скачать книгу бесплатно
– Первый мужчина, с которым она должна находиться в отношениях – с точки зрения объектных отношений – это мысли, которые «нападают» на пациентку. Она как будто обязана их думать. И обязана ими руководствоваться по жизни.
– Воспоминания о любимом муже – это образ мышления, который противоположен прежнему. Который помогает ориентироваться в реальности и сохранять связь с хорошим.
О чём говорит этот сон? О потери. Пришло время прорабатывать потерю. Любимый муж пока не появился в виде конкретного образа во сне. Пока он есть в воспоминании. И это значит, что сон говорит о том, что когда-то пациентка пережила потерю любимого объекта. И это не муж. К мужу это не имеет отношения. На мужа психика спроецировала хороший объект. Сон может говорить: «У меня не разрешён главный конфликт. Я переживаю отвращение к себе, к своему образу мыслей. До сих пор испытываю отвращение к собственной ценности. Стыжусь своих проявлений творчества». Но суть сна – в потери связи с хорошим. Может, вы тоже сможете проанализировать свои повторяющиеся сны с точки зрения динамики. И поделитесь этим, будет интересно.
Напомню, что М. Кляйн пошла дальше З. Фрейда. Она предположила, что Эдипову комплексу предшествует Эдипова ситуация. Эдипова ситуация – это единый объект. Это папа и мама, которые слиты в одно. Там нет отдельно папы, нет отдельно мамы. Есть один объект. Р. Бриттон говорит: «Эдипова ситуация начинается с признания ребёнком отношений между родителями в некоей примитивной или частичной форме». Когда вы слышите во снах или образах страха пациентов смешанные фигуры: «Похоже на то и на то», – это может говорить об Эдиповой ситуации.
Сейчас немного усложню мысль. Это из статьи Э. О’Шоннеси «Невидимый Эдипов комплекс». Представьте себе снова единый объект Эдиповой ситуации. Мало того, что ребёнок уже её испортил, чтобы справиться с невыносимым чувством зависти к акту творения родителей. Он может её ещё и расколоть. И это не про видение отдельным папы и мамы. Это про раскол единого объекта Эдиповой ситуации. Будем ещё возвращаться к этим мыслям.
Далее Р. Бриттон говорит, что сначала надо, чтобы у ребёнка установились надёжные отношения с материнским объектом. И только потом должно прийти понимание об отношениях между родителями. Тогда мы имеем дело с нормальным психическим развитием. И тогда Эдипова ситуация должна развиться в Эдипов комплекс. Когда ребёнок разделяет пару родителей на папу и маму. У него появляется возможность конкурировать. Если этого не происходит – тогда в анализе мы имеем дело с Эдиповой ситуацией, а не Эдиповым комплексом.
Здесь сделаю отступление.
Надо понимать, что движение от Эдиповой ситуации к Эдипову комплексу не происходит без потери. И вообще никакие глобальные изменения в психике (и как следствие в жизни) не происходят без потери. Поэтому мы ставим во главу угла в анализе – возможность переживать потерю. И получаем очень классные результаты наших пациентов.
– Что теряет мальчик? Мальчик и девочка идентифицируются с мамой. И мальчик должен перестать чувствовать себя как мама. Если он не справился с этим, то тогда им легко манипулировать по жизни. Можно «брать на слабо». Объяснять – что значит «не быть девочкой». Это значит не плакать, держать всё в себе, драться и т. д. У такого мальчика будет страх не стать снова мамой. Он может бороться с женщинами и хотеть их подчинить. Я подумала, что можно попробовать давать такую интерпретацию сыновьям, мальчикам и даже мужчинам: «Тебе очень страшно, что ты можешь превратиться в женщину. Поэтому ты доказываешь свою мужественность».Свою мужественность мальчик обретает в конкуренции с папой. Он стремится стать как папа, папа его побеждает. Он снова поднимается и т. д. Так укрепляется идентичность мальчика как мужчины. Т.е. мальчик теряет идентичность. И он пускает свои психические силы на создание и укрепление своей идентичности.
– Что теряет девочка? У неё остаётся та же идентичность, что и у мамы. Но ей приходится терять объект любви. Потому что ей надо начать любить папу, как противоположный пол. Ей как будто надо разлюбить маму. Может, даже начать ненавидеть маму. Тогда она сможет подарить свою любовь папе. Поэтому для женщин очень важны чувства, важно – любят её или нет.
Возвращаемся к статье.
Напомню вам, что Эдипова ситуация не исчезает никуда из психики. У нас у всех есть объект в виде Эдиповой ситуации—единого объекта, который в акте творчества. И мы его испортили. Но если мы перешли к Эдипову комплексу – это значит, что мы справились с чувствами, которые вызывает Эдипова ситуация. Думаю, пример сна пациентки, когда она устанавливает связь с хорошим объектом, согласуется с тем, что говорит Р. Бриттон – сначала надо установить надёжные отношения с хорошим объектом. А потом есть возможность выносить чувства, связанные с Эдиповой ситуацией. Кстати, один из запросов пациентки – это возможность творить. До этого она чувствовала невозможность что-то создавать. А теперь она чувствует, что копит силы, чтобы выйти на рынок и стабильно там оставаться. Теперь я вижу, что надо отгоревать те её мысли, её состояние, тот образ её, которой она себя видела. А видит она себя как персонаж сна в виде молодого человека – как будто она переполнена отвратительными мыслями. И всё, что из неё выйдет в виде творчества, как будто будет вызывать отвращение. Поэтому она заранее не хочет это создавать, не хочет с этим соприкасаться.
Идём дальше. Р. Бриттон говорит, что формируется эдипальная конфигурация иллюзий. Это защиты. Они нужны, чтобы отрицать психическую реальность родительских взаимоотношений. Он подчёркивает, что это защита именно от психической реальности. Мы здесь с вами возвращаемся к тому – с чем мы работаем. Мы работаем с фантазиями пациентов. Фантазии – это мыслительные конструкции, которые «подтверждаются» ощущениями в теле и чувствами. У моей пациентки, которая страдает глубокой депрессией, её ощущения в теле служат доказательством тому, что мои мысли фактически входят внутрь её и отравляют её. С её слов, оставляют грязь в ней, навсегда меняют её. Я осознала это недавно. И стала делать упор на том, что она не подвергает сомнениям свои мысли, потому что она чувствует реальную физиологическую реакцию от моих слов. Я в этой ситуации нахожусь в ловушке. Если я говорю – то заношу грязь внутрь её, отравляю её навсегда. Если я молчу —я не выполняю свою работу, я отбираю у неё надежду на излечение. У меня было ощущение, что мы стоим на месте. Мой коллега помог мне понять, что это не так. Она сейчас находится на стадии разочарования. Она думала, что я волшебная фигура, которая заберёт у неё страдание изнутри, освободит от внутреннего ужаса. Но сейчас она начала понимать, ещё не до конца сознаётся себе, что я этого не сделаю. Я могу только научить её жить с её страданиями. Могу сделать их более выносимыми. В случае этой пациентки однозначно имеет место Эдипова ситуация, а до Эдипова комплекса психически она не дошла. Отрицание реальности в наших отношениях выражается в том, что она не признаёт за мной какие-то положительные мысли. Она говорит: «Да, я понимаю головой. Но я ничего не могу с собой поделать – я вам не верю». Т.е. она продолжает меня считать угрожающим объектом, несущим ей разрушение. Как будто я делаю то же, что и её мать. И никакие факты из прошлого, что я поступаю иначе – не могут её переубедить. У неё всегда один и тот же довод: «Я понимаю это головой. Но я так не чувствую». Данный случай- очень наглядное отображение теории М. Кляйн. Она портит меня, как ту, которая хочет ей помочь. И я ощущаю бессилие. Когда я ей об этом говорю – она ощущает отчаяние. И как будто я у неё отбираю надежду. И соответственно, толкаю её на суицид. Вот такая ловушка. Когда мой коллега сказал, что она находится на стадии разочарования – я вздохнула. Потому что работа тяжёлая, но она не тупиковая. Всё-равно изменения происходят, но не в такой степени, как у других.
Далее Р. Бриттон описывает более подробно про эдипальные иллюзии: «Отношения между родителями уже были отмечены и запомнились. А теперь они отрицаются. И против них организуется защита с помощью некой эдипальной иллюзии, как я это называю. Этими системами иллюзий обеспечивается то, что у Фрейда именуется «областью …изолированной от реального внешнего мира в момент внедрения принципа реальности… свободной от насущных потребностей жизни, – нечто вроде резервации». Речь о том, что есть принцип реальности. В реальности у родителей могут быть очень хорошие отношения. Ребёнок их увидел, они ему запомнились. Но для него это стало невыносимым. Поэтому мальчик или девочка организуют систему защит, которую Р. Бриттон назвал «эдипальные иллюзии». Т.е. в реальности может быть одно. А в психической реальности человека – совершенно другое. Поэтому нам не так важно – как было на самом деле. Нам важно – как человек сохранил то, что было, у себя в психике. И мы можем на это повлиять и, по крайней мере, постараться это изменить. На реальных родителей и реальную ситуацию из прошлого – не можем. Критерий нашей хорошей работы – это изменение реакций пациентов. Они видят ситуацию совершенно иначе. Моя пациентка, с которой мы прорабатываем потерянную сессию, пришла с абсолютно новыми мыслями, с её слов. Она поняла, что жила в иллюзии – если иметь хорошие отношения, то не будет воровства. Девушка осознала, что люди воруют, потому что видят деньги, потому что просто воруют. И с отношениями связи нет. Она поняла, как сильно ошибалась, что не поставила дорогостоящую систему наблюдений. Развела у себя в голове – за что отвечает милиция, а за что налоговая. И увидела, как она говорит, «золотую жилу». Сказала, что поставила себе более амбициозные цели. Говорила, что то, что мы с ней обговаривали до этого по целям – ерунда. Вот так работает проработка темы расставания. Я считаю это своим результатом. Я понимаю – что конкретно я сделала, чтобы она пришла к такому образу мышления. Я с ней говорила о потере сессии. Пациентка проживала чувства из расставания. Она смогла пережить потерю прошлой системы мышления. В частности смогла отказаться от идеи, что хорошие отношения оберегают её от воровства.
Моя рекомендация для вас – отслеживайте, что вы делаете, и какие изменения у пациента происходят в результате. Это очень сильно укрепляет вашу идентичность психолога, у вас появляется больше веры в собственный профессионализм. И как следствие – вам гораздо легче себя продавать. Потому что вы понимаете – за что конкретно вам платят деньги.
Далее в статье Р. Бриттон говорит об эдипальном соперничестве. И здесь, как я понимаю, речь уже идёт об Эдиповом комплексе. Автор говорит, что эдипальное соперничество может быть в позитивной и негативной форме. И то и другое имеет отношение к Эдипову комплексу. Позитивная форма – гетеросексуальная. Негативная форма—гомосексуальная. Т.е. при позитивной форме мы имеем дело с классическим Эдиповым комплексом – мальчик борется с отцом за маму; девочка борется с мамой за любовь отца. А при негативной форме – мальчик борется с мамой за отца. И наоборот —девочка борется с отцом за любовь мамы. В обоих формах есть возможность проработать депрессивную позицию. Р. Бриттон говорит: «В любом из этих вариантов один из родителей становится объектом вожделения. А другой – ненавистным соперником. Данная конфигурация сохраняется, однако сами чувства по отношению к каждому из родителей претерпевают изменения. Так, хорошее становится плохим, и наоборот – по мере превращения позитивного в негативное». Т.е. на депрессивной позиции тот, кого мы считали плохим —постепенно становится для нас если не хорошим, то нормальным, терпимым. Тем, кого можно выносить. И наоборот —тот, кого мы идеализировали, считали неприкосновенным внутри себя – становится для нас более земным. Мы начинаем понимать его недостатки и ограничения. Мы разочаровываемся в нём или в ней. Благодаря этому процессу мы чувствуем и свою ограниченность. Приходится расставаться с фантазией о всемогуществе.Мы понимаем свои ограничения. Можем чувствовать себя жалкими, униженными, ничтожными на планете Земля, во всей Вселенной. И, конечно, в отношениях с аналитиком. И аналитика видим таким же ограниченным. Понимаем, что всё, что он или она могут для нас сделать—понять, увидеть процесс нашего мышления. А дальше нам надо самим справляться с тем, что даёт жизнь. Надо самим ориентироваться в реальности. Вот это и есть проработка депрессивной позиции. Из неё мы черпаем силы справляться с реальностью. Дальше мы научаемся в этой реальности ориентироваться. И получать от неё то, что мы хотим. Т.е. реализовывать свои цели.
Далее Р. Бриттон говорит: «Признание отношений родителей друг с другом объединяет его (ребёнка) психический мир, сводя его к миру, общему для ребёнка и обоих родителей, в котором возможны различные объектные отношения». Т.е. при Эдиповой ситуации психика как будто застывает, нет движения.
Как я вам описывала выше про пациентку, которая страдает депрессией. Она понимает мои интерпретации буквально. И отказывается видеть меня как отдельную, обладающую своими собственными мыслями. Т.е. она не может представить, что есть я и есть мысли, которые я рождаю. Для неё я единый объект, который вторгается своими грязными мыслями в её внутреннее пространство. И в её фантазии я всегда порчу. Нет ни малейшего шанса посмотреть на этот процесс иначе. По-крайней мере, в данный момент.
Когда мы имеем дело с Эдиповым комплексом – ситуация другая. Моя пациентка, с которой мы работаем около года, получила очень серьёзные изменения. Она тоже видела мир слитым, единым. В мышлении это выражалось в том, что она не могла себе представить, что может со мной работать индивидуально. Она не представляла, что может организовать пространство так, чтобы было место для неё. Поэтому первое время мы работали так, что прибегала её маленькая дочь. Когда началась пандемия, у неё было ощущение, как будто смешались дни и ночи, нет разделения по дням недели. Однажды она забыла про нашу сессию. Я позвонила ей через 15 минут после начала. Она говорила, что телефон её разбудил, и она не понимала – зачем я ей звоню. Это всё были проявления Эдиповой ситуации. Она чувствовала себя единой со своими детьми, со своей работой, со всеми домашними. И одновременно была заражена фантазией, что хочет уйти с работы, разойтись с мужем. Эти фантазии были о том, что она остро нуждалась в необходимости личного пространства. Сейчас, спустя чуть больше года анализа, мы работаем в её рабочее время. Она себе тоже не могла это представить. На последней сессии она говорила, что сейчас дома, на карантине. И она легко может закрыть дверь на ключ со словами: «У меня совещание», – и мы спокойно работаем.
Чем ситуацией этой пациентки отличается от предыдущей?
Когда-то в детстве она уже смогла справиться с чувствами из Эдиповой ситуации. Она вышла в Эдипов комплекс. А пациентка, которая страдает депрессией – не вышла. Последняя пациентка пережила глубокую травму, связанную с наркоманией и смертью мужа. Это погрузило её в такой сильный стресс, что она как будто вернулась к образу мышления из Эдиповой ситуации. Но как только у неё появилась благоприятная возможность почувствовать свои мысли через наши отношения – она достаточно быстро вернулась в Эдипов комплекс, к той конструкции мышления, которая помогает видеть реальность и хорошо адаптироваться в этой реальности. У неё ушли навязчивые мысли уйти с работы, разойтись с мужем. Она определилась – в какую специальность хочет идти. И сейчас мы работаем над тем, что она боится своим успехом разрушить окружающих.
Р. Бриттон говорит, что в Эдиповом комплексе появляется «возможность стать участником взаимоотношений, находится под наблюдением 3-го лица и в равной мере стать наблюдателем взаимоотношений двух людей».
– Т.е. в Эдиповой ситуации человек чувствует себя исключённым из взаимоотношений. Он всё время как будто в одиночестве. Это сильно пугает. Другие люди становятся для него угрожающими.
– Там нет возможности строить отношения. Хотя моя пациентка с депрессией строит отношения с мужчиной. Тем не менее, она чувствует постоянную угрозу и небезопасность.
Далее Р. Бриттон говорит: «Способность представлять себе хорошие отношения родителей друг к другу влияет на развитие пространства, находящегося вне самости и поддающегося наблюдению и осмыслению со стороны, это создаёт основу для убеждения в безопасности и прочности мира». Т.е. человек, который не смог справиться с чувствами Эдиповой ситуации не может почувствовать себя и мир отдельным. Опять же, как моя пациентка, страдающая депрессией. Она ощущает телесные реакции на мои мысли, на мои слова – это служит ей доказательством, что мир не существует вне её представлений. И она как будто сохраняет мир и меня в частности.
В Эдиповом комплексе человек чувствует отдельность. Понимает – на что он может повлиять на другого, а на что не может. Т.е. происходит принятие реальности. Далее: «Первичный семейный треугольник обеспечивает ребёнка двумя связями, соединяющими его с каждым из родителей отдельно. И сталкивает его с их связью между собою, исключающей его присутствие».
Здесь речь снова о том, что ребёнок вынужден переживать свою отдельность, свою исключённость. Приходится принимать идею, что у других людей может быть их собственный выбор. И да, они могут испытывать удовольствие. И ребёнок не будет в это включён.
Если мы перенесём на отношения с аналитиком, то получается, что у аналитика есть своя собственная жизнь. И пациентка или пациент никаким образом в эту жизнь не включены.
– Пациент на психотическом уровне может фантазировать, что аналитик живёт только тогда, когда пациент с ним общается. А когда заканчивается сессия, то жизнь аналитика как будто замирает. Аналитик как будто засыпает. Это Эдипова ситуация.
– В Эдиповом комплексе пациенты понимают, что у аналитика есть жизнь, из которой они исключены. И это понимание доставляет им сильную боль. Они могут пытаться контролировать жизнь аналитика, следя за его жизнью в соцсетях. Отсюда исходит рекомендация не показывать свою личность в соцсетях. Я считаю, что всё должно быть в рамках разумного. Можно не показывать. Можно говорить о себе. И если пациент говорит об этом на сессии, то стоит давать интерпретацию: «Может быть, понимание того, что у меня есть своя жизнь, за рамками наших сессий, вызывает у вас смешанные чувства. Например, тревогу или даже гнев».
Далее Р. Бриттон: «Если психика ребёнка способна перенести и выдержать существование связи родителей, воспринятой через любовь и ненависть, это даёт ему прообраз объектных отношений третьего типа. Где он выступает в качестве свидетеля, а не участника. Тогда возникает 3-я позиция, из которой возможно наблюдать объектные отношения. … Тем самым мы обретаем способность видеть себя во взаимодействии с другими и учитывать другую точку зрения, не отказываясь от своей, размышлять над собой, оставаясь собою. Эту способность мы и надеемся открыть у себя и у наших пациентов в процессе психоанализа». Мы много с вами говорили о 3-ей позиции.
Можно сравнить, как будто Эдипова ситуация – это 2-х мерное пространство. Вы можете видеть только плоскость с осью x/y.
Эдипов комплекс —это 3-х мерное пространство, где появляется вертикальная ось z. И всё становится не таким однозначным. Когда мы наблюдаем отношения, мы можем анализировать. Можем понять – что нам нравится в отношениях, и мы бы хотели взять себе. А что не нравится – и мы бы хотели оставить это родителям. Когда человек застревает на образе мышления из Эдиповой ситуации – он чувствует, как будто объекты влияют на него. А он при этом остаётся бессильным. Он как будто ничего не может поменять. Отсюда установки: «Это мама/папа был (а) такой, поэтому со мной сейчас так».
Когда мы начинаем воспринимать фигуры, о которых говорит пациентка или пациент как фантазии—мы таким образом обучаем символическому мышлению. Мы выходим из плоского мышления Эдиповой ситуации, переходим в объёмное мышление Эдипова комплекса.
Важное, что подчёркивает Р. Бриттон – мы овладеваем позицией Наблюдателя. Здесь мне вспоминаются фильмы про квантовую механику. О том, что реальность зависит от наблюдателя. И мы не создаём реальность. Но мы начинаем её видеть. А потом устанавливаем с ней отношения. Т.е. мы занимаем позицию наблюдателя относительно реальности. Учитываем её. Изучаем её законы. И думаем – как мы можем в неё вписаться. Это и приводит нас к успеху.
И в конце хочу подвести итог.
– Для того, чтобы выйти на депрессивную позицию, необходимо сформировать хороший объект внутри психики.
– Дальше необходимо установить с этим объектом надёжную связь. Тогда появляется возможность справиться с переживаниями Эдиповой ситуации и выйти из 2-х мерного мышления в 3-х мерное объёмное – к Эдипову комплексу.
На этом сегодня остановимся. Жду ваших вопросов и размышлений.
Основные принципы работы с семейной парой
Добрый день. Сегодня мы с вами разберём пример из практики, чтобы немного разбавить теорию. И затем продолжим разбор статьи. Хочу вам сказать об основных принципах работы с парой, чтобы вы не пугались, если к вам обращаются муж с женой. Когда психолог работает только индивидуально, у него или у неё может быть желание разделить пару. Я считаю это ошибкой. Мне кажется, что это может усугубить нехорошие отношения в семье. Поэтому очень важно, чтобы вы держали в голове понимание – как работать с парой.
– 1) Пару надо видеть как единый организм.
Понимаю, что это легче сказать, чем сделать. Обычно происходит такая ситуация: Один из супругов договаривается о встрече с психологом. Говорят, что придут вместе. Когда они приходят, то один начинает в нехорошем свете выставлять другого.
Что происходит с психологом? Если психолог забывает о том, что семья —это единый организм, то он начинает присоединяться к одному из супругов. Он начинает входить в его положение. Обычно это тот, кого психолог видит жертвой.
Мы же должны не забывать нашу ключевую установку – мы должны находиться на равноудалённом расстоянии от хорошей и плохой части. В паре – это негативные мысли одного из супругов по отношению к другому (одна часть). И держим в голове, что эта пара уже функционирует длительное время. Значит, есть что-то, что их держит вместе. Мы предполагаем, что это что-то – любовь, привязанность, хорошее отношение (вторая часть). Поэтому мы обязаны держать в голове не только конфликт, с которым они пришли, но и то позитивное, что соединило их вместе.
– 2) Мы должны давать интерпретации на объединение пары.
На сессии это проявляется так, что мы лишний раз промолчим, когда один из супругов нападает на другого. И поддержим, уделим особое внимание, когда видим нечто объединяющее. Если этого нет – мы сами на него указываем.
– 3) Нельзя занимать сторону одного из супругов.
Если вы отследили у себя, что с вами это произошло —остановитесь и подумайте о проективной идентификации. Верните себе ваше мышление – оно является признаком вашего высокого профессионализма. Вы должны чувствовать атаки на ваше мышление. Когда есть атака на мышление – вы перестаёте думать. И ведёте себя так, как будто вы судья, как будто вы лучше разбираетесь, что необходимо этой паре.
– 4) Надо видеть «симптом» семьи.
Обычно это ребёнок. Работа с одним ребёнком не даст необходимого результата. Как только родители почувствуют опасность изменений – они заберут ребёнка из анализа. Обычно это происходит бессознательно. При этом родители обесценивают психолога, что переживается очень болезненно.
Ещё раз. Помните – если к вам привели ребёнка, то есть вероятность, что он является вынесенным симптомом семьи или того родителя, который привёл. Поэтому, если вы работаете эффективно, то ваша работа под постоянной угрозой. В любой момент родитель может забрать ребёнка из анализа и обвинить вас в некомпетентности.
Приведу вам пример работы с одной парой.
Это моя коллега, подруга. Я давала ей супервизии, и по ходу она мне что-то рассказывала про свою семью. Она также работает с парами периодически, но не может сохранить отношения с ними. Когда она брала супервизии у своего супервизора – она также давала ей интерпретации на разъединение пары, что, естественно, никак не помогало сохранить отношения.
Например, супервизор говорила: «Вот посмотри, к тебе обратился мужчина, а ты решила оставить в анализе женщину». Я задала другой вопрос: «Что заставило тебя разъединить пару?» Надеюсь, вы видите разницу в этих вопросах. Если нет – пишите, давайте разбираться. Теперь немного истории семьи коллеги. Она вышла замуж за вдовца. У него уже было 2-е детей. И она присоединилась со своими детьми. Поскольку моя коллега ещё и нейропсихолог, она видит, что дети мужа отстают в развитии, что они нуждаются в помощи. Она обращается сначала к одному психологу. Что делает психолог и чего вам делать ни в коем случае нельзя. Психолог говорит о своём контрпереносе. Она говорит: «Я чувствую ужас, как будто меня душат, что мне нечем дышать» и т. д. Моя коллега чувствует её слова так, как будто ей говорят, что она плохая мама. Что она делает недостаточно, чтобы ребёнку было хорошо. Что ещё делает психолог? Задерживает встречу. Вместо 60 минут —90. В результате моей коллеге пришлось переносить пациентку, что увеличивает вероятность ухода пациентки, т.е. потери денег. Вот так отыгрывается чувство вины в этой сессии. В чём вина и чья вина? Психолог оставила виноватой мою коллегу. Коллега не смогла остановить консультацию, потеряла деньги (потому что отменила свою сессию) и создала предпосылки для ухода пациентки. Т.е., возможно лишила себя будущего дохода. Вина психолога состояла в том, что она не понимала – как можно помочь ребёнку кроме как обвинив маму.
– ПОМНИТЕ! Мы никогда не должны обвинять родителя. Родитель сам не знает, как справиться. Но он хочет быть хорошим. Именно поэтому и приводит ребёнка к психологу. Да, по факту родитель не справляется. Мы берём деньги за то, чтобы помочь справиться. Мы этому обучены. Мы на одной стороне с мамой. Иначе ребёнок вылетит из анализа не потому, что родитель почувствовал угрозу перемен, а потому что вы нападаете на родителя через ребёнка. Представляете – как тяжело ребёнку в этой ситуации? Вместо того, чтобы чувствовать себя в бОльшей безопасности, он будет чувствовать ужас, что находится между двух огней. Что ему надо угодить и родителю и психологу. Пожалуйста, заботьтесь и о ребёнке и о маме, и о папе. Ваша задача— снизить напряжение, а не усугубить конфликт. Моя коллега была ещё у нескольких психологов вместе с мужем. И ситуация была подобная. Обычно психологи занимали сторону мужа. Так моя коллега чувствовала себя одной против двоих.
Просто представьте себе ситуацию. Ей не безразличен ребёнок мужа. Она видит проблему и старается помочь. Посещает психолога за психологом, а её всё больше обвиняют. Это очень сильно обесточивает. Далее они с мужем попадают к психологу, которая занимает сторону моей коллеги. Муж не выдерживает и выходит из встречи с руганью. Кто страдает? Все – и ребёнок, которому не могут оказать квалифицированную помощь, и пара, которая уже начинает говорить о разводе. Моя коллега говорит: «Давай мы встретимся втроём, и ты всё это расскажешь моему мужу. Он тебя послушает, и мы сможем вылечить ребёнка». Я согласилась. Но! Я не собиралась выполнять просьбу коллеги. Это важный момент, которым я хочу с вами поделиться. Когда нас о чём-то просят – мы не должны понимать эту просьбу буквально. Иначе получается, что сессией руководит тот, кто просит. Ситуация такая. Коллега как будто говорит: «Я не могу донести до мужа, что он не прав. Давай ты ему объяснишь, как сильно он не прав». Иными словами: «Давай ты усугубишь конфликт между нами. Ты теперь будешь на моей стороне, я смогу победить». Разве в этом нуждаются наши пациенты? Конечно, нет. Я думала – о чём я буду с ними говорить. Как выглядит это ситуация. Что чувствует муж. Чего ждёт моя подруга. Когда мы встретились, я стала говорить в дружеском тоне, обращаясь к мужу (потому что я не аналитик им): «Привет. Ты, наверное, думаешь, что я знакома с твоей женой, поэтому я могу с ней объединиться против тебя». На что он отвечал, естественно, отрицанием. Что он вообще так не думает, с чего я это взяла. Я стала говорить о том, что он может гневаться на меня, что я пришла проталкивать свои идеи. Он опять отвечал отрицанием. Внимание, ответ: «Зачем злиться, когда я могу просто встать и уйти?» Я сказала: «Пожалуйста, с этого места поподробнее. Что я могу такого сделать, что ты встанешь и уйдёшь?» Он рассказал про последнего психолога, который, по его словам, выслушал его жену, а ему не дал и минуты высказаться. Сказал, что она перебивала.
– Т.е. психолог оказалась расщеплена, как и все предыдущие психологи. Она поверила симптому, не задумываясь о причине. Симптом— ребёнок, которому необходима коррекция.
Я решила не спорить с мужем коллеги, прийти с ним к общему знаменателю. И предложила замену слову «гнев, ярость»: «Может, раздражение, злость». Он ответил, что это тоже чересчур. И тогда я предложила: «Может, напряжение». И он согласился. Это была моя первая победа. Я дала ему понять таким образом, что готова к сотрудничеству. Я не собираюсь класть его на лопатки и доказывать свою правоту. Дальше зазвонил телефон. Нам пришлось прерваться. Я размышляла о ситуации. И слушала, как папа заботится о ребёнке, отстаивает его. Звонит и договаривается с учительницей. Дальше я делаю то, на что меня толкает моя интуиция. Я начинаю говорить: «В вашей семье есть одна очень большая проблема. Она заключается в том, что вы не говорите об умершей жене, маме детей». И только когда я это произношу, я осознаю, что смерть – это как слон в маленькой комнате. Все как будто сговариваются его не замечать.
– Ни один из психологов не был проработан в теме смерти. Именно поэтому семья их расщепляла. Именно поэтому они предпочитали концентрироваться на симптоме – задержке в развитии ребёнка, чем на основной проблеме. И далее минут 40 муж рассказывает о том, какая была жена. Оказывается, она болела раком. Оказывается, ей вообще нельзя было рожать детей. Оказывается, она бросала их постоянно. И я слышу, как папа любил своих детей, заботился о них, делал для них всё, что считал правильным, всё, что узнавал.
И я даю такую интерпретацию: «Похоже, когда твоя жена говорит тебе, что ребёнок нуждается в коррекции, ты воспринимаешь это как нападение на себя, как на хорошего отца. Как будто она обесценивает всю ту работу, что ты проделал». Эта интерпретация была в точку. Далее жена говорит, что ей обидно, что он её не слышит. Она рассказывает метафору сообщающихся сосудов о том, что если она чувствует злость, то это не её злость, а его злость. Т.е. она на него нападает. Что делать в таком случае? Помнить, что мы должны находиться на равноудалённом расстоянии от мнения жены и мнения мужа. Поэтому я ничего не говорю, никак это не интерпретирую. Просто иду дальше, переключаю тему и даю рекомендацию: «Вам необходимо начать говорить об умершей маме. Для этого надо выбрать время каждый день. Или хотя бы 3 раза в неделю. По 30 минут. Вы садитесь все вместе и начинаете говорить об умершей».
Родители переживают. Жена говорит: «Как только я начинала говорить о ней, он сразу начинал плакать». Я: «Да, он может плакать. Слёз будет очень много, потому что это больно. Надо будет выдерживать и продолжать. Когда ребёнок увидит, что ничего страшного не происходит, вы продолжаете говорить – он поймёт, что может чувствовать себя в безопасности со своими мыслями». Ещё вопрос родителей: «А мы начнём говорить про умершую жену и всплывёт вопрос про отсутствующего папу ребёнка жены». Я: «Значит будете говорить и о нём. Будете прояснять, что с тем папой, он не может общаться. Теперь у него новый папа, который его любит. И помните – вы одна семья. Теперь у вас такая ситуация какая есть. О ней надо говорить». Забыла сказать, что я давала интерпретацию: «Я знаю, что вы любите друг друга. И вы хотите быть вместе. Но сейчас есть то, что вас разъединяет. То, что отдаляет друг от друга. Это смерть жены». Плюс родители пугались: «А дети её совсем не помнят, что они могут говорить». Я: «Вы можете их спрашивать – какой они помнят свою маму. Они будут рассказывать вам о своих фантазиях. После этого можно будет говорить: „Теперь у вас другая мама“». Когда было где-то 50 минут нашего общения, я сказала: «У нас с вами осталось немного времени. Может, вы хотите что-то ещё спросить». Я так сказала, поскольку время мы не оговаривали. До конца было непонятно – это дружеская встреча или консультация. Я решила, что дружеская встреча, но она всё равно должна быть ограничена по времени. 60 минут вполне достаточно.
Мы что-то ещё обсудили. Я сказала: «Давайте тогда остановимся». Муж ответил: «Надо же, это первый психолог, с которым мы уложились по времени. А то обычно жена опаздывает на консультацию. Мы ни к чему не приходим в конце встречи». Жена ответила: «Потому что психолог контейнирует». А я сказала нескромно: «Потому что я одна из лучших психологов». В результате мы договорились ещё на одну встречу через 2 недели. Надеюсь, передать их другому аналитику.
Что я хочу показать в этом примере? Психологи верили «симптому» и игнорировали главное— смерть матери ребёнка. Смерть не отгорёвана. Она табуирована в семье. Я считаю, что пока дети не отгорюют смерть – они не примут реальность. А это значит, что нет шанса на психические изменения. Когда они будут видеть нормальное отношение взрослых к смерти, они перестанут её пугаться. Я считаю, что семья объединится благодаря совместным посиделкам.
– Т.е. чтобы исправлять задержку в развитии ребёнка, надо, чтобы родители были согласны друг с другом. Чтобы между ними не было напряжения, которое толкает их к разрыву отношений. Для детей это будет опыт того, что родители могут договариваться друг с другом. Что есть место, где можно поговорить о том, о чём нигде больше поговорить нельзя. И это будет опыт того, как родители справляются с тяжёлыми переживаниями. Дети смогут перенять этот опыт. Я считаю, что когда уйдёт тема смерти из семьи, родители смогут понять друг друга. Муж не будет думать, что обесценивают его отцовский вклад. А жена будет уверена, что не уничтожают её заботу. И тогда будет полезна и нейропсихология и помощь психолога. Понимаю, что работа не быстрая. Но это верное направление. Если у вас остались вопросы —пишите. Если есть размышления или можете поделиться своим опытом работы – пишите.
Давайте теперь вернёмся к статье Р. Бриттона «Утраченная связь».
Он переходит к случаю пациентки. Автор говорит, что не понимал вначале – как трудности пациентки могут быть связаны с эдиповым комплексом. Он увидел, что у неё отсутствует «третья позиция». Пациентке было невыносимо чувствовать, что аналитик может быть наедине со своими мыслями. И ей было невозможно представить взаимоотношения между людьми.
Р. Бриттон пишет, что у пациентки был психотический срыв. И кажется, как будто внешне она справилась.
В отношениях с аналитиком надо присутствовать здесь и сейчас. Мы прорабатываем идею близости. Наша глобальная задача —разделять в близости – где моё, где чужое. По всей видимости, эта пациентка не могла этого делать. Можно предположить, что она интерпретировала слова, интонацию и взгляд, позу аналитика как враждебные. Думаю, ему было очень тяжело чувствовать себя как садистический, нападающий объект. Её эдипова ситуация – это катастрофа: «Она не допускала понятия о половом сношении родителей, ибо оно могло означать для неё только катастрофу». Эта позиция пациентки рождает у автора сильную путаницу. Подумайте о своих пациентах – когда вы не можете понять, что происходило между родителями, в отношениях с подругами и т.д., – это признак эдиповой ситуации, где отношения – это катастрофа.
Р. Бриттон описывает, как пациентка контролировала расстояние между ними. Если только они становились ближе – она впадала в истерику, кричала. Думаю, ему было невероятно тяжело. Тем более, что он пишет, что иногда она физически что-то делала. И далее коронная фраза, на которую ссылаются все аналитики. Пациентка смогла выразить в словах то, что она чувствует. Она кричала: «Прекратите эти траханые мысли!» В этом смысле скайп чувствуется, как то, что сохраняет безопасность. И с другой стороны, пациенты нуждаются в том, чтобы предъявлять свои невыносимые чувства. Для нас скайп может быть как защита. Для пациента может быть лучше живая связь. Но это всё под вопросом. Р. Бриттон вывел формулу, которая ему помогала справляться с чувствами этой пациентки: «Как я обнаружил, единственным способом найти место для мышления, результативным и неразрушительным, было предоставление моему опыту возможности развиваться во мне: Ясная и чёткая формулировка для меня самого. И параллельное изложение пациентке моего понимания её точки зрения».
– Я представляю это так. Сначала вы проговариваете сами себе – что вы чувствуете, что с вами делает пациентка. Затем вы интерпретируете пациентке – как вы понимаете её точку зрения. Например, в ситуации, когда пациентка бросает вещи или кричит, я бы почувствовала сильный страх, ужас, панику. Это будет формулировка для меня. Дальше я могу сказать пациентке: «Вы очень сильно боитесь, что я отниму вашу точку зрения, заставляю вас отказаться от своего мнения. И это может вызывать ужас, вы хотите защищать свои убеждения всеми возможными способами».
Давайте разберём следующую идею автора: «Идея хорошего материнского объекта может быть восстановлена только путём отщепления непроницаемости матери, чтобы ощущалось существование враждебной силы, которая атакует хорошую связь ребёнка с собственной матерью. Материнская „хорошесть“ теперь непрочна и зависит от того, насколько ребёнок ограничивает своё знание о матери. Расширение знания о матери как следствие развития ребёнка и его любопытства воспринимается как угроза этой жизненно важной взаимосвязи. Любопытство также обнаруживает существование эдипальной ситуации. В развитии каждого ребёнка это серьёзное испытание его веры в „хорошесть“ матери; и нежелание включить данную ситуацию в представление о своей матери совершенно нормально. Ребёнку уже угрожает всякое расширение знания о матери вследствие её текущего ненадёжного статуса в его психике, и опасность признания её отношений с отцом воспринимается как равнозначная катастрофе. Враждебная сила, которая в представлении ребёнка атаковала его исконную связь с матерью, теперь уже отождествляется с эдипальным отцом. А связующее родителей звено воспринимается как воссоздающее невосприимчивую суровую мать. Исконная связь ребёнка с хорошим материнским объектом ощущается как источник жизни. И поэтому, когда эта связь оказывается под угрозой, это воспринимается, как угроза жизни».
Начнём с конца. Для младенца жизненно важно, чтобы у него была надёжная связь с материнским объектом, причём с хорошим материнским объектом. Напомню, что в анализе наша задача не стоит в создании хорошего объекта. Он уже создан в психике ребёнка. Наша задача в установлении надёжной связи с этим объектом. У пациента может быть ощущение, что ярость, ненависть, зависть нарушают связь с хорошим объектом. Пациент как будто может потерять хороший объект из-за разрушающих чувств. Когда мы говорим об этих состояниях, приходим в следующий раз вовремя на сессию – мы показываем, что выживаем. И так пациент получает опыт, который может перенести во внутренний мир – что связь с хорошим объектом не разрушают негативные чувства. Но в разрезе эдиповой ситуации мы видим картину, что ребёнку, чтобы сохранить мать хорошей – надо сделать её непроницаемой, т.е. отец не может внедриться в мать своим пенисом.
Отношения отца и матери ребёнок объединяет в единую фигуру – эдипальную ситуацию. Тогда «хорошая мать» остаётся нетронутой, непроницаемой отцом. Но поддерживать в психике объект непроницаемой матери очень сложно, потому что рядом находится эдипальный объект. И ребёнок обязательно обнаруживает этот объект благодаря своему любопытству. Получается, ребёнку надо как будто убивать своё любопытство. Надо как будто запретить себе узнавать мать разную. Только в этом случае она будет оставаться непроницаемой и как будто хорошей. Если ребёнок признает отношения матери и отца – для него это будет нападение на хорошую непроницаемую мать. И он как будто усилием воли заставляет себя не смотреть в сторону реальности, в сторону сексуальных отношений матери и отца. Это очень энергозатратно.
Надо понимать, что мы имеем дело с мыслительной конструкцией. У пациентов, подобных пациентке Р. Бриттона это выражалось в непризнании того, что у людей могут быть свои собственные мысли. Если она видит думающего аналитика – это аналитик, который будет нападать на её «хорошую непроницаемую мать», т.е. на те мысли, которые защищают её от реальности.
– Связь родителей для ребёнка значит, что приходит «суровая» мать. Это бросающая, отвергающая, нападающая, безразличная и т. д. Т.е. мы можем с вами искать корни «плохой» матери в эдиповой ситуации. А именно в связи между отцом и матерью.
Мы с вами говорили, что младенцу очень важно установить связь с хорошим объектом, иначе он может умереть. В случае эдиповой ситуации получается, что когда пациент расширяет знание о нас, он может чувствовать себя в сильной небезопасности. Мы для него становимся «проницаемыми», когда он или она осознают, что у нас есть своя жизнь, и в частности, сексуальные отношения. Это знание может соединять пациента с его эдиповой ситуацией, поэтому он или она могут чувствовать опасность для жизни.
Идём дальше.
Эдипальная ситуация— это отдельный объект внутри психики. Он чувствуется втограющимся в связь ребёнка с хорошей матерью. Р. Бриттон говорит, что иногда он чувствовал себя насильником, а иногда жертвой. Автор описывает, что пациентка иногда теряла речь. И тогда он давал ей понять, что понимает её.
Р. Бриттон говорит: «Обратив внимание на часто повторявшуюся последовательность событий, я стал понимать, что ей нужно было накопить некоторый опыт того, как я в этом во всём разбираюсь, прежде чем я мог вернуться в её психику в роли хорошего материнского объекта, с которым она могла говорить. В противном случае я мог бы оказаться, как она говорила, „не тем человеком“». Мы снова видим, что можно стараться понять, можно быть очень хорошим, но у пациентов есть свои процессы. Автор видел, что когда пациентка замолкала – он превращался для неё в плохой, преследующий объект. Но когда он описывал ситуацию, она постепенно допускала мысль, что он-хороший к ней возвращается. Мать у пациентки идеализированная, та самая непроницаемая. Иначе можно было бы сказать – непорочная дева, зачавшая от святого духа. А отец – агрессивная фигура, которая по непонятным причинам находится с матерью.
Далее Р. Бриттон описывает перенос пациентки – она не понимала, когда он был для неё хорошим, когда был отсутствующим между сессиями. Она воспринимала его как разные личности. Как я понимаю, ей было очень страшно, если вдруг пациентка обнаруживала, что аналитик один человек. И тогда она говорила: «Не становитесь единым целым». Автор говорит: «От этой пациентки я узнал, как важно проводить различие между интеграцией, которой добиваются как средства проработки депрессивной установки, и слиянием элементов, которые не поддаются стабилизации и отличаются друг от друга по своим качествам и свойствам. А будучи объединёнными, порождают хаос». Мы снова возвращаемся к эдиповой ситуации. Две фигуры слиты в одну и переживаются как угроза.
– Там отрицается связь между родителями. Родители в этом объекте единое целое. Как будто они находятся в слиянии. Эти фигуры во снах могут проявляться как комбинированные и сильно враждебные – богомолотаракан, гиенособака и т. д. Они хотят напасть на беззащитного ребёнка, растерзать его. Т.е. нападают на связь с хорошим материнским объектом.
Я понимаю интеграцию, как изменение образа себя. Если вы не видите в анализе смены представления о себе, то, скорее всего, вы имеете дело со слиянием, и хаосом, соответственно.
На этом мы остановимся. Я жду ваших вопросов и размышлений.
Развитие символического мышление, а не буквального
Добрый день. Мы с вами сегодня закончим разбор статьи Р. Бриттона «Утраченная связь». И затем начнём разбирать статью Дж. Стайнера «Цель психоанализа». Хочу обратить ваше внимание. Идеи, которые мы изучаем, основаны на работе с пациентами. И аналитики пытались понять то, что с ними происходит через призму того, что они знали.
Сейчас мы говорим про Эдипов комплекс, который увидел З. Фрейд. Уже на основе этого знания М. Кляйн увидела, что Эдипову комплексу предшествует Эдипова ситуация.
Мы с вами говорим, что важно развивать у пациента символическое мышление вместо конкретного. Мне лично нелегко понять смысл символического мышления. Я нахожусь в процессе. Т.е. я понимаю, но не до конца в этом уверена.
Главная мысль, которую я сейчас упорно подчёркиваю – это необходимость различать внешнюю и внутреннюю реальность. Когда у человека происходит травма в реальной реальности – он использует систему защит, чтобы справиться с этой травмой и функционировать дальше в социуме, среди людей.
Мы также должны помнить, что травмы бывают 2-х видов:
– внешняя и
– внутренняя.
Я считаю, что мы можем и должны работать с внешней травмой теми способами, которые знаем, которые сработали и эффективны. Если мы работаем в проективном подходе, то должны будем понимать – что мы сейчас вытащили на свет: это травма из реальности или травма внутренняя.
К проективным методам я отношу:
– работу со снами, с картами, арт-терапия, символдрама, психодрама, расстановки и работа с воображением.
Как отличить внешнюю и внутреннюю травму?
Пока я вижу только один способ – контрперенос. Поэтому считаю, что имеет смысл развивать свою чувствительность к различению 2-х видов травм.
Теперь про символическое мышление. Мы должны понимать, что Эдипова ситуация и Эдипов комплекс – это мыслительные конструкции внутри психики. Также как и «хорошая мать» – это мыслительная конструкция. Если мы видим повторяющийся сон – мы видим жёсткую мыслительную конструкцию, которая пугает человека. В неё он помещает свои невыносимые переживания, которые затем его преследуют. Чтобы легче было их выносить— переживания через проективную идентификацию человек помещает в другого. Здесь может возникнуть вопрос: «А если другой человек на самом деле относится ко мне, например, агрессивно?»
Ответ: Когда мы прорабатываем собственную травму расставания, мы перестаём путать внешнюю и внутреннюю реальность. В первую очередь свою. Агрессивное или наоборот любвеобильное состояние другого человека будет на нас воздействовать всегда. От проработанности мы не становимся бесчувственными. Но. Мы иначе будем видеть поведение другого человека. Оно не будет нас запутывать и вызывать вопросы внутри: «Может, я действительно такая, какой меня видят? И я просто себя не знаю? И мне действительно нужно, например, попросить прощение за своё поведение? Или (другой вариант) признать свою „звёздность“?»
Также я считаю, что при проработке травмы расставания у нас появляется возможность определить – какой человек наносит нам вред (психический или физический). А кто для нас безопасен и даже полезен. Проблема в том, что и в том и в другом случае возникают одинаковые ощущения в теле и переживания. Отсюда и путаница. Где границы, которые лечат? И где границы, которые травмируют? И если пациент чувствует себя сильно раненным от установления границ – должны ли мы идти на уступки и жёстко настаивать на своём? В каждом конкретном случае приходится решать индивидуально. Всё зависит от того – хотите вы сохранить отношения с этим конкретным пациентом или нет. И какова цена уступки. Я имею ввиду:
