Угхуул Нарак 2 – Дорога с богом

Встряхнув свой ум, Сын Тьмы глянул на графа и ещё раз увидел его как глыбу чёрного антрацита, но очень немобильную и массивную. Если сам Сын Тьмы в бездне был шустрой рыбиной или подлодкой, то местный правитель в бездне был островом с маяком на его вершине.

– Так как мы пройдём к храму, милостивый государь? – протянул Сын Тьмы.

Ощерившись острыми, как иглы, клыками подозрительно сероватого цвета, граф вывалил длиннющий серый же язык и проговорил:

– Сильный узнает сам, а слабому это знание ничего не даст – он погибнет прямо у входа в храм.

– Что-то у тебя зубов во рту многовато, – прохрипел Валерик и, разжав зубы графу лезвием ножа, подобранного со стола, начал ковыряться у него во рту своими заскорузлыми пальцами. Протестующее мычание, переходящее в хрип и бульканье… Зомби, повернувшись к упырю, бросил ему хитро скрученный коренной зуб.

– В твою коллекцию, братиш. К когтям Брунхильды добавишь – и классный бусняк на шею будет!

Поймав зуб, упырь вдруг резко выпрямился и насторожил уши, поведя носом, как ищейка. Он уставился кроваво-красными глазами в стену тронной залы и сказал:

– Кто-то идёт…

Окунувшись головой в бездну, Сын Тьмы тоже почувствовал удушливые торнадо тьмы, приближающиеся с трёх сторон к замку. Выпав в реальность, он услышал грохот и какое-то гулкое завывание.

– Мои любимые дети возвращаются с охоты! – пробулькал или прошамкал граф. – Вам конец. Они многократно дальше прошли после меня по пути тьмы, а старший даже заходил в храм Червя и смог вернуться оттуда живым и выросшим в силе.

Грохот нарастал. От прихлебателей в арке прохода исчезли даже следы – все разбежались. Всполохи лоскутов тьмы вырывались в двери и накатывали волны удушливой вони, как из братской могилы, куда сыпанули мало извести.

Развалив косяк, в зал втиснулся огромный волк с блестящей, как проволока из нержавейки, шерстью. Каждый шаг мускулистых лап сопровождался шкворчанием, какое производит канифоль на жале паяльника. Весь волк был очень реален и, кажется, даже прогибал ткань мира под себя. Глядя на него, Сын Тьмы внезапно понял, что практически совсем не чувствует бездну – своим появлением волчара вытеснил практически всю вселенную из фокуса внимания.

Изумрудно-зелёные глаза с перектывающимися горошинами чёрных зрачков остановились на Сыне Тьмы, и он почувствовал, как его смывает из этой реальности мощной волной намерения, пропитанного неизбывной лютой ненавистью. Взгляд этого хищника говорил, что всё, на что он падает, – не более чем добыча.

Хриплое дыхание огромного зверя, вонь трупного мускуса и… волк почесался задней лапой за ухом – звук был такой, как от железной мочалки, когда чистят чугунный котел.

– Виталик, ты вроде любишь собачек? Разберись. – Сын Тьмы взял в руки со стола цветок чёрного табака и поднёс к лицу, чтобы хоть немного перекрыть трупную вонь.

Зомби развернулся к волку лицом и, поудобнее перехватив топор двумя руками, вразвалочку пошёл к нему навстречу походкой усталого лесоруба, которому до конца смены ещё предстоит спалить вон ту корявую сосенку.

– Ты того… смотри осторожней, – беспокойно проговорил Божественная Тень. – Глянь, какая шайба здоровая. Похоже, ничем в детстве не болел.

Волк перестал чесаться, задрал голову вверх и завыл. От потустороннего воя зверобога, сверлившего голову неотступно и неотвратимо, Сын Тьмы почувствовал почти забытое ощущение – даже не страх, а первобытное беспокойство: опасение, что за стенами уютной пещеры есть кто-то, кто тебя съест, и ему насрать на твой огонь и на твоё копьё.

– Раб, налей мне чего-нибудь – нам предстоит интересное зрелище.

Божественная Тень метнулся от трона к столу и, позвенев бокалами и кувшинами, набулькал что-то пряно пахнущее и чёрное, как мазут, и подал в фужере зелёного стекла Сыну Тьмы с глубоким поклоном.

– Хозяин, это очень редкое грибное вино. Мицелий выходит на стены известковых пещер раз в двести лет, его трудно собирать, и бродит этот напиток в полной тьме.

Приняв фужер в руку, Сын Тьмы повернулся к разворачивающемуся сражению. А посмотреть было на что: несмотря на большую разницу в габаритах, наскакивающий с разных сторон на зомби волк каждый раз натыкался на лезвие топора. В целом эта схватка смахивала на бой очень спокойной мыши с истеричным котом, причём мышь была из чугуна, а кот – из зефира.

В один из моментов, когда потерявший от бешенства всякую осторожность волк прыгнул на Виталика очертя голову, тот отбросил топор и, поднырнув под брюхо зверя, резко вскинув голову, воткнул свой светящийся рог прямо в грудь волку. Свирепо щёлкающие челюсти вдруг сомкнулись, и раздался визг пополам со скулежом, как верещит пёс, попавший под колёса телеги. Весь силуэт волка стал как-то ломаться и мерцать.

А державший на вилке какой-то мерзкий фрукт, похожий на дрожащий сизый огурец, Нав завопил:

– Брат, держи его – через тьму уходит!

Вытянув вперёд руку, Угхуул Нарак сжал пальцы и резко втянул воздух сквозь зубы. На деле же он удерживал тушу зверя на этом уровне реальности. И выдернувший рог из волка Виталик спокойно подобрал топор и обезглавил сына графа в два взмаха.

Дикий вопль ярости раздался со стороны трона, где бесновался приколоченный к сиденью граф.

– Как это возможно?! Мой средний сын был невероятно силён! На всех пустошах Горландара не было зверя, равного ему…

– Я не зверь, – мрачно вмешался Виталик. – И уже только этим я лучше. А вера в моего бога не даст мне проиграть какой-то шавке.

Склонившись над головой, он что-то проделывал с ушами зверобога.

– Мляяя… Какая башка тяжёлая… Вот ухо хоть на память возьму. Сибиряки говорят – оченно для мужской силы спользительно: в штанцах в кармане медвежье али волчарье ухо носить.

Громкое шипение и потрескивание, как от большой погремушки, прервало готовый разразиться спор о сравнительной ценности гендерных талисманов. Трупная вонь, шедшая от волка, сменилась волной чарующего аромата, где запах женщины, готовой принять тебя внутрь, смешивался с изысканным ароматом тропических цветов, а олений мускус проступал через тонкий аромат дикого мёда. Невообразимая, зовущая волна накрыла всех присутствующих.

Раскрывший пасть Нав привстал на четвереньки и как-то захрипел. Виталик как-то странно посмотрел в сторону прохода, а Сын Тьмы из прошлой своей жизни почему-то вспомнил некое событие, имевшее место с ним в пионерском лагере.

Отогнав навязчивый призыв начать спариваться с тем, что проходило в клубах тумана в двери тронной залы, Угхуул Нарак присмотрелся к следующему существу, проплывшему в центр зала.

Это была невероятная антропосерпентоморфная смесь женщины, рыбы и гремучей змеи. Сверху до пояса – это была женщина, от красоты которой от стыда удавились бы все топ-модели Земли разом. Распущенные и плывущие сами по себе облаком в воздухе волосы то сплетались в косы, то сами по себе распускались. Бледно-молочная кожа светилась и казалась полупрозрачной. Красоты новой гостьи не портили ни четыре руки, в которых она несла плеть, кувшин с вином и золотую раковину, ни то, что грудей у неё было шесть в три ряда.

Ниже невыносимо прекрасной формы пупка тело с намёком на обводы бёдер переходило в длинный чешуйчатый хвост с погремушкой, как у змеи, на конце. По длинным извивам хвоста виднелись кроваво-красные плавники, как у карпа. Незнакомка парила в воздухе примерно в локте от поверхности пола. Погремушка вибрировала, вводя всех в состояние, близкое к трансу. Змеиная часть чувственно переливалась, то свиваясь в кольца, то напрягаясь и выпрямляясь, будя какие-то эректильные мысли.

Обнажив в улыбке ряд безупречных зубов, богиня захохотала… Запах усилился, а желание заняться любовью хоть с чем-нибудь – у всех, включая приколоченного к трону графа – стало просто невыносимым.

Из транса, близкого к помешательству, всех вывел громкий грохот, с которым Нав расколотил хрустальный вазон с какой-то выпечкой об пол. Вопреки ожиданиям, лицо его было собрано и совершенно спокойно.

– Владыка, прошу отдать этот трофей мне.

Недоумению присутствующих не было конца, а больше всего «припухла» сама обольстительница, парившая в центре.

– Даже мой бог, мой повелитель Угхуул Нарак, думает, что мой тёмный дар, дар победителя жажды – это способность плыть по камню, как по воде. Но это лишь побочная сикха (способность, получаемая через аскезу – прим. автора). На самом же деле, самым моим неистовым желанием, ведущим меня сквозь жажду – желанием ребёнка, тёмного эльфа, которого силой растлили в отрочестве, – была возможность никогда больше не стать жертвой насилия. И я получил свой дар – дар трахнуть всё, что я захочу! Ни боги, ни природа, ни вес, ни размер, ни пол, ни возраст – ничто не остановит меня, если я вижу цель. Пахни как хочешь, конфетка, но вести эту партию буду я! Мой ум всегда ясен, и больше никогда моя природа не возьмёт надо мной верх. Я истинный хозяин своих страстей.

Но, боги тьмы, где же мои манеры!

Изысканно поклонившись, с невообразимой игрой кистей рук и подобострастным наклоном головы, Нав прошагнул к богине и вскрикнул:

– Маэстро, вальс!

Виталик повернулся к струнному квартету красноглазых уродцев, трусливо сжавшихся в углу, и прорычал:

– Играйте, черти! У человека момент настал, чуйвственный! Играйте, бошки поснимаю!

И грянул вальс, какого не видали ни свет, ни тьма. Резкие, рвущие ухо звуки в сочетании с кружащейся самой необычной парой во Вселенной – парой, где у партнёрши были четыре руки и хвост длиной не меньше шести метров, а когти партнёра были длинны, как ножи. Но души присутствующих трепетали от того, как нежно держал свою спутницу за талию и за руку Нав. Откуда взялась та осанка у сгорбленного и перекрученного, идущего вполуприпрыжку обычно упыря? Откуда взялись горящие огнем настоящего победителя глаза?

Божественной тени крепость пала – она вся отдалась упоительному ритму и кружению, древнему, как сама Вселенная. Ведь что есть танец первых молекул в конце Большого взрыва, как не вальс? Танец галактик, то бегущих друг от друга, то стремящихся слиться в череде взрывов сверхновых… Все вальсы миров слились в кружении, которое на пике музыки вдруг превратилось в дикий смерч сплетающихся в реве дерущихся зверей.

Музыка взвизгнула и заглохла, а клубок, где мелькали хвосты, оскаленные пасти, свистящие когти и белое, как молоко, тело богини – всё это с трудом угадывалось в клубах тумана, который сопровождал обольстительницу тёмных миров и Нава, сцепившихся в схватке.

Миг – и запах, дуривший голову, спал, как снесённый порывом ветра. Туман осел, а всем присутствующим открылась страшная картина невиданного насилия: изогнутая винтом богиня всеми четырьмя руками пыталась отодрать от себя прильнувшего пахом к её лицу Нава. Волосы богини дрожали и скручивались без остановки, хвост бил во все стороны, снося стулья и разбивая посуду. Тело конвульсивно содрогалось в ответ на неумолимые фрикции Нава.

С перекошенным лицом он продолжал свои поршневые толчки и приговаривал:

– Грызи, грызи его, сучка! Даже пила придворных палачей сломалась при попытке оскопить меня – что там твои мелкие зубешки?

Зная размер навских причиндалов, сын тьмы содрогнулся – богиню проткнули практически насквозь, по крайней мере, её человеческую часть.

Действо, как любое, совершаемое против воли жертвы, достаточно быстро подошло к концу, и содрогающийся в страстных пароксизмах Нав начал потихоньку вытаскивать своего удава. Вопль ужаса со стороны графа дал понять, что пределов удивлению всё-таки нет, и даже аколитов тьмы можно поразить в самое сердце. Ну, хотя бы таким образом.

Скатав своё орудие и ловко засунув его в штаны, Нав с придурковатым видом отскочил от поверженной богини. Лежа без движения на полу – она уже не парила в воздухе, а просто валялась – богиня тихо булькала. Изо рта её безостановочным потоком изливалось семя Нава.

– Не устаю удивляться твоим талантам, раб. После тебя хоть кто-то выживает?

– О да, хозяин! Тот толстяк-евнух в поезде после меня даже хлопал глазами и требовал продолжения всем своим видом. Правда, потом всё-таки тоже остыл.

– Причиндалы у тебя боевые, – прогнусил зомби (он опять что-то жрал). – А вот откуда… Фу, блядь, откуда столько-то в тебе?

– Я октаорхичен, – с гордостью сказал Нав и приосанился.

– Хватит! – сказал сын тьмы и, повернувшись к графу, спросил: – Где твой старший сын? Я так понял, что теперь мы ждём его?

– Дааааа! – с безумным блеском в глазах сказал граф. – И от его прихода ты прозреешь и наконец познаешь страх.

– Уже трясусь, уже страшно… – скучно проговорил сын тьмы. – Раб, где там было это грибное винцо? Вроде ничего, плесни ещё.

Глава 4

Глава 4

Прихлебывая грибное вино (надо сказать, совсем недурное), Сын Тьмы глядел, как его слуги разделывают – в прямом смысле – тело Богини Обольщения. Причем в уме Сына Тьмы промелькнуло, что он даже не успел узнать имена этих двух существ, как их жизни трагически оборвались.

– Владыка, ты что больше любишь – мясо или рыбу? Шашлык или сашими? – это упырь, перемазанный кровью, что-то делал с потрохами Богини Обольщения.

– Хозяин, мне откуда для вас отрезать – с бабьей части спины или с рыбьей жопы? – это уже Виталик.

– ААААА! Не троньте ее! Я упокою ее останки в величественном саркофаге из оникса! – вопил Граф, но слуги Сына Тьмы не останавливались ни на секунду.

– В теле ее, на грани перехода, я чувствую искру жизни. Ты обманываешь нас словами про саркофаг! Как только мы покинем это место, ты возродишь ее, и с еще большей ненавистью она станет поджидать следующих жертв. А вот после ритуального каннибализма, как бы отвратителен он ни был, мои слуги сожрут не только тело, но и посмертие демона. Все пойдет в топку их безудержных тел и искр душ, – Сын Тьмы обошел гастрономическую вакханалию, творимую прямо на полу зала.

– То, что кажется тебе извращением и грехом, преступлением против морали и порядка мироздания, – ничто иное, как обычная тактическая целесообразность. Чешуя твоей дочери во тьме настолько крепка, что Виталик не смог бы разрубить ее топором. И единственное уязвимое место – это рот. Вот туда и сразил ее мой верный раб, мой Нав, с его безудержной похотью. Даже режут они ее тело, начиная с пасти, и то только обсидиановым ножом. Знай это, создавая следующее дитя обольщения – с меньшим количеством отверстий.

Гулкий набат колокола, который все услышали средним ухом, но не внешним слухом, потряс все мироздание до самых его корней. Кусок рыбьего мяса с хвоста Богини Похоти замер, не донесенный до рта Нава.

– ПОКАЙТЕСЬ, ГРЕШНЫЕ ДЕТИ ЗАБЛУДШИХ МИРОВ! – голос раздавался сразу отовсюду и производил впечатление свинцовых глыб, падающих на лед.

– ПОКАЙТЕСЬ…

– Хорош орать, покажись уже, – прохрипел Виталик и перехватил топор поудобнее.

Прямо сквозь стену, аки бесплотный дух, в зал въехал маленький горбун со сморщенным лицом коричневого цвета, в красной сутане и высоченной золотой с белым тиаре, венчающей ее черным опалом размером с хороший кулак. Въехал в прямом смысле – на огромной черной горилле с золотым ошейником и черным седлом. Горилла величественно переступала, опираясь на костяшки пальцев, бугрящихся лентами мышц лап. В сморщенных лапках горбун в тиаре держал ослепительно черный посох со свитым в улитку навершием в правой и золоченое стрекало погонщика в левой. Глаза горбуна горели неистовой силой. У гориллы, кстати (как позже заметил Виталик), наряженной в черные стринги, глаза были потухшие и какие-то невнятные.

– ПОКАЙТЕСЬ, НЕЧИСТЫЕ УБЛЮДКИ ГРЯЗНЫХ МАТЕРЕЙ!

– Вот за мать ты счас ответишь по полной, – грозно проворчал Виталик, но его остановила рука Сына Тьмы, которую тот положил ему на плечо. – Прости, мой верный друг, эта добыча – моя. Тебе он просто не по зубам.

– О даааа! Узрите мощь Черного Понтифика Тьмы, узрите власть причащенного в Храме Червя!» – с губ графа клочьями летела серая пена, а глаза его закатились под лоб. Он бился в судорогах, и пара штырей, державших его, начала выползать.

– Виталя, приколоти бурундучка к дуплу покрепче, а то он в лес уйти может, – усмехнулся Сын Тьмы и широко улыбнулся. – Наконец-то противник по силам, а то я уже устал лупцевать детишек да слабаков.

Широко раскинув руки, Угхуул Нарак медленно – каждый шаг в четыре пальца – стал наступать на понтифика. За его спиной, с черным одеянием на плечах, начали меркнуть и тлеть каким-то слабым серым пламенем все факелы зала. Кажется, волна цунами встала за спиной Сына Тьмы, и многоголосый, тлеющий на границе сознания присутствующих хор мрачных голосов затянул унылую литанию – призыв смерти. Смерти окончательной и справедливой. Смерти, улучшающей мир и очищающей судьбы. Смерти, ведущей за руку порядок.

Граф перестал придуриваться и, умолкнув, широко вытаращил глаза. Подоспевший Виталик бухнул по каждому дрыну обухом и загнал их на место. Наклонившись к уху владыки Темного Двора, зомби довольно прошептал:

– Щас пахан наш твоего щуренка на кукан поставит, и дальше пойдем за храм червя базар вести. Не выделывался бы ты, папаша, и глядишь – жил бы в избенке своей припеваючи. А вот нет – грозишь, мол, щас познаете да распознаете.

В центре зала события развивались совсем не по тому сценарию, который ожидали все зрители.

Коричневорожий карлик внезапно съёжился, закатил глаза и отвалился от спины гориллы, как перевязанная суровой ниткой бородавка, усохнув, отваливается от тела. Лицо ездового зверя внезапно утратило зверино-дебильное выражение, и, сев на корявые задние лапы, зверь выпрямился и ощерился крепкими желтыми зубами в недоброй ухмылке. В серых глазах его мерцал немалый ум.

– Не купился ты на мою игру в черного папу верхом на тупом звере? – обратился он к Сыну Тьмы.

– Нет, не купился. Я вижу, где сам ворот, а где тот, кто его крутит.

Сложив могучие передние лапы в жесте приветствия бойца – один кулак сомкнут, вторая ладонь широко раскрыта и уперта в кулак – горилла наклонила гривастую голову и полным достоинства голосом проговорила:

– Приветствую тебя, брат. Если я причиню тебе боль, то сделаю это с искренним сожалением.

– Какое сожаление? Какое приветствие?! – завопил граф, ерзая на своем полутроне. – Последнего, бросившего тебе вызов, ты развоплотил, предварительно высосав его душу и надругавшись над плотью!

– Мннюююу, надругавшись? – искренне заинтересовался Нав и присмотрелся к черным стрингам зверюги. – Ну-ну…

– НЕ МЕШАЙ МНЕ, ПАПАША! – проревел зверь и грохнул обеими лапами по полу так, что с потолка зала затрусилась каменная пыль. – Я впервые за тысячу лет вижу достойного противника, не мешай… Если он одолеет меня – открой ему проход в храм. Пантеону черных богов нужны новые владыки!

Весь мир вокруг двух бойцов замер, подобно ветру, стихающему в самом сердце торнадо. Они великолепно смотрелись рядом: маленький силуэт Сына Тьмы – колючий и недвижимый, как скала, раскинувший руки в стороны, и клубящийся мышцами, первозданной нерастраченной силой огромный, как туча, волосатый зверь – полудэв, полудемон.

Мгновение томительно замерших бойцов разделяла тонкая грань. И потом – натянутая до предела струна боевого транса оборвалась.

Двое слились в одно – без грохота и воплей, без угроз и боевых кличей, без звука ударов и скрежета зубов проигравшего.

Секунда.

И снова раскинувший руки Угхуул Нарак стоит, глядя вверх, а перед ним большой изломанной кучей лежит надрывно хрипящий старший сын графа Темного Двора – изогнутые под страшными неживыми углами руки, белые ребра, проткнувшие грудь, дыхание со свистом, покидающее уже начинающее остывать тело. Глаза гориллы мутнели и закрывались.

Одеяние Сына Тьмы, непроглядно черное, как вода на самом дне колодца, расцвело точками далеких звезд. Скулы его заострились, а кисти рук побелели. Сам он будто стал немного реальнее.

«Растет хозяин в силе», – с удовлетворением подумал зомби.

А Нав, наоборот, судорожно сглотнул, вспоминая, что против этой глыбы он попытался идти наперекор в самом начале их пути по бесконечному миру.

Граф вырвал все колья и, как бесплотный дух, перепорхнул к павшему своему старшему сыну. Встав рядом с ним на колени, он тихо причитал:

– Что ж ты его не ударил самой тьмой, как ты умел? То что ж ты чистой силой-то попер?

Сын Тьмы тихо вдохнул – казалось, впервые за всю схватку с дэвом-зверем – и сказал тихо, но очень четко:

– Упокой своего сына, как пожелаешь нужным. Мы не помешаем тебе. Это был поистине великий демон – великий духом и плотью. А потом исполни его последнюю волю и укажи на проход в храм.

Семь ночей длилась тризна по старшему сыну графа. Толпа служителей Темного Двора уложила его изломанное тело в огромный гроб из палисандра Спутанную шерсть расчесали костяными гребнями, а на глаза положили два багряных смарагда; до шеи его закрыли черной, как ночь, кисеей. Тела богини похоти и обезглавленного волчары слуги куда-то уволокли и, как решил Нав, скорее всего, банально сожрали.

Поминальный пир проходил в полном молчании, так как граф и его слуги не нуждались в словах для общения, скорби или приказов, а троице спутников просто не хотелось ничего говорить. Места на пиру им дали самые достойные, принеся стулья с высокими узкими спинками, украшенные эмалевыми и костяными инкрустациями по спинкам, и поставив их прямо напротив графа.

Гроб вместе с павшим замуровали в нишу в стене, которую помог соорудить зомби по негласному приказу сына тьмы. Взяв кирку, за какой-то час Виталик расхреначил кажущуюся сплошной западную стену зала владыки, а многочисленные слуги просто методом сухой кладки заложили за несколько минут проход. Граф повел когтястой рукой – и стена стала монолитной, упокоив надежно одного из иерархов тьмы.

Внезапно сын тьмы понял, что стол в зале пуст: никого, кроме графа и их троих, вокруг нет. Слуги все исчезли, а граф внимательно смотрит на него.

– Ну что ж, месье, вы показали себя неимоверно настойчивыми в своем стремлении попасть в храм. Идемте, я открою вам проход.

Глава 5

Глава 5.

Длинный коридор с мечущимися по стенам рваными тенями, которые прямо физически казалось накидывались на шедших по нему четырех существ. Первым шел граф Темного Двора, и тени отскакивали от него, периодически кидаясь под ноги и ластясь, как ластятся сворные псы к ногам охотника, ведущего собак на травлю лис.

Дальше шел, передвигаясь рваными движениями, угловатый, одновременно тощий и широкоплечий, с серой кожей и глазами, неистово сверкающими на изрытом шрамами лице, зомби с блестящим в свете факелов топором на плече. Длинные руки его перевивались тугими узлами мышц, пальцы с переломанными ногтями крепко держали древко топора. Тени, накидывавшиеся на него под резкими движениями плеч зомби, слетали с него, как псы с медведя во время охоты – зверь кажется, что неловко поворачивается вокруг своей оси, но лайки отлетают, как кегли. Антрацитовый рог изо лба зомби сжирал тени, попадающие на него, как полиэтилен сжимается на жале паяльника – был лоскут, и нет его.

Следующим за ним Сын Тьмы плыл среди теней, как рыба в воде. С его одеянием, черным как сама тьма, тени то сливались, то отрывались от него и вспархивали вверх, к потолку. Расплываясь в волнах колеблющегося от факела в руках графа света, силуэт Угхуул Нарака сливался со стенами и терялся, наливаясь, как глыба кварца в отступающих прядях огня, когда свет уходил в сторону.

Последним шел Нав, и его просто не было видно вообще. Не зная, что сзади кто-то есть, Сын Тьмы просто чувствовал бы прущую сзади стену голода и глухой ненависти, закапсулированной в тщедушное тельце, закутанное в серую робу. Периодически во тьме коридора вспыхивали ярко-желтые, как у бешенного лесного кота, глаза. Полыхнув во тьме, как два семафорных огня, они гасли, и раздавалось какое-то то бормотание, то хлюпанье.

Коридор, бывший, казалось, бесконечным, наконец оборвался и перешел в огромный сферический зал со стенами, со вкраплениями кристаллов кварца и малахита. Точечный свет факела, закрепленный графом в центре зала на алтаре в виде куба из черного камня, вспыхнул переливами, отраженными со стен, и рассыпался серо-серебряной сетью по всему залу. Тени спрятались на уровне пола и, казалось, впитались в щели между плитами.

Граф хлопнул в ладоши, и из пола вокруг алтаря выросли цилиндрические сидения, расположенные по кругу, черные, как и сам алтарь. Опустившись на сиденье, он знаком показал своим спутникам последовать его примеру.

– Сейчас те, кто последует в сам храм, должны вместе со мной, как с проводником, остановить ход своего личного времени. Погрузитесь в бездну и слушайте меня.

Заелозившему было Виталику Сын Тьмы сделал успокаивающий знак рукой, а Нав просто закрыл глаза и, казалось, отрешился от всего вокруг. Нырнув во тьму бездны, Угхуул Нарак с некоторым усилием утянул обоих своих спутников и, как и раньше, воззрился на огромную гранитную сферу пестованного облика в бездне, который принимал граф. Если при первой встрече граф гремел и резонировал, то сейчас его голос проникал в сферы сознания, как рокот прибоя – неумолимо, но не агрессивно.