Судьба бастарда

«Чем-то он мне напоминает… меня самого, – подумал Штайнер, чувствуя, как ускользающее раздражение сменяется странной смесью уважения и интереса. – Разве что у меня такого в его возрасте точно не было».

Приняв решение, Штайнер отложил папку и глубоко вздохнул. «Что ж, если мне не удалось в этот раз попасть на первый факультет, – подумал он, чувствуя, как уходит прежняя горечь, – значит, сделаю всё, чтобы этот второй факультет стал образцовым. С кадетами вроде Вайса у нас есть на это все шансы».

Капитан Альфред Штайнер, сидя в своём кабинете, не ожидал увидеть, как дверь распахнётся, и в его тихий, сосредоточенный мир ворвётся майор Норберт – грузный, потный, словно только что преодолел марш-бросок. Тяжело дыша, он ввалился в комнату и сразу привлёк к себе всё внимание. На лице майора расплылась широченная улыбка, напоминающая маску добродушного весельчака, но Штайнер знал цену этому лицемерию. Норберт был карьеристом до мозга костей – под этой маской скрывалась хищная натура, готовая использовать любой шанс, любой способ, чтобы получить то, чего он жаждал. Именно Норберт подстроил всё так, чтобы место курсового офицера первого факультета досталось ему, а не Штайнеру.

– Везунчик ты, Альфред, – заявил он, ещё не отдышавшись, и усмехнулся, садясь прямо напротив капитана.

Штайнер сдержанно усмехнулся, поднимая взгляд на самодовольного гостя.

– И в чём же я, по-вашему, везунчик, господин майор? – с едва заметным сарказмом поинтересовался он, понимая, что разговор просто так не закончится.

Норберт, будто не заметив тона Штайнера, тяжело опустился в кресло, которое жалобно скрипнуло под его весом. Он развернулся, оглядел кабинет с видом хозяина и, наконец, произнёс:

– Этот ваш старшина Вайс. Это же настоящая удача, Штайнер. Вот жаль, не сообразил сразу перетащить его к себе.

Капитан нахмурился, сделав вид, что не понимает, о чём идёт речь, и ответил, слегка усмехнувшись:

– И что же вас в нём так заинтересовало? Разве что умен не по годам. Признаться, даже я засомневался в его истинном возрасте.

Норберт, не скрывая ехидной усмешки, вскинул бровь.

– И это всё, что вы заметили, господин капитан? Вы что, ничего не знаете о своём старшине?

Штайнер пристально посмотрел на Норберта, которого ситуация явно забавляла.

– Какой-то гений из провинции, не более. Видимо, принадлежит к захудалому аристократическому роду. Я о таких даже и не слышал, – ответил капитан сдержанно, понимая, что майор явно знает что-то большее.

– А фамилия Вайсберг вам о чём-то говорит? – спросил Норберт, едва сдерживая смешок.

– Герцог?! Вы хотите сказать… – поражённо выдохнул Штайнер, постепенно осознавая, что у него на курсе не просто новобранец, а признанный бастард герцога, сын одной из влиятельнейших фигур империи. Это открытие заставило его напрячься.

Норберт не упустил шанса насладиться эффектом своих слов.

– Именно, друг мой! Парнишка – признанный бастард герцога. И знаете, что? Герцог почему-то решил не давать своему сыночку никаких протекций. Видимо, захотел, чтобы мальчишка сам пробивался. Я сам узнал об этом случайно, но всё же, – он лукаво усмехнулся и вкрадчиво продолжил: – Так что, может, уступите его мне, Альфред? По-дружески, так сказать.

Майор громко рассмеялся, зная, что его предложение нелепо. Хлопнув ладонями по подлокотникам, он со всем своим грузом поднялся с кресла и направился к выходу. Уже на пороге, остановившись на мгновение, он обернулся, и его лицо приобрело абсолютно серьёзное выражение.

– Подумайте, Альфред. Хорошенько подумайте, – сказал он тихо, и, оставив капитана наедине с внезапно обрушившимися мыслями, закрыл за собой дверь.

Штайнер остался в тишине, всё ещё глядя на закрытую дверь и пытаясь осмыслить услышанное.

Он почувствовал, как напряжение скручивает его внутренности узлом, когда дверь за Норбертом закрылась. Он всё ещё стоял, слегка растерянный, осмысливая то, что только что услышал. «Бастард герцога…» Эти слова продолжали звучать у него в голове, не укладываясь в сознании. Как он мог этого не заметить? Обычный, казалось бы, провинциальный мальчишка, которого он считал, пусть и талантливым, но всё-таки просто ещё одним новобранцем, оказался сыном одного из самых влиятельных людей в стране.

Капитан медленно опустился в своё кресло, уставившись на папку с делом Эрвина Вайса. Все бумаги, которые он читал и перечитывал, казались ему теперь пустыми, если не сказать – фальшивыми. Как же мастерски скрыта правда за этим безликим личным делом! Никто не сказал, не намекнул даже… Штайнер и представить не мог, что перед ним стоит сын герцога, и лишь теперь начал понимать, каким неожиданным испытанием и одновременно удачей для него самого станет обучение такого кадета.

«Интересно, почему его сиятельство не составил сыну протекцию?» – подумал он, изучая теперь каждую строчку документа с новым вниманием. Это было нелогично – сыну герцога уготована блестящая карьера, но вместо поддержки и мягкого пути его бросают, как обычного новобранца, в суровые условия кадетского корпуса. Решение казалось жестоким, но Штайнер видел в этом и нечто особенное. Герцог явно хотел, чтобы сын прошёл путь самостоятельно, заслужил своё место и уважение без особых привилегий.

«И что теперь? Уступить его Норберту?» – Штайнер раздражённо поморщился. Видеть, как Вайс перейдёт под начало этого самодовольного, расчётливого карьериста, у него не было ни малейшего желания. Он знал Норберта давно и видел его за годы службы в самых разных ситуациях. Норберт добился своего места в первую очередь благодаря умению находить влиятельных покровителей и подстраиваться под их требования. Если ему попался бы кадет с подобным происхождением, он бы превратил мальчишку в инструмент для своей карьеры, без колебаний поставив его в неудобное положение, лишь бы выжать из этой ситуации выгоду.

– Нет, Альфред, ты не отдашь ему этого мальчишку, – сказал он себе тихо, твёрдо решив, что приложит все усилия, чтобы Вайс остался на втором факультете.

Штайнер взял карандаш и снова принялся крутить его в руках, но на этот раз с гораздо большим вниманием и серьёзностью. Обязанности старшины – это только начало, он даст Эрвину шанс проявить себя ещё больше. Ведь если мальчишка способен за пару дней навести порядок в своём подразделении и заставить его выглядеть не хуже, а может, и лучше, чем первый факультет, то ему действительно можно доверить больше. Теперь перед ним стояла задача сделать всё возможное, чтобы этот курс, возглавляемый сыном герцога, стал самым образцовым, настоящей гордостью всего кадетского корпуса.

«И если мне выпадет шанс показать, что второй факультет не хуже, чем этот норбертовский первый, я его не упущу», – твёрдо решил капитан, чувствуя, как досада постепенно сменяется азартом.

Он вздохнул и выпрямился в кресле. Ему предстояло многое обдумать и ещё больше сделать, но решение было принято: Вайс останется на его курсе, и Штайнер сделает из него лучшего кадета в корпусе.

Капитан Штайнер сидел в задумчивости, не сводя взгляда с закрытой двери, за которой только что исчез Норберт. Он едва слышно побарабанил пальцами по столу, и на его лице появилась едва заметная, удовлетворённая улыбка. Казалось, на этот раз Фортуна действительно была на его стороне – судьба наконец предоставила ему шанс, который даже изворотливый Норберт не сумел вырвать у него из рук. Вайс останется под его началом.

«Пусть этот выскочка обойдётся без моего Вайса», – подумал Штайнер, глядя на папку с делом кадета. Норберту и без того хватало привилегий и внимания высших слоёв. На его первом факультете полно отпрысков знатных родов, которые с раннего детства привыкли к особому отношению и могли, с толикой удачи, сами обеспечить Норберту нужные связи. Но здесь, на втором факультете, каждый кадет был словно необработанный алмаз, который мог либо засиять, либо исчезнуть, если его не направить и не отшлифовать должным образом.

Штайнер вдруг почувствовал необычайный подъём, мысленно представляя, как он, капитан первого курса второго факультета, сможет вырастить из этого мальчишки, бастарда герцога, настоящего офицера.

– Первая шеренга! Равняйсь! Смирно! Пять шагов вперёд, шагом марш! – скомандовал я, наблюдая, как мальчишки стараются выстроиться в линию.

– Отставить! – выкрикнул я, когда один из них, Саймон, начал движение не в ногу. – Саймон! С какой ноги начинается движение?

Он, смущённо почесав затылок и запинаясь, пробормотал:

– Эээ… ммм… с левой, Эрвин? То есть, я хотел сказать, господин старшина.

Вот! Наконец-то. Понемногу удавалось вбить в их головы ту простую, но важную истину, что на плацу нет никакого «Эрвина». Здесь есть только това… в смысле господин старшина, которому все обязаны беспрекословно подчиняться. Каждый день мы возвращались к этому моменту, снова и снова, чтобы наконец привыкли.

Надо отдать им должное – ребята старались. Пусть не всё получалось с первого раза, и строевая у нас пока ещё напоминала не марш, а топтание гусей, идущих к воде, но порой было интересно и даже смешно наблюдать, как эти, по сути, дети стараются изо всех сил быть похожими на бравых вояк. С серьёзными лицами и подтянутыми спинами они топали вперёд, поднимали руки и пытались держать осанку, невзирая на все комичные промахи.

У нас впереди был целый месяц. Это было что-то вроде нашего курса молодого бойца – времени, чтобы освоиться в этих новых реалиях и достойно подготовиться к церемонии принесения присяги. Работы было хоть отбавляй. Каждый день был наполнен одинаковыми командами и повторами, и многие пока с трудом понимали, что и зачем делают. Но мы шли к цели.

Попробуйте заставить толпу детей выполнять команды и подчиняться сверстнику! Это непросто. Каждый раз, как я давал очередную команду, чувствовал, как мне приходится придавать голосу твёрдость и уверенность, хотя внутри хотелось порой просто рассмеяться. На каком-то уровне я понимал их. Большинство до сих пор путали право и лево, некоторые из них сбивались, пытаясь шагать в такт, а кто-то даже не скрывал, что плачет по ночам, тихонько зовя маму.

Одно слово – дети. Но это были мои подчинённые, мой курс, и я был их старшина.

Я ходил вдоль строя – вернее, его слабого подобия – и объяснял прописные истины. О том, что «тяжело в учении – легко в бою», что прежде чем научиться командовать, нужно научиться подчиняться, и что армейский коллектив – это когда «один за всех, и все за одного».

– Хорошо сказано, старшина, – раздался голос с края плаца. Я тут же обернулся и увидел капитана Штайнера с сопровождающим его старшим унтер-офицером. Отдав команду «смирно», я строевым шагом выдвинулся к ним, стараясь держать выправку. Подойдя ближе, чётким движением вскинул ладонь к фуражке.

– Господин капитан! Вверенное вам подразделение занимается строевой подготовкой! Докладывает старшина Вайс!

Штайнер кивнул, и на его лице мелькнуло одобрение. Очевидно, ему понравилось, как я держался, как произнёс доклад. Кивнув, он повернулся к коренастому мужчине, стоявшему рядом, и представил его мне:

– Вайс, знакомься, это старший унтер-офицер Рейхард. Он будет у вас наставником, старшиной, а если потребуется – и нянькой.

Я окинул взглядом старшего унтер-офицера. Это был крепко сбитый мужчина, лет около сорока, с руками, по виду явно знавшими тяжёлый труд и не один бой. На его широкой груди блестели орденские планки и знак ветерана, обладателей которого очень уважали. У него были коротко стриженные седые волосы и аккуратные, как будто вылепленные, такие же седые усы, которые придавали его облику строгость. Но главное – его глаза. В этих серых, будто стальных, глазах светилось что-то одновременно строгое и тёплое. Он смотрел на меня с лёгким интересом и, казалось, оценивал, способен ли я справиться с той задачей, что на меня возложили.

– Рад знакомству, старшина Вайс, – сказал он, протягивая мне руку с сильным рукопожатием. – Видно, что стараешься, но работы ещё предстоит много.

– Так точно, господин старший унтер-офицер, – ответил я, стараясь удержать в голосе спокойствие.

Рейхард с лёгкой усмешкой кивнул, и я понял, что он действительно отмечает мои старания. Но было ясно: он не из тех, кто раздаёт похвалы налево и направо. Этот человек знает службу не на словах, и его похвалу надо было ещё заслужить. Однако его одобрительный взгляд говорил о том, что я на верном пути.

– Что ж, Вайс, – продолжил он, глядя на моё подразделение, старательно стоявшее в строю, – к присяге готовьтесь как следует. Нужно показать, что второй факультет не хуже первого, а, может, и лучше. Работы будет много, но если будете стараться, не подведёте ни меня, ни капитана Штайнера.

Я кивнул, чувствуя, как от слов Рейхарда внутри поднимается уверенность. Он не просто давал указания – он словно вкладывал в них что-то большее, как будто видел в нас потенциал, которого мы и сами не осознавали. Я чувствовал, что перед нами стоит человек, который сможет поддержать и направить, если понадобится. Старший унтер-офицер Рейхард был не просто наставником – он был тем, кто умел поддерживать боевой дух своих подопечных на нужном уровне.

К моменту церемонии присяги благодаря нашим постоянным тренировкам мы были подготовлены лучше, чем я мог мечтать. Плац был наполнен напряжённой тишиной, и каждый кадет из моего взвода знал, что его выход – это не просто формальность, это важный шаг на долгом пути. Под пристальным взглядом капитана Штайнера и строгим, но доброжелательным Рейхарда каждый кадет чётким шагом выходил на середину плаца, произносил слова Присяги и получал значок кадета. Получив свой значок, каждый с уверенностью возвращался в строй, а когда последнему кадету прикололи его значок, наша рота, выровнявшись, прошла парадным маршем перед трибунами, на которых разместились командование корпуса, родители кадетов и приглашённые гости. Мы знали, что выглядели достойно, и в этом была заслуга не только наша, но и тех офицеров, что верили в нас и поддерживали, таких, как старший унтер-офицер Рейхард, чей строгий, но тёплый взгляд сопровождал нас на всём пути.

На присяге среди гостей я увидел Алана. Стоял он в парадной форме гвардейского фельдфебеля, грудь украшали ордена и значок ветерана, символизирующий его заслуги и опыт. Было странно видеть своего наставника и друга в таком виде. До этого момента я и не подозревал о его боевом прошлом – для меня он был просто Аланом, надёжным и мудрым товарищем, который всегда готов поддержать. Теперь же, стоя в мундире, он выглядел совсем по-другому: собранный, сосредоточенный, с чуть прищуренными глазами, он держался как человек, много раз смотревший опасности в лицо. Я заметил, что многие офицеры поглядывали на него с уважением, явно зная его не понаслышке.

Среди гостей я искал глазами свою мать, леди Адель. Но её не было. Горечь потихоньку накатила на меня, хоть я и старался скрыть её за ровным выражением лица. После завершения церемонии, когда кадеты рванули к своим родным, Алан подошёл ко мне, чтобы поздравить. Он крепко пожал мне руку, и я почувствовал в этом жесте ту поддержку, которую он всегда мне оказывал.

– Отлично справился, Эрвин, – сказал он, пожав мне руку. – Всё прошло как надо. Я знал, что ты не подведёшь.

Я ощутил прилив радости от его похвалы, но всё же не удержался и спросил:

– Алан, а где мама? Почему её нет? – слова слетели с губ быстрее, чем я успел их обдумать.

Он на миг отвёл взгляд, лицо его стало серьёзнее.

– Эрвин, ты уже взрослый, и должен понимать, – ответил он, вздохнув. – У леди Адель непростые отношения с семьёй герцога. Её появление в столице… ну, скажем так, крайне нежелательно.

Я молча кивнул, принимая его объяснение. Мы оба знали, что многое остаётся за кадром, что-то он не мог или не хотел мне рассказывать, но о многом я додумался и самостоятельно.

– Она передавала поздравления и гордится тобой, Эрвин, – добавил Алан, видя мои замешательство и разочарование. – Помни, ты здесь не один.

Прежде чем я успел ответить, к нам подошёл старший унтер-офицер Рейхард, с тем же спокойным, уверенным видом, что и всегда. Его парадная форма сидела на нём безупречно, и я заметил, что, как и у Алана, на его груди висели ордена и медали. Они с Аланом встретились взглядами, и я почувствовал, как напряжение в воздухе увеличилось. Это был взгляд двух людей, которые многое видели, многое прошли и понимали друг друга без слов. Они смотрели друг на друга, словно два хищника, встречающиеся на одной территории, и обменялись уважительными кивками.

– Поздравляю с присягой, кадет, – обратился Рейхард ко мне тоном, в котором читалась гордость. – Весь курс достойно показал себя. Видно, что ты много над ними работал.

– Спасибо, господин старший унтер-офицер, – ответил я, ощущая, что его похвала для меня особенно значима.

Алан, с которым унтер-офицер едва обменялся кивком, вдруг вмешался:

– Рейхард, значит? Видно, что держите их в строгих руках.

Рейхард, отвечая на взгляд Алана, усмехнулся уголком губ.

– Мы с тобой, как я вижу, во многом схожи, гвардеец. Кадетам строгость только на пользу, верно? – ответил он, и я заметил, что в его голосе звучала твёрдость и уважение к Алану, к его прошлому.

Они кивнули друг другу, словно дав обещание хранить это молчаливое понимание. После этого Алан, слегка похлопав меня по плечу, простился:

– Эрвин, я всегда рядом, помни об этом. И… поздравляю.

Они оба оставили меня стоять на плацу, наполнив ощущением гордости и уверенности.

Через пару дней после присяги я получил письмо от Лизы. Почерк её был аккуратным, с лёгким наклоном, а первые строчки гласили: «Эрвин, поздравляю с поступлением в корпус! Я так рада за тебя. Надеюсь, ты доволен своим новым положением». Я ощущал её тепло, словно она стояла рядом и говорила это, улыбаясь.

Дальше Лиза рассказывала о своей жизни за границей: «Здесь всё так необычно, Эрвин. В академии мне даже разрешили давать концерты для студентов и профессоров. А знаешь, что самое удивительное? Однажды я сыграла те мелодии, которым ты научил меня. Сначала просто для себя, но они настолько всем понравились, что я получила приглашение сыграть их на одном из студенческих вечеров! Твои мелодии – настоящая сенсация здесь. Некоторые из преподавателей даже не поверили, что их придумал юный композитор, – продолжала она. – Представь, какой фурор они вызвали! Теперь я даже подумываю о том, чтобы сыграть эти мелодии с местным оркестром. Это всё благодаря тебе, Эрвин».

Письмо сестры было наполнено теплом и радостью, и, читая его, я словно видел её лицо, сияющее от волнения.

Учебные будни начались без особых церемоний, и всё шло своим чередом. Нас, новоиспечённых семилетних кадетов, нагрузили рутинными обязанностями, и хотя наряды нам ещё не доверяли, привыкать к воинской жизни всё равно пришлось. Одним из таких обязательств было поддержание порядка в казарме.

Как старшина, я был обязан следить за порядком, и на первых порах это превратилось в настоящее испытание. Простейшее задание – вымыть полы – оказывалось для большинства ребят сложной задачей. Некоторые кадеты умудрялись создать ещё больше грязи, чем её было изначально, и, честно говоря, я порой не мог сдержать смех.

Первый курьёзный случай произошёл с Саймоном, который каким-то образом умудрился обмакнуть тряпку в ведре с водой, но не отжать её. Как только он со всего размаха приложил тряпку об пол, вода брызнула ему прямо на лицо. Саймон моргнул, утираясь и смущённо усмехаясь.

– Саймон, ты пол моешь или себя купаешь? – не удержался я, подшучивая над ним.

Он улыбнулся и отмахнулся, словно ничего не случилось.

В следующий раз отличился Андрей. Он опрокинул ведро воды на пол и, видимо, решив, что чем больше тряпок, тем лучше, намотал на швабру целую охапку и начал бегать по казарме, пытаясь собрать воду с пола. Вода разлеталась во все стороны, и многим пришлось даже прятаться от летящих в них брызг.

– Андрей, ты нас тут всех затопишь! – крикнул я, изо всех сил сдерживая смех.

– Не беспокойся, старшина, я просто… разгоняю воду! – с серьёзным видом ответил он, оглядываясь вокруг.

Но самый забавный случай произошёл с Майком. Он подошёл ко мне с абсолютно серьёзным лицом и спросил:

– Эрвин, а можно я буду мыть пол без воды? Тогда же грязи не будет. Ведь вся эта грязь только из-за воды.

Я не удержался от хохота.

– Майк, это точно сработает, – ответил я, хлопнув его по плечу. – Только представь, как чисто будет, если воды вообще не будет!

– Правда? – на секунду он воспринял мои слова всерьёз, но затем и сам рассмеялся, поняв нелепость своей идеи.

Эти ситуации, хоть и были частью нашей повседневной рутины, дарили моменты настоящего смеха. Семилетние кадеты, с полной серьёзностью исполняя обязанности, пытались выглядеть взрослыми, но их детские привычки и неумения часто вырывались наружу, превращая казарменные будни в нескончаемую череду забавных эпизодов.

Этих детей приходилось учить буквально всему. С утра до вечера я показывал им простейшие, казалось бы, вещи – как начищать сапоги так, чтобы они блестели на солнце, словно зеркала, как правильно пришивать пуговицы и гладить форму, чтобы она выглядела безупречно. Некоторые мои подопечные впервые держали в руках утюг, и первое время это вызывало немало забавных сцен. Постепенно, однако, каждый из них начал осваивать науку, как выглядеть на уровне.

– Эрвин, а правда, что если долго начищать сапог, то можно увидеть в нём своё отражение? – однажды спросил Томас, с сомнением глядя на сапожную щётку в своей руке.

– Конечно, Томас. Особенно если будешь чистить так же, как сейчас, – усмехнулся я. – Давай сильнее, а то даже пыль не убрал.

Томас поморщился, но, собравшись, принялся начищать сапог с ещё большим усердием, и, к моему удивлению, за несколько минут у него действительно появился первый блеск.

Гладить форму оказалось сложнее всего. Один из ребят, Дэниел, как-то даже подошёл ко мне с жалобным выражением лица, показывая на форму, где от его утюжки осталась складка посреди рукава.

– Эрвин, ну почему она всё равно мятая? Я же гладил!

Я едва сдержал смех и положил ему руку на плечо.

– Потому что надо сначала разгладить форму, а потом аккуратно вести утюгом, – ответил я, показывая. – Попробуй так и увидишь, что получится.

Со временем они все стали справляться с этой, в общем-то, нехитрой наукой.

В столовой также произошли большие перемены. Первое время кадеты морщились от любой каши и не могли смириться с простотой армейских блюд. Но всё изменилось после введения утренней зарядки. Каждое утро начиналось с пробежки – это было жёсткое испытание для детей, привыкших к комфортной домашней жизни, где не нужно было бегать по несколько километров. Усталые, порой с полусонными глазами, они выходили на построение и изо всех сил старались поспевать за ритмом.

– Эрвин, мы так каждый день будем бегать? – задыхаясь, спросил Майк в середине одной из первых пробежек.

– Будем, – твёрдо ответил я, подбадривая его кивком. – Зато потом завтрак покажется вкуснее, поверь. И ты сам станешь сильнее.

Через пару недель пробежек и зарядок за столом в столовой я увидел настоящую перемену: ребята ели всё, что им клали, и даже просили добавки, благо проблем с этим не было.

– Ты посмотри на нас, Эрвин, – как-то обратился ко мне с ухмылкой Саймон, никогда не страдающий отсутствием аппетита, когда мы собрались за ужином. – Если так пойдёт и дальше, я стану толще бочонка с водой.

– Только если не будешь лениться на зарядке, – ответил я, смеясь.

– Я на неё и выхожу только ради завтрака, – подмигнул Саймон, и вся группа ребят рассмеялась.

С каждым днём они всё больше и больше втягивались в армейский ритм. Поначалу пробежки казались им мукой, но постепенно, заметив свои достижения, ребята начали относиться к этим утренним испытаниям как к серьёзной части их жизни в корпусе.

На вечернем построении, когда все стояли передо мной, уже без страха в глазах, а с сосредоточенными лицами, я чувствовал гордость. С каждым днём они становились ближе к пониманию того, что значит быть частью корпуса.

С первых дней учебы у меня завязался конфликт с одним из преподавателей. У меня был аттестат об общем образовании, и мне совсем было не интересно сидеть на занятиях по базовым предметам. Однако никто, похоже, не обратил на это внимание, и я оказался в классе, слушая объяснения элементарных задач, которые уже давно были для меня пройденным этапом. От скуки я зевал, изредка поглядывал в окно или иногда просто отвлекался. Именно тогда преподаватель – старший учитель Сорейн, мужчина лет пятидесяти с резкими чертами лица и холодным взглядом – заметил мою незаинтересованность и не замедлил отреагировать.