чтобы кто-то назвал маму – Женей, кроме тёти Люси.
Муж «Пэрсика», Лев Шитиков, был актером в одном из ведущих московских театров – звезд с неба не хватал, но пользовался популярностью, особенно у дам, поскольку был красив благородной породистой красотой, позволявшей ему блистать в ролях Паратова в «Бесприданнице» и лорда Генри в «Портете Дориана Грея». Он был добродушно снисходителен ко всем окружающим, искренне полагая себя выше прочих людишек, за которыми наблюдал с ироническим любопытством, а также замечательным рассказчиком, записным остроумцем и бонвиваном, любил делать комплименты дамам, мог легонько приобнять или погладить по спинке какую-нибудь юную красотку, а то и невзначай положить руку ей на коленку – конечно же, по-отечески, предполагая, что осчастливил этим жестом избранную особу.
Между двумя сестрами и, соответственно, двумя семьями существовало негласное соперничество: старшая стремилась во всем превзойти младшую, и ей это всегда удавалось. Только однажды Евгения обошла Люсю, когда первой вышла замуж. Дело было в Свердловске, куда девочки приехали с матерью, эвакуированной вместе с заводом. Их отец погиб на фронте еще в 1942 году, а мама умерла от воспаления легких в 1946-м. Люся пристроилась костюмершей в эвакуированный из Москвы театр, где и познакомилась с Лёвой: отец-режиссер выбил сыну – начинающему актеру – бронь от армии, и тот приехал в Свердловск вместе с отцом. Лёва был на семь лет старше двадцатилетней Люси – хорошая разница в возрасте. Но Люся не собиралась так рано выходить замуж, пока явившаяся из госпиталя сестра не огорошила ее новостью о своем замужестве.
Люся была в шоке. Она никак не ожидала такого от тихони сестры, у которой и поклонников-то никаких не было. Мужем Евгении стал один из лежавших в госпитале тяжело раненых бойцов – Владимир Протасов. Сначала Евгения ухаживала за ним как медсестра, а потом – как невеста. Поженились они весной 1947 года, а уже осенью состоялась свадьба Люси и Лёвы – не могла же она отстать от сестры. Во всех отношениях ее избранник был лучше Владимира: моложе (Владимиру уже исполнилось тридцать пять), перспективней, да еще и москвич. Красивый, здоровый, не то, что Владимир. Пусть у того вся грудь в орденах и медалях, зато и ранений не меньше. А Лёва не воевал, ну и что? Он внес свой клад в тылу, служа в театре! Через год у Люси с Лёвой родился сын, и они вернулись в Москву, а Евгения с мужем в тот же год уехали в небольшой подмосковный городок, где жили родители Владимира. Люся торжествовала: первая родила! А ее сестра никак не могла забеременеть – дочка появилась на свет только в 1953 году. Назвали ее Инессой.
О том, что она именно Инесса, девочка узнала, когда пошла в первый класс – дома ее звали Инночкой. Полное имя Инне понравилось – ни у кого такого не было. Но потом, повзрослев, она поняла, что в этой редкости нет ничего хорошего, уж очень все удивляются, и приходится объяснять, что имя дал ей отец – в честь медсестры, которая спасла ему жизнь на фронте.
Несмотря на некоторые внутренние сложности, обе семьи поддерживали родственные отношения: пока Протасовы не переехали в «хрущобу», Шитиковы бывали у них в гостях очень часто, летом почти каждые выходные, а сына и вовсе оставляли чуть не на месяц. Зимой Инна с мамой часто ездили к Шитиковым, чтобы помыться в ванной. Конечно, можно было и в баню сходить, но просушить длинные Иннины волосы там трудновато, а ехать домой на автобусе с мокрой головой в мороз и вовсе не дело. После того, как Протасовы переехали в квартиру со всеми удобствами, они стали реже встречаться с родными, собираясь в основном по большим семейным праздникам: у Протасовых тесно, а Шитиковы не особенно часто и приглашали.
Двоюродного брата Инна обожала. Виктору, конечно, было не очень интересно возиться с девчонкой: пять лет разницы в детстве – это много. Но он старался опекать ее и защищать, хотя любил заморочить голову: то расскажет историю про черную-черную руку, а то поведет подкарауливать маленьких человечков, которые якобы живут на чердаке: «Смотри – вон бежит! Эх ты, прозевала». А Инна всему верила. Виктор был очень серьезный и красивый мальчик. Он любил проводить время с Инниным папой, который был человеком сдержанным и замкнутым, но Витя как-то умел его разговорить, что не удавалось Инне, и она, открыв рот, слушала папины рассказы «о прежней жизни». Только про войну Владимир Алексеевич не любил рассказывать, хотя Витю это интересовало больше всего.
Семья Инны вообще отличалась молчаливостью – слова лишнего не скажут, не улыбнутся. Пока жили в большом деревянном доме, это было не так заметно, а когда стеснились в малогабаритной квартире, стало очевидно. Общая сдержанность усугублялась слабым здоровьем отца – его часто мучили головные боли, и тогда домочадцы передвигались на цыпочках и почти не дышали. Бабушка в редкие минуты откровенности рассказывала, что в юности была резвушкой и хохотушкой, чему Инна никак не могла поверить. Но долгая жизнь рядом с молчуном дедом и ее приучила не болтать лишнего. Только с мамой могла Инна поговорить по душам, но это случалось так редко – мама много работала, уставала, да и все ее внимание было вечно обращено на отца, так что Инна иной раз чувствовала себя лишней, поэтому старалась занимать как можно меньше места и никому не мешать.
Пожалуй, только с Виктором она могла быть откровенна – он всегда выслушивал ее недоумения и жалобы, утешал и по мере сил старался помочь. Его родители Инне, в общем, нравились, хотя и были не очень понятны: Шитиковы являлись полной противоположностью Протасовым – шумные, веселые, говорливые. Правда, чуткой Инне все-таки чудилось что-то слегка наигранное в ласковости тети Люси, которая любила ее потискать и поцеловать, приставала с глупыми вопросами и называла цыпленочком. Дядя Лёва нравился Инне больше: он не мельтешил, как тетя Люся, не приставал с глупостями, хотя тоже любил обнять и поцеловать при встрече и прощании, что Инна терпела с трудом: у них в семье такие нежности были не приняты. Именно поэтому Инне было страшновато переселяться к Шитиковым – достанут же своим сюсюканьем!
Новая жизнь. Бес попутал
Все оказалось не так страшно. Появилась отдельная комната, в которой раньше обитал Виктор и которую Инне надо было приспособить к своему вкусу; добавились новые наряды, купленные на первые заработанные деньги – у тети Люси были связи, и она с удовольствием помогала племяннице приобрести столичный лоск; образовались новые знакомства – все новое! Сама того не замечая, под влиянием Шитиковых Инна постепенно раскрепощалась, становилась более живой и кокетливой, и родители с бабушкой начинали казаться ей какими-то скучными и унылыми. Инна работала и училась, возвращаясь на Смоленский бульвар поздно ночью, а в единственный выходной – воскресенье – уезжала домой, сначала каждую неделю, потом через раз, а потом и вовсе раз в месяц: дома ей как-то нечего было делать, да и на дорогу уходило много времени, которое она с большей пользой потратила бы в библиотеке.
Родители не настаивали на ее частых приездах – Инна с легкой обидой почувствовала, что одним им лучше. Ну и ладно. И она с легким сердцем отдалась московской жизни: конечно, и лекции прогуливались ради кино и театра, тем более что дядя Лёва исправно снабжал Инну и ее друзей контрамарками, и походы в библиотеку заменялись прогулками по Москве или участием в вечеринках, которые устраивали друзья. А еще – светские приемы Шитиковых, собиравшие интересную околотеатральную публику.
Так прошло почти два года. А потом случилось столько разных событий сразу, что жизнь Инны словно вывернулась наизнанку, продемонстрировав все свои швы и узлы. Парней в педагогическом институте было мало, и они шли нарасхват, но особенно популярен был Вадик Ляпин, племянник проректора. Еще бы, такой перспективный жених, да и красавец к тому же. Инна держалась в стороне и от Вадика, и от всех этих девичьих забот: она училась и работала, какая еще любовь, когда? Да и рано ей думать о любви. Но, конечно, думалось. И если раньше эти думы имели характер романтически-возвышенный, то теперь они неожиданно для Инны приобрели более приземленный оттенок.
В семье Протасовых подобные темы не приветствовались: сплетничать никто не любил, говорить о сексе считалось постыдным, да и слово это вообще не звучало. Ровесники явно были более продвинутыми и в теории, и в практике, но расспрашивать друзей было немыслимо. Когда Инна училась в девятом классе, одна девочка из десятого родила, и это был такой позор и стыд, что трясло всю школу. А Инна даже не знала, откуда дети берутся! Когда пришло время, мама просто подсунула Инне научно-популярную брошюру о половом созревании, но никаких подробностей о сущности самого акта любви Инна там не вычитала.
И вот чистая, наивная и немного инфантильная девушка попала в круг московской богемы. Сначала она не понимала половины анекдотов, которые рассказывались во время застолий, и раскрыв глаза, смотрела на кокетничающих дам и флиртующих мужчин, причем тетя Люся и дядя Лёва были в первых рядах. Потом выяснилось, что одна дама, которую Инна принимала за жену приятеля дяди Лёвы, оказалась любовницей, и совсем не стеснялась приходить в гости к Шитиковым со своим возлюбленным, в то время как законная жена, ни о чем не подозревая, занималась детьми. «Значит, так можно?» – изумлялась Инна.
Потом ей на глаза попалась книга, которая лежала в гостиной на комоде – Инна открыла и обомлела. Хорошо еще, текст был на французском языке, потому что это оказалась Эротическая энциклопедия, изданная в конце XIX века в Париже. С картинками. Но с какими! За рассматриванием этих картинок ее и застала тетя Люся – Инна залилась краской, но Людмила Александровна только посмеялась: «Да смотри, сколько хочешь! Ничего тут такого нет». Но Инна отложила книгу.
В другой раз она увидела в коридоре на столике у зеркала пару журналов с красивыми девушками на обложках и взяла полистать, обнаружив внутри такие откровенные фотографии, что просто ахнула. Но оторваться не смогла, посмотрела всё. Она вернула журналы на место и впервые всерьез задумалась о физической стороне любви: некоторые ее сокурсницы уже были замужем, у них рождались дети, другие вовсю крутили романы, только Инна держалась особняком, сохраняя неприступность.
Ее сексуальному просвещению поспособствовала та же тетя Люся, подсунув маленькую книжечку, переведенную с польского: «Вот, почитай, ты уже совсем взрослая, должна это знать. А то мама с тобой на такие темы вряд ли разговаривает, знаю я ее». Инна книжечку прочла и впала в еще более глубокую задумчивость: ее потрясли открывшиеся тайны взаимоотношений между мужчиной и женщиной, и она с трепетом примеряла к себе прочитанное. «Это что, и мне придется ТАКОЕ делать?» – думала она с ужасом. Именно поэтому внезапные и упорные приставания Вадика Ляпина вызывали у нее брезгливость – при виде его самодовольной цветущей физиономии и нагловатой ухмылочки у Инны в голове тут же оживали странички польской книжки.
В один прекрасный майский день подруга пригласила Инну на дачу – праздновать день рождения. Среди приглашенных оказался и Вадик. Улучив момент, он увлек сопротивляющуюся Инну в куст цветущей сирени, облапил и поцеловал в губы. Инну чуть не стошнило, таким отвратительным показался ей этот первый в ее жизни поцелуй. Она вырвалась, отвесила Вадику пощечину, и тут же уехала с дачи, отговорившись головной болью. Некоторое время она злилась на Вадика, потом началась сессия, и это неприятное происшествие потихоньку стало забываться. Но после последнего экзамена Инну отозвала в сторонку та самая подруга и спросила шепотом, сделав страшные глаза:
– Ты что, правда, с Вадиком?
– В каком смысле?
– Ну, в том самом! У тебя с ним что-то было?
– Ничего не было…
– А почему ж он тогда на каждом углу звонит, что ты ему отдалась?
– Не было этого! Не было! Он пытался, но я ему врезала.
– Вот урод! Ладно, плюнь. Впереди лето, все забудут. И вообще, кому какое дело, кто с кем что делал. Правильно? Да не переживай ты. Просто забудь.
Но у Инны это не получалось. Она чувствовала себя опозоренной и грязной. И совершенно не знала, что с этим делать. Первым ее порывом было найти Вадика и еще раз съездить ему по физиономии, но он, как нарочно, ей не попадался, а может, и вправду избегал. Инна пожалела, что нет Виктора – вот он бы так врезал этому придурку, что мало не показалось бы! Но Виктор был далеко.
Зато дядя Лёва был близко. Конечно, Инна вовсе не собиралась ему о таком рассказывать. Но она так расстроилась, что ни о чем другом не могла просто думать. Вернувшись домой после разговора с подругой, она тут же побежала в душ – стояла страшная жара, необычная для середины июня, и уже потихоньку начинали гореть подмосковные торфяники, постепенно заволакивающие московское небо дымной завесой. Инна поплакала под душем, потом нацепила прямо на мокрое тело домашний халатик и пошла на кухню – несмотря на переживания есть хотелось страшно. На кухне обнаружился дядя Лёва в домашнем шелковом кимоно, которое ему подарил кто-то из друзей, побывавших в Японии. На столе перед ним стояла глубокая тарелка с холодной окрошкой, рядом – нарезанный бородинский хлеб, запотевший графинчик с водочкой и открытая баночка импортной селедки в винном соусе.
– О, красавица наша пришла! – сказал он, завидев Инну. – Что-то ты сегодня рано. Сдала? А что ж отмечать не стали?
– Сдала, – ответила Инна. – Не стали отмечать, да. Жарко.
– И не говори. А ведь только начало лета! Пожалуй, на этот раз поедем с Люсей в Прибалтику.
Он одним махом опрокинул рюмку с водкой, крякнул и с шумом отхлебнул окрошки.
– Ох, хороша! Давай, налетай. Все в холодильнике.
Инна достала нарезанную окрошку, выделила себе порцию, залила ледяным квасом…
– Сметанки добавь! – предложил дядя Лёва. Инна добавила сметанки.
– А то, может, водочки со мной выпьешь? Из морозилки! За окончание сессии.
Инна с сомнением посмотрела на графинчик, но потом решительно кивнула:
– А давайте! И правда, отметим.
«Может, забуду про Вадика» – подумала она, пригубив водки.
– Эээ, ну кто ж так водку пьет! Залпом надо, это ж тебе не коньяк. И селедочкой закуси – хорошая селедка, исландская.
Инна закусила селедочкой и принялась за окрошку. Но водка не помогла, наоборот – обида стала острей. Она механически ела окрошку, шмыгая носом и не замечая, что слезы капают прямо в тарелку.
– Это что ж такое? – растерянно сказал дядя Лёва, который панически боялся женских слез. – Разве окрошку не досолили?
Инна подняла на него полные слез глаза и тут же горько расплакалась.
– Что случилось-то, девочка? Ну-ка, ну-ка…
Он вылез из-за стола, подошел к Инне, обнял ее и увлек на диванчик. Инна плакала, а дядя Лёва гладил ее по голове. Сама не зная как, Инна все ему выложила.
Тут надо сделать небольшое отступление, подробнее рассказав про дядю Лёву. Он, конечно, весьма нравился женщинам и сам был большим любителем женского пола. И не особенно сдерживал свои «порывы», оправдываясь артистическим темпераментом, а Люся закрывала глаза на похождения своего мужа, потому что и сама была не без греха. Лев не отличался большим умом и никогда не просчитывал вперед свои поступки – скользил по жизни, как по волнам, и ему многое сходило с рук благодаря обаянию.
Племянница ему нравилась – как и любая юная хорошенькая девушка. Ее невинность волновала его, и Лев любил смущать Инну фривольными разговорами, с удовольствием наблюдая ее реакцию. Конечно, и неприличная книга, и запретные журналы были оставлены на виду не без умысла, но вроде как с благими намерениями: пусть книжная девочка узнает, наконец, что есть и другие радости в жизни. Но ни о чем более серьезном он и не помышлял. Поэтому все, что произошло в этот день между ним и Инной он не мог назвать иначе, чем «бес попутал».
Тот же бес, похоже, попутал и Инну. Она до сих пор ни разу не задумывалась, почему ей так приятны нечаянные прикосновения дяди Лёвы, родственные объятия и поцелуи в щечку – Льву Анатольевичу удалось пробудить ее женское начало. Инне было неловко, но как-то томно и сладко внутри, а фантазия, раззадоренная польской книжонкой, подсовывала ей образ любовника, весьма напоминавшего дядю Лёву, только помоложе.
И вот теперь они сидели рядышком на диване, Лев обнимал Инну за плечи, утирал слезы и со снисходительным сочувствием слушал ее прерывистый лепет, особенно не вслушиваясь – да какие могут быть проблемы у этой девочки? Все ерунда. Но близость теплого девичьего тела, едва прикрытого тонким хлопком халатика, делала свое дело. Жара и выпитая водка добавили туману ему в голову. Лев как-то вдруг забыл, кто он и кто это юное создание, которое явно нуждается в утешении. И принялся утешать. Так, как умел. Внезапно охрипшим голосом он спросил:
– Так тебе не понравилось, как он тебя поцеловал?
– Нет! Гадость какая-то! Но не в этом дело, зачем он…
– Да просто мальчик тебе попался неопытный, – перебил ее Лев. – Не умеет ничего.
– А надо уметь? – поразилась Инна.
– О, это сложная наука. Но я тебя научу.
Он нежно поцеловал соленые от слез губы Инны. Она изумленно пискнула, но даже не сделала попытки вырваться из крепких объятий Льва. Охватившая ее буря эмоций была так сильна, что Инна бездумно и безвольно последовала за Львом туда, куда он ее вел, и только внезапная острая боль отрезвила ее. Инна вскрикнула и рванулась, но было поздно.
И в тот же самый момент раздался звонок в дверь. Потом дверь открылась и веселый голос тети Люси громко произнес: «Я дома!» Она всегда так поступала, чтобы не застать мужа врасплох. Лев вскочил, запахнул кимоно и страшным шепотом бросил Инне: «Быстро в ванную!» Инна сама не помнила, как оказалась в ванной. Стоя под горячим душем, она тряслась, как от холода. Ни одной связной мысли не было в ее бедной голове, кроме одной: «Надо немедленно ехать домой».
Она пробралась в свою комнату, нацепила первое попавшееся платье, лихорадочно покидала в сумку какие-то вещи… Но надо же попрощаться с тетей Люсей, а то это будет выглядеть странно! Собрав волю в кулак, Инна вышла на кухню, где весело разговаривали Лев и Людмила – точно такие, как всегда. Людмила не удивилась сообщению Инны – была пятница, а в эти выходные Инна и так собиралась домой.
– Да ты бы поехала завтра с утра, пока прохладненько, – сказала она. – А то, что ж в самую жару!
– Ничего, нормально доеду. До свиданья.
И Инна быстро вышла. Ее потрясло, что тетя Люся ничего не заметила – ей-то казалось, что произошедшее, как клеймо, выжжено у нее на лбу. И еще больше потрясло поведение дяди Лёвы, который вел себя, словно ничего и не было, даже улыбнулся ей на прощание. Но в глаза не смотрел. Уходя, Инна успела услышать, как тетя Люся спрашивает:
