скачать книгу бесплатно
Вздохнула я, взгляд опустила, и ровненько, типа уверенно:
– Бабуль… мне… я в целом, сама порешаю. Просто… узнать надо одну штуку. И даже не знаю, как спросить-то, чтобы дурой не выглядеть.
Подняла взгляд в ей глаза, и – требовательно.
– Так что… пообещай, что матери и отцу – ничего.
Бабуля пренебрежительно-насмешливо покривилась. Но буркнула – одобрительно:
– Порешает она… ота решалка выросла…
Это типа проверка. Разводка на истерику, что «да я…! да я смогу!» Так что – спокойно, как истеричке:
– Баб. Я чётко считаю свои ресурсы. Просто вопрос не там, – махаю рукой рукой вокруг – А вот тут. – .тыкаю себя в голову.
Помедлив, уточняю:
– Не тут – в сердце, – и не тут – под стол между ног, – а именно тут, – в голову.
Бабуля, помедлив, начинает ржать.
Я не сдержалась – прорычала яростно-обиженно:
– Да что смешного, блин?!
Бабуля, похихикивая:
– Ты все остальные чакры тоже протыкай, и Вихрь с Вьюгой не забудь. Авось, накладёшь на себя крест животворящий.
Стало грустно. И противно.
Технически, я была крещённая. И при необходимости могла оттарабанить все ритуалы, чтобы среди православных сойти за свою.
Но бабуля была в курсе, как я на самом деле относилась к христозу головного мозга.
Так что взгляд сам собой упал на кружки, а на лицо натянулась каменная маска. Чтобы не расплакаться от того, что я тут готовлюсь раскрыться, а меня ХГМом троллят.
Бабуля заметила, поняла. И – жёстко, резко рявкнула:
– Так, ладно. Поржали и будя.
Подняла на её рявк мрачный взгляд, который «фигли орёшь?» Бабуля, поймав взгляд, всё так же резко:
– Ты, видать, забыла наш уговор. Я. Ничего. Никому. Не. Рассказываю. Ты. Ничего. Никому. Не. Рассказываешь. Ни намёком. Ни вопросом. Ни показом, что знаешь. Помнишь такой уговор? Аль память просношала?
Опустила взгляд обратно. Буркнула ей старую обиду. Самое время про неё напомнить, чтобы выбить обещание – никому.
– Не сношала. Только вот ты, помниться, как-то с закосячила этот договор-то.
Бабуля, откинувшись на стуле, пробурчала в тон:
– Ну, извини. Как-то не придумала я, дура старая, как бы занести в Сашеньку Шкурника понимание, что дочь надо на спорт, а то издрочиться, и при том не спалить ему, что ей в тринадцать мужика захотелось. Надо было Машку-дуру подключать, чтобы она про целку твою на всё село раскудахталась? Или как?
Мрачно буркаю положенное:
– Не надо так про маму. Пожалуйста.
Бабуля:
– Ладно, маму не трогаю. А в целом-то чё мне надо было, а? Ну давай, ты вот типа взрослая такая решалка. И как вот то надо было решать?
Ну, вот. Договорились, что я взрослая, можно добивать жалобой на эффекты от нарушения ею договора.
Вскинула взгляд и яростно рубанула ей в глаза правду-матку:
– Не знаю. Только каждый раз, когда брилась, мелькала мысль назло отцу в лесбиянки податься.
Бабуля скептически задирает бровь, проникновенно спрашивает:
– С концами?
Взрываюсь типа яростью:
– С руками, ять!
Пару секунд играем в гляделки. Я – типа злюсь, она – типа удивляется. Бабуля улыбается уголком рта. Я – тоже. Расплываемся в улыбках.
Потом Бабуля встала и пошла ставить чайник.
А я в очередной раз задумалась – все, что вколачивала в меня репетитор по общению и этикету, вряд ли уложилось бы, если бы не практика с бабулей. Только она понимала, что я делаю, и охотно игралась со мной в общение.
Через пяток минут бабуля вернулась с чайником, пепельницей, «беломором» и «парламентом». Села, закурила, подвинула мне парламент с зажигалкой. Буркнула облачком дыма:
– Видно, что курить хочешь. Меня-то не пались, а?
Секунду подумала, поняла, что она права, и она-то не осудит. Достала из рюкзачка свои, закурила. Буркнула в тон:
– Скурюсь я с этой хренью.
Бабуля врубила спокойный деловой тон:
– Поподробней.
Пока собиралась с мыслями и духом, мозги на автомате выдали ей напоминалку «никому не говорить»:
– Кстати, на выпускной я таки собралась было переспать с Кариной. Только она набухалась и срубилась.
Бабуля так же ровно:
– Ага.
Не прокатило. Тогда, чуть смущённо:
– Это я так, издалека подползаю к теме.
Бабуля, ровно, очень внимающе:
– Ага.
Вздыхаю и начинаю издалека:
– Короче, я, как отец квартиру снял, как-то поняла, что он это добро дал на парня завести. Ну и… в общем… не суть.
Тут начало накатывать – и сами сны, и то, что счас я расскажу, что со мной плохо, и что кто другой пошлёт к психиатру. И даже про бабулю не была уверена.
Взгляд сам собой упал в кружку. И типа кружке начала рассказывать:
– В общем, через недельку, как начали спать, мне сны начали сниться. Кошмары. Очень чёткие и реалистичные. Со всеми эмоциями, мыслями, ощущениями… точней, один и тот же сон с вариациями.
Добила сигарету в пару затяжек. Затоптала, отхлебнула. Собралась с духом и посмотрела на бабулю. Потому что вот это был момент, когда ещё можно соскочить и навешать лапши, если она не хочет верить, что меня сводят с ума сны.
Бабуля сидела неподвижно внимая. Чуть-чуть добродушно, но в целом – просто внимая.
Взгляд упал обратно в кружку, на лицо налился бетон, и тело как-то само холодно мерно начало чеканить:
– Во сне, мне – тридцать один. Я работаю в Центробанке. У меня есть доступ к главному компьютеру. Поэтому у меня есть пистолет и брелок с кнопкой для вызова тревожной группы. Я живу в элитном охраняемом доме для семей работников госорганов. Смутно знаю, что была война, и госслужащие – на особом счету. Наверное, как работники коробочек в СССР.
Не держалась каменная маска. Начало пробивать эмоциями. Подумала, и решила, что и хрен с ним. Пять лет не ревела при бабуле, но и хрен с ним.
Отхлебнула чаю. Замерла, глядя на мелко трясущуюся руку с кружкой. Поставила, откинулась в кресле, глядя на крышу.
Зареветь – не получалось. Плачь стояла на пороге, сочилась слезинками и не решалась выйти. Смахнула слезинки, начала выдавливать дальше, погружаясь туда:
– У меня есть муж Леня. Мы вместе давно и любим друг друга. Есть сын Митя… его я люблю… очень сильно. Дочь… Глафира… ей – год, она в яслях-интернате. Дома бывает на выходные и иногда по вечерам.
Дальше тело говорило само, тускло. Потому что часть сознания укатилась туда – в ощущение, где нас – четверо.
– Во сне приходит человек в маске. Наверное, он – агент. Он пытает и убивает Леню и Митю… Сначала я выхватываю пистолет и стреляю в него. Всю обойму. И ни разу не попадаю… – сорвалась на крик: – Он – уворачивается от пуль, ять!
Затянуло живот. Тем криком. А ещё – выдернуло оттуда, где нас четверо, и все хорошо. Всхлипнула, натужно продолжила выдавливать:
– Он… он… иногда достаёт пистолеты и простреливает мне руку в перестрелке. Иногда – просто уходит от всей обоймы… А потом…
Меня скрутило. Тело само свернулось в комок от боли ужаса, и тихо проплакало:
– Потом он стреляет в Лёню. И Лёня визжит и дёргается от боли. И я тоже кричу от боли… от душевной боли. А потом, когда я уже – всё, уже сломана и готова на всё, чтобы это… закончилось… потом он наводит пистолет на сына. И я понимаю, что он сейчас выстрелит в Митьку… и Митька… мой Митька тоже будет визжать от боли. Прямо мне в глаза. И я… кидаюсь закрыть его собой. А он стреляет мне в ногу. Я падаю… и ползу к Митьке, и ору «нет»… а он – стреляет в Митьку, и тот, выгибаясь от лютой боли, смотрит на меня и орёт «мама». Мне в глаза. И я… я не могу вынести его взгляд. Не могу вынести всю эту хню. И просыпаюсь…
Потом я минутку просто рыдала. Наверное, в том числе – от облегчения, что высказалась. Бабуля просто продолжала внимать. Впитывать.
Выплакавшись, я продолжила на автомате, бездушно добивать тему:
– Я просыпаюсь. С криком, в слезах. Меня колбасит от ужаса и бессильной ярости. На себя, что я ничего не могу сделать. Что я выстреливаю в него всю обойму – и не могу попасть.
Вздохнула, распрямилась. Села, сгорбилась над кружкой, выплеснула капельку безнадёги:
– Набухаться… и насношаться – не помогает. Первый раз помогло. Но на второй день – опять приснилось. Пробовала бухать каждый вечер. На третий день всё равно приснилось… только чуть не сдохла, когда эта хня с похмельем сложилась. Парень – напугался. Скорую вызвал. Не пустила их, чтоб на учёт не поставили. Поссорились. Ночевать у меня теперь боится. Снотворное… это отдельная история, как я его добывала нелегально и без палева… короче, то, что без рецепта – похер, всё равно сниться. Только мозги глушит так, что лекции мимо мозга все. А то, что тяжелое, которое добыла нелегально… на третий день всё равно пробило. И тоже – пипец… Только теперь уже не физически, а в эмоциях. Безнадёгой накрыло. Лютой такой… сидела на подоконнике, курила, и думала – спрыгнуть. Потому что поняла, что никакой химией я от этой хни не отвяжусь. И мозгоправ не поможет. Ибо нах надо, чтобы… В общем, сидела на подоконнике… только решила выпить для храбрости. И с коньяка поверх снотворного так скрутило… короче, пронесло… – грустно хмыкаю – … во всех смыслах.
Посидела, согнувшись и чуть качаясь от пульса в животе. Ничего больше не придумалось, что сказать.
Закурила. Подняла взгляд на бабулю и сказала:
– Вот так вот. Так что… хотела спросить – у нас в роду, случаем… – тут вырвался истеричный хмык, – экстрасенсов нет?
Бабуля посидела секундочку, потом тяжко вздохнула:
– Ото ж тя вхерануло…
И – всё. Но мне хватило понять, что она всё услышала и всё поняла. Ну и что я, как это пишут, выговорилась и мне, наверное, полегчало.
Она посидела ещё пяток секунд, раздумывая. На моей памяти, первый раз раздумывая над проблемой, что я подкинула.
Буркнула:
– Икстрасенсов, итить кадилом через коромыло… сча, погодь.
Встала и ушла, оставив меня курить и дохлёбывать чай. Ну и успокаиваться.
Через десяток минут вернулась, хлопнула об стол фотоальбом, села напротив. Глянула на меня.
Мне уже было неудобно. Пусто и стыдно, как обкакалась в автобусе. Ну, типа держала-недодержала. Не сдержалась…
Бабуля глянула на меня пронзительно, вздохнула, и молча отлистала альбом. Ткнула в фото:
– Вот она. Единственная фото, что осталась.
На древнем фото была молодая тётка в форме со снайперской самозарядкой в руках. Похожая на нас с бабулей.
Бабуля, тускло, с какой-то потаённой горчинкой сказала:
– Это мама моя. Комсомолка. Ворошиловский стрелок. В сорок первом ушла добровольцем. Бабка… которая меня растила до пятнадцати, пока не померла, рассказывала, что жрать иначе было совсем нечего. Отца… он только вот вернулся со срочной и на трактор сел… отца забрали в июле. А в августе же похоронка пришла. А потом пришло… указание, что с урожаем будет. В общем, мать тогда бабке сказала, что или она идёт воевать, а бабка со мной жрут её продатестат, или все втроём подохнем. Я – точно.
Вздохнула, помолчала, сказала резко:
– Похоронка на мать в сорок четвёртом пришла. Бабка тогда уже… ай, ладно, короче. Всю историю – потом. Приезжай на майские, там и посидим, помянем как следует. Счас не о том речь. Бабка про мать-то мало рассказывала. Всё больше вообще про чуйку. Правда, всё с церковью и богом мешала. Но не суть.
Бабуля откинулась, закурила «беломорину». Яростно закурила.
Чуть страшно стало. Не видела я её такой.
