Этюды романтической любви

Вот отрывок любовного письма.

В письме ты меня корил”.

Поэт – возвратясь в реальность.

Любимую увидел, но иную.

Исчезла вдруг сакральность.

Но дорогую.

Любви та сокрыта тайность.

“Скажи – я полубог?” –

Спросил поэт.

“Ты соломы стог”. –

Был её ответ.

Таков свидания итог.

Мираж второй развеял он.

В ночи стался одинок.

На арфе заиграл тритон –

Водяной игрок.

В небе парит грифон.

“Сон, ах дивный сон”.

Остов. Песнопенье. И поэт.

В душе радостно горюет,

О том, как разрушается скелет

Временем не очарует

Бомонд и светский свет.

Сады Семирамиды.

Там Нил несется

В разливе к брегу Пирамиды.

Там скарабей скребется –

В книге мертвых гиды.

Дух в темнице плоти

Беспокоен и кичлив.

Но не в гневе злости

Столь пытлив.

Его пугают кости,

Ужель двигались они когда-то,

Кои художник в опыте малюет.

Ужель кожа – злато,

Иссохла, и червь преобразует

Столь наглядно

Всё бытие земное.

Где голос девы из шеи рвется,

Платье, ныне нагое

Одеянье меж камней сплетется,

Погибло тело молодое.

А поэту что!?

Слезы, горечь, воздыханья.

Видимо так Небом было решено.

Грезы, жалость, воспоминанья.

Иное не дано.

Любивший плачет сквозь улыбку.

В самом себе тоскует.

Хлеба малую коврижку

Не съедает, богатству протестует.

Но творит ошибку –

Утрата за утрату.

Глада духа он боится.

Уподобляясь красному гранату,

Закату жизни временно стыдится,

Тому брату

Или сестре.

Двадцать лет сроду,

И года два на зим заре,

Не ведал броду,

И жил будто бы во сне.

Некогда ребенком он играл.

Но ныне живо описует

О чем в детстве не помышлял.

Из мира в мир кочует.

Реальность, иль астрал?

О, как бы ты

Не был слог велик, склонишься

В прениях вражды,

Усталый человек, не усомнишься

Ты, сей дела важны.

Творенье в прах.

Но вечен дух.

Жизнь – один лишь взмах.

Кто ты? Орел или петух?

Кто мат поставит, а кто шах?

Покой обрети поэт,

Умиротворенье.

Верной любви дай обет.

И возле твоего креста изрекут моленье.

На могилу возложат не один букет.

Дольше жизни – Любимая живи.

И сердцем не старей.

Люби, жизнь мою бери

Скорей, скорей,

О прощении моли.

А поэт уснет в ночи

Радостный, иль скорбный.

Петр вручит ему ключи,

И гул утробный

В освобождении души

Тебя разбудит в ночной тиши.

Да милость Господа над тобой пребудет.

Ты только фатум не кори.

Так было, и так будет.

Живешь покуда – пиши.

Имя на устах храни – Арина.

Как прекрасно это слово,

Словно русалка, словно ундина.

До рождения знакомо.

Неведомая сила

Любовь, отнюдь жестока.

Но приятны пытки те.

Как солнце для востока.

Сгорая, стремимся к красоте,

До исхода срока.

Арина – мне писать отрадно.

На душе тепло,

Временами чуть прохладно.

И почти что рассвело.

“Новелла Ночи” – вот заглавье,

Пусть так зовется сей произведенье.

Картин великое собранье,

Иль просто духа произволенье.

Упованье или расставанье.

Да сбудется то вечное преданье –

Для Любимой сердца содроганье.

2012г.

Ночник

Малышка Оля долгое время не могла заснуть. Фантомные кошмары, словно заблудшие мотыльки в банке бороздили просторы ее маленькой тускло освещенной комнаты. Девочку непрестанно пугали потаенные шорохи и неразгаданные тайны Вселенной. Жизнь казалось ей такой несоразмерно долгой, такой бесконечной, такой несуразно непостижимой, ведь то многое что всегда скрывается под листочками, в травинках, не разглядеть, если как следует не присмотреться. Она знала, что когда детки рождаются от любви папы и мамы, они, с того радостного дня, постоянно лежат лениво в кроватках и тянут пухленькие ручки вверх, задорно улыбаясь, машут ими в знак одобрения или желая поиграть. Только почему-то девочка по имени Оля, вот подросла, но осталась по-прежнему прикованной к постели. Однажды она увидела в журнале фото девочки, то была вовсе не принцесса, а самая обыкновенная девочка ровно стоящая на стройных ножках, вот только Оля никогда не стояла как она, также прямо. “Может быть, когда дети вырастают, только тогда они начинают ходить”. – думала она, одобрительно смотря на своих взрослых родителей. Но вот она росла, а ножки ею всё равно не ощущались.

Бабушка говорит, что она особенная, но в чем ее необыкновенность, она так и не поняла.

Иногда ее возили на инвалидной коляске, привозили к врачам и те многословно твердили о сломленном неправильном позвоночнике, об всевозможных дорогостоящих операциях, о сборе баснословной суммы на поездку заграницу, о трудном перелете, об ужасающих металлических штырях и о многом другом. Однако Оля только хотела жить, играть, она мечтала жить играя. Суетливая забота лишала ее ребяческой искренности. Родители большую часть своего свободного от служения времени уделяли проблеме “ненормальности” дочери, но не играли с нею, практически не общались. “Должно быть, они ищут способ, чтобы я поскорее выросла и научилась ходить”. – думала она и была права. Жаль только мама перестала чесать на ночь ее озябшую спинку и гладить по головке, папа больше не читает ей причудливые сказки и не рассказывает истории из своей шаловливой бурной молодости. Поэтому Оля почти всегда одна.

В одиночку она встречала сегодняшний ненастный вечер. В комнате становилось всё темнее и темнее, неотлучные тени сгущались, и с каждым часом девочке становилось всё страшнее и страшнее. Будто коварные злодеи всех сказок собрались за окном и жаждут проникнуть в обитель спящей красавицы и хорошенько испугать ее. Так ей воображалось или являлось наяву.

Прячась в пышных русых кудрях, укрываясь одеялом, она прижимала кукольные ручки к груди и шептала навязчивые песенки, услышанные ею по радио. Затем она начинала представлять себя актрисой посреди сцены, вот светят прожекторы, всюду мерцают вспышки фотоаппаратов; светло, до слепоты светло. Жаль только, что эта зловещая внешняя тишина, столь угнетающая, воздействовала на её слух, словно дурное предзнаменование. Тогда она разумно понимала, что в зале театра не может быть так тихо, значит, она по-прежнему находится в своей темной комнате. Не дотянутся ей до включателя лампы, не зажечь свечу, ничто не развеет тьму – думала она, более насторожено пугаясь, уже всецело не доверяя своим помыслам.

Кошмарные чудища представлялись ей, от коих она не сможет убежать.

Изредка она гневалась на судьбу и спрашивала у неё – “Почему есть люди здоровые, и есть люди больные, почему мы столь разделены?” Но в этот раз Оля услыхала тоненький звонкий голосок, который ответил ей – “Для того, чтобы одни люди заботились о других людях, чтобы люди не забывали любить друг друга”. От удивления Оля выглянула из-под одеяла и стала озираться по сторонам, но ничего не увидела, а только спросила у неизвестно кого – “Я не боюсь тебя, вот закрою глазки и представлю солнышко и не буду больше бояться”. Некто ей ответил – “И я не боюсь тебя, хочешь, я покажусь тебе?” Девочку охватило отважное любопытство, отчего она кивнула головкой в знак согласия.

Вдруг зажегся на тумбочке огонек, такой крохотный огонечек, но яркий, он осветил своим радужным ореолом часть комнаты, затем светлячком закружил над потолком, над кроваткой Оли и вновь вернулся на столик. Девочку покинул страх. Тени, словно наказанные, начали расползаться по углам.

“Ты огонек!” – обрадовалась девочка. А он ответил – “Я некогда светил звездочкой в Храме Небес и наблюдал за миром Божьим и вот однажды увидел тебя, такую одинокую, такую несчастную. И отныне я решил стать твоим ночником, пока горю, твой сон будет крепким и сладким, но вот погасну я, и наступит утро”. Но Оле расхотелось спать, она начала вопрошать у гостя со всей своей детской непосредственностью – “Скажи, огонечек, когда я научусь ходить?” Ночник ответил кротко – “Ты будешь летать с помощью крыльев, для чего тебе ножки”. “А когда это будет?” – не унималась девочка. “Скоро, я сопровожу тебя туда, где учат летать”. “Хорошо, поскорей бы”. – воскликнула Оля и прикрыла сонные глазки. А ночник кротко опечалился, но по-прежнему светил фонариком защищая чуткие сновидения девочки.

Отныне каждую ночь мальчик-огонек из крохотной звездочки на небе превращался в ночник на детском столике. Он всё сильнее огорчался, видя, как бедная Оля слабеет здоровьем, как всё меньше у её родителей надежды и веры в чудесное выздоровление девочки. Привязываясь всё сильнее к ней, он плакал неугасимыми искрами, когда она засыпала, но те волнующие всполохи лишь разжигали его ярче и ярче. Огонек знал, что дети не ведают что такое смерть, они ощущают себя бессмертными, и потому они столь легко готовы оставить все земные богатства, они не ведают о будущих возможностях своих, о красотах мира, они еще толком не осознали, в каком мире они находятся. Они спокойно могут перейти в другой мир нетленной душой, будто ничего и не изменилось, а только чуточку преобразилось. Только взрослые мучают себя и других бесплодными сомнениями, они грезят о пустоте и забвении, потому что сами опустели и забылись, они отвергают невидимое, потому что видимое им куда дороже, познания сего мира не позволяют им с должным прощанием уйти из этого земного бытия.

А Оля о других мирах не помышляла, она просто мечтала научиться летать, раз ходить не в состоянии, то пусть хотя бы крылья ей подарят. И она была права, каждый ребенок подобен ангелочку, невинному, кроткому. Но огоньку было грустно потому, что он некогда светя на небе, созерцал жизни людей, и видел то, насколько счастливы они бывают, сколь дружны и любимы. Но девочка не ощутит всего того счастья. Видимо поэтому Оля часто улыбалась, а он всё более мрачнел и гас.

И однажды, мальчик-огонек вознамерился спасти земную жизнь девочки. Ведь она полюбила его всем своим детским сердечком, ибо он стал для нее единственным верным другом. Потому подолгу они сердечно беседовали. “Я, кажется, полюбила тебя. Значит, ты теперь уйдешь от меня, вернешься обратно к своим сестричкам звездочкам?” – спросила Оля. И огонек мудро рассудил – “Любовь дарует жизнь, разве стоит гнушаться ею. Любовь это благодать посланная свыше. Посему я никогда не покину пределы сердечка твоего”. “Будь со мной всегда”. – попросила девочка. “Я явился, чтобы облегчить твои страдания, дабы сопроводить тебя”. – говорил тихо огонек, но затем громко воскликнул. – “Но и я страдаю, видя, как ты умираешь. Позволь мне, Оля, излечить тебя. Дотронься до меня и пламенем моим неопалимым помажь недвижимые ножки свои, и выздоровеют они вскоре”. “Спасибо огонечек”. – Поблагодарила Оля и сотворила по сердечному желанию его.

Впервые вставши с постели, она, хватаясь за ближние предметы, благополучно достигла окна, вгляделась в него и увидела, как ее возлюбленный ночник звездочкой воссиял на небе. И сердцем своим она отпустила его домой.

Родители девочки долгое время не могли поверить в свершившееся чудо, но она искренно верила в это подаренное чудодейственное милостивое исцеление одного кроткого огонька.

Подросла Оля и стала целомудренной девушкой, больше она не болела, однако печаль ныне ее всячески донимала. Более ее никто не согревал, никто не освещал собою тьму. И потому мрак паутиной над нею плелся, тень вновь сгущалась, ночами страшные сны ее посещали. Вскоре Оля вовсе отчаялась, ибо ни с кем не разговаривала, и не было у нее ни друзей, ни увлечений, таланты свои она не развивала и потому вскоре вновь начала хворать, только теперь не физически, но душевно.

На постельке отныне также как в детстве скорбно лежала.

Увидел ее с неба огонек и вновь спустился к ней, закружил по комнате и повис на люстре подобно лампочке. “Ты вернулся. Ведь тебя так не хватало”. – обрадовалась Оля. Но мальчик-огонек был сильно опечален – “Люди уходят из этого мира, только когда счастливы и готовы всё с радостью оставить, или когда глубоко несчастны и лишь в другом мире надеются обрести покой. Девочкой ты радовалась своею жизнью трагичной, а девушкой, будучи в достатке радостей и здоровья, ты ропот постоянно возносишь на жизнь свою”. “Значит, я умру?” – спросила Оля. “Ты не умрешь, если поместишь меня в свое крохотное сердце. Я Святой Дух, Я направлю тебя по совершенству жизни, Я научу тебя совершенной нравственности”. “Теперь я вспомнила, что я люблю тебя”. – ответила девушка. “И со мною в сердце ты всех людей полюбишь, никого ты не обидишь, даже малую блоху, сломанную примятую травинку с земли поднимешь, ты научишься сострадать, жалеть и умиляться, со Мною ты будешь видеть красоту и доброту каждого из людей”. И Оля, взявши ладошкой огонек, к груди прижала тот светоч неизъяснимый. После чего незамедлительно в ее сердце он проник. Отныне девушка более не страдала, а верному гласу совести внимала. В груди тепло в ней распространяло желание тем светом с другими поделиться, и щедрость та, предела не имела. Но на небе с того дня, погасла одна малая звезда.

Когда у Оли появились собственные дети, она частенько читала им всевозможные истории. И вот однажды ее сынок указал пальчиком на картинку, на которой были изображены волхвы, идущие на свечение лучезарной Вифлеемской звезды. И тот божественный светоч привел их к Младенцу, который есть Свет миру и они поклонились Ему, преподнесли младенцу всевозможные дары. Мама Оля говорила – “В ту ночь родился Господь Иисус Христос наш Спаситель, посему нам должно следовать за Его светом расточая тьму в душах наших, и развеется тьма подле нас. Верь, и ты увидишь то, что неподвластно простому зрению”. “Я буду верить, мама”. – обещал сынок. – “Если ты купишь мне ночник с картинками и смешными фонариками”. “Нет, малыш, он тебе не нужен”. – молвила мама Оля. – “Ведь свет должен быть в твоем сердечке”. Она пощекотала грудку сына, а тот звонко засмеялся. Но вскоре его веки отяжелели, начали слипаться, и он уснул, помня мудрые наказы родителей.

Тем временем мама Оля, на цыпочках, чтобы не будить малыша, подошла к оконцу, и взглянула на ночное умиротворяющее небо. И одна звездочка, с добротой сверкнув, подмигнула ей. Прикоснувшись к груди, она подумала – “Видимо без Святого Духа не может быть жизни, и только любовью можно жить”.

2012г.

Страдания мотыльков

Посвящается всем любящим безответно, страдающим неразделенно.

Посвящается третьей встрече с Любимой Ариной. Именно тогда произошло её первое прикосновение ко мне, она отблагодарила меня кротким поцелуем в щеку за творение первое мое, которое пространно именуется “Платоника и Плутос”, сотворенное ради нее, посвященное и дарованное ей одной, и поныне велико, то незабвенное мгновение теплоты сердечной. И несказанно трепещет сердце мое, вспоминая тот величайший в судьбе моей летний день 30 августа 2011 года.

Предисловие

“Умри сердце, чтобы больше не страдать,

или живи, дабы любить, терпеть, и сострадать”.

Святостью великой наполнив очи, озаренный тщанием грез пленительных вострепещу вновь, одаренный и талантом окрыленный испытаю благоговейный страх. Созерцая красоту, до умиленья снизойду, познав – я живу. Пред вами главу седеющую преклоню, ибо вы образ и подобие совершенного истинного Бога. Ныне и присно пусть каждый человек наполнит смыслом истинным свой краткий век, да не погаснет в вас искра Духа доброго божества. Отныне воочию различая те неуловимые трепетанья света огонька, обрету покой уединенный, ибо совершенны вы. Вы идеал в красотах слова несомненный.

Расторгнув узы бренности несчастной, не сгинет дух бессмертный и нетленный, возгорится света пламенем святейшим лучезарным, уверует, подлинно уверует в неизъяснимость бытия.

И в который раз, к перу феникса воззвав, неуловимо трепетно расправив крылья гения красоты словесной, посмею отблески красот прекраснейших на бумаге белоснежной созидать, ведь сердце детское не умеет лгать. А глаза с лихвой выдадут правдиво, что душа в себе хранит, то, что от очей она украдкой сохранила, что столь искусно в душах воздыхателей таит. И вот в зените замысла восходит мысль рассветная всего одна – прекрасно то, что мы зрением и слепотою не различаем и прекрасно то, что созерцаем наяву. Духом проникните в глубины человека. Известно, что создан он в последний Сотворенья день, но без окончанья не бывает книга, без эпитафии идею смысла в трактате трудно различить, как впрочем, и важны последние изречения поэта. Поэтические строфы те куда милее тех томов толстенных, потому и человек выше всей Вселенной и свободу он имеет, распоряжается роковой судьбой или подобно статуе одеревенелой в одночасье старостью немеет, и знаний полон он, ум его подобен книге полной мудрости и умозрений. Но если закрыты вы, то для чего вам думы тягостные нужны? Отворите переплет на странице верной и читатель невольно ваши знания прочтет.

Помимо прочего, человек высвобождает добротою состраданье, раз руки нежные тянутся помочь с заботой, её голос музыкальный ласкает слух, красота её подобна божеству – таков (я ведаю) великий замысел Творца. Создатель всего сущего образом таким милость всевластно употребил, посему вы исключительно красивы, тела ваши изящностью стройны, а души весьма таинственны, светлы. И спрашиваем мы, взирая вглубь себя, иль вглядываясь в непроницаемые Небеса, кто, кто же ты? Позволь, отвечу робко – Ты человек, ты творенье Божье, по единому образу и подобью Духа, ты Им сотворена. Иль сей тайны мирозданья, нам никогда всецело не познать? Лишь чувствием сердечным нам отворятся врата загадочных высот.

И вот умирает человек в молитвословии предсмертном, вспомнит ли он тогда суету пустую? Он будет видеть образ девы ангельский влекущий, видение любимой предстанет аурой эфира, бледно личико её в обрамлении светло-золотистых локонов волос воззрит столь милосердно, столь невинно, тоненькие прядки колышутся упрямо, чуть закрученные на концах радуют игриво, глаза её с лазурью темной сияют чистотой. Еще он вспомнит две маленькие родинки на её чувственной нижней губе, которые однажды коснулись до его щеки, кожи матовой белизну и запах рая поутру. С сим образом и я уйду, познав в той деве всего мира красоту.

Или обуздав чувственный порыв, в дыханье секунд последних, передо мной она предстанет лучезарно светлооко. Вся та деятельная доброта и нежность дорогая, верность неотступная, родная теплота, хранящая эдемское блаженство её душа, дух единый непорочный. В ней я святость сердцем прочитал, о которой трепетно в тишине писал, и снисхожденье посему снискал, но так богиню и не познал. Терпенье или всесожженье – выбор дан, так избери мгновенье красоты на лоне смерти. Еще останутся разветвленные пути, не всё утеряно безвозвратно, помни, жизнь отныне начнется новая, там благ хранительница ожидает впереди. Но неужели мы срок имеем разный, неужели ты обречена лицезреть смерть мою, или страшно и помыслить, я увижу твою кончину, когда буду всеми фибрами души сопереживать утрату неповторимой?

Боже, я молю, пусть наши влюбленные сердца, остановятся в одно мимолетное мгновенье, в единую секунду, пусть ощутит она мой вдох последний трепетанный, вдыхаемый мною воздух наполнит легкие её. Надежда о вечной жизни до самого конца земных скитаний в нас не умрет, пускай сейчас не вместе мы, Господь, Ты вездесущ, так не разлучи, нетленной жизнью нас соедини. И смертью, прошу, сердца влюбленные не разлучай.

О сколько мне еще болезненно безумием стенать, сколько слез предстоит в печали незапамятной и в радости ускользающей безвольно источать? И сколько бумаги необходимо исписать, дабы что-нибудь, хотя бы малую крупицу мирозданья осознать? Сколько нужно света, чтобы тьму пороков отогнать? Ведомо, всего один. Видимо, дева, всего одна.

И я порхаю на хрупких крыльях к тому светочу пламенеющему, неудержимой поступью лечу, приближаясь близко-близко, я опаляюсь, и восвояси возвращаюсь. Ведь я всего лишь дерзновенный малый мотылек.

Предрекая непомерность чувств высоких, самозабвенность оков земных, восхитим планомерность действ и скоропостижность снедаемых пороком мыслей, исторгнем очередное повествованье, в коем сокрыто многочисленно страданье. От пресыщенности ли нас сотрясают боли, иль непотребный страх потерь душит наши детские мечтанья? Но если нечего терять, тогда от недостатка, в слезном покаянии станем к Небу мы взывать, где кроется зарожденье скорое паденье дождей унынья, и кто создатель пыток тех? Мы сами. Ведь отношенье наше определяет количество шипов и тугость вокруг сердца сжимающих тисков, посему в каждом страданье, возможно, определить причину, всё в счастье нам, не исключено, но распознать благие завершенья, увы, порою не по силам нам.

Любовь моя, подруга верная страданью, гляди на единственного мужа своего, гения несравненного в творенье. Шрамы сердца моего уж не источают жизненную влагу цвета спелого плода, высохли выпуклые вены, ведь я так долго меланхолически грустил. Когда ты печалилась сидя одиноко у окна, когда строки таинственные ты писала, я строфы возвышенные рукописные творил. Когда ты глядела в пасмурные небеса, я также изображал на холсте, на поверхности картины те причудливые облака. Когда скользила по личику твоему робкая слеза умиленья, я упивался захлебываясь собственными слезами. Ты радовалась, и я украдкой улыбался. Так жили мы, так живы и сейчас. И чувства все мои восторженны в стократ, и сердце потому в груди умиротворенно бьется. Не цельная обитель воздыханий, лишь половинка, увы, и жаль, не соединиться ей с другой любимой частью. Отныне, я отпускаю тебя к счастью.

Устремленность чувств изгладится порывом тайного творенья, раскрывая азы малого смиренья, сломленный душою отверженный творец, от груза ветхого любви укоров преломленья, на колени в судороге любовной ниц падет, не вынесут очей зеницы очередное наводненье вод морских, иль вытерпят стихии чувств. О, сколько предстоит высвободить псалмов гнетущих в открытии собственных несовершенств, обрывков жизни в череде добродетелей и злодейств. Сколько минет лет, прежде чем сомкнуться члены тела и души в буйстве ветра вихрей мысли, дабы прекратить сносить крыши рассудка и разума картонные дома, дерева мудрости вырывать с корнями? Покуда в жилах стынет кровь, и девы облик будоражит воображенье.

Безответна любовь страдальца, но помни на всякий день, когда поранишь пальчик ты ненастно, я ветерком подую, боль расступится и ранка заживет. Когда книгу любимую ты в упоении раскроешь, я буду новую посвящать тебе. Когда молиться станешь ты, я на коленях взмолюсь утробно, челом припадая к божественным стопам. И никогда не забывай заповедь мою – покуда я живу, ты не умрешь, покуда ты жива, я не познаю смерть. Чрез расстоянья дальние мы всё же вместе, схожи наши чувства, мысли иль сотворенье грешных, чаще праведных десниц. Но противоположны в то же время, мы не имеем схожесть лиц, ладошки твои бархатны, до коих не коснулся я, а мои костлявы и грубы, в очах твоих мерцает свет, а мои с рассветом юности давным-давно уж потускнели, различны наши интересы и мечты. Вы спросите – что связывает вас? Позвольте, я отвечу – представьте солнце и лучи, что светят ярко и, безусловно, бледно, однако без них мир погрузился бы во тьму, потому неизъяснимо творчества воли повеленья. Нас объединяет слово, что сердцем я когда-то произнес. Смятенье в жизни наши одной лишь каплей навеки внес. Ту духа материю любовью привычно величать.

Я смотрю на тебя словно на прекрасное отражение себя.

Окончательно разучившись убеждать, добровольно оставляю тяжкий труд сравненья, разве мои творенья смогут описать шедевры Бога, то не по силам им, да и сами слова, речь, культура, не мною сотворены, я созерцатель лишь, весьма докучный почитатель. Как впрочем, и ты уважаемый читатель. И посему каждая попытка станется ныне новой пыткой. Но пускай неразделенная любовь зиждется во мне ничтожным зернышком нетленья, пускай не потухнет пламя благодатного огня, что не опаляет сильно, лишь с надеждой согревает. Мгновенье взгляда – и любовное то семя посажено во мне, должно ему прорости, если поливать и сдабривать вниманьем. Оно могло в безвозвратности засохнуть, но однажды обратилась с добротою в гласе и с нежным взглядом ты ко мне, и скорлупа раскрылась, созрело семя сердечной теплотой своею, голосом даровала ты надежду, а очами ты вернула веру, и любви семя проросло. И поныне живет во мне крохотный, кроткий и застенчивый цветок, не страшны ему сомненья и соблазны, временами кажется вот-вот, засохнет и умрет, но вопреки пророчествам, он живет, ведь всякий любящий вечность однажды обретет.

Когда во сне ты прибываешь в сказке, я наяву различаю чудеса. Когда я на грани между жизнью и смертью, мысль одну высвобождаю в эфирное пространство – “Я люблю…” – и ты услышишь, ты поймешь слова того кто уже не дышит и сердце коего раскололось и более величаво не вострепещет.