Русская мера: vers libre

3. Мои ночи охрипли от плача

Мои ночи охрипли от плача.Рваная рана – мой рот. СкорбьПеререзает гортань стеклом.За окном мерцает мирный шум,Исполненный весны, листвы, любви.Вдруг плач – и страшные руки грозят.Скорбь всегда нависает над нашей ночью.Мы натягиваем на себя покрывалаИ призываем сон. Рекой струится кровь.И омывает нас, когда зазеленеет утро.

2012

Стрельба по траншее Ницше

На войну уходили по-разному. Юный великий князь Олег Романов спешил на линию фронта, чтобы защитить Отечество. Молодой английский поэт Уилфред Оуэн отправлялся туда в поисках Бога. Нищий художник Исаак Розенберг записался в добровольцы из крайней нужды. А вот польский аристократ Гийом Аполлинер облачился в воинское обмундирование, чтобы получить французское гражданство. Но всех новобранцев ждала одна печальная участь – оказаться по другую сторону бытия.

1. Желание

Мое желанье это местность предо мной,Где линия немецких рубежейМое желанье это земля за мнойДалеко во фронтовом тылуМое желанье это холм МенильКуда я целюсь и стреляюА про желанье во фронтовом тылуЯ лучше промолчу но не забудуНапрасно я тебя живописую холм МенильЗа колючей проволокой пулеметы и надменные врагиОни глубоко схоронились будто в могилеБах-хлоп-шши гаснут выстрелы удаляясьИ вот лежа на местности наблюдаюКак покашливает в ночи узкоколейкаГремит железо листовое под дождемИ под дождем мой шлемПрислушиваюсь к горячему дыханию землиЗамечаю вспышку прежде чем грянет выстрелИ просвистит снаряд исполненный безумияИли яростно застрекочет пулеметная очередьЯ хочуСжать тебя в своей руке Мэн-же МассижКак костлявы твои отроги на картеВот траншея Гете по которой я стрелялЯ также стрелял по траншее НицшеИбо не преклоняюсь перед кумирамиО неистовая темная ночь с золотыми отблескамиНочь настоящих мужчинНочь 24 сентябряНа рассвете атакаО бурная неистовая ночь, чей жуткий крикС каждым мигом становится все сильнееНочь кричащая как роженицаНочь настоящих мужчин

2. Тень

Вот вы со мной опятьВоспоминания о товарищах, погибших на войнеОлива времениВы сочетались в одно воспоминаниеКак сотня меховых шкурок – в одно мантоКак тысяча ранений – в одну газетную заметкуВы приняли смутный темный обликМоей изменчивой тениСхожей с настороженным индейцемЧто притаился возле ног моихНо вы больше не слышите меняМоих божественных стиховА я вас слышу и даже вижуПредначертаньяПусть солнце сохранит вас, многоликая теньВы любите меня и потому никогда не покинетеВы танцуете на солнце, не поднимая пыльО тень чернила солнцаПисьмена моего светаЯщик моих раскаянийБог смирения

3. Война

Центральный участок бояСвязь через вестовогоСтрельба в сторону «слышимых помех»Молодой призыв 1915И эти стальные электрические проводаНе плачьте над ужасами войныДо нее у нас была только поверхностьЗемли и морейПосле нее у нас будут бездныНедра и водное пространствоПовелители румпеляПосле послеМы будем познавать все радостиПобедителей которых всласть повеселятЖенщины Карты Заводы ТорговляЗемледелие МеталлургияОгонь Чистая вода СкоростьГолос Взгляд особенно ОсязаниеИ все сообразуется издалекаИз дальнего зарубежьяС той стороны земли

2012

С высоты ангельского беспилотника

Из Лондона пришло письмо. Его написал Питер Оуэн – племянник выдающегося английского поэта Уилфреда Оуэна, погибшего в последнем бою первой мировой войны. Будучи президентом Ассоциации памяти Уилфреда Оуэна, он сердечно благодарил меня за книгу переводов на русский язык незабываемых творений поэта.

Чтобы запечатлеть трагизм и абсурдность войны, Уилфред Оуэн ввел в английскую поэзию консонансную рифму, а темой своих стихотворений сделал жуткие страдания людей, оказавшихся перед лицом смерти. Ему был дан редкий дар – видеть земные несчастья и горести с высоты ангельского беспилотника.

1. Шоу

С небесной вершины взирала душа моя вниз,Не ведая, как и зачем вознеслась в вышину,И видела скорбную землю, в испаринах слез,Изрытую всюду воронками, будто луна,Похожими чем-то на оспины, струпья, лишай.А там, через бороду ржавых колючек, молчкомПолзли рядовые личинки, сродни червячкам,Толкая себя, превращаясь в затычки траншей,Где, вздрогнув от боли, они затихали ничком.Другие тянули кровавые стежки вокругСплошных бородавок – могильных чужих бугорков,И прятались в норках, подальше от мрачных тревог,Когда над землей восходила звезда, засверкав.И запах от норок тянулся, зловонен и прян,Как будто от гнилостных ртов или гнилостных ран.Я видел, как ножками бурая мелочь сучит,Стремясь к серой мелочи с рожками на голове,Как будто вся тварь из кишащих зеленых болотОбильные выводки выманила на траву.И каждый друг друга снедал, истекая слюной,И каждый искусанной в кровь извивался спиной,Пока не стихал, выпрямляясь дрожащей струной.И в ужас пришел я от этих уродливых сцен,И вдруг закружился, как легкое перышко, вниз,И верная смерть закружилась вослед, будто стон.И бурый червяк, скрывший кровоподтеки свои,Поскольку уже на рожон, рассеченный, не лез,Мне ноги свои укороченные преподнесИ усекновенную главу свою – нет, мою.

2. Душевнобольные

Кто они? Зачем томятся в полумракеЭти мрачные виденья преисподней,Слизистыми трепыхая языкамиИ ощерив отвратительные зубы?Отчего такая жуткая тревогаИз глазниц полуизъеденных сочится,Страшная стекает боль с волос и пальцев?Мы – почившие, и шествуем в геенну,Но откуда эти злобные виденья?– Здравый их рассудок мертвыми похищен,Держит их за космы память об убийствах.Многое безумцы эти повидали,По болотам из тухлятины блуждая,Хлюпая по гнойной слякоти кровавой.Слышали они над бездной канонаду,Видели ошметки мяса на деревьях,Бойню и курганы умерщвленной плоти,Что воздвигли ради мира и свободы.Оттого их очи – яблоки глазные —Отвернулись прочь, обратно закатились;Ночь для них отныне дочерна кровава,А заря открытой раной кровоточит.– Оттого их черепа таят ужасный,Лживый образ улыбающихся трупов.– Оттого их руки дергают друг дружку,Нервно теребя веревочную плетку,И терзают нас, кто их хлестал жестоко,Кто подсунул им войну и сумасбродство.

3. Почва

Солдатская философия бытия

Присядь-ка на кровать; я ранен и ослеп;Прости, что не могу пожать руки – ослаб;Сражаются со мной мои обрубки в кровьИ пальцы, как мальцы, елозят вкось и вкривь.Я умереть пытался как солдат, поверь!Иным воителям и смерть в бою, что хворь.А мне сулит повязка гробовую жуть —Уж лучше ордена на бельма положитьДа срезать орденские ленты со спины.(Пусть окровавятся твои стихи сполна).«Живи быстрей и веселей!» – известный спич.Быть плохо стариком, но я сейчас не прочьСтать дряхлым патриотом и себя обречьЛовить насмешки от мальчишек: «старый хрыч!»Я сына научил бы ратному трудуИ всем искусствам причинения вреда —Стрелять, колоть, рубить и резать на ходу.Пожалуй, это всё, что делать я умел.Твой возраст – пятьдесят: велик он или мал?Скажи, а сколько лет Господь мне отпустил?Ужели только год – и ларчик опустел?Весна так хороша, чтоб распрощаться с ней!Пусть навевает ветерок душистый знойИ пусть растут мои обрубки, как сирень.Мой раненый дружок встает в такую рань:Я ноги протяну, а он все будет петь!Мне кажется, и в мумии моей не спатьОн будет, а блудить по этажам всю ночь.Я ж ночи не хочу – хочу на землю лечьИ вдоволь насладиться черным прахом сим.Кто смеет осудить, когда из праха сам?Живешь не дольше, чем пылинка на ветру,Горишь не дольше, чем росинка на заре.Хочу стать почвой, перегноем на дворе —Не будет в тягость никому мое добро.О, жизнь окопная, дай дух перевести!С возней крысиной схожа наша суета —Дрожа, вынюхивать впотьмах окольный путь,Искать убежище, чтоб там и околеть.Мертвец завидует жучкам, грызущим сыр,Или микробам, ткущим радостный узор, —Они плодятся всласть, бессмертные в веках.Но на земле цветам, конечно, проще всех.«С природой я сольюсь и обращусь в траву», —Шептал бы Шелли мне волшебные слова,Да волшебством безмозглый Томми завладел.Ромашковое мыло – вот их идеал:Чтоб жир мой от корней к бутонам шелестел,И всякому полезен сей обмылок стал.Начнет ли Бош варить из человека суп?Не сомневаюсь, если…Друг мой, ты ж не слеп —Смотри, как стану я с растениями в рядИ благость над зеленым лугом воспарит.Меня дожди омоют и ветра отрут,А солнце стройное созданье сотворит.Пусть день и ночь палят орудия вокруг —Я не услышу битв, не различу тревог,И ты не потревожь покой мой на лугу.Солдатская душа цветет среди листвы,А сердце дремлет у родного очага.Печаль моя – душа моя, дыша едва,Карабкаясь через иссохшую гортань,В последнем вздохе отпечаталась как тень.Отъятую от ран, ее ты приласкай —Теперь без кровушки обходится пускай.

2011

Три композиции войны

Шагая в колонне, он видел перед собой могучие шеи и крепкие солдатские руки, которые, подобно огненным маятникам, раскачивались в такт военному маршу. Из-за маленького роста ему, рядовому Исааку Розенбергу, приходилось шагать последним в строю, и оттого воочию наблюдать перед собой всю колонну будущих мертвецов. Потому что завтра, оказавшись на передовой первой мировой войны, он должен был рыть братские могилы, а потом собирать и хоронить останки отшагавших пехотинцев.

1. Дочери войны

Румяная свобода рук и ног —Расхристанная пляска духа с плотью,Где корни Древа Жизни.(Есть сторона обратная вещей,Что скрыта от мудрейших глаз земли).Я наблюдал мистические пляскиПрекрасных дочерей прошедшей битвы:Они из окровавленного телаНаивную выманивали душу,Чтоб слиться с ней в одном порыве.Я слышал вздохи этих дочерей,Сгоравших страстью к сыновьям отвагиИ черной завистью к цветущей плоти.Вот почему они свою любовьВ укрытии крест-накрест затворялиСмертельными ветвями Древа Жизни.Добыв живое пламя из коры,Обугленной в железных войнах,Они зеленое младое времяДо смерти опаляли, обжигая:Ведь не было у них милее дела,Чем дико и свирепо умерщвлять.Мы были рады, что луна и солнцеНам платят светом, хлебом и вином,Но вот пришли воинственные девы,И сила этих диких амазонокРазбила скипетры ночей и дней,Заволокла туманом наши очи —Блестинки нежных ласковых огней,Загнала амазонским ветромНочную тьму в сиянье дняНад нашим изможденным ликом,Который должен сгинуть навсегда,Чтобы душа могла освободитьсяИ броситься в объятья амазонок.И даже лучшие скульптуры Бога,Его живые стройные созданьяС мускулатурой, о какой мечтаютВысокие архангелы на небе,Должны отпасть от пламени мирскогоИ воспылать любовью к этим девам,Оставив ветру пепел да золу.И некто (на лице его сливаласьМощь мудрости с сияньем красотыИ мускулистой силою зверей —Оно то хмурилось, то озарялось)Вещал, конечно же, в тот час, когдаЗемля земных мужчин в тумане исчезала,Чей новый слух внимал его речам,В которых горы, лютни и картиныПеремешались со свободным духом.Так он вещал:«Мои возлюбленные сестры понуждаютСвоих мужчин покинуть эту землю,Отречься от сердечного стремленья.Мерцают руки сквозь людскую топь,Рыдают голоса, как на картинах,Печальных и затопленных давно.Моих сестер любимые мужчиныЧисты от всякой пыли дней минувших,Что липнет к тем мерцающим рукамИ слышится в печальных голосах.Они не будут думать о былом.Они – любовники моих сестерВ другие дни, в другие годы».

2. Свалка мертвецов

По разбитой проселочной дорогеГромыхали передки орудий,Торчали колючки, как терновые венцы,И ржавые колья, как старые скипетры,Чтобы остановить свирепых солдат,Ступающих по нашим братьям.Колеса кренились, проезжая по мертвецам,Не причиняя им боли, хотя и трещали кости:Закрытые рты не издали ни стона.Они лежали вповалку – друг и враг,Братья, рожденные отцом и матерью.Рыдали снаряды над нимиДни и ночи напролет.Пока они подрастали,Их дожидалась земля,Готовясь к разложенью —Теперь она получила их!Творя страшные образы,Они ушли в тебя, земля?Куда-то ведь они должны уйти,Швырнув на твою крепкую спинуХолщовый мешок своей души,Пустой от божественной сути.Кто ее выпустил? Кто отверг?Никто не видел их тени на траве,Не видел, как их обреченные ртыИспускали последний выдох,Пока железная горящая пчелаОсушала дикий мед их юности.Что до нас, прошедших смертельное пламя,То наши мысли остались привычными,Наши руки-ноги целы и напоены кровью богов,Мы кажемся себе бессмертными.Возможно, когда огонь ударит по нам,В наших жилах встанет заглушкою страхИ замрет испуганная кровь.Темный воздух исполнен смерти,Взрываясь яростным огнемНепрестанно, без перерыва.Несколько минут назадЭти мертвецы переступили время,Когда шрапнель им крикнула: «Конец!»Но некоторые умерли не сразу:Лежа на носилках, они еще грезили о доме,О дорогих вещах, зачеркнутых войной.И вдруг кровавый мозг раненогоБрызнул на лицо носильщика:Тот опустил свою ношу на землю,Но когда наклонился посмотреть,Умирающая душа уже была далекоДля чуткой человеческой доброты.Они положили мертвеца на дороге —Рядом с другими, распластанными поперек.Их лица были сожжены дочернаСтрашным зловонным гниением,Лежали с изъеденными глазами.У травы или цветной глиныБыло больше движения, чем у них,Приобщенных к великой тишине земли.Вот один, только что умерший:Его темный слух уловил скрип колес,И придавленная душа протянула слабые руки,Чтобы уловить далекий говор колес,Ошеломленный от крови рассудок бился за свет,Кричал терзающим его колесам,Стойкий до конца, чтобы сломатьсяИли сломать колесный обод.Кричал, ибо мир прокатился по его зрению.Они вернутся? Они когда-нибудь вернутся?Даже если это мельтешащие копыта муловС дрожащими вспученными брюхамиИ куда-то торопящиеся колеса,Вдавившие в грязь его измученный взор.Итак, мы прогрохотали по разбитой дороге,Мы услышали его слабый крик,Его последний выдох,И наши колеса ободрали его мертвое лицо.

3. Бог

В его зловонном черепе светились слизни,Бороздками стекая из глазниц сожженных,И поселилась крыса там, где пряталась душа.А мир ему сверкал зеленым глазом кошки,И на остатках старой съежившейся мощи,На робких, кривобоких, сирых и убогих,Он воцарился, увалень, чтоб всех давить.Вот он схватил когтями храбреца, и тутПонадобилась лесть, чтоб притупились когти, —Пускай он давит тех, кто будет после.Кто перед богом лебезит? Твое здоровье —Его коварство сделать смерть куда страшней:Твои стальные жилы рвутся с большей болью.Он торжище создал для красоты твоей —Ничтожной, чтоб купить, и дохлой, чтоб продать.К тому же он и слыхом не слыхал про сон;Когда выходят кошки – пропадают крысы.Мы в безопасности, пока крадется он.Вот он пообглодал чужие корневища,И чудо бледное исчезло на рассвете.Есть вещь своя – и втуне вещь чужая.Ах, если бы настал сухой и ясный день,Но он, как выпавшие волосы его, —Их даже ветер в тишине не шевелит.На небе темная беда встает и дышит,И страх бросает тень на бывшие пути.Проходят голоса сквозь стиснутые пальцы,Когда прощания слепые так легки…Ах, этот смрад гниющего в окопе бога!

2011

Две композиции смерти

«Я ощущаю себя почти по ту сторону мира», – написал он в письме другу. Это случилось в полевом госпитале городка Гродека, где ему, военному медику Георгу Траклю, пришлось в одиночку оказывать первую помощь сотне солдат, смертельно раненых в кровавой Галицийской битве. Не имея никаких медикаментов, он два дня и две ночи ухаживал за ними, и отчаялся кого-либо спасти. Напоследок Георг Тракль написал два стихотворения «Гродек» и «Плач», приложил их к письму и покончил жизнь самоубийством.

1. Гродек

Гудит осенний лес по вечерамОт смертоносных пушек; золотое полеИ голубое озеро; над нимиСтруится мрачное светило; окружает ночьИзраненных бойцов, глухие стоныИскусанных до крови губ.Но исподволь сгущается над лесомТуман багровый, где живет гневливый БогПролитой крови и луны прохладной.Все колеи к распаду черному ведут.Под золотыми кронами ночных созвездийВ безмолвной роще тени тихие сестерВстречают души окровавленных героев,И флейты осени рыдают в темноте.О, гордая печаль! Железный твой алтарьСегодня пламя духа напитаетБоль о потомках, не рожденных никогда.

2. Плач

Сон и смерть – два черных ворона —Кружатся ночами над моей головой:Золотой образ человекаПоглотили ледяные волныВечности.О страшные скалыРазбилась пурпурная плоть,И причитает темный голосНад морем.Смотри, сестра ночной печали,Как тонет парус одинокийПод звездами.И ночи равнодушен лик.

2012

На базаре Мосула

Мосул – это значит перекресток. Город раскинулся на берегах реки Тигр, обрамленной древними равнинами Ниневии. Здесь пересекались судьбы ассирийского царя Ашшурбанапала и библейского пророка Ионы, монгольского полководца Хулагу и наварского раввина Вениамина Тудельского, антиохийского патриарха Игнатия Гавриила и отважного иракского журналиста Удея Саддама Хусейна.

8 ноября 2004 года сюда, на мосульскую базарную площадь Ашшур, ступил командир боевой группы «Страйкер» Брайан Тернер – участник американской оккупации Ирака. Он двигался на бронированном вездеходе «Хамви». И вдруг рядом с вездеходом взорвался легковой автомобиль, начиненный взрывчаткой – весом две тысячи фунтов. От разлетевшихся осколков пострадали не только американские солдаты, но и мирные жители, пришедшие на базар.

1. Две тысячи фунтов

Это начинается со стиснутого кулака,лоснящегося от пота. С пары глаз,высматривающих конвой в зеркале заднего вида.Радио, музыка, которую заглушиладреналин, заменив ее сердцебиеньем,большой палец, дрожащий над кнопкой.* * *«Деньги на ветер», – вот что думает Сефван,когда закуривает сигарету и втягивает дым,ожидая в своем такси на перекрестке.Он вспоминает лето 1974 года, когда высоковзметалось сено на вилах и плавнонизвергалось, как водопад волос Шатхи,и хотя это было давно, он все еще любит ее,помнит ее, замершую в зарослях тростника,где буйвол охлаждался по плечи в воде,помнит ее, счастливую от поднесенных кувшинок,и сожалеет о том, что жизнь пошла наперекосяк,что навсегда умчались годы, легкие, как сено,звонкие, как удар железа на улице, как шрапнель,летящая со скоростью звука, чтобы разверзнутьдля крови и шока его – человека, который под конецдумает о любви и крахе, и нет никого рядом,чтобы утешить его напоследок.* * *Сержант национальной гвардии Лёдуиговорит, но не слышит произнесенные слова —и даже неплохо, что его барабанные перепонкилопнули, ибо это придает миру некий покой,хотя перекресток заполнен людьми, которыеносятся в панике (их ноги размываются в пятна),как лошади на карусели, накручивая инакручивая путь, вращаются колесаопрокинутого вездехода «Хамви»,люк пулеметчика, откуда его выбросило —теперь для него таинственная темная дырав железе песочного цвета, и если бы мог,он забрался бы туда обратно,и хотя его ногти царапают асфальт,у него нету сил пошевелиться:шрапнель разорвала его грудную клетку,и он истечет кровью через десять минут,а пока он видит себя окруженным загадочнойкрасотой, сиянием света среди разрухи,вот женская рука дотрагивается до его лица – нежно,будто это рука жены, которая с удивлением обнаруживаетобручальное кольцо на его раздробленной руке —яркое золото, утопающее в плотидо самой кости.* * *Рашид проезжает мимо свадебного салонана велосипеде, вместе с ним Сефа,и перед тем, как воздух задрожит и расколется,он мельком увидит в витрине салонаотражения тротуара, мужчин и женщин,гуляющих и беседующих, или нет, мгновение ясностиперед тем, как каждое из отражений разлетитсявдребезги от взрывной волны,как будто даже мысль об их существованииразрушится, освободившись от формы,взрывная волна опрокидывает манекены,изображавшие мужа и женуза мгновение до этого, – они не моглини прикоснуться друг к другу, ни поцеловаться,а теперь лежат вместе среди осколков стекла,заключив друг друга в полуобъятия,называя это любовью, если это можно так назвать.* * *Лейтенант Джексон пристально смотритна свои исчезнувшие руки, и нет для него смысла,вообще никакого смысла размахиватьэтими нелепыми обрубками в воздухе,где лишь мгновение назад он пускал пузырииз окна «Хамви» – левая рука, держащая бутылку,правая рука, макающая пластиковое кольцо в мыло, —наполняя воздух вокруг себя плавающими шарами,как выбросы кислорода от погрузившихся водолазов,красивый праздник для детей,полупрозрачные шары с радужными оболочками,качающиеся на выхлопных газах и легком ветерке,поднимающиеся куда-то к вершинам Загроса,некие надежды, маленькие шары, которые,быть может, изумляли кого-то на тротуареза семь минут до того, как лейтенант Джексон отключитсяот потери крови и шока, и нет никого рядом, чтобы на обрубкиналожить жгуты, которые вернули бы его домой.* * *Неподалеку старуха, баюкавшая своего внука,качая его на коленях, что-то нашептывая,будто напевая колыбельную, – ее рукизалиты кровью, ее черное платьепропитано кровью, ее ноги отказывают,и она припадает с внуком к земле.Если бы спросили ее сорок лет назад,могла ли она представить себя старухой,которая попрошайничает здесь, на обочине,рядом с бомбой, взрывающейся на рынкесреди всех этих людей, она бы сказала:чтоб ваше сердце разбилось вдребезгипри последнем поцелуе ребенка, которому даливзглянуть на жизнь, которую он не сможет прожить?Это невозможно, мы не должны так умирать.* * *А человек, который нажал кнопку взрывателя,который, должно быть, воззвал к имени Пророкаили нет, – он бесследно рассеялся в самом эпицентре,он повсюду, среди всех вещей,его прикосновение – вдыхаемый воздух, порыв ветраи волна, электрический удар шока,он – стук учащенного сердцебиенияв припадке паники, взлет крови,что устремляется к свету и цвету,тот вопль, что выкрикивает мученик, преисполненный словом,из которого сотворена его душа, Иншаллах.* * *Разорванная телефонная линия, нависаянад площадью Ашшур, потрескивает, шуршатаинственное заклинание, которое слышат мертвые,что растерянно бродят вокруг, узнаваяимена друг друга, стараясь как-то облегчитьскорбную долю, утешить тех,кто не может вынести внезапной боли,ласково говоря друг другу – милый, хабиб,там, среди развалин, снова и сноваповторяя хабиб, чтобы никто не забыл.

2. Солдатский арабский

Слово для любви, хабиб, пишется справаНалево, начинаясь там, где мы бы закончили,И заканчиваясь там, откуда мы бы начали.Там, где мы бы закончили войну,Другой обозначил бы это как началоИли отголосок истории, повторяемой вновь.Произнеси смертельное слово, маут,И ты услышишь скоропись ветра,Гонимого под покров неизвестности.Это язык, сотворенный из крови.Он создан из песка и времени.Чтобы на нем говорить, надо его заслужить.

3. Наблюдательный пост № 71

Совы спят среди лоз дикого винограда,Блестят эвкалиптовые рощи,А с минарета – голос.У каждой жизни – свой миг. ПодсолнухиПоднимают лики к утренней заре,Когда коровы мычат на загаженном лугу.Я увидел его в тени.Я следил за ним сквозь кружок света —Прицел моей винтовки. Его песньДребезжала на крылышках москитов.Мой ум прояснился начисто.

4. Там, где кончается телеметрия

Такова жизнь:мы занимаемся любовью, и сухие простынипотрескивают голубыми искрами. Водаскользит струйка за струйкойпо окаменевшему лицу.Мы делим длинную ночьВздохов. А когда мертвыезаговаривают с нами, мы просим ихподождать, быть терпеливыми,поскольку ночь все еще нашана плоских крышах Аль Маабадив узоре трассирующих огней,падающих вокруг нас.

5. Сюда, пуля

Если мое тело – это то, чего ты алчешь,тогда вот тебе моя кость и хрящ, и плоть,вот предмет твоих желаний – сломанная ключица,открытые клапаны аорты, скачокмысли через синаптическую щель.Вот всплеск адреналина, который ты жаждешь,этот неумолимый полет, этот безумный ударв теплую кровь. И держу пари, ты не закончишь то,что начала. Потому что здесь, пуля,именно здесь я покончу со словом, что ты несешь,свистя в воздухе, именно здесь я успею отпетьхолодный пищевод ствола, спустивкурок своего языка среди винтовых нарезов,что внутри меня, каждый новый витокзакручен все глубже, потому что здесь, пуля,именно здесь неминуемо кончается мир.

6. Вскрытие

Сержант Гарса, специалист похоронной командыиз Миссури, включает музыку, чтобы послушатьв небе реет длинная черная туча, милая,пока она рассекает остроконечным скальпелемот ключицы до брюшины, от мечевидного отросткавниз по гладкой коже живота, привнося светв большую полость тела, в глубокую плоть,где она обрезает связки, охватывающие сердце,поднимает его в своих перчатках, взвешиваяи измеряя этот орган, она уже не можетне представлять, как часто оно билось, когда он впервыепоцеловал Шону Аллен, или как оно тяжелелоот виски и от того, что его удручало.То, что Гарса держит в своих руках,34 года жизни, прахомбудет предано земле и морю,если нам повезет, кем-нибудь, как она,тихо напевающим песенку:в небе реет длинная черная туча,погода портится, и вот-вот разверзнется ад,моя малышка милая, сладкая.

2010