Аугенблик

– Ну? – поторопила человечка она.

Человечек потоптался на месте, затем обошел небольшой лесок, по форме напоминающий треугольник и… тронулся в обратный путь.

– Эй, куда?! – забеспокоилась Тонечка.

– За знаниями, радость моя! Знания – это сила!

– Ладно, – сдалась моя милая упрямица, – скажу. А то вы оба совсем заблудились и идете, – Тонечка сделала паузу и понизила голос, – совсем не туда. Аугенблик – это на идише мгновение.

Человечек остановился, немного потоптался на месте и пошел обратно.

Я вошел в Тонечку медленно и осторожно, как будто в первый раз. Она резко втянула воздух через плотно сжатые зубы. Так делают дети, когда им немножко больно. Так же медленно качнулся несколько раз и остановился, поймав такое ее состояние, когда разум еще не покинул ее, но уже почти потерял контроль над сознанием. Тонечка смотрела мне в глаза. Я не начинал. Когда нетерпение в ее взгляде выразилось больше всего остального, а разум вновь начал обретать контроль, я, так же медленно, качнул еще несколько раз и опять остановился. Так я проделал раза четыре и когда начал качать в пятый, утопая в глубоких Тонечкиных глазах, тихо спросил не останавливаясь:

– Признайся, счастье мое, вы с Анечкой говорите про это?

Тонечка долго молчала – ей явно трудно было говорить, да и понимать, что я спрашиваю, было трудно. Я замедлил движения, но максимально увеличил глубину проникновения.

– Ко… конечно… конечно говорим, – сбивалась с дыхания моя горячая партнерша, – мы же близняшки!

Я представил на месте Тонечки ее сестру. Представление оказалось слабым и фальшивым – Анечку я не знал. Но и этого представления оказалось так много, что я чуть не кончил, почти не начав. Пришлось вновь остановиться и вернуться к Тонечке. Она молчала. В ее распахнутых глазах жил целый Мир, и я был его обитателем. А может быть и властелином.

Понимая, что при таком мощном возбуждении меня надолго не хватит, я перешел к

основному вопросу:

– Помнишь, она приезжала ко мне, очень тихо спросил я, специально выделив «ко мне», – за документами. На велосипеде приезжала. Она тебе рассказывала?

Тонечка говорила с большим трудом:

– Рассказывала… все рассказала. У нас не бывает тайн друг от друга.

Пришлось делать еще большие перерывы в движениях.

– Ты… ты тогда, – продолжала моя перевозбужденная подруга, – ты тогда… ой, блядь, ты тогда… я сейчас кончу, ты тогда… Она теперь хо… хочет тебя… Ай, блядь, ай, ай ай! А-а-а-а…

Тонечка закатила глаза и подалась мне навстречу, выгнув спину. Я больше не мог сдерживаться и выстрелил в нее, впившись в ее горячие губы своими губами. Тонечка мычала закрытым ртом, синхронно подавая себя навстречу моим движениям. Мы остановились. Я долго не выходил из нее. Потом мы долго молчали.

Слова были сказаны, желания определены, назад дороги не было.

– Тоня, – начал я серьезно, – что мы все ходим «вокруг да около». Это мешает. Вы… вы с сестрой что-то придумали в отношении меня, я же понимаю. Я очень верю тебе, и ты можешь не усложнять ничего.

Я почувствовал, как Тонечка напряглась. Немного помолчав, неуверенно начала:

– Женя, ты хороший… ты добрый. Но это так необычно! Мне нужно кое-что тебе рассказать. Про Анну, про нас с ней. Это невеселая история…

– А конец у нее добрый? – доверительным тоном подбодрил я свою собеседницу.

Тонечка ласково посмотрела на меня, улыбнулась:

– А у истории еще нет конца! И каким он будет, от тебя зависит.

– Я тебя очень внимательно слушаю, хорошая моя. И ничего не бойся.

При этом я невинно чмокнул ее в обе щечки и заговорщицки подмигнул ей.

Тонечка рассказала мне действительно грустную историю. Из ее рассказа я узнал о том, что у ее сестры Ани был парень. И был он у нее первым. Первым во всех отношениях. Она была влюблена в него до безумия! Только о нем и говорила, порой здорово надоедала близким. Для Анны это было больше, чем любовь, это было какое-то безумие!

Дело шло к свадьбе. Свадьбу планировали пышную и к ней готовились обе стороны. И вот когда все было готово… парень бросил ее самым безобразным и постыдным образом. Банальная история. У Анны его перехватила талантливая проститутка, которой вовсе и не нужна была его верность на всю жизнь. Промотав в Ялте все деньги своего избранника – немалую сумму, она вышвырнула его из своей жизни. Бедный любовник поначалу пытался добиться возврата прежних отношений, но, после того, как его избили до полусмерти друзья талантливой проститутки, понял, что односторонняя любовь вовсе не творит чудеса, запил. После месяца тяжелого запоя он уехал в неизвестном направлении, и Анна больше его никогда не видела.

Анна сделалась странной. Почти все время молчала. Родственники встревожились, позвали докторов.

Через неделю она пыталась покончить с собой – к счастью неудачно. Дед – ветеран Великой Отечественной войны, советский офицер, по семейным легендам бравший Рейхстаг и лично видевший маршала Жукова, привез с фронта трофейную опасную бритву знаменитой фирмы Solingen. Анна резанула ею по обеим своим рукам. Отличного качества сталь без труда рассекла нежную девичью плоть. И только нерешительность Анны спасла ее от серьезных увечий. Брызнувшая горячая кровь отрезвила неудавшуюся самоубийцу, и Анна закричала, зовя сестру. Антонина, увидев ужасную картину, не растерялась и смогла грамотно оказать первую помощь до приезда «скорой».

Врачи «скорой», согласно регламенту тех времен, еще Советских, попытались увезти пациентку в психиатрическую больницу. Приличное денежное вознаграждение позволило Анне остаться на свободе.

Антонина не находила себе места и переживала трагедию сестры, как свою собственную. Но она оказалась прочнее, и у нее хватило сил и на свою реабилитацию и на реабилитацию сестры. Спасать Анну приехали многочисленные родственники, но своей липкой заботой они совсем затерроризировали и без того измученную бедняжку и Антонина разогнала всех, не обращая внимания ни на какие возмущения и увещевания.

После этого ужасного случая Анна ушла в себя. Только Антонина и могла пробиться к ее душе и буквально вернула ее к относительно нормальной жизни.

С тех пор Анна патологически ненавидела и боялась мужчин. Так прошло несколько лет. Попытка родственников подвести ее к браку всегда наталкивалась на глухую стену. Анна замыкалась в себе и не разговаривала ни с кем, кроме сестры.

– Жень, – со слезами в глазах говорила Тонечка, – я не знаю, что тебе тогда удалось сделать… как, но ты… ты включил какой-то механизм, понимаешь, и Аня ожила! Я тысячу лет ее не видела такой. Ведь я рассказывала ей про нас с тобой. Много чего рассказывала. Ты, наверное, теперь будешь сердиться на меня.

Эта история, в общем-то, не такая уж и редкая в нашем жестоком мире, очень тронула меня. Наверное, потому, что, хоть и косвенно, но коснулась меня самого. Вот она, страшная реальность. Ни где-то там, в кино или на страницах романа, а прямо передо мной.

– Милая моя Тонечка, – сказал я после ее рассказа. – Механизм, про который ты говорила, создала ты сама. Я лишь включил его. Всеголишь щелкнул тумблером. Не более того. Что касается сердиться, не сердиться… нельзя сердиться на ангела. Это грех неискупаемый!

Мы помолчали.

– Ты добрый, – опять сказала Тонечка. – Ты очень добрый!

Я закопался пальцами в Тонечкины кудряшки, перебирал их. Тонечка лежала спокойно и думала о чем-то своем. Вдруг, в каком-то душевном порыве, она, совсем по-собачьи заглядывая мне в глаза, с жаром заговорила:

– Женечка, милый, родной, хочешь, я сделаю для тебя все? Абсолютно все! Все, что захочешь! Никаких границ! Никаких… вообще никаких! Все! Можно все! Голос ее задрожал и она замолчала.

И не было в этом порыве пошлости. И страсти не было никакой. Одно лишь желание быть благодарной. Может быть нелепым способом, непонятным. Тем, что имелось… И, как трогательно было оно, как чисто!

Мне стало нестерпимо жалко обеих сестер.

Я целовал ее мокрые глаза, я целовал ее соленые щеки и успокаивал, как ребенка.

– Тонечка, бедненькая моя! Неужели ты до сих пор не поняла, что я могу хотеть только того, чего хочешь ты. Ведь я – отражение твоих желаний. Всего лишь отражение. И вся моя заслуга – это умение правильно отражать.

Тонечка успокаивалась. Немного помолчав, она уверенно произнесла:

– Это ты – ангел. Ты, а не я. Ты наш с Аней ангел-спаситель.

– Ну какой я ангел? – вернул я Тонечке ее же слова, сказанные давным-давно.

Мы долго лежали молча. А потом я спросил:

– А ты мне расскажешь, как-нибудь, почему Антонина Аугенблик превратилась в Тонечку Воробьеву?

– Ну конечно расскажу, – повеселела она. – Только это совсем другая история.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Михаил опоздал, Тонечка пришла рано. Я не ожидал ее прихода. Она вошла осторожно, не зная, что я один (еще не проснувшийся Коля не в счет). Тонечка, такая хорошенькая, такая свеженькая стояла и смотрела на меня, и было в ней что-то совершенно необычное, непонятное. Так выглядят очень стеснительные девушки на смотринах. Тонечка улыбалась, и было видно, что мысли ее заняты каким-то важным событием, уже свершившимся или тем, что свершиться должно и очень скоро.

– Тонечка, радость моя, – изумился я, – ну до чего же ты хороша!

– Правда? – лукаво обрадовалась она.

– Еще какая правда! – совершенно не врал я. – А ты чего такая?..

– Какая? – перебила она меня.

– Загадочная!

– А потому что.

– А-а-а! – протянул я. – Ну это же совсем другое дело! Сразу так бы и сказала.

– А ты чего один, – спросила она, умело уводя разговор в сторону, – где сменщик?

– Не знаю, не звонил.

Тонечка опустила глаза и заметно покраснела.

– Жень, – начала она,– тут такое дело…

Я на секунду вновь представил себе усатого Ницше в пестрой еврейской толпе. Негромко заиграла флейта.

– Анечка нас с тобой приглашает. Нас с тобой в гости приглашает.

Теперь голову опустил я.

– Ну конечно, Тонь, – сказал я тихо. – В любое время дня и ночи!

Почти незаметно выделив последнее слово, я просто хотел помочь своей подруге, понимая, что ей не совсем легко дается этот разговор. Мы давно понимали друг друга без слов. Ведь не все нужно выражать словами!

Тонечка, получив мое согласие, не стала ни о чем говорить. Она подошла ко мне, обняла за плечи и быстро поцеловала меня в мои, не успевшие среагировать губы. Затем повернулась и быстро пошла к себе.

– А когда, во сколько? – успел спросить я.

Тонечка, спохватившись, что совсем забыла про необходимые детали, обернулась и быстро проговорила:

– Сегодня. Вечером.

Она ушла, но перед моими глазами странной, загадочной улыбкой продолжало сиять ее лицо. Куда там Джоконде до такой улыбки! Я повернулся к зеркалу. На моем лице была точно такая же улыбка. Только совсем глупая.

Мы поняли друг друга.

Ближе к вечеру я позвонил из дома. Позвонил специально поздно, чтобы и девушкам дать время все решить окончательно, и самому не быть назойливым.

– Женя, – услышал я в трубке, – мы тебя ждем.

– Тоня, а в какую… квартиру приходить, – разыграл я непонимание.

– Это Аня, – Тоня занята сейчас. Позвать?

– Анечка, – сказал я очень серьезным, но мягким тоном, – не нужно звать. Пусть своими делами занимается. Мы же все равно увидимся. Я тебе хотел сказать…

– Да, я слушаю.

– Тоня как-то сказала, что вы с ней разные…

Анечка молчала.

– Теперь я тоже так думаю. Понимаешь, каждый человек, имеет не только внешность, он создает свой неповторимый образ. Вы можете быть похожи, как две капли воды…

Я сбился и замолчал.

– Я слушаю, Женя, – подтолкнула меня Анечка.

– Ваши образы разные. Понимаешь меня?

– Понимаю, Женя, очень хорошо понимаю.

– Я сейчас тебе скажу одну вещь…

Я действительно был в смятении и прекрасно видел, что для Ани это не секрет. Она не торопила меня.

– У меня такого никогда в жизни не было, – начал я неудачно, – я имею в виду, вот так общаться с очень похожими людьми.

– В глазах двоиться? – очень весело спросила моя собеседница.

– Да… – сознался я. – Только не в глазах. В душе… в сердце.

Это было смело! Я успел пожалеть о такой смелости. Но Аня была очень неглупой и дипломатичной девушкой, давая мне некоторые права на ошибки.

– …И я не знаю, поверь, чей образ сейчас меня волнует больше.

Анечка долго молчала, а я не торопил ее. За это время я услышал звон посуды и понял – Тонечки рядом нет, мы с ее сестрой уже наедине.

Анечка тихо и немного лукаво спросила

– Это что, наш маленький заговор? – я почувствовал доброту в голосе моей новой собеседницы, и понял, что Аня улыбается.

– Ну, – не сразу нашелся я, – пусть это будет наша маленькая тайна.

– Хорошо, Женя, пусть это будет нашей маленькой тайной.

Последние слова Анечка прошептала совсем тихо, и я понял их, скорее по форме, чем по смыслу.

– Анечка, Аня… – начал я.

– Да, Женя, я слушаю.

– Аня, ты не представляешь, как приятно мне было с тобой поговорить! – предложил я своей собеседнице закончить разговор без Тонечки.

После пятисекундного замешательства Анечка ответила:

– Я рада. И мне тоже очень приятно.

И она первой положила трубку.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Я снова подготовился: к встрече с сестрами-близняшками я отправился с тортом «Птичье молоко», двумя бутылками Советского шампанского и с двумя огромными розами. Для Тонечки Воробьевой предназначалась красная – символ страстной любви, для Анечки Аугенблик розовая – символ многообещающего начала таких же страстных отношений. Я предположил, что у обеих сестер тонкий вкус, и они могли такие условности чувствовать или хотя бы знать символику.

Накануне мы с Тонечкой уже условились, что она встретит меня заранее. Тогда получалось, что в гости к ее сестре мы придем парой. В этом ничего предосудительного не было, ну а дальше… Дальше, как пойдет. В конце концов, так выходило, что мы, все трое, двигались к одной и той же цели, и только необычность этой цели, нестандартность ситуации не позволяли нам быть полностью раскованными.

Тонечка Воробьева ждала. Завидев меня, еще издали, она кивком головы показала, пойдем, мол! Я остановился и отрицательно покачал головой, показывая розы. Тонечка быстро подошла, дежурно взяла протянутую мной красную розу, внимательно посмотрев на розовую, подставила щечку и, улыбаясь, проговорила:

– Я больше люблю розовые! Ты же знаешь.

Было очень заметно, что моя милая еврейская девушка сильно волнуется. Я же осмелел (в конце-то концов, мы с Тонечкой Воробьевой такое себе позволяем!) и, изучая ее прекрасные глаза, тихо произнес:

– Конечно знаю, Тонечка! Но здесь случай особенный: ты уже моя… А Анечка еще нет.

При этих словах уже моя Тонечка густо покраснела и опустила глаза. Я невольно залюбовался ею, не в силах отвести взгляд.

– Какая же ты у меня хорошенькая! – искренне восхитился я.

– Да? – кокетливо и даже немного лукаво произнесла она, – а как же Анечка?

Я вспомнил про Анечку.

– Вы обе прекрасны! – не решившись обнаглеть до«еще не знаю», ушел я от ответственности.

– Я тебя поняла, Женька, – посерьезнела Тонечка.

Я вспомнил, как она, в свое время рассказывала, что Анечка довольно долго занималась флористикой; наверняка и Тонечка была, что называется «в теме», и никаких сомнений на счет понимания сестрами «безобидного» языка цветов у меня не осталось.

Я притянул к себе очаровательную Тонечку и поцеловал ее в уголок рта, ощутив при этом границу межу бархатом щеки и влажной точкой между сходившими губами. Это был наш условный поцелуй, обещающий согласие на самые решительные действия, и этот прием всегда сильно заводил нас обоих.

– Подожди, Женечка, подожди, – теряла самообладание моя пленница.

Я еще немного поиграл кончиком языка с Тонечкиным уголком рта и медленно выпустил ее на свободу. Тонечка быстро взглянула на меня и, с какой-то, почти незаметной деловитостью, тихо проговорила:

– Силы береги! Они тебе еще понадобятся…

Я по-доброму засмеялся, снова притянул Тонечкину головку и безобидно поцеловал в лоб.

– Нам куда, – уже спокойно спросил я. К тебе или к Анечке.

Моя славная заговорщица, немного помолчав, ответила:

– К Ане пойдем. Она немного стесняется.

– Понятно! Мой дом – моя крепость.

– Типа того.

Я вспомнил о многочисленных близких Тонечки и Анечки и, представив, как они кочуют из квартиры в квартиру, немного их пожалел. Тут я опять, в своем представлении, увидел дружное чаепитие за столом тесной кухни, конечно же, в присутствии, затесавшегося навсегда, любопытного усача Ницше. Почему-то мне стало его жаль больше остальных. Впрочем, жалким философ вовсе не выглядел. Он крутил правый ус и гаденько подмигивал, явно намекая на то, что он полностью одобряет мои намерения в отношении Тонечкинойсестры-близняшки и чтобы я был более решительным.

– Эй! Проснитесь, граф, вас ждут великие дела! – неточной цитатой от слуги знаменитого Сен-Симона вывела меня из оцепенения Тонечка Воробьева.

Усатый Ницше сделался серьезным, испуганно моргнул пару раз и растаял вместе со всеми остальными участниками чаепития.

Анечка открыла сразу, впустив сначала меня, затем сестру. Я тут же заметил, царивший в квартире порядок, которого в прошлый наш с Тонечкой раз, было гораздо меньше. Тонкий и очень приятный аромат, который я почувствовал сразу, в прихожей был очень приятен. Анечка, одетая просто, без торжественности, и, в то же время очень изысканно, сразу очаровала меня. Точная копия Тонечки, своей сестры-близняшки, она все-таки чем-то отличалась, и я никак не мог осознать – чем. Света в прихожей было мало, и это скрывало детали.

Я посмотрел в такие знакомые и совсем незнакомые глаза, светящиеся легкой улыбкой, и все-таки серьезные, и протянул розу.

Анечка взяла ее (при этом от меня не укрылось возросшее волнение), поднесла к носику, вдохнула аромат цветка, на мгновение закрыв почти Тонечкины глаза и просто сказала:

– Спасибо, Женя, – очень и очень приятно! В зеркале прихожей я на секунду поймал Тонечкин взгляд. Она не знала, что я ее вижу. У Тонечки на лице была улыбка, которая ничего другого, кроме«Вот и славно! Трам-пам-пам!» не говорила.

«Контакт установлен» – с волнительным удовольствием подумал я.

Первое время чувствовалось некоторое напряжение, такое естественное в сложившейся ситуации. Мы довольно долго вели беседу, ели сладости, пили очень ароматный, совсем не магазинный чай. Напряжение таяло – мы с Анечкой привыкали друг к другу, Тонечка привыкала к нам.

Однако время неумолимо шло вперед. Я чувствовал, что никто не знает, как бы сделать так, чтобы мы с Анечкой, остались одни, и это выглядело бы естественно. И тут зазвонил телефон, и по тому, что к аппарату буквально кинулась не хозяйка квартиры, а Тонечка, я понял, что ошибся и, в очередной раз подивился изобретательности сестер-близняшек. Тонечка, с довольно заметными фальшивыми нотками в голосе, что-то тихо ответила, потом спросила и, как бы с сожалением, протянула:

– Ну ладно, сейчас приду.

При этих словах мы с Анечкой синхронно напряглись, посмотрели друг на друга и так же синхронно и несколько заговорщицки улыбнулись.

Анечка была чертовски хороша! Ее образ, все-таки так похожий на образ Тонечки, был свеж и чист, неизведан и нестерпимо привлекателен! Мы еще не смотрели в глаза друг другу подолгу, но и короткого взгляда, по крайней мере мне, было достаточно, чтобы утонуть в глубине ее глаз и не выплыть никогда, если Анечка этого не захочет!

Тонечка собралась уйти, но, как бы очнувшись, быстро проговорила:

– Аня, я розу забыла… Принесешь?

Анечка разыграла внезапно возникшую озабоченность и пошла в комнату. Тонечка наклонилась ко мне и горячим дыханием обожгла мне ухо и двумя простыми словами опалила мою душу:

– Не робей!

Мы с Анечкой Аугенблик, с близняшкой моей Тонечки Воробьевой остались вдвоем. Остались совсем одни.

Я сразу понял – в моих разговорах, в действиях не должно быть никакой фальши! Да я и не мог бы ее допустить, зная печальную историю сестры Тони. Игра – это совсем другое дело. Игра – есть игра, она принимается обоими, и в ней нет обмана. Но игра кончилась. А еще я понимал, что Анечка мне верит, и понимание этого, поднимало меня на такую высоту, на которой я вообще в своей жизни не бывал никогда!

– Аня! – мы держали бокалы с шампанским и смотрели друг другу в глаза, – Аня…

Я запнулся и замолчал. Анечка тоже молчала. Не торопила – ждала.

– Аня, ты сразила меня, и я ни-че-го не могу с этим поделать.

Она стояла и ничего не говорила. Она смотрела в мои глаза, и я уже не сопротивлялся – не было никакого смысла и не было сил сопротивляться. Я не просто проваливался в ее карие глаза, такие НЕ Тонечкины, такие другие, я уже падал в эту бездонную пропасть ее души, и думал только об одном: как бы ни сойти с ума от такой стремительности этого падения!

Я поставил на кухонный стол невыпитый бокал с шампанским. Аня поставила свой. Я взял ее за руки, такие живые, такие тоже НЕ Тонечкины и совсем фальшиво произнес:

– А Тоня… Вдруг Тоня придет?

Аня смотрела на меня с улыбкой понимания и помогла мне.

– Она не придет.

Все. Больше никаких условностей не было нужно. Я медленно притянул Аню к себе, наслаждаясь ее податливостью, ее готовностью, и, очень медленно и осторожно дотронулся своими губами до ее, еще незнакомых мне губ. Аня ответила, совсем слегка, раскрыв их, лишь намеком показывая эту свою готовность. Наш первый поцелуй был нежен, как цвет подаренной мной розы, и губы Ани пахли не простой и озорной мятой, а благородным опиумным ароматом, и кружил голову, и уводил за собой и порабощал мою, и без того трепещущую душу.

Моя загадочная еврейская девушка дышала глубоко и прерывисто, и так же прерывисто прошептала:

– Женечка, подожди, Женечка…

Она взяла меня за руку и несильно потянула в свою комнату. Несильно… Но если бы у меня вдруг возникло желание сопротивляться, это было бы так же бессмысленно, как бессмысленно сопротивляться движению планеты, совершающей свое вечное движение во вселенной.

Аня открыла дверь своей комнаты и ввела меня в ее ароматный полумрак.

«Свеча горела на столе, свеча горела» – не подумал – услышал я! Прекрасные слова великого Пастернака растворились в пространстве, задав ему свой загадочный тон, задав времени свое направление.

На столике около уже приготовленной постели в изысканном старинном подсвечнике горела свеча. Ее колышущееся пламя жило, и тени, которые отбрасывал ее благородный свет, тоже жили. И мы жили в этих тенях, и счастья наше жило и жило настоящее торжество самой Жизни! Простоватая тахта, застеленная красивым шелковым бельем, с непростым восточным орнаментом, превратилась в сказочное ложе любви.

«Тонечка, Тонечка! Ты действительно Ангел! – короткой вспышкой мелькнуло понимание ее участия, – куда мне до тебя…»

Я целовал Аню ласково и нежно. Я целовал ее ароматные губы, я целовал ее закрытые глаза, я целовал ее розовые твердые соски, я целовал ее шрамики на запястьях, мечтая проникнуть в далекое прошлое, чтобы изо всех сил втянуть в себя, выпить ее тогдашнюю боль…

Аня не произносила слов, она слегка постанывала, не в силах полностью скрывать желание. И когда воля совсем покинула меня, я начал входить в нее, так нежно и так осторожно, как будто у Ани никогда не было мужчины.

Я вошел слегка, я вошел совсем немного, почувствовав, как ее плоть тесно обхватила мою, и задержался в этом положении. Аня расслабилась, обхватила своими горячими, дрожащими от нетерпения ладонями мои ягодицы и вдавила меня в себя, издав при этом долгий протяжный стон. После этого стона, растворившимся розовым сладким туманом в моей душе, произнесла несколько слов на языке, так похожем на немецкий, и тут же повторила на русском:

– Теперь ты мой! Теперь ты весь мой!

Я замер, с наслаждением ощущая, как тесно ее, совсем НЕ Тонечкино пространство.

– Ну давай, Женечка, милый, давай… Я же не могу больше! – тянулась теперь уже моя Анечка, своими губами к моим, – пожалуйста… не мучай меня!

Я двигался медленно, постепенно ускоряя темп. И так же медленно и постепенно уходила нежность и осторожность. Рождалась и росла страсть. Я, изо всех оставшихся сил, таких немногих, всматривался, вслушивался, вдумывался в желания моей новой партнерши и удовлетворял эти желания, и, вместе с этим удовлетворением, в мою душу входил такой огонь и такой ледяной холод! И протяжные стоны моей Анечки звучали в ней такой музыкой, что я понял – больше я себе не принадлежу! Время потеряло смысл и больше не обозначало нашу любовь и нашу страсть. И только когда я почувствовал, что вот теперь, вот прямо сейчас моя душа разлетится на миллиарды молекул, достигнув дна пропасти, в которую я летел целую вечность, я, на крошечную долю секунды, увидел немного испуганный и совершенно потерянный Анечкин взгляд, и понял – рай на земле существует!