Русская мера: vers libre

Евгений Лукин

Русская мера: vers libre. Верлибры. Миниатюры. Поэмы

На обложке – портрет Евгения Лукина работы художника Владимира Баженова

© Лукин Е. В., 2024

© Оформление. ООО «Издательско-Торговый Дом „СКИФИЯ“», 2024

О русской мере

Они сошлись. Волна и камень,Стихи и проза, лед и пламень…Александр Пушкин

Когда-то в Летнем саду Петербурга находился заветный Философский уголок, расположенный в начале аллеи Старых Лип. Этот уголок окружали мраморные статуи античных мудрецов. Мудрецы были облачены в кипенные тоги, удержанные тонкой перевязью, а головы украшены средневековыми уборами. Но главное – на ликах философов запечатлелась глубокая эккле-зиастическая печаль. Кажется, сюда явились не столько древние мыслители, сколько христианские страстотерпцы.

Здесь, в Философском уголке, где мраморные статуи равноудалены друг от друга, хорошо думалось о мере – о Боге как мере времени и человеке как мере мгновения, о любви как мере мира и ненависти как мере войны, о Востоке как мере света и Западе как мере тьмы, о прозе как мере льда и поэзии как мере пламени. Скульптура двуглавого Януса, воздвигнутая посреди Философского уголка, заставляла находить во всяком явлении нераздельную неслиянность.

Двуглавый Янус представляет собою некий символ бытия, где между любыми противоположностями существует такая же неразрывная взаимосвязь, как между небом и землей, между жизнью и смертью, между началом и концом. Долгий поиск различий неизбежно заканчивается обнаружением схожестей, а в каменном кругу античных мудрецов, представляющих самые разные течения мысли, эта давняя философия Януса особенно впечатляет.

Выразительнее других фигура Сенеки: искривленный от боли рот, задыхающаяся впалая грудь с резко очерченными ребрами. Да и как еще изобразить нравственные мучения человека, кончающего счеты с жизнью по приказу своего любимого ученика – чудовищного тирана Нерона? Этот страдающий мудрец – не рядовой обыватель, который сполна расплачивается за свои земные услады, но истинный мученик, распинающий себя на духовном кресте покаяния.

Не случайно легенда сочетает имя Сенеки с именем апостола Павла – оба мыслителя олицетворяют идею страдания с той лишь разницей, что один печалуется за одного, а другой – за каждого. В конце концов, подобным жертвенным образом поступает и Иисус Христос, не имеющий ни малейшего помысла избежать какой-либо ответственности за этот грешный мир и грешного человека, обретающегося в нем.

Не случайно и Россия как страна двуглавого орла обретает свою мученическую судьбу на перекрестии Востока и Запада, на перекладине света и тьмы. Она, как и мир, собрана из нераздельной неслиянности, где некоторая мера является необходимым условием зыбкого существования. Потому-то на Руси никогда не было и не будет классической философии, что русская любовь к мудрости оказывается всегда за пределами определяемых границ.

Отсюда и русское чувство меры как бесконечности, готовой сопрягать несопрягаемое. Такова вообще русская традиция, которая зиждется на философии Януса как духовной многосторонности бытия. Чем постижимее мир, тем непостижимее Бог. Чем невероятнее случайность, тем определеннее закон. Чем окольнее дорога, тем ближе цель. Иными словами, чудеса составляют не только суть православия, но и суть русского духа.

В русле такой традиции нет ничего несоединимого: здесь проза и стихи сходятся, как лед и пламень, камень и вода. Разве водоразделы мысли Флоренского или петербургские ночи Карсавина не насыщены тем же согласием, что и лунный свет Бертрана или веселая наука Ницше? Разве опавшие листья Розанова бледнее городских озарений Рембо или духовных роз и фиалок Мосха? Везде присутствует только один лад, одна мера – мера вечно звучащего мира.

Евгений Лукин

Верлибры

Луна Геннадия Айги

Чуваши имеют славную историю. Они – потомки древних гуннов, покоривших Европу от Волги до Рейна. Недаром гуннского вождя Атиллу современники нарекли правителем, достойным удивления по своей баснословной славе.

Когда в чувашской деревне родился мальчик, его хотели назвать Хунади, что значит – «сын гунна». Однако при святом крещении ему дали созвучное имя Геннадий. Со временем юноша взял родовую фамилию деда, который величал себя Айги, сиречь тот самый, кто посадил райский сад на каменистом холме.

Став поэтом, Геннадий Айги завоевал весь мир, только не мечом, как Атилла, а чудесным словом. И, подобно деду, возвел на земле волшебный сад поэзии, исполненный прекрасных народных песен и сказаний. А напоследок, уходя в иной мир, сказал: «Мне ничего не страшно – я с Богом!»

Луна Геннадия Айги —Сына грозного гунна —Сияла щитом победным,Медным горела огнем.Ее ореол, обрамленныйСиних бус сединою,Затмевал своим блескомБелых коней грозы.Луна так ярко светила,Что в темном-темном полеПламенели ледяные свечи,Снежные звенели бубенцы.Они навевали сновиденье,А дурак в колпаке потешался:«Куда, куда же вы мчитесь?Ведь сон – тут, а виденье – там!»И луна падала в колодецЗаговоренным алтыном,Желая на дне укрыться,Забыться подземным сном.Приходило к колодцу время,Беззубо шамкало днями,Денно-нощно, денно-нощноВорошило по дну кочергой.«Золотая луна гуннов! —Во мгле колдовали мгновенья. —Подари хоть немного света,Лампочку под потолок!»Но зря ворожило время,И мгновенья тщились напрасно:Как лед, раскололось отраженье,Чистый замутился родник.«Ха, ха, ха! – хохотал до упадаДурак в колпаке бубенцовом. —Посмотрите, что вы натворили:Теперь сон – там, а виденье – тут!»И привиделось: в темном небеСияет щитом победным,Медным огнем пылаетЛуна Геннадия Айги.А вокруг седого ореолаБродит святой Авраамий,Сквозь булгарские буриБлагословляет крестом.И слышен молитвенный шепотВ белом Воскресенском храме:«Как снег Господь что есть,Как снег Господь что есть,Как снег Господь что есть,Помилуй, Господь, меня!»

2020

Воробушек

Однажды он приехал в этот средневековый городок, что раскинулся на побережье Финского Синуса. Недавно здесь бросил якорь корабль Вефиль, именуемый Домом Бога. Именно сюда, в христианскую методистскую церковь, поспешил юный неофит Осип Мандельштам, чтобы принять святое крещение и через вольную искупительную жертву обрести вечную жизнь. А после обряда вышел на ратушную площадь, посмотрел, как в небесах кружатся воробьиные стайки, и отправился в старинный парк, на Остров мертвых, где темнохвойная лиственница чудесным образом превращалась в кипарис.

Летел воробушек,На далекий остров,Где была пещера памяти,И цвел вечный кипарис.Летел над городкомКофейных мельниц,Ледяных кувшиновИ библейских стихов.Трепетал крылышкамиНад ратушной площадью,Где кружились пичужкиМелкими чаинками.Выходили из ратушиИосиф да Марья:– Милости просимК нам на чаепитие.– Разве так приглашают? —Обижался воробушек.– Просим не на чаепитие,Просим на тайную вечерю.– Почему так? – удивлялисьИосиф да Марья.– Потому что жизнь кончилась,Началось житие.Летел дальше воробушек,Трепетал крылышкамиНад лютеранской кирхой,Над лазоревым крестом.Выходили из кирхиИосиф да Марья:– Милости просимК нам на отпевание.– Разве так приглашают? —Обижался воробушек.– Просим не на отпевание,Просим на воскресение.– Почему так? – удивлялисьИосиф да Марья.– Потому что время кончилось,Началась вечность.Подлетал воробушекК далекому острову,Где была пещера памятиИ цвел вечный кипарис.Выходили из пещерыИосиф да Марья,Поднимали головыК синим небесам.– Что за птичка порхает там?Что за сизокрылая пташка?– Мандельштам, Мандельштам,Мандельштамушка.

2022

Тайна луны Сёдергран

Всю жизнь Эдит Сёдергран прожила на Карельском перешейке в поселке Райвола, что теперь именуется Рощино. Здесь, на берегу Длинного озера, стоит ее мраморный обелиск, на котором высечена эпитафия на шведском языке: «Посмотри: вот берег вечности, мимо несется поток, а рядом смерть наигрывает в кустах одну и ту же старинную музычку».

Когда-то здесь посреди сада возвышался ее дом, а в саду была скамейка, на которой она любила сидеть и читать Ницше – «Так говорил Заратустра». Рядом нежился любимый кот Тотти, что теперь, отлитый в бронзе, стережет обелиск. Но наступал вечер, над озером сгущались сумерки, и яркая луна осеняла неведомые тайны ее души. Она начинала шептать стихи, напоминавшие заклинания северной колдуньи.

Ведает луна: сегодня ночью здесь прольется кровь.Через озеро медной дорожкой прозмеится тайная явь:В прибрежном ольховнике опочиют мертвецы.Яркий лунный свет осенит неведомый берег.Ветер зазвенит среди сосен словно побудка:Как чудесна земля в такой сокровенный миг!Так в ночном саду говорила Эдит Сёдергран.

2021

Съежившееся время

Под крыльцом моей писательской дачи в Комарове поселился еж. Он выходил на охоту только ночью, а днем отсыпался в своей норке. Я тогда занимался стихами и сказками норвежского поэта Арне Русте, и мне показалось, что еж очень похож на добродушного эльфа, который все время живет под землей, стережет свои несметные сокровища, а когда вылезает на поверхность, залитую солнечными лучами, то мгновенно обращается в камень или бугорок. Наверное, таким же образом и ясное летнее время превращается в вечность.

1. Еж

От природы не доверяя всемучто передвигается быстрее —доверяя лишь собственной шкуре —он прикидывается мертвым клубкомгде бы это ни случилосьпревращаясь в обычную кочкуи считает до двухНедоверчивый – по понятным причинамно в глубине души легковерныйбез труда поддающийся уговорамособенно с помощью угощения,поглаживания вдоль спинки – колючкисмягчаются как нрав женщины в норковой шубке —и ласкового касания рукойпод розовым пухленьким брюшкомкогда бережно прижимаешь его к щекек своему голосу, исполненному нежности —и вдыхаешь прелый запах темнотыгде он спал беспечным зимним сномбок о бок со своим лакомством —дождевым червем, оставленным на черный день —вдыхаешь запах материнского молокаи живых клубочков, дожидающихся в норкедалеко-далеко —вдыхаешь запах минувшего и ростковбудущего лета, горький дух желудей,пряный запах смородинного сухостоясладкий аромат перегнойной закваскии забродившей картофельной ботвы;благородное благоухание мицелия,сосновых иголок и папоротника,смешанное с сухим благовонием минералов,рассыпавшегося в прах железа,обманки, «кошачьего серебра»…Живой еж —самый верный признак тогочто все же что-то в порядке тамгде ты пребываешьО, съежившееся время —раннее лето, середина лета,позднее лето – мелькнувшеена укромных тропках,в заросших канавах,прошуршавшее пугливыми ножкамивдоль живых изгородейчтобы полакомитьсяс твоей руки

2. Утконос

(Ornithorhynchus anatinus Paradixus)

Он счастлив – быть черновикомсуществовать наброскомвыдры, бобра, орлапингвинаОткладывать яйца в песоккак допотопный ящерМалыши размером с улитку, пробив скорлупуслепые к опасностям грозного миранаходят безошибочный путьк материнским сосцамВсе-таки странная жизнь,нелегкий труд – существоватькак предварительный проектСтать почти всем, что воплотилось в других,оставшись тем, что было ими отринутокогда другие, приноровившись к жизнизаняли соответствующие местечкикаждый – своеБыть первоначальным эскизомдля древнего дремучего болота,ранним наброском,– устаревшимкак только твердь земная раскололасьи двинулись материки по сторонам —забытым в тихой заводи, в трясинегде все когда-то появилосьно так и осталось втуне…Боязливый, потому что уязвимыйно вполне довольный собоюон счастлив – быть черновикомкоторый почти забылино не выбросилиутконос. набросокОн счастлив – быть черновикомсуществовать наброском выдрыбобра, орла, пингвинаСтать почти всем,что воплотилось в других,оставшись тем, что было ими отринутоЧерновиком,который забросили,но так и не выбросили

2012

Сербские мотивы

1. Хождение на Фрушскую гору

Моим проводником по Воеводскому краю был сербский поэт и переводчик Александр Шево. Вместе с ним я восходил на Фрушскую гору, где вознеслись к небесам неисчислимые кресты старинных монастырей. Из-за этого воеводскую возвышенность иногда величают Северным Афоном. Здесь, в одной из церквей, хранятся мощи святого воина Феодора Тирона, который отказался почитать римских идолов и 17 февраля 306 года был сожжен на костре в византийском городе Амасии. Об этом христианском мученике я написал поэму «Костер Амасийский», и вот теперь шел поклониться его нетленным мощам.

Его мать была русской.Его отец был сербом.Ему пришлось стать толмачом —Переводить между матерью и отцом.Мы восходили с нимНа святую Фрушскую гору.Мы бродили с нимОт монастыря к монастырю.По дороге он учил меняЧитать сербские книги:Как написано – так и читай,Как задумано – так и говори.В одной обители нам посчастливилосьПобывать на крещении младенца.В другой обители мы полюбовалисьТоржественным обрядом венчания.«Боюсь, что в третьей обителиМы окажемся на отпевании», —Мрачно пошутил он,Переводя дыхание.И тогда мы пошли в вертоград,Что раскинулся между церквями,Лакомиться голубым виноградом,Собирать ореховую опадь.«Опавший орех подобен слову, —Толковал мой переводчик, —Его надо нащупывать подошвой,Как нужное слово – языком».Возвращались мы с Фрушской горыПоздним осенним вечером.В моей переметной сумеПозвякивал грецкий словарь.«Славный выдался денек, —Подумалось на прощанье, —Я научился читать по-сербскиИ переводить с грецкого».

2. Бегство от забвения

Старинный сербский городок Сремски Карловцы. Здесь вместе с поэтессой Миленой Тепавчевич мы возлагали венок к памятнику великому сербу Савве Рагузинскому – сподвижнику Петра Великого, о котором теперь многие подзабыли. А ведь это он от имени России подписал пограничные договоры с Китаем и Турцией, украсил итальянскими статуями Летний сад в Петербурге и подарил русскому царю арапчонка Ганнибала – прадеда великого русского поэта Александра Пушкина.

В Карловцах мы возлагали венокК памятнику Савве Рагузинскому.Оратор назвал это действоБегством от забвения.Воистину: мы бежали от забвения,Как бежали древние иудеиОт египетского фараонаВ поисках земли обетованной.Я вспомнил, что тоже колесилВ поисках таинственной мызы,Некогда подаренной Петром IДоблестному Савве Рагузинскому.Эта финская мыза МатоксаЗатерялась в карельских лесахНа обочине окольной дороги,Ведущей к Санкт-Петербургу.И вот я разыскал дивный луг,Обрамленный лесным орешником.Когда-то здесь высился храм,Возведенный хозяином мызы.А теперь высокая траваЗаполонила священное пепелище.И лишь чудесный золотой венецСиял над ней в утренней дымке.Я пошел через эти заросли,Раздвигая стебли руками.Предо мною предстал деревянный крест,Осененный солнечным венцом.А с другой стороны лугаДвигался навстречу косарь,И высокая трава забвенияПадала к его ногам.Приблизившись, он сказал мне:«Бог даст, храм восстанет из праха,А пока пусть хранит это местоСвятой православный крест».Когда мы возлагали венокК памятнику Савве Рагузинскому,Моя спутница вдруг обмолвилась:«Венок сербы называют венцом».

2018

Цыганские мотивы

Его предки были рыцарями крестовых походов. Служили кондотьерами испанскому королю. Воевали за независимость Соединенных Штатов Америки. А самый знаменитый из них – барон Мюнхгаузен – был ротмистром русской службы, который прославился своими веселыми небылицами о приключениях в далекой России.

Его с детства влекло к путешествиям. Окончив Геттингенский университет, он побывал в Венеции, где отражались в каналах дворцы удивительных зодчих. Побывал в шведском порту Мальме, куда когда-то заходили корабли викингов. Но более всего он был рад оказаться в таборе, где цыганский барон приветствовал его:

– Здравствуй, Беррис фон Мюнхгаузен!

1. Как родился мой брат

Была шальная темная ночь.Сильный дождь барабанилПо натянутому полотну брезента.Вращаясь, правое колесо телегиПронзительно скрипело.Я сидел в повозке и плакал,Потому что плакала моя мать.В повозке стоял дикий холод —Он сквозил из дыры в брезенте.Я выглянул в ночную тьмуИ услышал, как капли дождяПузырились в дорожных лужах.Мой отец покуривал трубку,Что сегодня украл у крестьянВ соседней деревеньке,Где течет тихая река.Моя мать закричала, и родился мой брат.Отец хлебнул крепкой сивухи,И лунный луч сквозь дыруБлеснул на бутылке.Наша лошадь по кличке ТивадарМедленно побрела дальше,И правое колесо все так же скрипело,Когда катилось по лужамГрязной проселочной дороги.

2. Как мы отдыхали

Мы сидели в трактиреИ смотрели в заляпанное оконце,Где скучивались грозовые облака.За столом сидел крестьянинИ без конца бахвалился собой,Своим домом и своей женой.Его жена пряла белый лен,Качая зыбку с ребенком.А он был доволен тем, чтоВовремя собрал в поле урожайНакануне грядущей зимы.У него была взрослая дочь,Что приглянулась одному молодцу —После Рождества намечалась свадьба.Рядом сидел другой крестьянин —Его желания оказались скромнее.Он мечтал о том, чтобыИвовые прутья были дешевыми,А плетеные корзины – дорогими,Чтобы розы в его палисадникеЦвели чудесным цветом,Чтобы заготовленных дровХватило на всю зиму.Особенно он радовался тому,Что в его доме раздавался смехШестерых ребятишек.Тут отец надел на ТивадараПотертую конскую упряжь,Мать прижала к груди братаИ села на солому в повозке.Я пошел рядом с телегой,Считая деревья вдоль дороги.Одно дерево стояло на краю канавы,Заполненной дождевой водой.Дождь вымыл почву под ним,Его корни оголились,И на них бессильно повислиКрасные и желтые листья.Я подумал о крестьянах,О разных домах и судьбах,И обернулся взглянуть на трактир:В оконцах светился вечер,И синий дым струился из трубы.Внезапно упали первые капли,Начиналась страшная гроза —Мне кажется, я заплакал.

3. Как убили Немца

Немец любил мою сестру.Она носила красные платьяИ красные кораллы на плечах.На перепутье мы остановились,И Немец поссорился с моим отцом.Отец толкнул его в костер —Кипяток из опрокинутого котелкаОшпарил молодую кожу.В ярости Немец задушил старикаИ закопал под ясенем,А потом затянул песнюНа своей старой скрипке.Моя сестра сначала завыла,Затем исступленно захохотала,И поплелась к нашей телеге.Всю долгую-долгую ночьМы молча пили темное пиво.А Немец не пил ничего —Только водил смычком по струнам.Его скрипка плакала и стонала,И билась в диких рыданьях.Как только взошло солнцеНад каменистым взгорьемИ осветило пшеничные поля,Раскинутые вдоль леса,Немец закрепил на ТивадареРасхлябанное дышло,И мы поехали по дорогеПрочь от могилы отца,Что освятили пивом.Телега Немца тащилась впереди,В ней царила странная тишина,Лишь иногда дребезжала скрипка,Висевшая на деревянном ободеПод полотном брезента.А когда наступил вечер,Мы обнаружили Немца мертвым.Его отравила моя сестра,И проклятую скрипкуОна бросила сверху в яму,Где зарыла его тело.

2019

Пространство помешанной радости

Его отец был болгарским зодчим. Он строил дома и стихи – то на лоне сельской природы Причерноморья, то среди урбанистических пейзажей Германии. В конце концов женился на немке и подарил своему первенцу две родины, между которыми тот метался потом всю жизнь. Сын переходил границу дважды. Первый раз был схвачен и заключен за железную решетку. Второй раз обманул бдительное око пограничников и оказался в Мюнхене. Здесь миновал мощный бетонный забор, вошел в здание свободной радиостанции и, надев наушники, выдохнул:

– У микрофона Цветан Марангозов!

1. Муза

Когда прочитаны все газетыи телевизор мне швыряетпоследний теннисный мячКогда утомится мое любопытствоопускается занавес —тогда распахивается пространстводля моей тихой помешанной радостиБьют безумные тимпаныи моя муза – голая старухапозабыв о преклонных годахначинает бесстыдно скакатьЕе грудь – старое тестозамешанное руками поколенийСкладки живота —геология позабытых пряных ощущенийНа морщинистой кожеее задницы —шрамы от ногтейсладострастных херувимовСиние пиявкивздувшихся венсползают с ее обвислых бедерОткрытый рояльбеззубого ртамне нашептываетвдохновенные некрологиоб усохшей красотеО, эта роковая старуха —Пьянчужка моего союза!Как омерзительнои как очаровательночудесное свечениеее уродства

2. Питомник

В чистой воде твоего доверияОглядывал свою грязную душуТвои глаза – окна в прошлое —полны невинных ответовДавным-давно сжигали святыхжертвуя во имя моего сомнения«Веришь ли ты в Бога?» – спросила ты меняи я ответил: «Нет, не верю»

3. Рикошет

Обхитрил чёрта но у меня выросли рогаНатянул меж ними три струныИ запел с воплями песнь самосохраненияОбманул лжеца но у меня распух языкСглотнул мысли три разаИ запел сквозь зубы песнь самобичеванияЗастрелил убийцу но попали в сердцеСвязанные цепочкой три пулиИ запел безголосо песнь безразличияО Боже размножь грешниковДабы вина была распределена справедливо

4. Delete

После прогулки по городунажал клавишу delete (стереть)отметил: на св. Неделе так праведен христианинпосмотрел на него глазами убийцы – deleteотметил: на углу Раковского\Гурко никтоне заметил промелькнувшего там ангела – deleteотметил: на Попа на красный свет семенил передовикиспустилась из него душа – deleteотметил: перед Народным театромнищенка сердито щипала своего ребенка – deleteКашель ему напомнилда дымящаяся перед ним сигарета

5. России

Имя града моего – ВавилонИз последних сил выправил мокрые карточкиНеподвижные лифтыПрислушиваются к шаркающим шагамСтарика с четырнадцатого этажаУкраденные лампочки сгущают мракКаналы молчат – засореныТелефонные связи разрываютСлучайные контактыПод кожаными пиджакамиТлеет радиоактивная радостьНа площади Славейков поют остриженные головыМонотонно повторяяХорошенькие задницы наших девочексидят на болгаро-английских словаряхДракула пьет чернила освобожденной буквыТок гасит в компьютерах не запомнившиеся идеи(разве не знаем братишкакак быстро забывается хорошее)Таксиметры исповедуют свои интимные противоречияПреграды лишились опоры —Самые высокие оказались не на высотеЗацементированная основа грядущегоНе выдержала тяжести бабочки

2013

Вечерняя музыка

Его стихи напоминали причудливый танец влюбленных бабочек. Крылатые созвучия дрожали в воздухе, подобно нежным крылышкам, и красочные метафоры расцветали в небесах невиданной радугой. Такой музыкальный танец мог придумать только настоящий поэт, каковым и являлся лейтенант Королевского пехотного полка Эрнст Лотц. Он мечтал о морских странствиях и далеких странах, белых парусах и красавицах под пальмами. И случайно встретил на вечерней улице прекрасную девушку, ставшую его любимой, пока однажды утренняя труба не позвала его в далекий поход, откуда он не вернулся.

1. В Вогезском лесу

В Вогезском лесу звенел вечерний ветер.Я брел по летним улицам Страсбурга.Звуки лесной музыки струились над домами,Так что фронтоны и зубцы на крышахОслепительно дрожали.А воздух над собором был пурпурным.Здесь, прилетев на крыльях заката,Затихала багряная песнь чудесного леса,Здесь, где музыка живет в камне.О, могучий лес из вековых деревьев,Зазубренные скалы, сумеречные деревни,Лежащие в волнах багрового туманаИ благоуханий, которыми дышит вечер.Воздушная игра была исполнена такой нежности,Что я, насладившись увядающим звучаниемСреди пестрого городского круговорота,Только и видел слегка покачивающиеся ели,Пылающие кусты да мерцающих светлячков,А чуть впереди – я шел следом – прекрасную девушку,Как будто отлитую из серебряной росы.А вдали светился мой дом, где мы отметилиПраздник летней любви с красным виномИ тихими звуками скрипки.Да, твои губы пахли еловой смолойИ влажной травой, какую любят косули.Да, ты была такой сладкой и дурманящей,Как багряная песнь, что струилась над лесомИ дрожала в моих жилах.

2. Парящий

Моя юность блуждает во мне, как сон.Лес орошен мерцаньем. Сад. Сияющее озеро.А вдали плывут облака – тихи и легки.Я зажигательно играю на старинных улицах,И в дымке глухих подвальных оконКорчится тупая боль, смеясь надо мной.Я взметаю в воздух тонкие рукиИ развеваю нежную завесу музыки,Сладостной и обворожительной.И вот ступаю я в вечерний сад.Влюбленные пары. Полумрак. Глубокий вздох.И бродит кровь от весенней истомы.Я подставляю ветру мягкие локоны,И благоухания спелых летних грезРассыпаются под ногами серебромБледное зябнет окно, приоткрытое на ветру.На дворе звучат хриплые причитания:В последний путь провожают мертвеца.Я затворяю очи. Я опускаю тяжелые веки.И вижу зеленые южные землиИ дальние дали, свободные для мечты.Сверкающая кофейня полна звонких голосовИ случайных разобщенных жестов.За пустыми столами сидят мои друзья.Они произносят самые высокие слова на свете.Каждый говорит сам за себя, и говорит, что это ясно.А после все поют печальным хором.Есть три слова, которые я никогда не пойму.Они возвышенны, полны порыва и тайны.Три загадочных слова: голод, любовь, смерть.