Ветер и Сталь

Вокруг была тьма и тишина, лишь мерно журчала вода, сталкиваясь с бортом лодочки, где-то плескалась рыба. Рука уже не болела. Более того, Рамир её уже не чувствовал. Вроде была у него конечность и теперь ничего, только мешает что-то лечь удобно. То, на чём висит его тело.

Было очень жарко. Ветерок пытался прислониться лбом к прохладному борту, но тот слишком быстро нагревался и приходилось вновь искать холодное местечко. Страшно хотелось пить. Высохшие губы потрескались, опухший язык не помещался во рту. Так он метался по лодке, уже плохо осознавая где явь, а где вымысел. Реальность крошилась и пыталась сложиться мозаикой. Не всегда верно и удачно. То ему не хватало воздуха и он хватал его, как рыба на суше; то голубое небо начинало вертеться, как стрела в полёте; то сама лодка словно попадала в водоворот; то он куда-то падал бесконечно, без возможности затормозить. Потом во всём этом безобразии проявились неясные человеческие голоса. Что они молвили – не разобрать. Его опять дёргало и трясло, потом било ознобом и пронзало молниями.

Потом из тумана выплыла седая голова морщинистого мужа, которая чётко и ясно произнесла родными словенами:

«Руку уже не спасти».

Что это значит? Зачем что-то спасать? Ветерка клонило в сон, хотелось всё забыть и просто спать. Он уже забыл кто он, откуда, почему так получилось. Завис где-то на грани миров.

«Ну это мы ещё посмотрим!» – вдруг произнёс полный задорной яри молодой женский голос и седая голова мужа сменилась сосредоточенным прекрасным ликом голубоглазой женщины. Настолько она прекрасна, что Рамиру неистово захотелось жить, чтобы любоваться ею дальше. Возможно он и влюбился в неё в этот момент той самой чистой детской любовью. Теперь он готов стерпеть любую боль с улыбкой на губах, если она будет рядом. И она была рядом, и была боль. Острая, пульсирующая, жгучая, резкая, тупая и долгая. И была улыбка на его губах.

«Да он просто герой!» – восхищалась она и Ветерок вновь улыбался.

«Если все твои соплеменники такие, то их никому не одолеть». – слышался мужской голос и Рамир улыбался снова. Потому что знал, что Она смотрит на него.

«Эх, малец! Мне б такого бойца!»

Потом Рамир открыл глаза. Вокруг было дерево, пахло свежестью. Он с удивлением разглядывал свои перетянутые белыми тканевыми полосками руки и тут увидел объект своих недавних грёз, только в несколько уменьшенном виде.

Белокурая девчонка протянула ему деревянную кружку и сказала:

– Пей, мама сказала это от смерти помогает.

– От смерти помогает только смерть. – Раздалось ворчание за её спиной. И Ветерок увидел бородатое лицо давешнего здоровяка. – А мëд, – продолжил он, – только от малодушия. Он хоть жив?

– Жив… – Неуверенно протянула девчонка.

– А то воняет, как дохлый ëж. – Буркнул здоровяк.

– Будет вам! – Услышал мальчик такой знакомый женский голос. – Расступитесь!

И над Ветерком склонилась Она.

– Я Брунхиль, лекарка, это доченька моя Лаславушка и муж мой Русолав. Ты ведь Рамир?

Он коротко кивнул.

– Вот и познакомились. Дай посмотрю. Будет больно, потерпи.

Рамир снова кивнул и позволил ей ласково, но сноровисто размотать перевязки. Больно было, но он, к этому готовый, крепко постарался сдержаться, даже бровью не повёл.

– Ай да малый! – крикнул кто-то из гребцов. – Будет он этими руками и белых девок щупать!

– И не только девок, но и мечом управляться славно! Справный воин вырастет! – поддержал его другой голос.

Рамир посмотрел повнимательнее на своих попутчиков – ладные, крепкие мужи с бугрящимися мышцами – вои. Но и заметил с десятка полтора детишек разных возрастов, от совсем ещё малых до уже опоясанных и оружных. Мальчиков и девочек. Как опосля выяснилось, все прекрасно владели языком словен и сложностей в общении не возникло.

Ласлава стояла рядом и внимательно следила за действиями матери. Та промыла раны каким-то едким резко пахнущим раствором, присыпала зелёным порошком и аккуратно наложила свежие повязки. Всё подробно комментируя для дочери.

–Вот и всё, готово. – Сказала знахарка и попыталась погладить Ветерка, но тот предусмотрительно качнулся назад, ибо неча его, мужа, словно жеребëнка теребить, и сдержанно поблагодарил. Женщина лишь вздохнула и ушла.

Глава Четвëртая. Пробуждение ярости

Глава Четвëртая. Пробуждение ярости

Отец скачет по степи на своëм верном белом коне, словно сам Стриб, подобно Ветру. А за ним мчится целый табун жеребят. Топот конских копыт ласкает слух, становится мерным и как бы сливается с ритмично бьющими о борт волнами.

"Теперь ты должен вести их, сынок", – сказал Кан, поравнявшись с Ветерком.

– А ты? Папа! А ты как? – Стыдливо смахивая слëзы, спросил мальчик.

– Ты должен поесть. – Вдруг голосом Лаславы проговорил отец. Кто-то мягко коснулся его плеча. Рамир открыл глаза. Это был сон. Всего лишь сон…

– Поешь. – Голос девочки звучал мягко, как шелест камыша. Она протянула миску с дымящейся похлëбкой. Ветерок молча отвернулся. Запах мяса вызвал внезапный спазм в горле – вспомнил, как горели шатры.

– Не упрямся, – Русолав присел рядом и его медвежья тень накрыла мальчика. – Мëртвые не мстят. А ты… – Он ткнул пальцем в грудь Рамира, – ты живёшь. Значит, должен стать клинком в руках судьбы.

Бригатты плавно скользили по водной глади. Вот солнечные лучи скользнули и спрятались за двумя холмами на берегу. В этом месте род всегда делал стан на своëм пути к зимнему становищу, а вот на ближнем холме отец ставил свой шатёр Кана. И принимал там важных мужей рода. Нахлынули воспоминания.

"Папа! Папа!" – Спотыкаясь бежал карапуз, путаясь в полах длинной детской рубахи, – "смотри, что у меня есть!"

Малыш стремительно влетел в шатёр и доверчиво вскарабкался на колени сурового отца, показывая ему маленькую деревянную лошадку, – "смотри, дядько Уромир мне подарил Коня!"

Отец ласково улыбнулся и погладил его по голове:

"Каков Конь!" – Похвалил он, – "береги его, это твой друг теперь. Придумал ему имя?"

"Да, папа, это Жорик!" – С пылом выдохнул ребëнок, – "это лучший в мире конь!"

Кан бережно ссадил сына на землю.

"А теперь беги, покажи сëстрам своего Жорика".

Умудрëнные мужи, собравшиеся на совет в шатре, лишь спрятали добродушные улыбки в роскошных усах.

Слëзы навернулись на глаза. Остался один из всего рода. Отец, мать, брат, сëстры-красавицы… Настоящий Жорик, белый жеребëнок с чëрной головой… Что с вами всеми стало? Почему выжил только он? Лучше было бы наоборот, ну почему он не погиб в той проклятой лодке, которая принесла его к виланцам? За что?

Рамир грязным кулаком стëр предательски блестевшую влагу и попытался зарыться в солому, чтобы никто не увидел его сейчас таким.

Жон Алаберто наблюдал с кормы, его седые брови сдвинуты. Виланцы не брали попутчиков – их суда были переполнены семьями, припасами, трофеями. Но оставить ребенка умирать в лодке-призраке… даже для наемников с очерствевшими сердцами это оказалось невозможным.

– Он выживет, – пробормотал Жон, глядя на горизонт, где Сичь сливался с Ваданой. – А потом задаст нам тысячу вопросов.

Из-под дощатой палубы раздался звонкий, мелодичный стук. Кто-то начал работу в походной корабельной кузне

– Гаррик! – Сурово крикнул Жон.

Стук прекратился и в проёме образовалась взлохмаченная голова с волосами цвета меди. И вопросительно уставилась серыми глазами на капитана.

– Гаррик, опять своего "скорпиона" мучаешь? Проверь лучше щиты! Больше пользы будет.

– Ваши щиты устарели! – Дерзко, с вызовом ответил Гаррик, – алтейцы скоро будут бить огнëм с неба и щиты станут бесполезны!

– Когда начнут, ты что-нибудь изобретëшь, а пока – займись делом! – Сердито нахмурился Жон.

Медная голова, недовольно ворча, скрылась. Алаберто взглянул на старый, потёртый кулон с изображением погибшей жены, который держал в руках и, со вздохом, спрятал в походную суму. Точная копия его любимой – доченька Алисана, одетая, как мальчик в штаны и кожаную курточку с множеством серебряных бляшек, упражнялась за мачтой с кинжалом. Не иначе, думая, что никто её не видит. Конечно, после того, что случилось с её матерью, она теперь тенью везде следует за своей старшей подругой – дочерью стрелка Терезой и пытается быть ей под стать. Юной воительницей. Жон снова вздохнул. Не уберëг. Ну и младший сынок – Милош, который ещё не осознаёт что происходит и мило играет с деревянной игрушкой на палубе.

Его глаза встретились со взглядом дочери. Девочка смутилась, но быстро собралась, в глазах её вспыхнул огонь и она с вызовом заявила:

– Я стану сильнее Терезы!

Жон едва заметно кивнул и запахнулся в плащ.

"Когда придëм в Вилану, девонька, тебе это, очень надеюсь, больше не понадобится", – подумал он.

Каран Железная Глотка сдирал с руки засохшую кровь. Победа пахла пеплом и железом – род Рамира стерт, но артефакт, символ власти над Великой Степью, не найден. Его люди перерыли всë – обыскали все трупы, обшарили все шатры – Коготь, как в воду канул. Без Когтя приказ не выполнен, жизненно необходимо его отыскать! Иначе всё зря. Не видать ему ни земли, ни титула, ни защиты от преданного им Хузгардского правителя. Каран почувствовал закипающую ярость где-то глубоко в груди. Клокоча от гнева он окинул горящим взглядом неровный строй пленников. Из которого особой статью выделялись две юные девушки. Дочери местного Кана.

Железная Глотка шагнул вперёд, схватил за косу старшую, с силой дёрнул, сбивая с ног и поволок по земле. Резко выхватил кинжал и приставив к её горлу, захрипел:

– Где Коготь? Где ваш Коготь? Клянусь, отсеку ей башку, если не скажете!

Младшая тихо заплакала и зашептала:

– Не убивай её… Не убивай, я скажу..

– Молчи. – Сквозь стиснутые зубы, сурово приказала старшая. Видимо смерть её не страшила.

– Убью!!! – Дико заорал Каран.

– Не убивай, не убивай, – заторопилась младшая, – он в воду упал, когда вы Ветерка убили. Ветерок его выронил в реку.... Не убивай её, прошу!

Каран пришёл в ярость. Он был так близко! Только не это! Нужно найти! Найти во что бы то ни стало! Он размашисто два раза ударил девушку по лицу и с силой швырнул кинжал куда-то в толпу пленников. Повернулся к помощнику:

– Найти! Без Когтя не возвращайся!

Бывалый воин со шрамом через всё лицо, вскинулся, водрузил на голову чёрный шлем с вороньим клювом и попятился задом, на ходу раздавая указания.

А если не упал? Что если она лжёт или не увидела? Что если всё-таки не упал? Не утонул? Куда отнесло лодку с трупом мальчишки? Рука потянулась к медальону с двухглавым орлом. Единственное, что осталось от отца, казнённого за предательство.

Теперь орлы разделились. У Алтеи голова орла смотрит на запад, у Эоссии – на восток, но не изменились методы. Тайные убийцы выследят, обездвижат и доставят на казнь даже из-за песков Хазарума. Лучше пусть убьют сразу. Чем путешествовать немощным сосудом с сознанием, но не имеющим возможности даже пошевелить пальцем. И потом попасть в таком состоянии в подвалы секретных служб к их истязателям. К тем существам, которые получают истинное удовольствие, замучивая свои жертвы. А далее, если жертва выживет, будет казнь. На площади и тоже весьма изощрённая…

Каран поëжился. Под доспехами его пробрал озноб. Нет, не найти артефакт невозможно! Нужно землю перевернуть, но найти его!

– Шафар! – Закричал Каран, призывая помощника, – отправь отряд обров вдоль реки, пусть отыщут лодку с мальцом.

Рамир лежал на жëстких досках, прислушиваясь к ритмичным ударам вëсел о воду. Каждый удар отзывался пульсацией в перевязанных ранах. Боль стала тупой, далекой, будто прикрытой слоем ваты. Но в груди горело иное – угольки ненависти, раздуваемые с каждым вздохом.

Рамир вспомнил последний вечер у костра, когда он разглядывал свой нож на новеньком поясе. Рукоять его обмотана кожей, а лезвие сверкает, как вода в лунном свете.

"Теперь ты воин", – сказал тогда отец, Кан, поправляя сыну прядь волос. – "Но помни: меч защищает, а не убивает".

"А если враг сильнее?" – спросил Ветерок, глядя на шрам на руке отца – след от сабли обра.

"Тогда бей хитрее". – Кан усмехнулся. – "Степь учит: даже травинка может свалить коня, если знать куда толкнуть".

– Смотри! – Рядом оказалась Ласлава и указала на небо, где клин журавлей пересекал закат. – Они летят на юг. В тëплые края.

Рамир поднялся и молча сжал кулак здоровой руки. Его журавли сгорели в дыму пожарища. Он поднял отцовский лук, пытаясь натянуть тетиву дрожащими пальцами. Не вышло.

– Давай я покажу, – Русолав взял оружие, его движения были удивительно точными для такого гиганта. – Лук – не меч. Ему нужна не сила, а гармония. – Он вложил стрелу, плавно натянул тетиву. – Целься сердцем, а не глазами.

Стрела взмыла, пронзив облако. Рамир поймал падающее перо, еще теплое от полета.

– Зачем вы меня спасли? – спросил он вдруг, не глядя на Русолава. – Я же чужой.

– Чужих здесь нет, – подошел к ним Жон, его кольчуга звенела как ветреные колокольчики. – Война делает братьями даже волка и оленя. Алтея сожгла мой дом, когда я был немногим старше тебя. – Он расстегнул ворот рубахи, показав клеймо – выжженного орла. – Они называли нас рабами. Мы стали воинами.

Ночью, когда бригатты бросили якоря на ночëвку, Рамир пробрался к корме. Луна, как серебрянный щит, висела над рекой. Он достал нож – оставшийся от отца – и воткнул в палубу.

– Клянусь, – шептал он, глотая слезы, – клянусь кровью, пеплом и памятью предков. Ваши тени будут ветрами в Степи, когда я принесу головы врагов на их же знаменах.

Где-то в темноте, на берегу ухнула сова. Мальчик не заметил, как из тени вышла Ласлава, её голубые глаза блестели в лунном свете. Она молча положила у ног Рамира пучок сухих трав – чабрец, полынь, крапиву. Старинный виланский оберег.

– Это поможет, – прошептала она. – Мама говорит, что крапива даëт силу, а полынь отгоняет злых духов.

Рамир кивнул, сжав нож.

– Почему ты стала лекаркой? – Спросил он. – Из-за Бронхиль?

Ласлава подошла ближе. Она пахла мëдом и мятой, и от этого кружилась голова.

– Мама, Бронхиль не родная мне, – сказала она, глядя ему прямо в глаза, – хоть мы и очень похожи. Мою деревню сожгли разбойники. Князь отправил на помощь виланцев. Она была с ними. Но они не успели…

Девушка потупилась и отвернулась.

– Бронхиль нашла меня в колодце, где я пряталась. Я просидела там всё время и слышала, как убивают мою деревню, как умирает моя родная мать.

Она повернулась и взяла Рамира за руку. Ладонь её была холодная, но его словно обожгло кипятком.

– Поэтому я знаю каково это – терять родных, – тихо произнесла она, – и с тех пор я помогаю всем, кому могу.

Рамир сжал её руку. Теперь в душе, кроме боли он ощущал и затеплившийся огонëк единения с девушкой, и робкую искру… надежды.

Глава Пятая. Уроки стали и крови

Глава пятая. Уроки стали и крови.

Дни на бригаттах текли, подчиняясь ритму вёсел и ветра. Рамир учился жить с пустотой внутри – той, что оставили после себя пепелище и молчание предков. По ночам он всё ещё видел лица родных в отблесках волн, но теперь к боли примешивалась ярость, холодная и острая, как клинок.

Величественный Сич благополучно достиг могучей Ваданы и теперь они вместе, ещё более широким и мощным потоком несли корабли виланцев в Срединное море. Берега стремительно раздались вширь, и теперь приходилось приглядываться, чтобы разглядеть что-нибудь на брегах. Только белых чаек значительно прибавилось. Они носились по небу, казалось, преследуя бригатты или мирно дремали белыми корабликами на волнах.

Жон несколько раз прерывал плавание и проводил тренировки воинов. Рамир впервые увидел, что это такое – хвалëная виленская дисциплина – многие десятки могучих воев двигались, как один человек, настолько слаженно, что мальчику степняку это казалось недостижимым. И при этом каждый из них прекрасно владел обоими видами мечей: "torenz skir" – коротким мечом и "gala skir" – длинным. Огромное впечатление произвели на мальчика "torenz vild" – большие ростовые щиты. Воины выстраивались в плотный строй и практически полностью закрывались щитами, выставляя наружу только копья. Видевший до этого лишь манëвренную тактику степняков, Ветерок испытал потрясение и, напросившись, с воодушевлением маршировал со всеми, выучивая команды и повторяя движения.

Русолав стал его тенью. Казалось, здоровяк поставил себе цель выковать из мальчика оружие.

Раннее утро. Запах свежести и туман над рекой. Ещё поют где-то запоздалые сверчки, но уже и чирикают утренние птахи. Вода мерно бьëтся в тëмный от старости деревянный борт корабля. Миновав навесы из шкур в центре палубы, где мирно спали семьи воинов, двое остановились на носу бригатты.

– Не души клинок! – Гаркнул медведем Русолав, – меч – не молот, его чувствовать надо. Атакуй!

Рамир неуверенно замахнулся и ударил. Воин с лëгкостью парировал.

– Твой удар увидел бы и слепой. Не тыкай мечом, как пьяный суслик своей хворостинкой. Не показывай врагу намерения.

Рамир отступил на шаг, выдохнул и ударил вновь. Как ему показалось, хорошо замаскировал намерения, но Русолав вновь лишь лениво отмахнулся.

– Моя первая жена коромыслом махала и то лучше. Соберись, малец!

Ветерок почувствовал накатывающую ярость, словно разгорающегося пламя, вспомнил пронзëнного стрелой отца и мать под копытами конного латника. Взор его сузился. Он теперь видел противника как через узкую щель бойницы и, клокоча от ярости, бешено пошëл в атаку.

Однако Русолав спокойно отразил его удары, уклонился и парировал, а, оказавшись сбоку и немного позади, шлëпнул плоскостью меча по ягодицам.

– Ярость – это щит, малец. А щитом не убивают. Думай!

Ветерок тяжело дыша, глотал слëзы обиды и боли – на рукояти остались следы его крови от ещё незаживших ран, смешиваясь с утренней росой на клинке.

С мачты бесшумно соскользнул Корвин. Мальчишка, немного старше Рамира. Бывший беспризорник-воришка из Олосеня, прибившийся к отряду ещё в граде древичей. Тяжёлая жизнь приучила его к максимальной скрытности и острожности, и теперь он на всю катушку использовал свои навыки лазутчика на благо виланцев, которые стали его семьëй.

– Третий день уже за нами по берегу следует отряд обров, – сказал он.

Русолав поскрëб своей пятернëй-лопатой в затылке.

– Надо бы доложить Жону, – произнëс он, – не нравится мне это.

Каран Железная Глотка стоял среди пепелища, сжимая в руке обломок деревянной игрушки – лошадки с выжженными защитными символами рода Рамира. Он всё ещё не терял надежды – его люди рыскали по стану, поднимая тучи сажи и пепла.

С коня соскочил Шафар.

– Нашли лодку, – доложил он, – в трёх лигах вниз по течению. Пустая, но со следами крови.

– Значит жив, – Каран с силой сжал обломок лошадки так, что тот превратился в труху. – Алтейские сенаторы не простят потерю Когтя. Если мы не отыщем мальчишку – все отправимся в яму с известью.

Он повернулся к отряду обров – диких кочевников в меховых одеждах.

– Ищите след. Подстреленный ребёнок далеко не уйдёт, – и добавил про себя, – если никто ему не поможет.

И вновь горящая Степь. Пламя до горизонта, а дым заслоняет небо. И только чëрные вороны хищно кружат над головой. Огонь планомерно пожирает шатры и живых ещё людей. Они кричат, бьются в конвульсиях, а огонь, как безжалостный хищник медленно, но уверенно заглатывает их целиком, оставляя лишь обугленные скелеты, лениво выглядывая на мир из пустых глазниц.

Среди бушующего пламени появляется мама. Огонь кружит вокруг неё, облизывает своими ярко-оранжевыми языками, закручивает безумный хоровод искр. Мама молчит и лишь протягивает к Ветерку руки. Слëзы делят её лицо ровными дорожками. Рамир кричит и рвётся к ней, но лишь бьëтся, как комар в янтаре – мир вокруг плотный и вязкий. Вдруг мама вспыхивает костром и осыпается пеплом.

– Нет! Нет! Нет! – Кричит Рамир, бьëтся и… просыпается от боли в раненной руке, которой с силой бьëт во сне о палубу.

– Тихо, тихо! – Оказывается рядом Ласлава, кладёт прохладные ладони ему на лоб, а его голову себе на колени, – тихо, это всего лишь сон.

Ветерок подвывая, до боли сжал кулаки так, что на повязке выступила алая кровь.

– Тихо, Ветерок, – шепчет Ласлава, – всё хорошо, это только сон. Сейчас и раны обработаем…

Она сноровисто размотала тряпицы и сняла с пояса мешочки с целебными снадобьями. Бывшая рваной, с чëрными вкраплениями мëртвой плоти, рана, буквально на глазах превращалась уже во всё ещё сильно воспалëнный и кровоточащий, но уже розовый от нарастающих новых тканей, рубец в виде когтя.

Утро выдалось тихим. Так, что слышно было, как стрекоза садится на осоку. Солнечные блики неугомонно скакали по ряби на воде. Где-то хрипло каркнул ворон и переполошились чайки.

Бригатты чëрными остовами впились в песчаный берег и мирно грели бока в лучах поднимающегося солнца, пока виланцы строились на очередную тренировку.

Ветерок было увязался за воинами, но его остановил Русолав.

– Успеется, – проворчал он, – со мной пойдёшь.

Как оказалось, он приметил небольшую ложбинку между холмами с выходом к заросшему камышом берегу. Довольно ровная поверхность и при этом закрытая со всех сторон – отличное место для тренировок.

– Руби их! – Приказал здоровяк, бросая меч Рамиру. Перед ним стояло несколько старых, полусгнивших остовов деревьев. – Клинок должен двигаться так, – он показал движение.

Мальчик взял меч и ударил.

Русолав покачал головой.

– Не, так не пойдëт, так ты даже муху не прихлопнешь, а человек ещё хитрее. Начни движение с бëдер, а потом раскручивайся, подобно пружине. Остриë же – это часть тебя, как если рука удлинится. Руби.

И Ветерок рубил. Прилежно, стараясь и вкладывая всю свою ярость в каждый удар.

– Степняки бьют наотмашь, как косой траву косят, – продолжал Русолав, – а виланцы, как дятлы: точечно, в щель между пластинами.

Рамир замер, вдруг осознав, что учится не старое дерево рубить, а убивать людей. От свалившегося осознания его пробрала крупная дрожь, от макушки до самых пят. Он потрясëнно опустил меч, глядя себе под ноги.

– Это хорошо, что дрожишь, – здоровяк положил ему на плечо свою огромную пятерню, – страх – это топливо. Без него ты сгоришь сам. А теперь атакуй!

Рамир атаковал, Русолав парировал. Рубились крепко. Когда солнце поднялось ввысь на несколько фаланг и начало ощутимо подсушивать пот на рубахе мальчика, он уже пропускал не все удары, некоторые вполне сносно отбивая.

– Берегитесь! – Вдруг сверху раздался надрывный крик Лаславы.

Русолав среагировал мгновенно. Крутанулся на месте, оценивая обстановку и, продолжая движение, сбил мечом пущенную в него стрелу.

Заросли камыша, вдруг, вздыбились, как шкура разъярённого зверя. Пятеро обров выплеснулись на берег, звеня костяными кольчугами. Их островерхие шапки были увенчаны вороньими черепами, а кривые сабли – искривлены, будто клыки мертвого дракона. Четверо ринулись в атаку, воя на языке, где не было слов, только вой ветра в степи. Напали они как стая шакалов – нестройно, но жадно. Тот, что в шлеме из черепа сайгака, метнулся вбок, змеиной пляской уворачиваясь от меча Русолава. Его соплеменник с лицом иссечëнным синими ручьями-татуировками, символами Вечного Неба, ударил в этот момент. Дико завизжала сабля. А пятый с перьями грифа, вплетëнными в засаленные волосы, скаля жëлтые подпиленные зубы, вновь натягивал тетиву.

Русолав заревел медведем, сшибая куском бревна татуированного и швыряя бревно в лучника, дабы не дать тому выстрелить. И схлестнулся в жестокой сече с превосходящими числом, врагами.

Рамир на мгновение замер – он чëтко увидел картины гибели рода. Его обдало сначала жаром, так что кровь, казалось, вскипела, а затем бросило в лютый холод – он испугался, что сейчас может потерять и, ставшего уже родным, Русолава. Рамир ощутил привкус железа на языке – то ли кровь лопнувших капилляров, то ли запах страха. Ноги двинулись сами, вопреки дрожащим коленям. Удар мечом в щит обра отозвался болью в раненой руке, но следующий взмах – уже не ученический выпад, а яростный рубящий удар степняка – рассек меховую шапку вместе с черепом. Тёплая слизь брызнула на щёку. Он замер, глотая рвотные позывы, глядя как тело врага судорожно бьётся у его ног

Далее хруст камыша и через время топот конских копыт.

– Последний ушёл, гад, – недовольно проворчал здоровяк, отточенным движением стряхивая кровь с клинка.

Сверху буквально слетела Ласлава.

– Как вы, ранены? – Она бросилась к Ветерку, – Рамирушка, как ты, не ранен?

Ощупала его наскоро и повисла на шее у Русолава.

– Папа! Я так испугалась!

– Ну буде, дурëха, – он погладил её по спине, – ты зачем сюда пришла? А если бы вороги нас одолели?