Гармония сфер

Но при этом их онтологический статус только увеличивается, поскольку сам факт переноса его определения и утверждения на неизмеримо более высокий уровень (более первичная эманация Единого) это обеспечивает. Но страдание отторгаемой от единства частицы, которая помнит в глубине своего существа об иной доле, составляют основную компоненту её гнозиса.

В том же мифе о Дионисе во время его растерзания титаны заставляли его смотреть в зеркало и созерцать в нём всё происходящее. Это и есть парадигма трагического узнавания себя в отражённой страдающей сущности. Кроме того, это парадигма возникновения из одного двух. Можно сказать, что титаны и могли растерзать Диониса только тогда, когда он сам созерцал это действие; только тогда оно и было! И только оно и было тогда.

Так что же такое есть миф? Это (кроме всего прочего) есть частичная презентация сущности на ином, более высоком уровне проявленности. Она есть реальность. Более частичная, чем Единое, но куда более высокая в своей проявленности, чем тенденция позиционирования себя во все большем дроблении в психологизме. И для всякого сущего восхождение к Единому есть благо, поскольку оно и есть восполнение утраченного при растерзании Диониса единства и самого человека. Нисхождение же в болото психологизма есть зло. И оно, сущее, об этом догадывается. И это реальность, потому что человек через мифы прикасается к реалиям Мира, который еще не расторгнут Хаосом; и в этот Мир ещё не вошло Время.

Разумеется, ограниченность мифологического описания космической трагедии необходимо снять представлением о том, что «отражение», «созерцание себя в зеркале», «самопожирание», «рождение» есть частность видения общности, которая не проявлена в плоскости подобных дефиниций. То же можно сказать и об общности, лежащей в основе мифов о «драконе», «сети Индры» и «растерзании Диониса».

Хаос

Распространённое заблуждение помышляет о Хаосе как о результате беспорядочного смешения организованной материи (любой природы). Наоборот, – Хаос предшествовал всяческой организованности и порядку. В любой момент обращения к нему не было ещё порядка и его манифестации первичны.

Мы будем последовательно прояснять определённость представления о Хаосе, не ограничивая себя трактовкой его как физического понятия.

Представим, что нам надо нечто высказать о чём-то, чему мы исходно не приписываем никаких атрибутов и модальностей и принадлежности к какому-либо определённому кругу понятий. Мы начнём с того, что, всё-таки, это оппозиция порядку и организованности; причём тотальная. Это значит, что хаос противостоит не только конкретным реализациям организованности и упорядоченности, но и самому принципу порядка: то есть, «незыблемости» законов, лежащих в основаниях всякого порядка.

Понятно, что в этом случае его невозможно рассматривать как противоположность порядку в полном смысле. Ведь в нём самом отсутствуют предпосылки для определения себя через соответствие любым закономерностям и порядкам. В хаосе нет не только организованности сообразно законам, но и нарушения законов тоже.

Следовательно, в его основаниях лежит принцип, который не подчиняется оценкам в модальностях закономерностей. Это может быть только в том случае, если его проявления обеспечиваются (будучи независимы от законов) ТОТАЛЬНЫМ СВЕРХЗАКОНИЕМ (надзаконием). Его принципиальное произволение, тем не менее, включает в себя и инспирирование закономерностей как факт принципиальности именно такового произволения.

Следовательно, Хаос проявляется в принципиально сверхзаконных манифестациях как спонтанных артефактов (недооформленных в закономерностях), так и законов как частных предпосылок для осуществления специфического порядка. Они реализуются в иерархических уровнях.

Это универсум, в недрах которого находят себе место реалии любой степени недооформленности и совокупной неразличимости. Можно даже утверждать, что в самом принципе хаотичности отсутствует любая партикулярность; Хаос не имеет частей, поскольку это было бы модальностью упорядочения (он абсолютно прост). Отголосками этого обстоятельства являются такие факты, как отсутствие привычных характеристик (скорость движения, местоположение…) у некоторых «недооформленных физических объектов» (в квантовой механике), отсутствие размеров (в теории относительности), отсутствие или неопределённость времени… Что касается более «гуманитарных» объектов возможного рассмотрения, то на некотором уровне манифестации (более высоком, чем тот, где обеспечивается слишком различительная оформленность) может сниматься альтернативность сновидческого состояния и бодрствования. Например, знаменитая притча у Чжуан-цзы о превращении во сне в бабочку может рассматриваться как реализация разных возможных состояний одним и тем же лицом. В «Книге Иова» о праведном страдальце, потерявшем всё, сказано, что Бог вернул ему всё утраченное! Как же это возможно? Как вернуть необратимо утраченное (это, возможно, самое сильное возражение против всесильности Бога). Но с каждым из нас такое происходило неоднократно. Надо просто… пробудиться (проснуться).

Это скольжение по вертикали Бытия, а Хаос и есть его универсум. А Бог? Бог, это персонификация абсолютного бытия (Ишвара). Он господин Хаоса как порождающего Универсума и его персонификация. Отсюда ясно, что его существование не может быть ни доказано, ни опровергнуто. Он родился в недрах того, что не подлежит необходимости (Фанес).

Всё уже само по себе подчинено фактору беззакония и игнорирования самого порядка. Принципу манифестаций Хаоса. Очевидно, что любой порядок есть проявление одной из возможностей упорядоченности, которые могут друг другу противоречить и даже исключать. Таким образом, всякий порядок есть проявление одной из многих возможностей. Также очевидно, что упорядоченность может отличаться своей степенью (или мерой). Отсюда видно, что вся совокупность законов и правил, связывающая мир и являющаяся тотальным определителем его фактуры, есть частность, являющаяся неизмеримо малой долей совокупности всех возможных осуществлений.

Часто хаос интерпретируется как крайняя степень неупорядоченности. Это верно или неверно в зависимости от смысла, который мы вкладываем в это утверждение. Представление, что хаос есть результат утраты порядка, несостоятельно. В этом случае, очевидно, такой хаос проявляется как результат следования нормам наличной упорядоченности и, тем самым, остаётся в пределах тех закономерностей, которые свойственны данному порядку. Напротив, именно Хаос может рассматриваться как принципиальное противоположение любому порядку. Очевидно также, что любой порядок не инспирирует самого себя (это было бы подобием вытаскивания себя за волосы из болота Мюнхгаузеном). Законы любого мира, подчинённого порядку, лишь констатируют: «это есть так, а не иначе». Их оправдание лежит за пределами мира, где они действуют. Почему именно они? Ответ на это лежит за пределами мира этих законов (если мы рассматриваем их в совокупности). Возможно подозрение в их случайности, но сам факт случайности выбора именно их заставляет искать принцип манифестации этого порядка в чём-то, что находится за пределами порядка.

Здесь как раз проходит граница между нормативным научным отношением к проблемам мира и видением этих проблем в метафизической перспективе. Неудовлетворённость императивностью утверждённости данного порядка с его закономерностями и является одним из побудителей решать эту проблему как метафизическую.

Тот универсум, который инспирирует вселенский произвол, немотивированно исторгая из своих глубин всевозможные порядки, и есть Хаос. Он – Бездна. Сама манифестация любого мироустройства не мотивирована никакой закономерностью и не является случайностью в обыденном смысле слова, поскольку и модус случайности созревает в недрах заданной закономерности и является его детищем.

Конечно, на вопрос о том, каков Хаос, адекватным ответом может быть только молчание. Но мы нуждаемся в некоторых представлениях о нём. Безусловно, он есть Ничто. Ну, потому, что всякое «нечто» есть плод, порожденный отношениями упорядоченности в мире. К тому же, как таковой он ни с чем не соотносится.

Хаос ни существует, ни не-существует. Первое – потому, что он инспирирует бытие (все модусы Бытия есть его манифестации); следовательно, он сам за пределами бытия. Второе – потому, что он плодотворит, порождая многообразие бытия.

Он принципиально бесконечен (и вне времени) и безграничен, поскольку всякая ограничительная специфика есть закономерность, порядок и соотнесение с тем, от чего он отделён.

Он прост и его ни один, ни много, поскольку числа и их взаимоотношения есть факт манифестации упорядоченного бытия.

У него нет частей, поскольку тогда бы он был структурирован и подчинён порядку.

Он не соизмерим ни с каким порядком.

Он включает в себя Всё (беззаконно), и Он пуст.

Является ли он Богом? Один из возможных ответов на этот вопрос есть утверждение необходимости осуществления трансцендентного скачка для констатации у Бога свойства принципиального превосходства над самим Хаосом.

Если, для усиления представления в частностях, несколько опуститься с высот метафизики, то можно поддержать интуицию о Хаосе нижеследующими примерами.

Вот пустота. Энергетическими манипуляциями можно осуществить появление элементарных частиц; их суммарные характеристики (например, сумма зарядов) обязательно равны нулю. Значит, их совокупно нет (как и не было), а значит, их и нет в отдельности (поскольку они существуют только отражаясь друг в друге); как в «сети Индры». При другом энергетическом воздействии на пустоту мы можем получить набор совсем других частиц.

Но ведь и вся вселенная есть, в некотором смысле, элементарная частица. Как она возникла? Большой Взрыв. Взрыв чего и где? Ведь до взрыва не было ни пространства, ни точки, ни метрических критериев. И не было никаких закономерностей, в терминах которых возможно описать происшедшее в априорных модальностях.

Можно, конечно, постфактум интерпретировать это как взрыв, но такой, который имеет начало в прошлом, будущем и сейчас в любой точке вселенной (свет и законы его распространения в теории относительности). И ещё потому, что, например, взаимное притяжение тел можно рассматривать как свидетельство того, что они лишь отчасти не одно и то же и не в одном и том же месте. Некоторые трудности в физике возникают по причине попытки решить проблему общности закономерностей, находящихся на разных уровнях порядка. Хотя есть великий Принцип Наименьшего Действия – принцип частичного структурирования связи между двумя уровнями упорядоченности.

И добавлю, что «боль о Хаосе» существует как один из главных мотивов (и, в частности, богоборчество, битвы богов за власть, хтонические мифы) во всех теогониях.

Универсум

Мы не станем переносить в область своих внутренних неопределённых оценок привычное бытовое представление о Хаосе. Мы даже позволим себе придать ему достоинство некоего Универсума, который можем назвать иначе – ВСЁ. Я воздержался от утверждения – «включает (содержит) в себя (в себе) всё». Этот модус представления о нём приобретается в результате снижения в манифестациях на иной уровень, где качествует уже в множественности частичность.

Выше было отмечено, что вопрос о существовании этого Универсума незаконен. Но, всё-таки, нужны какие-то основания для того, чтобы говорить о его актуальности.

Оставаясь пока на чисто формальном уровне определений, выскажем ещё некоторые утверждения о соотношении между ВСЕМ и Космосом. Та эскалация во вписывании себя в бесконечное в целях обретения Вечности, о которой я говорил выше, должна для выхода в актуальную бесконечность (ту, которая переживается не вслед потенцированию в нескончаемой повторяемости конечного) перенести человека разом за пределы этого потенцирования. Если вернуться к примеру с растягиванием субъективного времени в предсмертном бреде, то этот выход реализуется после окончания существования в потенцированном бесконечном. То есть, это происходит после смерти. И это происходит там, где сущее уже вмещает в себя чувство и знание Вечности. Это есть посвящение.

В связи с этим возникает вопрос о том, насколько человек остаётся человеком в привычном смысле слова? Ведь в нём произошли принципиальные изменения.

Как в осознании того, кто он есть и кем перестал быть, так и в осознании того, где именно он находится теперь. Поскольку на этом пути уже нет границ, замыкающих возможности его персональной трансформации, и нет границ, положенных частными законами существования в профанном мире, то он уже может иметь надежду на вступление на путь реализации в себе сверхчеловеческого. Эти предпосылки коренятся в неотъемлемом уже присутствии интуиции об актуальной бесконечности (Вечности) как не разложенной по времени, а присутствующей в каждый момент. Степень консистентности такой интуиции, разумеется, может быть различной. При доминировании такого переживания существенно меняются и критерии того, что или кто есть внутреннее «Я». Понятно, что таковой уже соотносится с другой шкалой бытийных модальностей. Строго говоря, он находится выше и тех отметок, которые характеризуются значением – «бесконечность». Но, формально говоря, соответствие по этой шкале данной проявленности сущности обозначает и степень онтологической полноты. Гипотетическое же её продолжение за пределы всех потенциальных бесконечностей вообще делает невозможным бытие как таковое. Это продолжение уже за пределами всякой дихотомии «бытие – небытие».

Это потому, что вся совокупность модальностей бытия перестаёт быть таковою, утратив признаки оформления и ограничения в какой-либо множественности. Она есть актуальная бесконечность. Следовательно, она и есть ВСЁ, поскольку двух актуальных бесконечностей не может быть. Разумеется, если бесконечность понимается не в ограниченном математическом смысле. Но, следовательно, модусы бытия есть всего лишь её манифестации. Неограниченность свободы в привязывании (и отторжении) к содержанию бытия-самого-по-себе не определённых никакими ограничениями модальностей в его интуитивном опознании как раз и препятствует его конституированию.

Неискушённое сознание игнорирует вопрос о бытии в отсутствии для него значимой альтернативы, а чрезмерно искушённое подозревает в навязываемой ему альтернативе химеру космической инерции рассудка.

Вновь приобретённая интуиция о Вечности не является скорректированной временной модальностью бытия, но она, в частности, вытесняет (отменяет) гипотетическую актуальность разворачивания панорамы именно темпорального вписывания сущего в Вечность.

В отсутствие же иллюзорных различительностей покинутого в восхождении уровня обретённые модальности Вечного, в принципе, не отличают его ни от каких других ипостасей абсолютного (Вечность, Всё, Абсолют, Я, Искомое Сокровище,…). Но иллюзорное различие между ними гипостазируется в меру и степень нового уровня ограничения их манифестации. Это Сокровище и не может быть иным, чем предметом принципиальной ориентации сущего на поиск его. Но найти его невозможно ни на каком уровне расположения сущего в иерархии бытия. Оно «не от мира сего» во всех мирах.

И темпоральность в расположении сущего при этом поиске делает достижение его невозможным. Ведь она (темпоральность) становится привязанной к сущему по тому свойственному сущему качеству, в котором и ориентировала его на фиктивную бесконечность, о которой речь шла выше. Всё та же «Вавилонская Башня»!

И потому сам поиск должен совпадать с тем, что взыскуется. Признаком причастности к искомому Сокровищу может быть только пронизывающий всё существо взыскующего в опознании искомого ответ: «Да, это и есть – То!» Последовательное восхождение в уровнях манифестации (в него и преобразуется механизм «уползания» к границам «пузыря» в процедуре потенцирования дурной бесконечности) принципиально насыщает субстанцию этого состояния, отбрасывая как химеры рассудка все различительности, альтернативы и дихотомии (материя – дух, субъект – объект, внешнее – внутреннее, существующее – несуществующее, возможное – действительное, вчера – сегодня – завтра, …).

Почему это так? Но ведь проекция (манифестация) на профанный уровень самой «лестницы», по которой осуществляется восхождение, и создаёт механизм темпоральности (время) на этом уровне. Планомерное движение по иллюзорному «плодотворному» пути и есть искажённый образ истинного восхождения. Но посвящение трансформирует человека из расположенности в темпоральном и фиксированности уровня проявленности в того, кто уже проходит свой путь не во времени, а в модальностях уровней проявленности, перманентно сохраняя в себе образ всей перспективы прохождения по этому пути. И это потому, что он уже не отделён фатальным образом от того, что является источником всех манифестаций и конечным пунктом в восхождении.

Здесь хорошо бы вспомнить, что модус бытия сущего определяется не его номинальной данностью как такового. При добросовестном «вдумывании» в этот факт мысль отказывается вмещать в себя возможность такой данности как безальтернативной перспективы бытийности. Эта возможность сохраняется, впрочем, как следование принципу единичности, инспирированному Единым, которое является первой, но не безальтернативной парадигмой модуса бытийности. Это не создаёт сущему проблем в его самодостаточности, но и не обнаруживает перед ним перспектив эскалации в степени полноты его бытия. Единичное сущее полно в себе на том уровне проявленности, в котором и находится в данный момент. Но, если вернуться к моим рассуждениям о генезисе Троицы (какое бы содержание ей ни приписывать), то можно вспомнить, что Единое соответствует своему статусу такового только в аспекте отражённости в Ином. Иначе оно не может не быть тем, что ещё не утратило непричастности к различению себя в аспекте исчисления (не может быть «стольким»). Таким образом, оно Единое, но единичность свою усваивает в контексте троичности. Это есть источник и блага, и зла. Как Единое оно есть парадигма полноты и завершённости в бытии, но и исключённости неограниченной перспективы его в бытийном потенцировании, а как Иное – парадигма трагической расчленённости и разорванности всякого сущего и горения его в огне отчуждения от Единого, но и перспектива в неограниченном его восполнении.

Сущее может избежать этого огня в перспективе опознания себя в единстве с утраченным в результате падения в такую множественность. И только перед лицом Единого.

Разумеется, все эти рассуждения – всего лишь взгляд «снизу». Это о том, что позволяет себя предположить на основании всегда скудного опыта только прикосновения к нему.

Итак, бытие всякого сущего выражается в опознании его как такового иными сущими. Но это возможно только тогда, когда оно опознаётся иным как само опознающее. В природе всякого опознающего нет двух предпосылок для того, чтобы было иначе. Что же ещё может быть опознано чем-то, как не оно само? Узнавание и есть принцип опознания. Узнавание себя, но в модусе утраченности.

Трагической парадигмой этого является миф о растерзываемом титанами Дионисе.

Хорошим примером такого понимания того, что сущих нет самих по себе, является один фрагмент из платоновского «Тимея», посвящённый тому, как демиург создавал космические элементы – стихии. Процитирую его вместе со своим комментарием (тоже как цитатой):

Прекраснейшая же из связей такая, которая в наибольшей степени единит себя и связуемое, и задачу эту наилучшим образом выполняет пропорция, ибо, когда из трех чисел – как кубических, так и квадратных – при любом среднем числе первое так относится к среднему, как среднее к последнему, и соответственно последнее к среднему, как среднее к первому, тогда при перемещении средних чисел на первое и последнее место, а последнего и первого, напротив, на средние места выяснится, что отношение необходимо остается прежним, а коль скоро это так, значит, все эти числа образуют между собой единство.

Немного поговорим об этом непростом месте в «Тимее» Платона. Он там, описывая творение демиургом Космоса, рассказывает, что демиург взял Огонь, Воздух, Воду и Землю. Потом он смешал их в указанной в тексте Платоном пропорции. Из рассуждений Лосева, Юнга, Ямвлиха и других я, когда-то, пытался понять смысл специфических пропорций. Там не было ничего удовлетворительного. В лучшем случае, ссылка на гармонию Космоса в свете совершенства математических соотношений.

А ведь Платон, как мне кажется, имел в виду факт манипуляции стихиями ещё на таком уровне творческого акта, когда нельзя было говорить о наличии (данности) четырёх стихий. На том уровне они ещё присутствовали в модусе неразличимости качеств. И откуда бы стихии могли взяться? Они сами есть плод творчества демиурга.

Ясно, что любому критически выдержанному уму совершенно неудовлетворительна даже констатация того, что демиург «взял Огонь» (откуда, и что это такое – «огонь»? ). Равно и остальные три стихии. И чем они различаются? Если различаются. Но указанные пропорции именно таковы, чтобы допустить возможность смешения, не ставя себя в положение необходимости этого уточнения. Важно, что их четыре, а перестановка их в отношении между собой не нарушает самих отношений в пропорциях. Значит, получаем возможность свидетельствовать о таком смешении ещё на том уровне проявленности стихий, когда их персональная (не в отношениях) природа не инспирирует обязательной различимости. Демиург ведь только-только творит Космос. И вместе с этим он творит и модус «огненности», и модус причастности к другим стихиям (которые являются принципами «твёрдости», «текучести» и т. д.). Тогда в пропорциях (у Платона) они творчеством демиурга приобрели именно в соотношениях (и отношениях как стихий) различие. При этом замещение их друг другом не меняло этих соотношений! Они, как бы, в акте творчества демиурга впервые становились (на новом уровне манифестаций), в условиях указанного порядка и закона, разными стихиями, сохраняя в себе (для себя) каждая качество единой субстанции (первичной) и наследуя его в себе как главное качество, следуя единству своей природы. Заодно (что очень важно!), конечно же, и получаются необходимые условия для определения количественных отношений. В своих пифагорейских рассуждениях Платон описывает Великое Делание демиурга.

Демиург же имел всё, чтобы «насильственным» образом реализовать различие стихий, сохраняя их исходную тождественность. Стихии не были стихиями сами по себе. Они были таковыми только в отношении друг к другу.

Тут возможно возражение в том смысле, что и такие соотношения в пропорциях не обеспечивают полной неразличимости в элементах. Для этого нужно было бы, чтобы любая перестановка не нарушала этих соотношений. Но ведь даже и эти мои рассуждения имеют отношение не к физическому аспекту построения Космоса, а к отысканию принципов символизма, имеющих отношение к его формированию. Здесь выражена догадка о принципах соотношения как указании на то, что субстанция конкретных элементов сама есть производное от соотношений между ними. И символизм, который присутствует в рассуждении, не может предъявить Принцип во всей полноте, а только частично в подходящей символике. А его метафизические корни гораздо глубже.

Как выше сказано, бытие всякого сущего выражается в опознании его как такового иными сущими. Здесь может возникнуть естественный протест. С чего бы это самосознающее сущее нуждается для этого в опознании его кем-то или чем-то иным. Но у нас нет никаких достаточных причин для того, чтобы не усмотреть в его данной проявленности следование в акте самосознания исходной парадигме отражения Единого в Ином. В этом и открывается перспектива падения во множественность (в модусе «инаковости» Единого и его отражения в себе как Ином). И следование этой парадигме сквозь всю «бытийную» фактуру сущего. Также и человек, во внешней оценке фактуры своего самосознания осознающий себя как «эту» персону иным, чьё «местонахождение» и отношение к опознаваемому «себе» лишено определённости в модальностях данного уровня проявленности сущего. Он опознаётся «другим». Тот, кто опознаёт в этом процессе, – выше того, кто опознаётся (в «Ригведе» две птицы на дереве – одна клюёт ягоду, а другая, та что сидит выше, на неё смотрит). Но, наследуя действие в себе принципа единства, сущее позиционирует себя как «этот» в «этом».

О масках

Для разъяснения сказанного сделаем небольшое отступление. Всему сказанному можно придать очевидную аналогию с процедурой оформления всех возможных, но не проявленных, сущих, пребывающих хаотически и вне оформленного бытия. А акт частичной локальной оформленности символически обозначить приданием возможным сущим оформленности в масках. В сущности, в театре, пока он не превратился в «современный» из настоящего, маска и несла двойную нагрузку. Она была приданием ею, в частичном оформлении универсума всех возможностей, модуса оформленной персоны. Но она в гораздо более универсальном смысле символизировала обозначение ею сущего. Таким образом, маска была «жива» тем, что ею оформлялось… Не менее чем труп, который представляет собою скрытый за ним конгломерат многообразных психологических противоречий. Акт пластического оформления посредством маски, к тому же представляя некое сущее, является ликом в более истинном смысле, чем лицо того, кто пользуется им не для обозначения сущего, а для сокрытия его и манипулирования его психологическим отражением в персональной данности.