Художник. Изображая иллюзию

Город островов и каналов, мостов и церквей, дворцов и клоак показался им во всей ослепительной красе возрожденного зодчества.

– Пристально смотрите на картину. – мерно проговорил художник. – Теперь отрешитесь от реальности, устремитесь всем своим естеством в тот новосозданный мир…

Голос художника стал стихать. Еле уловимое заклинательное бормотание словно доносится издалека. Она ощущает, как рассыпается подобно песку, расщепляется на атомы, которые безболезненно переступили через грань всех законов мироздания. И вот мгновение спустя, ее частицы вновь соединяются в новом небывалом доселе пространстве.

Захлопав округленными своими очами, Эмма еще долго не могла поверить в эту телепортацию материи и эфира. Ей воочию видится стройный гондольер в шляпе, уверенно держащийся за рукоять весла. “Мы плывем на гондоле. На заднем фоне с обеих сторон видятся небольшие домики, впереди мост. Неужели это мост Вздохов, или это дворцовый канал?” – не переставая смежать веки, изумлялась она. Рядом сидит смущенный Адриан, изрядно покрасневши, он ничему не удивляется, он впервые находится с девушкой в подобной романтической обстановке. По всему виду он смягчается и тает посредством близкого тепла плечика юной поклонницы его живописного таланта.

Город на сваях из лиственницы искрит и переливается всеми лучами дневного солнца. Домики заразительно улыбаются. Все декорации этого мира стараются быть приветливыми и гостеприимными. Вода словно в серебряных латах не уступает по мягкости растопленному маслу

Во все времена человек задавался странным вопросом – а существую ли я, существует ли окружение, реально ли всё это, или я плод чужой фантазии и судьба моя рассчитана до каждого взмаха ресницы, до деления клеток; или же я свободен настолько, насколько игла с грязью на конце может убить меня; может всё это сон, а настоящий я лежу, где-нибудь прикрыв веки в другом измерении; может всё это нарисовано, двухмерно, но я бессознательно преображаю и усложняю реалии мира; или же в моей душе заложены диафильмы, а настоящий я слеп с самого своего рождения; или я прибываю в хаосе, в космосе; или только я существую, а все остальные люди и животные только наблюдает за мною, специально попадаясь на моем на пути, следя за каждым моим движением, моими словами и моими мыслями. Эксцентричная паранойя скажут многие. Другие вспомнят в тех вопросах свои измышления. Не так ли?

Что обуславливает нормальность? Человеческие законы, природные явления или откровения гениев? Ответ прост – божественная нравственность. Когда человек познал добро и зло, их противоречивость и полярность, он разумом посредством духа стал понимать правильность и неправильность тех или иных поступков. Однако с развитием и деградацией новых поколений, люди продолжали утрачивать подлинное понимания и знания человеческого бытия. Творец в свой черед не оставил людей с нестабильным разумом, а наградил их помимо прочего еще и сердцем, это сердцевина души где помещается Святой Дух, сей божественный глас всегда верен, это пророк судьбы направляющий по пути истинному. Посему нормальность определяется сердцем и ничем иным.

Эмма понимала, что это всего лишь очередная иллюзия, но сердце ее торжественно, оно ликовало, даже сам художник тождественно преобразился в ее очах, представ не сумрачно меланхоличным аскетом, а романтичным поклонником ренессанса. И пока девушка озиралась по сторонам, не находя должных слов выдворения своих эмоций, она попыталась коснуться кончиками своих пальцев до глади воды и у нее получилось. Кожу девушки обдало прохладной и свежей влагой. Занятая наблюдениями она позабыла всякую скромность, впрочем, и Адриан, окончательно проснувшись, начал вдохновляться ребячеством девушки. Он досконально рассматривал ее и млел этим видением. И неожиданно для себя вымолвил.

– Ваши губы словно созданы для поцелуя, ваши глаза созданы ради сотворенья слез, а сердце, чтобы любить.

Эмма отвлеклась и посмотрела на гондольера, тот оказался бесстрастным в своем поведении, отчего играючи она ответила на дарованный им комплимент дерзко и по-девичьи наивно.

– Так поцелуйте же меня. Нашему уединению никто не посмеет помешать.

– Я не умею. – кротко ответил он.

– Как это понимать, когда вы создаете целые миры, а сотворить поцелуй не можете? – удивилась она.

– Не могу. Однажды я прильнул к вашему портрету, столь близко, что мой дух затрепетал болезненным стесненьем, но я не решился прикоснуться губами к изображению. Ведь я прикасаюсь, когда изображаю. Помню, как рисуя ваши губы, я впадал в жар и озноб. – художник тяжело выдохнул. – Вы девушки живете привольно, будто вы обычны, на самом же деле вы настолько непостижимы, что я умру, покину земной мир этот мир, так и не познав вас. Кто вы на самом деле? Последнее Божье творенье? Самое прекрасное и жестокое творение, решающее судьбу моей вселенной.

– Вы невинны словно ангел. Особенно ваши магические способности, явно не от мира сего.

Но Адриан самоотверженно шепотом возопил.

– Я пылинка, которая во тьме невидима, но на свету различима.

– Давайте не будем сегодня философствовать. – заявила Эмма. – Вы сегодня показали мне истинное чудо, и неужели хотите скучными диалогами испортить наше романтическое времяпровождение.

– Передвижение на гондоле по венецианскому каналу это довольно банально. Я не вижу в том ничего особенного. Однако моё неумение целоваться, несколько разочаровало вас. Вы могли бы наречь меня занудой, если бы были испорченной девицей. Но вы иная, в вас еще сохранилось понятие чести.

– Вы такой меня нарисовали в своей душе, Адриан, и себя вы тоже выдумали. Почему же не признаетесь, что умышленно нарисовали мой любимый город. Особенно, хотелось бы узнать с какой целью мы здесь? Неужели ради впечатления. – не унималась леди.

– Вполне намеренно. – как всегда уклончиво сказал Адриан. – Когда я впервые увидел вас, мое сердце прошептало – она не сможет полюбить твою душу, но может быть полюбит твой талант. Теперь вы знаете, для чего я существую, ради кого живу и ради кого творю.

Светлое сапфировое небо, усеянное пышными облаками, высоко нависает над городом. Путники проплывают под мостами, изредка над их головами проезжают экипажи груженые незадачливыми туристами. Контуры построек четкие, лишь слегка зернистые. В окнах отражаются переливчатые краски небесных пейзажей, задумчивые девушки восседают в креслах качалках, воображая, каковы будут их прекрасные принцы, может именно сейчас один из них одетый в белый фрак, спешит к балкончику возлюбленной, дабы сыграть той донне на гитаре оду своей пламенной любви. И девушка в знак благодарности пошлет ему один легкий воздушный поцелуй, о котором бард никогда не позабудет.

Адриан нарушил минутное молчание.

– Меня однажды спросили – почему вы одеваетесь только в черные одежды. И я ответил – потому что красок в моей жизни и так предостаточно. Смотрите, насколько разноцветны мои руки.

– Жаль, что внутренне вы черны. – Эмма незадачливо вслух произнесла свои мысли.

Адриан, безусловно, ответил ей, выжимая своим меланхоличным взором всю ее жизненную энергию как губка, вкушая все ее эмоции и чувства. Он наполнял пустоту своей души лучиком чужой сердечности.

“Рисовать нужно без набросков, насколько душе будет угодно. В истинной живописи, музыке или в поэзии нет правил и нет законов, мы вольны творить свободно, помня, что только с любовью в сердце и с добротой в душе позволительно создавать облики красоты, помня, что стереотипная публика может не принять наши новшества в искусстве. Люди придумали законы, чтобы облегчить свой труд, они сформировали некий обиходный план действий. Мы же свободные художники возьмем все краски разом, замешаем их, и пускай в итоге выйдет грязь, в той серости будет больше жизни, чем в ярких мертвых красках академиков” – размышлял художник.

Двое воздыхателей плыли медленно и размеренно, их каноэ чуть покачивалось из стороны в сторону. Эмма успокоилась, а Адриан только-только начал оживать, открывши ей свою любовную тайну, он надеялся на ее взаимность, надеялся, что и она отворит ему свою душу. Но художник ошибся, ведь девушка не спешила блистать излишней откровенностью. Так иногда происходит, когда творец посвящает свои творения даме своего сердца, дарит ей всего себя, все свои мысли, образы, воспоминания, обрывки из прошлого и планы на будущее, расщепляет на атомы всего себя, а в ответ встречает предательское безразличие. Должно быть, в отношениях необходимо открываться постепенно. Но творец иначе не может поступать, он желает излить необузданные потоки своих признаний в своем творчестве, сейчас или никогда, отчего девушка не в силах произнести то же самое в ответ, потому слывет бесчувственным молчанием. Трагично. Неужели лучше быть человеком далеким от творческих мук, от любовных истязаний своей души, не быть израненным теми противоречиями и преувеличениями. Нет, нужно быть собой, должно быть душераздирающим гением. И Адриан был тем моногамным протагонистом, он не был полигамным антагонистом. Ибо через удивление и величие он пытается вызвать у окружающих людей любовь, жаль только, в ответ, они испытывают лишь страх или отрицание. Ему никогда не были понятны люди, которые благоговеют перед работами заслуженных мастеров искусства, ведь для чего тратить время на чужое, когда можно самому создавать нечто более великое, более прекрасное.

“Делятся ли люди на зрителей и творцов, или мы все творцы, а зрителями становимся в минуты отдыха или лености?” – подумал Адриан смотря на Эмму.

Кристальные глади мерцают, во всем есть нечто ослепительно пленительное. Эмме никак не хотелось смириться с мыслью ухода из этого грандиозного амбициозного места. Затем иная мысль ее посетила – “А что если всё это сон, а реальная я сейчас спит в своей квартире….”

– Знаете, а я мог бы оставить вас здесь одну, и я стал бы изредка вас навещать. Видимо детектив, верно, полагает, что я похитил вас. Я видимо герой романтического детектива. – художник слегка усмехнулся и обратился к девушке. – Эмма, вы воистину в моей власти. Запретный плод притягателен и сладок, вот только я, выросший в холоде и горечи, пугаюсь всего приятного и притягательно теплого. Я также вижу, что вам нравится это место. Тогда для чего возвращаться в реальность, работать, продавать цветы и составлять букеты? Оставайтесь здесь в гармонии и в бессмертии. Ведь здесь нет времени, нет старости. Вы стали рисунком таким постоянным и таким неповторимым. Наслаждайтесь вымыслом вместе со мной, зачем вам вся та мирская суета, проблемы, бесполезные труды. – грустно говорил Адриан. – Хотите, я напишу для вас настоящий рай, и мы поселимся в том святом саду. После чего мой друг, о котором я вам рассказывал, запечатает полотно рамой, он спрячет картину в недосягаемом для посторонних глаз месте. И мы вечно будем жить, будем вечно блаженствовать.

Эмма оцепенела от ужаса.

– Я не верю вам. Ваша любовь ко мне также нарисована, как и всё что меня окружает. Это безумство, и большее безумство состоит в том, что вы сами хорошо это понимаете. – Эмма постаралась мягко ответить, однако предложение художника выбило ее из привычной колеи спокойствия. – Заманчивое предложение для простой девушки с цветами. Но я не люблю вас, Адриан, потому вечность с вами станет пыткой для меня. Ваш рай, обернется адом для меня.

– Вам противна вечность? Тогда наслаждайтесь мгновением. –выкрикнул художник смахивая проступившие слезы.

Всё более чудовищные мысли терзали творца этого средневекового мира: “Неужели отныне Эмма, изведав все мои тайны, охладеет к моему таланту, и, в конечном счете, уйдет от меня, вернется в обычную обывательскую жизнь. О горе человеку рожденному гением! Неужели мне не суждено с нею дружить, неужели мне не воспеть изящество подводки ее глаз, усердно припудренный румянец ее щечек, неужели мне не суждено поведать миру насколько неприступно ее сердце”.

Страдая от катастрофической неразделенности любви, художник искал другие способы удержать красавицу подле себя, но всё было испробовано и всё сталось безрезультатным.

Внезапно от этих терзаний треволнений художника пробудила капля, упавшая с неба. Прикоснувшись к ней, он замечает, что она черна как смоль. Ужели его сердце, источающее траурные слезы, стало настолько черно?

Художник некогда читал, что в Венеции порою случаются проливные дожди, но не помнится, чтобы он изображал на картине дождь.

Рисунок шестнадцатый. Клякса

Слезы – пророки сердца.

Адриан удивленно метнул взгляд вверх и различил на небе странное предзнаменование. Черное пятно постепенно разливалось по небосводу, чернильные капли катились вниз, покрывая мглой все остальные краски. Путники всполошились. Крупные капли начали падать прямиком в воду, отчего она стала приобретать характерный мглистый окрас. Постепенно нарисованный мир погружался во мрак.

– Нам нужно немедленно возвращаться. – серьезно выпалил художник не спуская глаз с этой внезапной напасти.

Художник, уже растворяясь, начал перемещаться обратно в реальность, но тут он замечает, что Эмма никак не может последовать его примеру.

– Эмма, сосредоточьтесь. – огласило светящееся облако пыли с человеческими очертаниями.

– Мне страшно, а что если мы так и останемся во тьме, навеки. – испугано твердила девушка.

– Возьмите меня за руку, и ничего не бойтесь. Это мой мир и мне решать каким он будет. – заявил он протягивая ладонь.

Девушка повиновалась.

Рассыпаясь на частицы, они почувствовали, как их атомы, словно в вихре соединяются, словно двое могут стать единым целом вышним существом, магнетическая сила любви тянула их, однако безответная связь, оная разлучница, вновь расщепила эту пару. Преодолев потустороннее время и неизмеримое пространство, они оказались в реальности, посреди мастерской.

Растеклась черная краска. Полотно, лежащее на полу, почти полностью покрылось чуждым цветом. Взяв тряпку, Адриан первым делом одним движением очистил поверхность красочного слоя, затем взял невредимую влажную картину, и положил сей пейзаж на сухую поверхность дальнего стола. А Эмма, тем временем орудуя шваброй, поспешила убрать остатки этого недоразумения, этот казус художественного процесса, человеческий фактор, если конечно, банка с краской была поставлена на ребро или вблизи края стола.

– Не помню чтобы я открывал сосуд с чёрной краской. – подозрительно вымолвил Адриан, затем перевел свой опечаленный взор на ничего не подозревающую Эмму. – Простите, что наше приятное времяпровождение окончилось. Я порою бываю крайне непредусмотрительным и неаккуратным.

– Главное, что мы выбрались оттуда. Жаль, но мне больше не хочется путешествовать по картинам.

– Да, несомненно, жаль. Мне на секунду подумалось, будто всё это многообразие красок не существует без моей воли, а сосредоточено на моем настроении. Именно сейчас я бы закрасил всё черным цветом. Я подумал о том, так и произошло. Клякса растекается по моей измученной душе. – задумчиво проговорил Адриан, а затем спросил. – Теперь вы покинете меня?

– Я подумаю о том. – уклончиво ответила Эмма не отвлекаясь от уборки.

Сомнения кружили стаей воронья над челом девушки, ей становилось холодно от одних лишь мыслей об этом человеке. Стало вдруг холодно не только ее душе, но и телу девушки, отчего ей пришлось надеть кофточку. Нежданно сбоку она почувствовала нечто твердое, это оказалось письмо от Чарльза Одри. Прислушавшись к дальним шагам художника, Эмма начала читать записку.

“Добрый вечер, Эмма, я, если вам не известно – детектив Чарльз Одри, несколько недель назад занявшийся расследованием вашего похищения. В этом послании я буду краток, потому начну с жизненно важного совета – Пожалуйста, не прельщайтесь им. Художник притягивает вас, посему лишает свободы. Но речь пойдет не об этом, а о том, каким способом мы сможем лишить пагубной свободы сего злодея. Лично помочь я вам не могу. Вспомните историю с Эрнестом, и вам станет предельно ясен мой затруднительный резон, возникшая трудность на моем пути. Лишь вы, Эмма, способна обуздать его. И если вы не отвечаете ему взаимностью, что вполне предсказуемо, судя о ваших отношениях с Эрнестом, то вскоре Художник обозлится на вас или впадет в паранойю со всеми вытекающими отсюда губительными последствиями. Вам необходимо немедленно использовать, изобличить сию магию против него же самого. Узнайте, как именно человек переходит из земного бытия в небытие фантазии. В этот серединный мир между Землей и Небесами. И, безусловно, заприте его в том пространстве. Подумайте над моим предложением. Я в свою очередь также буду сочинять иные способы противостоять ему. Художник играет нами, так давайте и мы поиграем с ним”.

Письмо окончилось. Эмма впервые трезво осознала насколько далеко она зашла со своим любопытством. Она, умная девушка, пошла за незнакомцем, словно маленькая девочка, плененная пленительными словесами и сказками. Адриан уже стал мрачнее обычного, скоро он непременно начнет умолять ее о взаимности чувств, которые она не сможет ему предложить. И в душе девушки впервые возникла простая и в то же время действенная идея, оказывается, всё ещё можно было поправить.

Рисунок семнадцатый. Обратная перспектива

На следующий день Эмма явилась перед сумрачным ликом художника и словесно преподнесла тому некоторое предложение, которое тому небезосновательно понравилось. Адриан немедля одобрил ее желание, даже похвалил за инициативу. Она предложила ему написать портрет в полный рост на полотне в горизонтальном положении. Адриан, воодушевленный замыслом, вернее проявлением чувств Эммы, сел за мольберт, приготовил краски, смочил кисти. Но тут он крайне удивился ее поведением.

– Для чего вы легли на пол? – вопросил он смущаясь.

– Мне думается это весьма заманчивый вид. – сказала она. – Разве вам не надоели банальные ракурсы?

– Хорошо, не вижу в том ничего дурного. Вот только глаза, прошу, даже настаиваю, не закрывайте. Я буду изображать вас только живой, со светочем бессмертной души в прекраснейших очах.

– Я просто плохо спала сегодня ночью, потому решила попозировать вам и одновременно немного вздремнуть. – наигранно оправдывалась девушка.

– Боюсь это исключено, ибо глаза отражают жизнь в человеке, но не являются жизнью. Придется вам претерпеть сонливость, покуда ваше желание по поводу написания портрета не пропало.

Эмма молча снесла это небольшое поражение.

– Я хотел бы вам рассказать о своих чувствах, но всё никак не решался. – тут он помедлил, а затем продолжил. – Эмма, вы вызываете во мне нежные чувства. Держа вас подле себя, я тем самым выказываю заботу к вам, ведь вы ни в чем не нуждаетесь. Подумать только, мне так хочется обнять вас, прижать к своему сердцу ваше сердце, дабы они зазвучали в унисон. Но я не враг вашему целомудрию. Почему мы столь хрупки и непредсказуемы? Я постоянно задаюсь вопросом – почему люди не испытывают к вам столь возвышенные чувства, подобные моим? Может быть, из-за моей уникальности вы сторонитесь меня. И правду, я не похож на других, ибо любовь моя мала, почти ничтожна. Но верьте мне, я буду любить вас вечно, а они будут любить вас, сомневаясь. Они пресытятся вашей лаской, а я никчемный и нищий буду хранить и беречь те крохи обращения, настолько великие, что все мои произведения ничего не стоят пред вашим кротким вниманием ко мне. Во мне блаженствует ваша нежность. – говорил Адриан раскрывая душу перед девушкой.

Вновь Эмма не нашла подходящих слов для полемики. Этот печальный рыцарь начал внушать ей отторжение, вызывая в ней протестные выпады, ведь в ее представлении любовь должна быть чем-то цельным. Любовь для нее – это когда любят два человека, любовь это она и Эрнест. Посему неприкасаемая неразделенная любовь художника пугала ее, она не хотела верить ему, однако искренность слов мученика любви уверяла в обратном. Неужели один человек может так любить, хранить в себе единое божественное пламя, давшее нам жизнь, и та ноша в его сердце настолько огромна, что не разделенная, она начинает разрушать Адриана изнутри.

– Порою я печалюсь, очень сильно. Вокруг меня словно порхают духи забвенья или сама смерть шепчет мне – умри, ведь у тебя ничего нет, убей себя и пусть мир вздохнет свободной грудью; планета это лицо, а ты словно прыщик, выскочивший в неподходящий момент и портящий всю красоту, умри, как будто и не рождался ты на свет, умри – шепчут они мне из бездны. И они почти побеждают. Вы, Эмма, являетесь единственным, что останавливает меня от свершения сего злодейства. Образ прекрасной девушки витает благоуханно перед моими глазами, потому смерти для меня больше не существует. Мы навеки скреплены нерасторжимыми узами любви. Жаль моя любовь расходуется на творение, а не на вас. Жаль не я избранник вашего сердца. Но может оно и к лучшему.

Когда Эмма позировала, Адриан всё это время не сходил с места и о чем-то потаенном размышлял. Позднее он открыл ей свой очередной секрет. Близко подойдя к деве, тяжело дыша и заикаясь, он предложил.

– Знаю, что в тот раз всё вышло не лучшим образом. Но я бы хотел показать вам еще одно место, написанное специально для вас. То будет небольшая картинка, райский уголок. Несколько минут, более путешествие не займёт, я только покажу вам это место, и мы вернемся обратно.

– Согласна. – ответила она. – Только прежде обезопасим путь.

И они сложили все склянки в ящики и коробки. Затем художник положил на стол небольшой рисунок, написанный маслеными красками, то был скромный пейзаж, исполненный в ярких и блеклых тонах.

Не прошло и секунды как они уже очутились волшебным образом в той картине. Там небо алело рассветным заревом, там слились рассвет с закатом, там было лунное солнце, высилась исполинских размеров башня с вершины, которой, с чашевидного балкончика они смотрели в сторону горизонта, а внизу разрастался лесной сад.

Адриан стоял возле девушки, то ли краснея, то ли бледнея, он только любовался ею и выжидал подходящий момент для сердечного признания. Когда девушка прониклась атмосферой уединенности, успокоилась от всех прошедших потрясений. Он молельно произнес следующее.

– Я признаюсь вам в любви. Отныне я вечно ваш и вечны все творения мои. Я люблю вас и это, увы, не изобразить. Я желаю быть вместе с вами, жить вместе с вами, желаю каждый день соприкасаться взглядом с вашим осязаемым прекрасным образом. Но вижу по вашим глазам, что безответны мои чувствования. У безумного человека любовь безумна. Вы не желаете отвечать, значит, я не безразличен вам, либо безразличен. Значит, сомневаетесь. Будете со мною, если только выбора не станет, просто в одиночестве вернетесь к другому одиночеству. Но к чему всё это? Пустое. Уста ваши сомкнуты молчанием безмолвным, зато глаза ваши не лгут, они правдивы, как первый плачь младенца.

Мы могли бы жить здесь вечно. Мне столько всего нужно вам поведать и столько узнать о вас, что и вечности не хватит. Ваше тело стремится к земному благу, а душа к возвышенному творцу, ко мне, я это чувствую. – говорил Адриан с размеренными паузами, ведь речь давалась ему с превеликим трудом.

– Моя жизнь мне видится иной. Судьба моя складывалась обычным образом, покуда вы не вторглись в мою жизнь и в мою судьбу. – ответила Эмма.

– Потому что я желаю стать неотъемлемой частью вашей жизни.

– Но станете лишь моим воспоминанием.

Два противоположных начала боролись в девушке, приземленное существование и сказочное содрогание фантасмагории. Слезы проступили вокруг ее глаз, отчего ей стало искренно жалко художника столь несчастного и неудовлетворенного жизнью. Она могла бы сделать его счастливым, но тогда она сама не будет счастлива. Лишь Эрнест вселяет в нее уверенную веру в благополучие, гармонию и будущность.

– Я могу преобразить и изобразить всё материальное, что меня окружает, но любовь духовна, потому я не в силах написать ее. Я помню, как люди успешно благодарили меня за написанные картины, потом я шел с этими деньгами вдоль торговых лавок, не зная, что купить на них. Зачем мне деньги, ведь с их помощью не изобразить дружбу, любовь, уважение, доброту. Их не купить. Лицемерие и фальшь можно купить, но не истинную любовь. Я только кажусь всемогущим, на самом же деле я беспомощен.

– Вы очень талантливы, только талант даровался не тому человеку. Обычный художник целеустремлен и живет работой. А вы проклинаете себя и свои творения.

– Знаю, что я умру с чувством, что ничего не сотворил, ведь я не любил, то, что делал. – почти плача твердил Адриан.

– Потому вы свободны. Вы не отягощены ничем, никем, вы единовластный творец.

– Может быть, я бог, решившийся уподобиться человеку.

– Или вы человек стремящийся стать богом.

– Вы можете говорить обо мне, но о себе умалчиваете. Откройте ваши чувства, Эмма.

– Пускай я останусь той, которую вы не познали. Тем будет сильнее ваше вдохновение.

– Вы правы, моя любовь никчемна. Ведь я не смогу пойти на жертвы ради вас, ради нас. Я могу отдать вам свою жизнь, но свою невинность вручить вам я не могу. Я боюсь подолгу не творить ради ваших капризов, быть постоянно творчески голодным, я не смогу. Творчество – это продолжение меня, мои творения это мои дети и вам придется принять их. Увы, ваше сердце бесчувственно по отношению ко мне и к моим творениям.