За секунду до сумерек

Чий понял, что Изран тоже волнуется, ни уверенности его обычной не было, ни тона приказного, в правой руке то ли трава какая-то, то ли ветка, которую до этого теребил. Тоже за последнее цепляется.

А если не получится ничего, опять в жиже ночевать? У нас есть нечего, а мы сейчас бегать будем, а то, что близко там, не говорит это ни о чём.

«Получится. А здесь мы что?..» – вокруг опять загомонили. Тольнак не стал отвечать. Изран выглядел немного потерянным. Сидел, задумчиво опустив голову, зажав в обеих руках эти прутики свои. Он, видимо, не ожидал такого, расчувствовался, думал: денёк ещё, и они уже домой идут, и вдруг сейчас только понял, что так вот уже не будет. И выходит на деле совсем по-другому, что абсолютно не вяжется с его планами.

– Ну и что ты предлагаешь? – к Тольнаку повернулся Краюха.

– А что тут, Краюха, предлагать, – Чий поудобнее сел на бревне, так что теперь стало видно их обоих. – Сначала поискать, где обосноваться можно, потом поесть чего-нибудь. Не найдём, – он развёл руками.

– Чего поесть?

– Не знаю, травок каких-нибудь, корешков там, жучков.

– Травки? Трава там вся осталась с жучками, тут грязь одна с водой, – он демонстративно спрыгнул вниз, уйдя ногами в жижу. – Во, по грудь почти.

Не утони, «по грудь». Ты нагнись, Краюха, сразу по голову станет, —в ответ ему, на озлобленный взгляд снизу вверх, была ухмылка. – А потом, может, в Степь эту вашу ход поищем.

Пока Тольнак говорил, Чий огляделся. Болото тут действительно изменилось: глубже стало, и травы никакой не было, торчали какие-то палки, деревья были крупнее, росли реже и почти все были гнилыми.

Изран, видимо, решившись, слез с корневища, поманил к себе Тольнака, они, неуклюже переваливаясь по грязи, отошли в сторону и о чем-то долго говорили. Изран выглядел прежним, в своей обычной манере он что-то резко говорил, давил, наверное, Тольнак постоянно пожимал плечами и делал широкий жест рукой в сторону бревна. Потом они разошлись.

Ночлег решили искать, разделившись. Сначала собирались по трое: Тольнак, Дерево и старший из Рыжих – первая группа. С Израном был Краюха, Чий собирался пойти вместе с ним, они должны были идти к северо-западу, там, вроде, что-то росло, так что местность обещала быть посуше. Потом заметил, как Тольнак, когда на них не смотрели, скорчил гримасу, показывая глазами в свою сторону. Поменяться и идти с Израном согласился Дерево, практически и уговаривать его не пришлось, потом Рыжий попросил остаться из-за ноги, он и в самом деле хромал сильно и идти искать, сначала решил, потому что все собрались, от него, такого, пользы быть в принципе не могло, тогда уж лучше Кольму, насмерть перепуганного этого, брать было, пришибленного до сих пор. Его, естественно, тоже оставляли. Чий с Тольнаком пошли вдвоём. На выворотне оставались оба Рыжих и Ворот, баюкая раненую ладонь.

– Во, во, отлично, – шепнул Тольнак, показывая кулак с оттопыренным большим пальцем. – Сейчас хоть поговорить нормально можно будет.

Они не отошли ещё шагов десяти.

– Ну что, тебе с чего начать?

– Не знаю, это, по-моему, не я тебя позвал.

– Новость первая: прав Рыжий, скорее всего прав, отсюда в Степь только так можно, может, сегодня ещё там были бы. Я это место с той стороны помню, тогда ошибся, там действительно поглубже становится, отсюда и идти было надо, по идее, меня тогда тоже глубина смутила.

– Ты наврал?.. Специально, что ли, – Чий поглядел на Тольнака. – Зачем?

– Ты чего? В Степь не терпится, как эти тоже, что ли?! Ты же сам… – он даже в лице изменился.

– Да ладно, не бери в голову. Забудь, я подзабил на это, похоже, просто из-за всего, что случилось, уже и верить перестал, что сделать что-то можно. Ушастый – ещё ерунда. Правильно всё.

– Ну, тогда новость ещё одна. Не догадался? Я же, слышал да, не как вы пошёл? Сбился, если честно, я тогда не об остальных думал, не до этого было.

– А нашёл как?

– Никак, лбами столкнулись, и нашёл. Тут дело в том, что я через север пробирался. Понимаешь?

– Тропа, что ли?

– Да нет, но похоже сильно, сейчас посмотрим пойдём.

Чий посмотрел вокруг:

– Далеко?

– Мы вышли только. Да дойдём, не бойся, раньше их назад вернёмся.

Рядом тянулись поля жидкой грязи с редкими кочками, редкими деревцами, в основном мёртвыми, «поля» были покрыты водой, повсюду тина, палки какие-то чёрные, как головёшки. Почти единственное что росло – это видневшиеся из металлического зеркала воды пучки сочно-зелёного цвета, этого странного змееобразного корневища с листьями на верху, некоторые также были погрызены, так что от них оставались только колышки.

– Думаешь, не догадывается?

– Не знаю, может, догадывается.

– Не боишься?

– А что делать?

– Ты смотри поаккуратнее, они дурные же, Изран особенно, он сейчас отчаявшийся, он на всё решиться может, не так поведёшь себя… Он в последнее время и так от тебя не в восторге.

– Ну, будем надеяться, не убьёт.

– Да зря ты шутишь, ну не убьет, наверное, мало ли, он способ найдёт.

Тольнак не ответил, угрюмо пробирался вперёд, опираясь на древко копья. Чий решил не продолжать и, посмотрев на копьё, подумал, что надо обязательно сломать себе шест подлиннее, ходить, как и раньше, было уже просто небезопасно. Болото теперь, похоже, стало самым настоящим, он, уже пару раз потеряв равновесие, нырял с тех пор, как они отошли от кустов. Он подумал, что если бы у Болота было лицо, то сейчас оно было бы совсем другим, повзрослевшим и посерьёзневшим, уже наверное с проседью, и к тому же прожитые годы явно придали ему озлобленности или хотя бы неприветливости, он вдруг вспомнил, как тогда, во время ходьбы, ему послышались два голоса, наверное, это и есть владения того басовитого старика, всё выглядело очень правдоподобно. Говоря себе это мысленно, он внезапно понял, что представляет себе на его месте Кунара, того, каким он был во время драки, тогда в Деревне, вот такого его – Кунара грозного.

А может там всё совсем не так. Там что-то древнее, уродливое и безобразное, тот, кому давно пора стать мертвецом, и людей, которые боялись его, были его рабами, уже нет в живых, и памяти о нём уже нет вместе с поколениями, с сотнями поколений их потомков, а он ещё жив, если это можно назвать жизнью, но он ещё хранит силу где-то там, в недрах Болота. О том времени, когда он сам был молодым и смеющимся, у него остались лишь смутные ощущения. Он приходит в бешенство от вида лиц, чужих, полных жизни, не как его уродливая, морщинистая маска, именно поэтому все зеркала в своих охотничьих угодьях он замазал, чтобы не видеть своё собственное, и теперь все озерца и лужи этой страны всегда серого цвета и показывают металл.

У Чия мурашки пошли по телу, он огляделся, вокруг всё действительно было серым из-за пасмурного неба, впереди так же угрюмо шёл Тольнак. Ему захотелось, чтобы выглянуло солнце, стало ярко, на открытой воде заплясали солнечные зайчики. Но вверху просвета не намечалось, наоборот, с запада тянулись свежие, чёрные, как грязь, тучи, обещая дождь.

До места, откуда Тольнак повернул на юг, когда шёл один, они дошли где-то к полудню, дальше блуждали почти бесцельно, петляли, выбирая дорогу, идти стало ещё хуже, и когда они поняли, что им и так повезло, и глупо искать что-то еще, день кончался, впереди был вечер.

Это было поле тростника, он рос тут годами, тут было мелко из-за отложений. Относительно крепкое дно, с которого при ходьбе поднимался чернильного цвета перегной с кусками стеблей и листьев всех степеней разложения. Поле имело огромные размеры, местами ил выпирал наружу, образуя сушу, видимо, виновата сухость этого года, из-за которой Болото обмелело, островки были влажноватыми, но это устранялось тростником, при желании его можно было навалить поверх хоть в человеческий рост. Они решили немного посидеть перед возвращением, время поджимало, хотя и хотелось задержаться… Вообще вставать с этой земли не хотелось, настоящей земли, на ней упоительно приятно было сидеть, первой за последние… он уже не мог точно вспомнить, сколько времени прошло, день или два, вспоминалась только ночёвка на настиле.

Это утром, что ли, было этим – и драка, и птицы?! Почему-то казалось, что происходило это всё вчера. До и между этими событиями, в голову лез ещё целый ряд рассеянных воспоминаний, которые он не мог датировать: ходьба, передышки, разговоры. Всплыло почему-то лицо Кольмы, ни с чем не связанное, обиженное, крупно и в подробностях, но это совсем из давнего, когда только на мари вышли. «Полтора дня», – понял он, разобравшись. И ночь между вчера и сегодня. Это совсем немного, казалось больше… Пахло прелой травой почти по-деревенски, тростник тихонько шуршал. Земля внизу, хоть даже и такая, сырая. Его сразу же стало клонить в сон, захотелось вытянуться. Чий не обращал на сырость внимания, вот только есть хотелось сильно, аж желудок сводило. Так они и не поговорили, пока отдыхали, как собирались, о тропе, как она должна располагаться к этим тростникам. Надо было идти.

А обратно когда (опять уже появилось это ощущение), кажется, что дна нет (хотя на самом деле оно было, только рыхлое очень), и ноги постоянно съезжают всё ниже и ниже, опускаясь вглубь. Он шёл уже один в грязи, как и раньше, чуть ли не с головой, и возникала иллюзия, что не успеешь сделать пару шагов, как тебя затянет. Особенно, когда это рыхлое дно местами понижалось. Ощущение это впервые появилось именно здесь, до этого он такого не испытывал. Хотя это ведь, по идее, не сама трясина, это тропа, теперь уже точно, прошли же они по ней. Утонуть и здесь, наверное, можно было, только медленно, для этого пришлось бы долго стоять на месте, а вот если шагнуть не туда… Чий боялся сбиться, мысленно снова перечисляя ориентиры. И, пока они шли к тростникам, идти тоже было страшно, но, во-первых, они не спешили, а, во-вторых, их было двое, он тогда и не задумывался, что можно утонуть, а сейчас он был один.

– Чий, погоди, – сказал Тольнак, когда они подошли к концу тростникового поля. – Знаешь, я тут, наверное, останусь.

– Как тут?

– Я тропу поискать хочу, осмотрюсь пока.

– Мы же вдвоём вышли, что я скажу? А если они идти не согласятся?

– А я что, как есть, так и скажешь: остался, мол, там пока то да сё, там, разберётся пока, мол…

– А если идти?..

– А если идти не захотят, что я сделаю? Захотят, на меня сошлись – мол, надо, сказал идти. Давай. Так даже лучше будет: я тут остался – пойдут, а то, действительно, закапризничают.

Он посмотрел на Чия и начал другим тоном:

– У меня так до темноты время будет, понимаешь, тут кучу чего сделать можно, а если с тобой пойду, вернёмся к ночи, а с утра пойдём в Степь проход искать.

Тогда Чий согласился, Тольнак говорил ещё: что ходьба вдвоём их, по сути, ни от чего не спасает, от птиц бы, например, точно не спаслись, так хоть ввосьмером. В конце он согласился, и если и не поверил в то, что это единственный выход, то хотя бы в то, что ничего страшного в этом нет. Складно всё выглядело: путь до тростников они уже знали, надо пройти по нему быстренько к остальным и так же назад на готовое место.

А вот теперь это складным не выглядело, когда человек остаётся наедине со своим сознанием, вот в такой ситуации всё происходит примерно одинаково, просыпаются какие-то животные страхи, мысли чудны́е в голову лезут, самый первый признак – разговаривать сам с собой начинаешь, кстати, может, подсознательно пытаясь защититься от них – вещь, описанная словами, выглядит уже рационально, а следовательно, понятно, привычно, теряет ореол мифа.

Вместе с вечером на Болото легли тени, коряги выглядели живыми: в лёгкой туманной дымке справа, явно стоял человек без одной руки, зато вторая была огромная и неестественная, он, слегка согнув в локте, чуть наклонившись в сторону, стоя, опирался ей на землю, рогатая голова глядела на Чия. Из тьмы на него смотрели, ждали, сперва прячась, а когда он проходил мимо, вылезали и провожали взглядами его удаляющуюся спину, он чувствовал это напряжением затылка, а когда поворачивался, никого по-прежнему не было. Слева, где-то недалеко, в трясину что-то упало (или нырнуло), послышался всплеск. Он отвернулся.

Но всё это было ерундой, по большому счёту, а вот утонуть он боялся по-настоящему, об этом Тольнак не подумал, вдвоём шансов спастись из трясины было гораздо больше. А сейчас, стоило ему оступиться, даже криков его никто не услышит, кроме живых коряг, он погрузится с головой, а вокруг всё будет в такой же сонной тишине на тысячи шагов. Болото его похоронит. Он ещё раз поглядел на свой шест, продольная трещина дошла почти до середины.

Их пень Чий узнал сразу же по торчащим вверх корням, как только они вынырнули из-за поворота тропы. Только людей видно не было, подойдя ближе, он понял почему. И одежда, и лица были грязными и в темноте почти неразличимы. Он бы ещё долго, наверное, никого не смог различить, если бы не белки глаз. Тени при приближении превратились в шесть человек, они сидели, лежали, стояли, и, судя по напряженным лицам, их с Тольнаком самодеятельность тут никому не понравилась. Как ты там говорил? «Раньше их вернёмся». Ну.

Тому, что он пришёл один, удивились и, видимо, поэтому не встретили криком. Он решил развить успех, с ходу сказал, что ночёвку они нашли, что Тольнак там остался делами заниматься и сказал идти к нему. Выражение лиц не изменилось почти, но Чий понял, что кричать на него уже не будут. Они вообще не понимали, радоваться им ночёвке или наоборот – всё-таки от Степи в другую сторону, слишком замёрзшие, грязные и уставшие. Смотрели на Израна, а вот ему это, похоже, не нравилось по-настоящему, он был таким же грязным, как и все, молчал, но даже и вот так в темноте Чий понял, что разозлен, больше чем просто разозлён, даже странно было, он, похоже, с трудом себя держал, тут было что-то другое не как у остальных, как истерика. Спросил он только: «А почему мы идти должны?». И тут Чий испугался, в голове панически пронеслось: «…На Тольнака… сослаться на Тольнака». И он понёс какую-то ахинею, что, мол, он тут не при чём, что это всё Тольнак. Он тупо глядел под ноги и говорил, говорил, потом вдруг стало стыдно, и он замолчал.

К тростникам они подошли уже ночью, тучи растянуло, и сверху мерцали холодным колючим светом маленькие звёзды. Ночь была тихая, под ногами шумно и сочно хрустел тростник, отражаясь от глади воды, звук неприятно далеко разносился вокруг, если бы кто-нибудь находился рядом, их бы обязательно услышали. Тольнака на месте не было, их островок был пуст, заросшее, как и рядом, место: небольшой пятачок примятой растительности и еле заметная тропинка, по которой они шли. Он ступил на сушу, посмотрел, где они лежали, ничего нового, вроде, не было: следы босых ног, сломанные стебли.

– Тольнак! – крикнул он, не особо надеясь что-то услышать, никто не ответил, он развернулся в сторону пацанов и пожал плечами.

– Да вижу я, вижу.

Сейчас островок показался ему убогим и маленьким, гораздо меньше, чем ему помнилось, ненадёжней, и даже земля, где они лежали, почему-то раньше представлялась гораздо большей, чем на самом деле – можно было пройти мимо поляны и не заметить её. Просто грязь, возвышающаяся над грязью на пару ладоней. Они чуть не втоптали его в жижу совсем, когда стали стелить поверх тростник, ноги уходили по щиколотку, и в особо глубоких отпечатках тут же масляно заблестела просочившаяся вода. Её накрыли тростником, слоем, потом ещё слоем, потом ещё, он развалился на колкой соломе, чувствуя, как заныли затёкшие, натруженные ноги, его тут же потянуло в сон. Ночи в последнее время стали холодные, когда он возвращался, ведя сюда остальных, шли уже по остывшей воде, и чувствовалось, как она неприятно высасывает из тела тепло. Озноб сильнее всего ощущался суставами, они были разбитыми, горячими как будто, их болезненно крутило, снова стало больно глотать, но пока всё это досаждало несильно, на фоне того, что двигаться больше не надо, можно расслабиться и полежать, это почти не замечалось, тем более что голод почему-то отпустил, есть он не хотел, наоборот, при мысли о еде его немного подташнивало. «Надо перед сном тростника сломать укрываться», – подумал он, зябко подышав на руки.

Работали теперь только Рыжие, старший и младший, как самые не уставшие, стелили противоположный недоделанный ещё край, Ворот лежал рядом и уже спал, вроде, уткнувшись в стебли лицом. Остальных видно не было, во всяком случае, вот так, лёжа. Он слышал со спины, как кто-то собирался сходить за дровами, посмотреть. Какие здесь дрова? Рядом кто-то опустился на подстилку, затрещали стебли, он почему-то решил, что это Краюха.

– Тольнак не появлялся? – он поднял голову и увидел рядом Израна.

– Не появлялся. А должен?

Чий с вопросительным видом поднялся на локте.

– Я не знаю, что там и как у вас было, что вы нарешали, но ушли-то вы вдвоём. Так? А вернулся ты один. Погоди, – он жестом остановил Чия, собиравшегося что-то сказать. – Меня «почему» не волнует. Вот ответь мне, я теперь, по-твоему, как должен поступить?

– Ты подозреваешь меня в чём-то, что ли?

– Да в чём я тебя подозревать могу? Конечно, не убил ты его и не ограбил, и вообще, меня «почему» не волнует. Я что делать должен?

Вот, Тольнак, чего ты ещё не учёл. Не решает ходьба вдвоём ничего, да?

Он собирался сесть и тут услышал сзади шорох, затем треск раздвигаемой растительности, Чий обернулся – сзади стоял Тольнак.

– Во!.. Ты где ходишь?!

Он опустился рядом с ними, положив около себя вязанку суковатых палок и копьё. Он похлопал рукой по палкам.

– Где надо. Во, это огонь!

– Гнилушки что ли?

– Какие гнилушки, – он постучал наконечником копья, – звенит аж. Чудо что нашёл. Вы такого не видели. Короче говоря, росли когда-то там три деревца и плотно так, вокруг-то пусто, совсем ничего почти. А они чуть ли не в шаге друг от друга. И среднее то ли подмыло, то ли подрыл кто-то, засохло оно потом уже и не в жижу упало – они ветвями ещё тогда переплелись, а так – корень в воде болтается. И оно росло, жило, пока эти, по бокам, его от воды не подняли. Тут же на Болоте дров нормальных нет в принципе, деревья гниют ещё живые пока, а мёртвое – так всё, в жижу падает – и труха, и так всегда. А это, я прохожу, висит в кронах сухое, я его там пока скинул, пока наломал.

Тольнак откинулся на настил и смотрел на них с видом победителя. Он не улыбался, наверное, старался держаться как всегда, но получалось плохо. Счастливый. Ему уже и дела нету до того, что нет еды и что непонятно как это всё у них кончится. В грязи полазил, нашёл что-то, палки вот эти, и всё – счастье. Тоже блаженный по-своему. Хотя счастливый-то он, положим, не из-за палок.

– А вот это, – рядом с дровами опустился большой комок, что-то размером с голову, завёрнутое в лист. – Еда, пища. Да не обольщайся, не мясо.

– А что?

– Жучки, червячки.

– Ты серьезно, что ли?!

– Шучу, потом посмотрите, орех какой-то местный, вкусного мало, но съедобный, с горчинкой такой, там кучи его, только собирать трудно становится. Израну, видно, дела не было до притчи о том, какой Тольнак молодец и как в Болоте надо дрова искать, он положил на ладонь несколько орехов, повертел в пальцах. Лица его видно не было, но Чию показалось, что он разочарован чем-то. Не о Тольнаке он сюда говорить приходил. А о чём? Тольнак повернулся к нему:

– Изран, слышь…

– Потом поговорим.

Он поднялся и зашёл в одну из многих уже протоптанных тропинок, скрывшись за сплошной стеной тростника.

Костёр оказалось негде разжигать, так что дрова применить не получилось, поначалу попробовали разжечь с краю от настила, но, когда на лежак полетели искры, бросили. К тому же нечего было готовить. За то время, пока они провозились с дровами, из того, что шептал Тольнак, расслышал он немногое и самое простое, тот в возбуждении принялся что-то рассказывать, что-то неодносложное, руками что-то показывал. Говорить приходилось тихо, так как вокруг кто-нибудь находился, «шикал» на него, когда он пытался переспрашивать погромче. Чий сначала молча слушал, не перебивая, и понимая только очень примерно, о чём рассказ. Он подумал, как нелепо Тольнак сейчас выглядит с этими дровами, вокруг которых он для виду мялся, пускаясь в такие подробности.

– Ну, понял? Чего ты лыбишься?

– Нет. Да ты ерундой не занимайся, проще скажи.

Д- а я же тебе… Х-м-м… Короче, я не знаю, как Кара, они тогда шли. Пока. Но завтра, я уверен, ясно станет. Точно, ну почти, короче, я сильно удивлюсь, если ошибаюсь. Всё. Лес!

– Это всё?

Тольнак кивнул. Чий поднялся, разогнув спину. Ему почему-то не верилось, что вот так просто… Но зато Тольнаку верилось. Может, надумывает? Он вспомнил, каким тот был раньше: «может, да, может, нет». Хотел, но особого энтузиазма не чувствовалось. И, вообще, это ведь Тольнак, не Ушастый, до того, как они пошли, Чий считал, что он слов своих не имеет, Изран за него говорит, такой молчаливый, серьёзный, сам ничего не утверждает, не как Ворот, тому лишь бы повод был, сегодня одно говорит, как Изран опять же, завтра – уже другое, до абсурда доходило. А тут, наоборот, создавалось впечатление, что вообще мнения своего нет, он же по десять раз перестрахуется обычно. А сейчас вон, глаза горят.

Есть не хотелось, хотелось пить, он посмотрел по сторонам, понял, что не получится: ночь, ничего не видно, ил, который они подняли. Половина уже спала, Рыжие закончили достилать, старший пытался обтереть ноги пучком соломы. Лучше бы лицо. Младший крутился рядом с Тольнаком, клянчил разжечь костёр:

– Хотя бы небольшой, посидим.

Тот сначала отнекивался, говорил, что трута мало, потом громко:

– Что ты пристал, спать страшно, маленький?

Кольма обиженно отошёл. По идее, надо было спать, но спать не хотелось, тем более хотелось узнать, о чём собирался «потом поговорить» Изран.

Он набрал горсточку орехов, скорее, семечки, в тонкой шелухе, они пахли уксусом и на вкус были явно не очень, горькие и вяжущие, немного побродил рядом. Ночь стояла тихая и красивая, без ветра, тихие звуки Болота, проснувшегося для бодрствования в темноте, а, когда их не было, в перерывах между ними, была тишина, не глухая тишина ямы, мертвая и грузная, а нежная, подвижная, колышущаяся как пламя лучины. Тишину тоже можно слышать, казалось, её даже можно потрогать. Когда он вернулся, Тольнака не было, видно, за это время Изран всё-таки собрался с мыслями, и они ушли «говорить», значит, это не для всех. Он тихо, чтобы никого не потревожить, лёг, сначала боком, потом перевернулся на спину и стал размышлять. Не для всех, не для всех. Значит… На что он вообще надеется?..

Вот это уже было похоже на обычный вечер, он так постоянно ложился спать, и сейчас Чий почувствовал, как это снова надвигается, с осадком почему-то неприятным таким, скучным, как все эти дни, и забытое что-то неловкое от когда-то давно случившегося и сейчас оставшееся в этом осадке. В голову под вечер лезли всякие мелочи этого дня и дней прошедших, непременно надо ему было вытащить их из памяти и начать крутить перед собой и обсасывать. Это называется у меня «думать», надо сегодня подумать пойти – ложусь и начинаю думать, а ведь, действительно, что я «думаю», это ведь чаще всего с размышлениями ничего общего не имеет… Тупой перебор информации, полусонный бред. Что делал Изран, что делал Ворот, что Дерево, Тольнак сказал то-то, Ушастый сегодня ел меньше всех. Да! Он вспомнил сегодняшнее и грустно улыбнулся. Ушастый сегодня вообще не ел. Иногда это приносило пользу, когда можно что-то решить, но чаще было, как сидеть перед стеной и пытаться решить, что за ней может находиться.

Сверху ровно и постоянно светили звёзды, освещая тишину. Есть совсем не хотелось, хотя он и должен быть голодным, по-любому должен, но он сегодня даже чуть было не отказался от своей доли орехов. Семечек – какие это орехи, почему, хотя ладно, пусть будут орехи. И в голове легкость и пустота, и ноги с руками легкие. Может, как раз из-за голода.

Он вдруг подумал, что если бы ситуация была другой, то вот такие минуты и называются счастьем, он ведь уже очень давно его не испытывал – счастья, последний раз, кажется, в день, когда они подрались с Ручёвскими. Странно. Ведь тогда, вроде, он весь вечер скучал и было неприятно, а сейчас это счастье. И вообще, в детстве, кажется, его очень много, потом меньше и меньше, а сейчас – он вспомнил бурую Степь до горизонта, Болото, горизонт пожирающее, они идут, лица, грязь, холод, правда холода он не помнил, сейчас было приятно прохладно, он засунул руку под рубашку. Ледяная. Может, точно заболел. И ещё был Изран, о котором ему непременно надо «подумать» сегодня. Подсознательно Чий понимал, что пытается обмануть свою совесть, что обдумать действительно надо, он его совсем перестал понимать в последнее время. Хорошо завтра, завтра, думать завтра будем. А сейчас я что делаю?