Триада

– М-м-м, вкусно,– прочмокал Эдуардович, жевавший свой чибрик.

– Да, magnifique,– согласился со своим товарищем Саша, блеснув своим знанием французского.

– Благодарю,– покраснел Витыч.

– Мог бы ты рецептик дать? Я бы его жене отдал и довольствовался бы кулинарным гением у себя дома.

– Мог бы, только соль не в этом,– подметил хозяин, закручивая блинок в трубочку.

– А в чём же?

– Ну-ка, просим, просим,– спохватился врач, который, в отличие от Альбертовича, складывал блин в треугольничек.

– Вы удивитесь, но дело-то в муке!– Показал бухгалтер на мешок с надписью – «Мука».– Я сам её смалываю.

– Да ладно! Никогда бы не поверил, что мука способна повлиять на вкус,– удивился Чуриков, наливая чай в свою кружечку, украшенную старой родной гжелью.

– Твоя мельница, что ли, там стоит?– Спросил Игнат своего бывшего коллегу.

– Да, а разве я тебе этого не говорил?– Почесав макушку, вспомнил.– А, точно, я же Саше-то рассказывал. Совсем старый стал.

– Ясно, старикашка,– ухмыльнулся Эдуардович.– Мне вот что не понятно – откуда у тебя земельный участок с настоящим домом, с водопроводом и не только, да ещё и с мельницей в придачу? Что-то не припомню, чтобы ты об этом распространялся.

– Ну, хорошо. Коли никто никуда не торопится, то поведаю вам свою историю. Дело было ещё до Великой Русской революции. Землица сия принадлежала ещё моему отцу, а до него моему деду…

***

1898 год, в одном из районов Санкт-Петербурга.

Чуть слышался вдалеке стук колёс пролётки, то тут же в квартире начинались паника и хаос, из которых вот уже седьмую неделю первой выходила молодая красивая девушка лет двадцати пяти. Несмотря на свой не самый большой рост, она никогда в обществе не считалась маленькой. Её стойкий и бойкий характер делали её выше и сильнее: именно поэтому эту девушку в народе прозвали Афиной. Во время всякой суматохи в доме звучали всё те же слова: «Ольга Валериевна, ну, куда вы? Не надо вам себя напрягать, сейчас он сам к Вам поднимется»,– на что шёл извечный ответ: «У каждого свои недостатки: кто-то – пьёт, кто-то – людей на кол сажает, а я, сука такая,– люблю»,– после чего никто больше не осмеливался ни добавить, ни убавить. На улице стоял месяц декабрь. Лютая вьюга злилась на проспектах Петрова града. Однако, что может остановить человека, когда он чувствует? Уж точно не слова или погода…

Выбежавшая лишь в одном накинутом пальто, Ольга спешила к пролётке. Навстречу к ней выходил её муж Альберт Фёдорович, местный прокурор, который на этот раз всё-таки поднял в воздух свою жену, восклицая:

– Она наша! Мы добились этого спустя столько недель!

– Слава тебе, Господи!– Взглянув на небо, поблагодарила Ольга Всевышнего за сию благодать, а после, словно бы клешнями, вцепилась в шинель Альберта и, прижав его к себе, поцеловала в губы искренне и по-настоящему. Они бы так и простояли до самого обморожения, если бы не голос служанки, кричавшей им, боясь высунуться из окна дома. К молодым вышел дядя Боря, дрожавший, как зайчик под кустом, и державший им дверь, ворча себе под нос, но всё же лицо у него оставалось добрым и тёплым.

Стол уже был накрыт всевозможными вкусностями к приходу главы семьи. Конечно, не без салата, который он так любил. Из кухни доносился приятный манящий запах. Первым же уселся за стол голодный дядя Боря, взял ломоть хлеба, грубо нарвал его на более мелкие кусочки. Подошедшая служанка Мариша не дала ему и крошки откусить, пока не сели Альберт с женой. Впрочем, как и всегда за обедом, после того как все заняли свои места, когда в тарелки был налит суп, начались расспросы. Последние новости были воздухом, каким дышала семья во время застолий.

– Ну-с, поведайте нам-с каково оно и с чем его едят,– просил дядя Боря, бывший крепостник.

– Да, милый, расскажи про «Чумку», тем более мы там вскоре будем жить!– Радовалась Ольга, державшая руку своего мужа, не отводя от него глаз.

Мариша, услышав последние слова, не сдержала восторга и обняла хозяйку дома. Борис Беримирович не повёл и бровью, однако глубоко в душе он был счастлив за своего сына.

***

– «Чумка»?– Перебил рассказчика Чуриков на слове, доселе ему не знакомом.

– Вот скажи-ка мне – на что это слово похоже?– Чуть потупив голову, ответил вопросом на вопрос врача бухгалтер.

– Хм-м-м… На чуму,– растеряно ответил Чуриков.

– Верно, только с чем у Вас оно ассоциируется, товарищ? Вы же всё-таки – врач как-никак,– подмигнул Витыч.

– Ну, это меняет дело!– Изобразил Чуриков сарказм.– Со смертью, наверное.

– Вот это уже ближе, правда не совсем в точку. Эх, представь себе смерть, которая оживляет, а после повторной кончины – попав в почву, создаёт настолько плодородный слой, что урожай можно за месяц-два вырастить. Как раз таки земля-почва и есть «Чумка»,– попытался объяснить Виталий Альбертович, после слов которого уже Игнат Эдуардович поперхнулся блином и попытался его запить чаем, так как вспомнил свой сон, где фигурировали точно мёртвые или ещё не совсем существа.

Никто внимания этому не придал, а Чуриков больше не хотел участвовать в допросе. Рассказчик продолжил.

***

Альберт выдержал недолгую паузу, оглядев всех. Стало прохладно.

– Если вкратце, то не всё так уж гладко. Говорят, что видели целые стаи нежити неподалёку от "Чумки". Ведётся строгий контроль над территорией,– все слушали его внимательно, не перебивая, стараясь ничего не упустить из речи.

– И из-за этого ты получил землю?– Прозвучало из уст Ольги.

– Ну,– вздохнул печально муж, оторвав себе кусочек хлеба,– ты сама понимаешь… Везёт только дуракам.

– И ладно! Я – счастлива, и любая неприятность не сможет мне помешать радоваться, покуда ты, дорогой, со мной.

– Иди ко мне,– потянулся Альберт к Оле, которая взаимно потянулась к нему.

Любой бы в этот момент почувствовал себя как-то неловко, но это не про дядю Борю, облизывавшего тарелку, в которой некогда был ни в чём не повинный, кроме вкуса и аромата, суп: он совершенно не обращал на них никакого внимания, будто бы тот находился в своём мирке, для которого единственная цель была в том, чтобы набить живот, а может и нет.

– Молодые!– Вдруг раздалось из уст дяди,– Я малёха подслушал Вас волей-неволей. Спешу напомнить,– указал он ложкою на мужа.

– Дядь Борь, вот вы – как всегда, точны как часы, но не в то время.

– Простите-с… Мариша! Где ты, баба окаянная!?– Возмутился Борис Беримирович и вышел из комнаты, хоть и сделал он это не ради Мариши.

И вот влюблённые остались наедине. Вот только зачем она им? Казалось, что вся Вселенная предоставила паре шанс остаться одним. Даже дядя Боря не смел им мешать. Однако молодожёны не хотели того. Они нуждались в чём-то ином, потому те сидели в тишине, как бы не замечая друг друга.

– Я считаю, что…

– И я так считаю,– перебила Альберта жена, да с таким пониманием и глубиной, что точно один разум на двоих.

– Ну-с, прошу к десертику-с,– ввалился с грохотом со счастливой улыбкою дядя Боря в трапезную, встав столбом в дверях, мешая Марише пройти с подносом угощений и вкусностей,– Простите-с, Мариш!– извинился за свою невнимательность дядечка, кой уже никогда не расстанется со словоерсом, впившегося в человека на подкорке.

Альберт встал из-за стола, чтобы помочь освободить место под поднос, а Афина пошла к служанке, у которой руки тряслись и прогибались под тяжестью подноса.

– Видимо, постарались Вы на славу: столько булочек!– Заметил хозяин дома, передвигая тарелки дальше на край, создавая тем самым вид этакого котлована, нежели стола с блюдами, в центре которого образовывалась большая дыра, не заполненная ничем,– Вот, давайте-ка сюда, аккуратненько. Фух, вроде бы всё!

– Ну-с, а я вот самоварчик Вам нести, тёплый и вкусный,– широкими шагами нёс дядя Боря свой излюбленный золотой самовар, наполненный доверху чаем.

– Подавайте сюда, Борис Беримирович! Нет, чуть правее,– руководила процессом Ольга.

Через минуту всё уже стояло на своих местах. Кружки, выстроившись эшелоном, чётким строем шли к разливному крану, дабы пополнить свой боезапас новыми порциями свежего чая. Забыл сказать, что Альберт Фёдорович любил историю, да так, что бывает он вечерами собирает всех у кресла, переодевшись в главного героя своих сказаний, и без умолку рассказывал и рассказывал. Если тот входил во вкус, то прощай здоровый сон, однако его жена, будучи уже опытной в этом деле, вовремя останавливала его. И, конечно, хозяин дома имел большую фантазию, которую постоянно использовал, не отказывая ей ни в чём, даже сейчас он воображал себе колонну чашек, идущую словно бы полковой строй ровной линией. Один Светлый человек дал ему совет: "Пиши",– всего одно словно, но какой же смысл оно несло, какой позыв… Хоть и работал Альберт прокурором, всё равно, когда находилась свободная минутка, излагал свои мысли на бумаге, по крайней мере, так было до этого лета. Именно тогда Альберт с Олей подали бумагу на получение собственного домика в полях с золотой рожью где-то вдали от цивилизации и города, дабы хоть иногда жить в своё удовольствие целой семьёй. Ответа всё не было и не было, однако супруги никогда не отчаивались и знали, что всё будет, что всё придёт – нужно только подождать. И вот сегодня – и есть тот самый день, когда ожидания и желания стали явью. Правда был один нюанс, о котором сразу за столом Альберт говорить не стал, а решил выждать более подходящего момента. Опять ожидания! Неужто мир настолько тесен, что ничего никогда не уходит насовсем?

***

Высокая блинная башня за время повествования превратилась в обрушившиеся остатки, точно бы прошло неисчислимое множество лет, и некогда величественная крепость превратилась в развалины и руины. Чайник кипятится снова, ведь лучшая закуска – это слова. Солнце светило также ярко и тепло, но если его заволакивало тучей, то это длилось довольно-таки долго, как сейчас. Тень покрыла всё и вся, кроме Виталия. Почему-то занавес не закрыл его одного. Знак? Или же что-то иное? Игнат Эдуардович не хотел перебивать своего давнего друга, да и Саша тоже. Для них сейчас старый бухгалтер был самым важным человеком на Земле. Казалось, что речь его заколдована: схватила товарищей и приковала к стульям.

Чайничек вскипел. Чуриков жестом руки указал Эдуардовичу на него, и тот пошёл к плите. Он повернул тумблер, газ перестал поступать. Профессор потянулся за кухонной перчаткой, так как ручка чайника была металлической… Неожиданно Эдуардович застыл на месте. Это была не магия слов Витыча, а нечто, точнее некто другой. Он стоял в нескольких шагах от него.

Человек был одет в чёрный сюртук, под которым горела белым пламенем рубаха с шестью, словно бы зрачками, пуговицами. Смотрел человек на Игната с загадочной улыбкой, которая несла то ли радость, то ли предвещала что-то дурное. Эдуардович же смотрел на него с выпученными глазами. По телу пробежала знакомая дрожь. Таинственная персона успокоила его, поднеся палец ко рту с тихим "тш-ш-ш-ш", затем указала на стол. Игнат посмотрел на них: Чуриков подзывал друга к себе. В конце концов, Саша вышел из-за стола и подошёл к обомлевшему профессору.

– Что ты встал как пень? Мы тебя ждём,– подбадривал Александр Игната.– Может, случилось чего? Плохо себя чувствуешь?– Ох уж эта забота и любознательность гинекологов!

– Ты ничего не видишь там в углу?– Собравшись с силами, спросил он Чурикова.

– Нет.– Отрезал Саша, оглядев пустующий угол.– С тобой точно всё в порядке: с самого утра тебя бросает то в жар, то в холод?– переспросил врач, явно насторожившийся.

– Точно?

– Точно. Иди, мы тебя ждём.– Похлопал по плечу.– Но если чего, то ты говори – не держи в себе,– на что профессор ответил кивком.

"Почему он его не видит?– Спрашивал себя Эдуардович.– Я сошёл с ума?"

– Нет, ты не сошёл с ума,– послышалось из-за спины, как тогда во сне.

– Неужто… ты…

– Не надо… Слушай, слушай.

***

Обед давно прошёл. Дело близилось к Новому году, правда в доме не веяло праздничным настроеньем. Пару недель назад дядя Боря захворал, да так, что и в туалет без помощи ходить не мог. Каждый старался вылечить Бориса: от суповых капельниц до настоящих лекарей – всё безуспешно. Все в доме были подавлены. Больного никто не хотел оставлять одного: то Мариша в перерывах между готовкой и уборкой подходила к его постели, принося с собой разную приготовленную вкусность; то беременная Оля садилась на табурет поодаль лежанки и разговаривала с ним; то Альберт, не отходивший от него ни на шаг, каждый Божий день, несясь с работы в аптеку и сразу к любимому дяде, который заменил ему отца после его "Альтернативы". Он ночевал возле лежанки Бориса, чтобы быть рядом с ним и исполнять все его просьбы и прихоти.

Наступило тридцать первое декабря, а с ним и чудо – Борис Беримирович вышел сам из своей комнаты, укутавшись в шерстяное одеяло.

– Куда же вы встали! Идите быстро в постель, врач строго-настрого запретил Вам вставать!– Закричала Ольга, подбежав к дяде.

– Погоди ты, дочка-с. Сказать мне надо кое-что… напоследок,– уверенно и нежно говорил тот, ступая в сторону гостиной. Сильная Афина не смогла сдержать слёз и маленькими шажочками устремилась вслед за одеялом.

Все изумились при появлении Бориса. Альберт встал с кресла, но Оля жестом усадила того обратно. Больной сначала присел на диван, а через минуту прилёг.

– Оставьте меня с Альбертом наедине, пожалуйста,– попросил Борис, поцеловав ручку Оли.

Все женщины покинули комнату, оставив мужчин одних.

– Дорогой мой,– начал дядя,– улыбнись (Альберт Фёдорович улыбается). Вот. Славную жизнь я прожил.

– Дядя Борь, Вы чего такое говорите?

– А то и говорю-с. Кхм… Близок мой конец, как бы ты не старался; люди всё равно рано или поздно умирают, а сейчас просто пришёл мой черёд. Хах! И я спокоен. Всю свою жизнь боялся этого момента, но почему-то именно сегодня всё наоборот – вот ведь какая ирония. Бременил, бременил себя, а теперь, ать, жалею. Но я счастлив. Ты подарил мне вторую жизнь, когда твой отец пришёл ко мне 29 лет назад и я увидел тебя, маленькое дитя, закутанное в это одеяльце. Нынче вона ты какой! Сильный, здоровый, имеешь семью, крышу над головой. Скоро родится дитя. У меня не было всего этого: ни жены, ни детей, ни родителей, ни даже дома-с. А потом появился в моей никчёмной жизни ты. Сначала я испугался и не понимал, что мне делать, если будучи одним едва сводил концы с концами после дара батюшки Александра Николаевича… Кхм… Но, как видишь-сь, всё образумилось. Я нашёл работу, вскоре и дом, а ты всё рос и рос. Вот, как помню, устраивал тебя в гимназию и мечтал, что ты получишь образование и, возможно, меня потом обучишь чутка. Кто-то спросил: "Вы кем мальчику приходитесь?"– а, вместо меня, сказал ты громко: "Папа!".– У дяди Бори потекла по щеке скупая слеза, словно та, которую видел Игнат Эдуардович на стекле.– Хоть и знаешь, что я тебе не отец, но ты для меня – сын.

– Дядя Борь, я… я…– не смог сказать Альберт, было слишком тяжело.

– На, возьми.

– Что это? Розочка?

– Верно. Это розочка, которую ты мне подарил тогда, в день нашей первой встречи: я увидел тянувшуюся ко мне ручку младенца, в которой была она,– дядя Боря выдержал небольшую паузу.– Не родни меня с собой, ведь ты – другой. Не строй свою жизнь по образцу кого-то, ибо эта тропа уже проложена. Найди свой путь, которому будут следовать другие. Все мы в той или иной мере равны и одинаковы, поэтому не стоит забывать про себя, а главное о тех, кому ты действительно дорог-с за свой характер и душу-с… Зови всех!– Альберт повиновался и открыл двери. В комнату вошли Оля и Мариша.

Но вместо слов Бориса Беримировича в комнате раздался женский плач…

***

Что за розочка была описана в рассказе? Неужто та самая? Игнат положил свою ладонь на карман и продолжил слушать Витыча, сидевшего с каменным лицом.

***

На улице жарил июль. Город жил. Все лавки распахнули перед посетителями двери, которые заманивали различными безделушками и пряниками. По дорогам ходили омнибусы, в которых сидели толпы людей, ехавших на работу или по своим делам. На ветвях деревьев пели птички, а в каналах крякали уточки. Небо было кристально-синим без единого облачка. Детишки играли во дворах, пачкая недавно выстиранные мамами одёжки, а кто-то раздавал свежий выпуск газеты, подзывая к себе громкими цитатами. Люди на это клевали и подходили к мальчонке, чтобы купить листовку. По градской площади гуляли те, кто сегодня был не занят, в основном это были бабуси, кормившие голубей засохшим хлебом. Проезжая мимо мастерских, можно было услышать соответствующий делу звук: плотник – стук молотка, ткач – треск ткацкой машины, кузнец – скрип столярного круга. Местные рестораны и кабаки к лету выставили свои столы наружу, за которыми уже вовсю сидели гости.

Перед одним из таких заведений вышел Альберт Фёдорович из омнибуса. У него была назначена встреча с одним серьёзным человеком. Место встречи давно знакомо прокурору по многим причинам. Все здесь знали нашего героя. Альберт при себе имел целый портфель важных бумаг, на чьих должна стоять печать того: уж очень серьёзного человека. Перед входом в питейное заведение у него заиграла улыбка, которую он не мог скрыть.

Служанка отвела его к нужному стоику, где, точно вовремя, сидел Прокофий Сергеевич, толстяк с заострёнными маленькими усиками. Одет тот был в синий сюртук. Толстяк встал со своего места и пожал Альберту руку, да так крепко, что прокурор, клянусь, услышал хруст. На столе уже пенились кружки, наполненные самым свежим квасом. Ольге раньше приходилось ежедневно приобретать в местной лавке сие пойло, пока она не научилась его делать сама: такой Альберт был любитель, поэтому настроение у него поднялось ещё больше. Это уловка, подстроенная специально Прокофием для него, или случайность?

– Ну-с, доброго вам утра,– забасил мужик, отпив большой глоток из деревянной кружки.

– Взаимно, Прокофий Сергеевич.

– Альберт Борисович! Сколько лет, сколько зим? Вижу, что похорошел с нашей последней встречи,– хоть на первый взгляд вам и показалось, что человек был добрым и в хороших отношениях с прокурором, но они друг друга ненавидели.

Да-да, именно так! Их соперничество длилось ещё с давних пор. Каждый из них хотел стоять выше другого, и из-за этого у многих, им приближённых, постоянно случались различные взбучки за ошибки, далеко ими не совершённые. Однако однажды произошёл последний случай, обративший чашу весов в сторону одного из противоборствующих на долгое время: виновницей сих событий была Оля, за которой с полгода как ухаживал Прокофий, будучи тогда ещё спортивным молодым человеком. В отношениях ему всё не везло да не везло. Для него Афина казалась неприступной крепостью, пока та не пригласила мученика сама на свидание. Разумеется, по меркам того времени, это было неправильно, но Прокофий старался закрыть на сие глаза, отвечая на вопросы подробностей тем, что именно он пригласил Ольгу, а не наоборот… В общем пришли они в тот самый кабак, в котором сейчас сидят наши герои, сели за тот же столик, заказали всевозможных кушаний, и вечер проходил прекрасно. Они были довольны, покуда не объявился аспид. Прокофий старался не обращать на него никакого внимания, увлекая Афину своими рассказами и вопросами обо всём. И это работало – ему получилось соорудить невидимую стену между Альбертом и ними. Пришло время танца, а Олин кавалер, как по несчастью, отошёл в уборную. Она сидела одна и скучала, боясь, что песня закончится, когда Прокофий вернётся. Однако тут приходит он: рослый, красивый, юный, прокурор, который весь из себя словно бы Принц Уэльский, и говорит, да так нежно, что ни слово, то услада для ушей. Оля, опьянённая его речами, поддалась и пустилась в пляс… А Прокофий стоял в дверях и наблюдал за парой, не выдавая себя. И вот тогда Альберт нанёс, казалось, последний удар по врагу, но всё не так просто.

– Чего нельзя сказать о тебе,– подстрекнул прокурор толстяка, от чего тот сильно сморжопился.

– Вы только на него поглядите – со смеху падаю!– саркастично засмеялся тот.

– Будет тебе, я не за войной, а за печатью, друг.

– Вона как! Друг, значится! Засмущал, так засмущал ты меня, друг-кобель,– сделал Прокофий такую ухмылку, по которой у Альберта чесался кулак, чтобы хорошенько врезать, но не мог из-за недавнего рукопожатия.– Давай сюда свои бумажки.

– Секунду…

– Да тебе и меньше секунды нужно, чтобы чужую женщину увести,– не успокаивался всё никак толстяк.

– Сюда и сюда нужна печать,– сдерживал себя Альберт.

Печати были поставлены, оставались лишь подписи, и дом с золотыми полями ржи был бы их, но в игру вступил нежданный гость.

– А! Доброе утро Вам, Альберт Фёдорович, а я сразу и не признал вас,– подошёл к столику хозяин заведения.

– И Вам!– поприветствовал того прокурор, оторвавшись от документов.– Можно ещё по кружечке ржаного и хлеба мною любимого?

– Исполним-с, а Вам?– обратился бородач к явно удивлённому Прокофию.

– Нет, ничего,– ответил он, правда остановил хозяина кабака,– Погодите, можно Вас?

– Да, чего изволите-с?

– А почему вы обратились к нему, как к Альберту Фёдоровичу, а не к Альберту Борисовичу?

Альберт чуть было набросился на Прокофия, однако его кто-то удерживал за плечи.

– Дык, все знают, что он имеет два имени: одно – на Фёдорович, а другое – на Борисович. Он сам нам однажды рассказывал в мельчайших подробностях сущность его двойного отчества.

– Интересно, интересно, а можно поподробнее?

Прокурору некто заткнул рот тряпкой.

– Он как-то к нам пришёл, выпил лишнего и начал рассказывать истории про Цезаря, Колумба, а потом, выпив ещё больше, повествовал тайны своей жизни. Про имя же – одна из них,– на сих бородач словно бы испарился в воздухе.

– Вот так новость! А я уж думал, что придётся тебя избить, а тут вот сам себя ты буквально в гроб загнал. Альберт Фёдорович Косец… Значит твой отец – Фёдор Андреевич Косец. Уж чего-чего, а этого я никак не ожидал. Столько лет думал, что вы с ним связаны, однако не было доказательств. Я даже выбрал направление, занимающееся этими тайными делами. Тебе же сейчас 29 лет, а через год, точнее в мае, будет "Альтернатива". Откройте ему рот, пусть скажет.

– Сволочь же ты галимая! Пусть тебя Господь покарает!

– Ну-ну, не надо так.– Мягко говорил Прокофий Сергеевич.– Я просто защищаю свой город от таких, как ты. Закройте пасть!

– Стой! Пожалуйста! Дай подпись поставить! Прошу! Пусть моя семья будет там жить, пусть они будут там! Сделай хоть что-то хорошее, сделай это ради Оли!– Прокофий задумался. Может, и вправду прекратить ту ненужную им войну, ведь прошлое уже не изменить, и как бы он не старался, Олю ему всё равно не вернуть.

– Ставь!– резко крикнул Прокофий Сергеевич.

– Благодарю, друг,– теперь Альберт говорил от чистого сердца.

Прокурор поставил подпись и отдал документы Прокофию, который впервые в жизни истинно улыбнулся своему давнему врагу.

– Я передам!– сказал ласково толстяк, достав огниво.– Передам, что ты под арестом!– за мгновение все надежды и труды Альберта буквально сгорели.

Толстяк вышел из питейного заведения. Прокурор был настолько зол и жаждал мщения, что обрёл неистовую силу и вырвался из державших рук, побежав в сторону, куда пошёл Прокофий. Он бежал на него с такой неистовой яростью и жаром, что, завидев такое, толстяк испугался, рванув к набережной, но расстояние между ними всё сокращалось, и, растерявшись, Прокофий сиганул в реку.

Альберт упёрся в гранит, вцепившись в него, да так, что, казалось, с лёгкостью мог бы его вырвать с корнем. Люди разбежались оттуда, почуяв угрозу со стороны озверевшего прокурора. Тот стоял и смотрел на медленно тонущую фигуру, молящую о помощи, которую Альберт мог и спасти, но зачем ему это? Обманутый и подставленный… Ему хотелось уничтожить Прокофия, увидеть, как его враг падёт. Он думал, взвешивал все за и против: с одной стороны его мысли и желания мечтали о мести, а с другой – тело противилось этому, будто желало спасения ирода. Альберт потерял над собой контроль, так как отныне им управляли две противоборствующие силы, точно он и Прокофий.

Прокурор старался собрать волю в кулак, и это удалось, но только над внутренним собой, а внешний уже бултыхался в леденящей воде. "И как эта собака не умеет плавать?– спрашивал себя Альберт Фёдорович-Борисович.– Спортивный ж был, хвастался этакий скот. И почему так, зараза, холодно в июле?". Между ними оставалось всего-то чуть-чуть: протяни руку. Конечно, Прокофий был примерно вдвое тяжелее самого прокурора, и он об этом знал и понимал, что не сможет вытащить эту тушу. Но перед спасением Альберт смог себе подчинить только мозг, а не тело! Течение было сильным, и Прокофия потихонечку уносило.

Однако Альберт настиг его, подхватил и начал толкать того ближе и ближе к земле. Тем временем, пока два врага боролись за жизнь, утопая в ледяных водах, прохожие, будто заговорённые, не замечали их, словно бы реки у них под носом и вовсе не существовало. До следующего моста оставалось всего ничего: вот бы упереться в него, дабы не продолжать своё путешествие.